Приговор Персефоны

После ужина они продолжали говорить о том, о сем. Потому что с Аидом было действительно легко разговаривать, как уже заметила Персефона. Он оказался превосходным слушателем и никогда не позволял дискуссии перерасти в острый спор. Правда, он был очень горд, как и все Крониды, и все короли в целом, так что держался выше каких-либо оскорблений, и поэтому было легко говорить с ним открыто. Это раскрепощало. Когда Персефона заметила, что стало поздно и усталость начала стучаться в дверь, она решила на минутку выйти на балкон, чтобы почувствовать холод и так освежить голову и тело. Аид, очевидно, не испытывал даже самой мимолетной потребности во сне, но он вышел вместе с девушкой, не надев пиджака. Казалось, он даже не чувствовал холода, совершенно расслабившись. Персефона плотнее закуталась в свой кардиган и прислонилась к перилам. Посмотрела вверх, в вечную ночь, и на мгновение потерялась, глядя на искусственный небосвод: сверкающие сокровища Эреба, в скалах высоко над головой. Она вздохнула, когда Аид подошел к ней. - Знаешь, мне кажется, я пока еще не хвалила тебя за это, - заметила Богиня Весны, удивленная, возможно, больше, чем в первый раз, указывая вверх, - кажется, ты хорошо разбираешься в потолках… Но Аид смотрел не на алмазы, а на Персефону, как зачарованный. Он не стал тратить время, поднимая глаза на то, что знал с незапамятных времен. - Благодарю тебя, Божественная. Но признаюсь: это была не моя идея. Никс предложила поместить туда алмазы, чтобы имитировать звездное небо. Это успокаивает души. Но это не мое настоящее состояние: у меня есть алмазы получше. И очень много. Персефона и не сомневалась. Давно ходили слухи, что у Владыки Подземного Мира имеется Рог Изобилия, способный родить множество драгоценностей. Аид мог бы засыпать ими несколько бассейнов, и в любом случае это была бы только верхушка айсберга его состояния. Богатство настолько великое, что оно стало бессмысленным. И в самом деле, Аид не мог отвести глаз от Персефоны, не интересуясь Эребом. Он созерцал цветы. И был в восторге. Они нравились ему больше, чем вся красота его подземного и необъятного королевства, и Персефона удивлялась, как это возможно. - Похоже, мои фиалки тебя сразили, мой король. Он улыбнулся и сдержанно кивнул: - Так и есть. - Я тоже должна кое в чем признаться. Я не могу их выбирать. Я имею в виду... да, я могу сотворять цветы, когда делаю это вручную, но те, что в волосах... они делают всё, что хотят. Я думаю, что сегодня их впечатлила твоя красноречивая речь о пурпуре. Аид нахмурился, провел рукой по своим коротким волосам и прислонился к балконному барьеру: - Тебе неловко из-за этого? Персефона смущенно поджала губы. Фиалки, подтверждая ее чувства, закрыли лепестки: - Я бы хотела больше контролировать свои силы, вот и все. Она ожидала, что Аид пошутит про её неопытность и эта тема закроется. Вместо этого он ничего не сделал: повернулся к внешней стороне балкона, поднял свои контрастные глаза на Эреб. - Это нормально. Не надо беспокоиться. Так бывает у всех, даже у меня, даже у Зевса. - Неужели? - недоверчиво спросила Богиня Весны. - Конечно. Если бы я мог в полной мере контролировать свои силы, то, конечно, не стал бы так расстраивать тебя, когда ты смотришь на меня или когда видишь меня сидящим на троне в Суде. Персефона вздохнула, польщенная и успокоенная. Что ж, Аид высказал хорошую мысль. Со своей стороны, она сочувствовала ему. Честно говоря, Бог Мертвых казался гораздо более чувствительным, чем показывал. Возможно, тысячелетия выковали, закалили его личность, но на заре жизни, когда он был маленьким мальчиком... он должен был быть очень, очень другим. - На что это похоже? - спросила Персефона, внезапно не в силах сдержаться. - Что? - Твоя сила. Что ты чувствуешь? Аид покачал головой, как будто не считал это интересным или уместным. - Ты сама знаешь. Это то же самое, что ты чувствуешь, когда смотришь мне в глаза. Просто всё сильнее. - Да, но..... Я имею в виду, каково это для тебя. Как ты можешь жить с этим? Что именно ты чувствуешь? Теперь Бог Мертвых был серьезен. Неподвижен. Глыба мрамора, ледяной сталактит. Когда он заговорил, Персефона почти изумилась, видя, как шевелятся его губы. - Я знаю. Я чувствую, что знаю. Слишком прагматично, слишком упрощенно. Этого было