Ни солнце, ни смерть

      19:24 вечера 7 декабря 2016 года       Военно-морская база в Коронадо, штат Калифорния, США       Для тех 16-ти курсантов, что выстояли против двух недель и одного бесконечного дня базовой ориентации, был уготован подарок — восьмидневные увольнительные перед началом первой фазы подготовки. После адской недели, длившейся пять с половиной дней, на протяжении которых они спали по четыре часа в сутки, пробегали за день по 40 миль, преодолевали полосу препятствий ночью под холостые автоматные очереди и не вылезали из воды по пятнадцать часов в день, восемь дней с семьями и близкими, в теплых кроватях и с горячими, не заталкиваемыми в спешке на ходу завтраком, обедом и ужином, казались раем. Почти весь заметно сократившийся класс 266 разъехался вечером шестого дня адской недели. Те, кому не достались удобные билеты или предстояла долгая дорога за рулем, выехали утром.       Тоня Бенитес с разрешения командования осталась на базе. Ей ехать было некуда. Дом никогда не был для неё стенами, он всегда заключался в людях. В последние несколько лет — исключительно в Эстер. А она вместе с приемной семьей уехала на Восточное побережье наносить предварительные рождественские визиты близким приемных родителей.       Кроме того, Тоня не испытывала остро переживаемой другими пятнадцатью одноклассниками потребности вырваться наружу. Ей было уютно на военных базах: в Коронадо и очень близкой к ней, некогда служившей ей флотским домом в Сан-Диего.       — Не разнеси тут всё в наше отсутствие, — напутственно сказал ей, уезжая, Рори Дрисколл, и Тоня шутливо отсалютовала ему рукой под козырек. Сейчас, несколько дней спустя, проводя их в почти исключительном расслабленном одиночестве, Тоня чувствовала, что соскучилась.       Она стояла за зданием столовой, не заметившей особенного послабления после сокращения класса 266 и отбытия того с базы. Массивные коробы кондиционеров с силой гудели, выплевывая наружу горячие потоки пропахшего едой воздуха. Уголок тут был не из уютных, в близости стены соседнего здания проход за столовой наполнялся жаром, мусорные баки, пусть плотно накрытые, в таком тепле начинали источать кисловатую вонь. Но тут, Тоня заметила это не так давно, было облюбованное служащими базы место для курения. То и в самом деле не было строго запрещено, но не поощрялось. Курить открыто в дворике жилого блока или на спортивной площадке Тоня перестала, чтобы не попадаться на глаза инструкторам и капитану Бёрнсу в первую очередь. Теперь пряталась в стихийно организованных курилках вроде этой. Тут постепенно начала заводить полезные знакомства.       После ужина вечером четвертого дня увольнительных на курилке появился Безумный Макс. Он шёл, будто не видя Тони, низко опустив голову в сложенные ковшом ладони и раскуривая сигарету. И она на мгновенье затерялась между порывом убежать, сделав вид, что уже докурила едва начатую сигарету, и остаться. Инструктор Максимилиан поравнялся с ней, поднял голову, из угла рта, не выпуская из губ сигареты, выдохнул дым и поднял на неё взгляд. Он остановился, повернувшись к ней лицом, будто показывая этим, что осознает и принимает её присутствие. Тоня коротко ему улыбнулась и сказала:       — Сэр.       Он отозвался:       — Бенитес.       Последние две недели Тоня замечала за собой, что начала особо выделять Безумного Макса среди других инструкторов. Она стала испытывать к нему что-то похожее, что когда-то чувствовала к своей учительнице по математике в старшей школе. Вопреки тому, как она язвительно ответила Безумному Максу во время заплыва, с арифметикой она трудностей никогда не имела. Та давалась ей довольно легко. И, может быть, именно поэтому Тоне доставалось особое внимание учительницы. А может, той двигало что-то иное: жалость, искренняя необъяснимая симпатия, меркантильное желание заполучить талантливую в математике ученицу на свой спецкурс. Но какими бы ни были причины, в отличие от большинства учителей Тони, ведущих себя так, будто всё в работе — и, в первую очередь, ученики — их раздражало, Миссис Мюриэл была терпеливой, приятной и дружелюбной. К ней в аудиторию можно было зайти на перемене просто посидеть, поговорить с ней, почитать книжку или съесть свой ланч. К ней на первое утреннее занятие в понедельник можно было опоздать и, объяснив, что задержалась в детском саду с Эстер, закатившей истерику, не быть за это наказанной. К ней можно было подойти спросить совета не только по тригонометрии, но и касательно сложных отношений с другими учителями. Миссис Мюриэл вдохновляла Тоню не сдаваться в учебе, когда с работой и заботой о младшей сестре на ту почти не оставалось сил и времени.       — Инспектор Максимилиан, сэр. Могу я задать Вам личный вопрос?       Он изогнул бровь в неясном выражении и ответил:       — Попробуй.       — Как давно Вы в «Морских котиках»?       — Четырнадцать лет.       — А почему ушли с боевой службы в инструктора?       Безумный Макс прищурился поверх сигареты. Вокруг его глаз рассыпались веером мелкие морщинки. Сейчас, стоя довольно близко к нему, в сползающем за высотки Сан-Диего и горы закате она рассмотрела, что выразительно отпечатавшиеся на его веснушчатом лице морщины выдавали в нём привычку улыбаться.       — Я не ушёл. Я работаю тут в перерывах между контрактами, — затянувшись и протяжно выдохнув дым, он продолжил: — Я не могу подолгу без службы, но и беспрерывно быть на войне тоже не могу.       — Вы никогда не жалели о том, что попали в подразделение?       — Нет. Не жалел. Думал, как сложилась бы судьба, останься я в морской пехоте или и вовсе не пойди в армию. Проклинал, когда всё катилось в пизду. Но не жалел. Почему спрашиваешь, Бенитес? Начинаешь жалеть?       — Нет, — воскликнула она, и Безумный Макс улыбнулся этому её запалу. — Но мне интересно, не пожалею ли я через много лет.       Улыбка немного потускнела, стала невеселой, глаза погрустнели.       — Даже если пожалеешь, — вмиг осипшим голосом сказал инструктор, — не беда. Если через много лет службы ты будешь жива и цела, это отлично. Даже если будешь жалеть о выборе.       Прежде чем поняла, почему так горестно заскребло где-то внутри, и осознала, что собирается сказать, она выпалила:       — Вы теряли бойцов?       Он промолчал, но по тому, как дернулись на лице мускулы, будто в болезненном спазме, как резко очертилась линия челюсти, когда он с силой сжал зубы, и как ожесточился взгляд, было очевидно, что да. Тоня поспешила добавить:       — Извините, сэр. Мне не следовало спрашивать. Это не моё дело.       — Не твоё, — кивнул он. — Но вот что я тебе скажу. Из собственного опыта. Вопреки тому, чему вас будут учить. Запомни: жизнь товарищей важнее миссии. Всегда!       Тоня не нашла, что ответить, и повисло молчание. Неуютное, начинающее затягиваться, почему-то пробуждающее в Тоне чувство вины, как в школе перед Миссис Мюриэл, когда она не выполняла домашнее задание или прогуливала урок.       — Капитан Бёрнс лестно о Вас отзывался, — ухватившись за первую пришедшею в голову идею, попыталась разрядить собирающееся напряжение Тоня. — И как о бойце, и как об инструкторе.       Безумный Макс кивнул.       — Он был моим командиром в Афганистане.       — С инструктором Хиксом Вы тоже служили?       — Да. «Морские котики» — очень тесное товарищество. Вас сейчас всего шестнадцать. В ходе следующих трех фаз подготовки уйдут ещё несколько. Бывает так, что, закончив всю подготовку, кто-то решает, что на боевую службу не хочет. Из тех, кто попадет на войну, не всем повезет вернуться. Из тех, кто вернется, кто-то не захочет идти на войну снова. Особенно те, кто попал сюда с гражданки. Так вас из 266 класса при активном боевом исполнении останется всего двое или трое. И так всегда. С каждым новым — зимним или летним — классом. Потому мы все знаем всех. И все со всеми когда-то служили.       — Сэр, я…       — Нет, всё! — докурив, он прицельно швырнул окурок в старое металлическое ведро, служившее пепельницей. — Надоела. Иди приебывайся к кому-то другому.       Но голос вовсе не звучал так грубо и строго, как обычно раздавался над головами провинившихся курсантов. А на губах снова играла улыбка.       — Так точно, сэр, — откликнулась Тоня, вытянувшись по стойке смирно. И они оба засмеялись.