Ни солнце, ни смерть

      10:48 утра 14 августа 2018 года       База передового развертывания «Кэмп Телль-Абьяд»       Корпуса морской пехоты ВМС США       Селение Эт-Телль-эль-Абьяд, мухафаза Эр-Ракка, север Сирии       Недалеко от границы с Турцией       То, что ей влетит под первое число, Тоня отчетливо поняла уже в вертолете. По тому, как капитан-лейтенант Максимилиан, среди подчиненных в отряде «Морских котиков» известный просто как Макс, смотрел на неё в упор. Он пилил её взглядом все час с лишним перелета до базы, играл желваками и закусывал изнутри щеки так, что те западали глубокими тенями и лицо устрашающе вытягивалось. И молчал. И это пугало Тоню ещё сильнее.       Когда «Ирокез»* сел в «Кэмп Телль-Абьяд», Безумный Макс выскочил из него одним из первых и, пригибаясь, порывисто зашагал к баракам «Морских котиков». Отряд, притихший после боя и в таком странном настроении командира, поплелся следом. У брезента, развивающегося под ветром, гонимым замедляющимися лопастями вертолета, у входа в организованный в палатке арсенал подразделения, Тоня коротко бросила Дрисколлу:       — Ну, всё, Западная Вирджиния. Не поминай лихом.       Он как-то истерично, пискляво хохотнул в ответ.       Безумный Макс, не щадивший курсантов в Коронадо, не приминавший ни единого шанса обругать прилюдно, со своими подчиненными в отряде вёл себя иначе. На базе, особенно в присутствии пехоты и авиации, он никогда не позволял себе проявить недовольство бойцами, всегда вступался за них и не посвященному мог показаться добрым крестным папочкой. Но в тесном кругу своих разевал пасть так, что мог лихо снести с плеч голову.       Едва Тоня шагнула в контрастную темноту и прохладу кондиционируемого тента, ещё едва различая что-то перед собой, в неё прилетело:       — Ты что, охуела, Бенитес?       Он сорвал с головы шлем, откинув его на разложенную на раскладном столе карту Кефраи. Короткие волосы под ним оказались взмокшими, прилипшими к голове.       — Это что за ебаная самодеятельность?       — Но… — ещё не найдя правильных слов для ответа, протянула Тоня. Макс тряхнул перед её носом рукой и прикрикнул:       — Ебальник захлопнула! Ещё раз такое учудишь, огонь будешь открывать только на плите при полевой кухне.       За своей спиной Тоня различила шевеление. Осторожно и невнятно попытался встрять Рори:       — Кэп… Сэр, мы ведь…       — Нахуй отсюда, Дрисколл! — Бросил ему Макс и переметнул сгустившийся темный взгляд обратно на Тоню. — К ебеням отсюда вылетишь. Ты меня поняла?       Вопреки когда-то данному Рори совету, сейчас она растеряно промолчала, и капитан-лейтенант вскипел. Брызжа слюной, он завопил:       — Не слышу, Бенитес!       — Так точно, сэр. Вас поняла.       Его тонкие поджатые губы собрались в плотное, морщинистое, бледное кольцо. Ноздри расширились. Глаза перебегали по её лицу так быстро, что, проследив за их движениями, Тоня почувствовала, что у неё начала кружиться голова.       — Уебывай с глаз моих, — прошипел Максимилиан и, развернувшись к ней спиной, стал расстегивать бронежилет. Она поспешила отбежать в дальний угол палатки, спешно разобрала и сложила своё оружие и двинулась к жилому бараку.       В ней ворочалась какая-то немыслимая мешанина чувств. Её одновременно трясло и клонило в сон, под формой по спине стекали горячие ручейки пота, но по шее пробегал мороз. В горле пересохло, но от самой мысли глотнуть даже воды, начинало тошнить. Тоня вбежала в свою заполненную густым древесным запахом облицованных фанерой стен комнату, захлопнула за собой дверь и рухнула на колени на пол. Наклонившись вперёд, она уронила лицо в ладони и почему-то всхлипнула, хотя слёз в глазах не было. Так она просидела какое-то время, пока боль в спине и плечах настойчивым напоминанием о падении не стала невыносимой.       Вставая, Тоня не сдержалась и тихо застонала — в груди снова разгорелось сдавливающее изнутри пламя. Осторожно, тщетно пытаясь найти положение, в котором болело наименее всего, она стала раздеваться. Стянув грязный китель, промокшую насквозь футболку и прилипающий к телу тугой спортивный топ, она спиной попятилась обратно к двери и повисшему на ней зеркалу со сколотым углом. В нём, привстав на носках и оглянувшись через плечо, она рассмотрела растекшиеся по спине кровоподтеки. Синяков видно ещё не было, но под кожей протянулись, повторяя рисунок рёбер, отчетливые красные борозды, будто царапины с внутренней стороны. Тоня потянулась рукой и осторожно положила палец на один из кровоподтеков. Кожа над ним была горячей и отозвалась на прикосновение острой вспышкой. Она снова всхлипнула.       