Ни солнце, ни смерть

      13:20 по полудню 18 августа 2013 года       Лос-Анджелес, штат Калифорния, США       Полицейский участок на Венис-Бульвар размещался в глухом краснокирпичном блоке без окон, с высаженными на клумбах вокруг входа кактусами и небольшим, усыпанным гравием крытым двориком с лавочками и урнами, служащим залом ожидания для посетителей. В воскресенье в обед тут было довольно людно. Похоже, матери, отцы, жены и подружки приехали забирать задержанных за пьяный дебош на выходных близких. Тоне удалось занять лавочку в самом дальнем от входа углу. Она сидела, вжавшись в прямую твердую спинку, и неспокойно теребила между пальцев одну из своих первых сигарет. Она нашла эту почти полную пачку завалившейся в щель между стеной и потертым подлокотником дивана в их гостиной. Сейчас в смятой упаковке сигарет осталось меньше десяти. Последние два дня, узнав о предварительно принятом судом постановлении о депортации, она не находила себе места и искала в табаке хоть каплю успокоения.       Свидание с отцом было назначено на 13:00, и каждый раз, когда дверь в участок открывалась, выпуская оттуда или полицейских или освобожденных задержанных, Тоня подхватывалась в надежде услышать свою фамилию. Но вот уже двадцать минут её никто не звал.       В крытом и заслоненном от тротуара и проезжей части дворике собрался острый запах пота и сигаретного дыма. Под низко нависшую бетонную крышу поднимались громкие возгласы остальных посетителей. Кто-то приехал с маленькой дочкой, и каждый раз, когда та, играя и бегая вокруг ног взрослых, пронзительно взвизгивала, Тоня вздрагивала.       Внезапно она осталась совсем одна и за весь последний месяц так и не свыклась с этим. С одной стороны она ленилась готовить только для себя, но если всё же жарила на завтрак блинчики или готовила рис с овощами и острым перцем, тех постоянно оказывалось на три порции. Впрочем так Тоня, если у неё был аппетит, могла несколько дней доедать одно блюдо. С тех пор, как Эстер увезли, а за неделю до этого задержали отца, Тоня обнаружила, что не умеет быть наедине с собой. Она просто не знала, чем занять те часы, которые проводила с сестрой или которые заполняла работой по дому. Без отца и Эстер ей не хотелось убирать, не хотелось стирать и даже мусор она выносила, лишь когда тот начинал вонять. Она ходила на работу в «Тако Белл», а возвращаясь домой, бесцельно щелкала пультом от телевизора. Она зависла в ожидании, пока всё разрешится. Но теперь становилось очевидным, что разрешаться уже нечему.       — Альваро Бенитес! — Вдруг послышалось из двери, и Тоня подскочила. — Кто тут к Альваро Бенитесу?       — Я, офицер, — она поспешила затушить и выкинуть окурок, поднялась и побежала к полицейскому. Тот с хмурым видом проверил её документы, записал что-то в свои бумаги и впустил её в длинный серый коридор за дверью. В самом конце его были две ведущие в разные стороны лестницы. Офицер направил Тоню по той, что слева. Наверху оказался ещё один коридор и множество металлических дверей с засовами и большими круглыми глазками. Воздух тут был влажный и затхлый, отдающий мочой. За последней из этих дверей оказалось голое помещение с зарешеченными, выходящими на внутреннюю служебную парковку окнами. Стекла были заклеены местами вспузырившейся желтой пленкой, отчего свет и цвета всего внутри становились какими-то нереальными. В помещении были несколько круглых столов и приставленных к ним разномастных стульчиков. За каждым из них сидели люди. Комната была заполнена приглушенным гудением их голосов. Отца Тоня рассмотрела в дальнем углу.       Его руки со скованными наручниками кистями лежали на столе, его волосы жирными иссиня-черными прядями спадали ему на лоб, на нём проступила испарина. Альваро Бенитес не поздоровался с дочкой, когда та села, только посмотрел на приведшего её копа исподлобья, а когда тот отошёл, недовольно по-испански бросил:       — Ты что, курила?       — Тебя что, волнует? — Отозвалась Тоня и вдруг с удивительной ясностью поняла, что совсем по отцу не скучала. Они помолчали, а затем она добавила: — Они забрали Эстер.       — Сейчас это не главное.       — Это не главное?! — Вскрикнула возмущенно Тоня, и отец, подняв к лицу обе руки, прислонил ко рту палец.       — Мне нужна твоя помощь, Антония, — она не ответила, только скрестила руки на груди и опустила голову, на папин манер впиваясь в него взглядом исподлобья. Он продолжил: — Меня взяли очень не вовремя. Было одно дельце, закончить которое я не успел. И я хочу, чтобы ты мне с ним помогла.       — Вот уж нет! — Снова воскликнула Тоня и заметила, как на неё обернулось несколько голов. Полицейский тоже настороженно посмотрел.       — Антония, но ты просто обязана мне помочь, — настаивал отец. — Ничего страшного в том, что тебе нужно сделать, нет. Я оставил одну заначку, тебе нужно пойти к ней, взять оставленные там вещи и отнести моим друзьям.       — И что же это за оставленные вещи? Наркотики?       — Нет.       Он врал, она это видела, и он это знал. Всё, чем когда-либо занимались в Мид-Сити латиноамериканцы, особенно колумбийцы, всегда было связанно с наркотиками. Из-за них когда-то погиб Мигель-Анхель, из-за них отец сейчас был в полиции.       Они снова помолчали.       — Ты просто отнесешь моим друзьям это, и они помогут меня отсюда достать.       — Ты оказался тут, потому что они тебя слили, папа. И уж точно не станут тебя доставать.       — Они мои друзья.       — Ой ну что за хуйня?       — И коллеги.       — Папа, — наклонившись ещё ниже, почти плашмя развалившись на столе, Тоня напомнила: — Мне всего семнадцать лет.       — Мигель-Анхель занимался этим уже в четырнадцать.       Она оторопело разинула рот и отпрянула.       — Я не поняла. Ты что, ставишь мне в пример моего старшего брата, наркомана и воришку, даже не дожившего до семнадцатилетия? — Её голос дрогнул и на глазах начала собираться предательская влага. Тоня спешно растерла веки пальцами и всхлипнула.       — Вот только не устраивай сцену!       — Я ничего не устраиваю. И я не стану в этом мараться.       Отец скривился.       — Ты погляди, какая чистоплотная. Мараться она не станет. Да что с тобой и с матерью стало бы, если бы я когда-то не замарался из-за Мигеля-Анхеля?!       — Мы могли просто отдать долг.       — Просто отдать долг?! — Зашипел отец. На хранящий давние пятна от кофе и энергетиков стол брызнула слюна. — Да что ты знаешь о том, насколько просто отдать пять штук баксов?! Дрянь тупая!       Тоня резко встала со стула, и тот с надрывным скрипом подвинулся по застеленному липким линолеумом полу.       — Я пришла сюда, только чтобы сказать, что Эстер отдадут в чужую семью, — отчеканивая каждое отдельное слово, выговорила она. — Из-за тебя! Но тебя это не особо ебет. Так что делать мне тут больше нечего.       Она повернулась, выискивая взглядом офицера, чтобы тот увёл её.       — Антония, — негромко позвал отец. Она оглянулась, вдруг пронятая звучанием его голоса, таким теплым, как в её детстве, когда он рассказывал ей старые колумбийские сказки перед сном. Но взгляд, упершийся в неё, в контраст этому тону, был тяжелым, наполненным ненависти и злости. Казалось, не будь тут полицейского, наручников и преграждающего ему дорогу стола, Альваро Бенитес бросился бы на свою дочь с кулаками.       — Ну и вали нахуй отсюда! — Заорал он, и голос его, отразившись от желтого стекла и грязного пола, понесся на Тоню смертоносной волной цунами, отталкивая её и вынуждая бежать. Она бежала по коридору мимо камер, в одной из которых Альваро Бенитесу предстояло провести свои последние дни в Штатах перед организацией его депортации в Колумбию; по ступеням вниз, спотыкаясь и за раз перешагивая по несколько; по Венис-Бульвар, не разбирая дороги и выскакивая на перекрестках на дорогу под возмущенное гудение машин.