Сдернув с крючка рядом с зеркалом полотенце, Тоня повернулась лицом и стала спешно, будто те причиняли ей боль тоже, утирать с лица и шеи белесую бетонную пыль и мелкую деревянную стружку. В какой-то момент, наклонившись вперед и уголком вытирая налипшую на пот под глазами грязь, она заметила обращенный на неё из-за спины внимательный взгляд Эстер.       Бенитес замерла. Руки устало опустились.       В последний раз они виделись в Рождество. Тогда у Тони выдалось недельное увольнение с её финального этапа курса специализации и всё это время она провела с сестрой в Сан-Франциско. Там, в уютном одноэтажном пригороде среднего класса, жила приютившая её последние три года приёмная семья. Семья, чьей заботе об Эстер Тоня могла только завидовать. И порой с предельной честностью и грустью понимать, что сама заботиться об Эстер так же не смогла бы. В этой приёмной — не усыновившей, а лишь принявшей на временное пребывание, пусть и затянувшееся во времени — семье Эстер называла мать мамой, а отца — папой. О других приёмных детях и одном родном ребёнке она говорила с такой теплотой, что в Тоне вспыхивала черная ревность. Впрочем, она редко позволяла той вырваться наружу. В конечном итоге, она не могла пожелать сестре лучшего, чем такой любящий и уютный дом. После всего, через что Эстер пришлось пройти, она этого отчаянно заслуживала.       На стене над кроватью висели несколько их совместных снимков разной давности. На том, что датировался концом декабря 2017-го, Эстер была Тоне уже по плечо. Тонкая, быстро выгнавшаяся вверх, с выразительными глазами и резко торчащим вперёд носом на очень худом лице, восьмилетняя Эстер выглядела старше своих лет. Глядя на неё, Тоня не могла поверить, что это и вправду она. Изменения наступили резко: вот Эстер ещё с некоторой детской пухлостью в ручках и на щеках, с остро торчащим подбородком и непослушно вьющимися волосами; и в следующую встречу уже повзрослевшая с туго стянутым на затылке узлом и покрашенными в бледно-розовый прядями у лица.       На Рождество семья Эстер была достаточно доброй, чтобы отпустить её с Тоней в Лос-Анджелес, где на полгода откладываемые Тоней деньги они поселились в хорошем отеле, питались в нормальных заведениях, ходили в «Юниверсал Парк» и ездили на пляж кататься на роликах и есть сладкую вату. Для Тони — и в её представлении для Эстер — Лос-Анджелес был домом, но Эстер в разговорах постоянно под «у нас», «к нам» и «мы» имела в виду Сан-Франциско. В их последний день вместе перед возвращением Тони на учения, они плюнули на уже купленные билеты на самолёт, взяли прямо в аэропорту машину напрокат и долгих шесть часов пути пели песни, останавливались на заправках, играли в игры и просто уютно молчали. Когда последний указатель на шоссе номер 5 сообщил, что до Сан-Франциско осталось менее 20 миль, Эстер наклонилась к Тоне, обвила руками её упертый в подлокотник локоть, уложила голову на плечо и тихонько заплакала. Тоня поняла это по упавшим на кожу горячим каплям, но замечать этого вслух не стала. Ведь что она могла ей сказать?       Поступая на службу во флот, Тоня ограничено видела в том сиюминутное решение проблем и не понимала, что армия — как карьера — это надолго. На задаваемые всё реже вопросы Эстер о том, когда она вернется и они снова будут вместе, Тоня не знала правильного ответа. Она ещё не отработала свой контракт? Она ещё не дослужилась до офицерского оклада? Она ещё не навоевала на ветеранскую пенсию? Иногда, злясь на себя, Тоня строго спрашивала себя, действительно ли собиралась возвращаться или просто тешила себя отговорками о том, что пока не готова, откладывая встречу с грубой правдой. Но сейчас, слишком уставшая даже для того, чтобы расплакаться, голая по пояс, едва стоящая прямо от боли, она смотрела на их с Эстер последнюю фотографию и была уверена — она вернется и то скоро.