недостаточно, чтобы понять. - Ты хочешь сказать, что знаешь всё? - Нет, не всё. Всего лишь некоторые вещи, но настолько определенные, что у меня не может быть сомнений. Персефона жалела, что была вынуждена настаивать, почти чувствуя, что у нее болит голова. - Я должна... прошу больше конкретики, извини… Я пока не понимаю. Но Аид был терпелив, как ручей, который веками точит камень, чтобы создать большой каньон. И не выказал ни малейшего раздражения. Просто вздохнул, повернулся к девушке и положил обе руки ей на плечи, словно готовя ее к длинной лекции. Персефона почувствовала, как холод поднимается по ее шее. - Подумай об определенности, как о цветовой палитре, - прошептал он глубоким, странно поэтичным голосом, которого Персефона у него и не подозревала, - ты должна знать, что я почти слеп, Божественная… Вижу всё смутно, расплывчато. Но я могу видеть людей, и могу видеть некоторые вещи. И когда я вижу, я знаю. Например, сегодня в Суде я ясно видел зелень этой нимфы, хоть она и стояла далеко, и я знал, что она плохо говорит обо мне… я знал, что она думает, что я нанял всех этих девушек-стажеров, потому что они девушки… Я вижу души, которых мы осуждаем, я вижу красный цвет их гнева, синий – их вины, фиолетовый – их похоти. Я знаю, изменяла ли жена своему мужу, я знаю, любил ли сын своего отца или нет… - Должно быть, это ... очень красиво, - прокомментировала Персефона, улыбаясь. - В теории. Всегда есть обратная сторона медали: ты имеешь дело с тем, что нет никаких сомнений, даже тех, которые ты бы хотел... Например, мне хотелось верить в то, что мой брат когда-нибудь полюбит меня, но я знаю, что это не так, и я знаю, что чувство любви ко мне никогда не вырастет в его душе… Персефона затаила дыхание, фиалки были еще более яркими и открытыми, чем когда-либо. Она приблизилась к Аиду на полшага, а его руки все еще лежали на её плечах. Она смотрела на него, время от времени обращая внимание на то, как меняется выражение его лица, чтобы не слишком утопать в этих двух безднах, которые были его глазами. - И что же... что ты видишь, когда смотришь на меня? Аид прищурился, мечтательно. Слегка приподнял руки, пока не коснулся мочки ее уха и каштановых локонов. - Я вижу тебя. Ты всегда ясна посреди всей этой неразберихи, тумана. Я вижу цвет, которого никогда раньше не видел. С первой же секунды, как я увидел тебя, я всё понял. И я пытаюсь убедить себя не переусердствовать, потому что я также знаю, что еще слишком рано… я знаю, что у тебя нет дара уверенности, и у тебя никогда не будет такой уверенности, как у меня. Но… - Но что? Персефона затаила дыхание и придвинулась ближе. Их тела соприкоснулись. - Но... - Аид не хотел говорить, почти испугался, - но ... Я знаю, что ждал тебя все эти столетия, тысячелетия… я знаю, что ты – мой последний шанс… если это не ты, то для меня никогда не будет никого другого… Персефона сглотнула, не в силах произнести ни слова. Слезы давили ей на глаза, и она даже не могла понять, были ли они от печали, от радости или от какого-то другого чувства, которого вообще не существовало и которое она в этот момент выдумывала. Она подняла руку, чтобы коснуться его выбритого подбородка. Этот жест заставил Аида поднять веки, медленно, осторожно, будто он вдруг боялся увидеть Богиню Весны в другом цвете: в сером, как отрицание его надежды. Но Персефона не стала серой, и внезапно она сама поняла, что никогда ею не станет. Она встала на цыпочки, попыталась протянуть руку. Аид, не торопясь, опустился на землю, на одно колено. Не сгибая спину, наверное, потому что не хотел выглядеть слишком внушительно, не хотел нависать над ней. Персефона улыбнулась, гладя его щеку: - Я все еще красивого цвета? Аид не ответил словами. Он отчаянно закивал – жест слишком человеческий для Неумолимого Владыки. Тогда Персефона смогла увидеть частичку этой уверенности, эту палитру, отражающуюся в его нейтральных радужках. И она увидела себя фантастической. Когда их губы соприкоснулись, это стало само собой разумеющимся событием, маленьким мгновением, которое всегда существовало где-то во Вселенной и которому всегда суждено было существовать. Так они поддерживали его, оставаясь вместе в течение небольшой вечности, не двигаясь, тепло против холода, жизнь против смерти. И ночью, в вечной тишине покоящихся душ Эреба, с губ Неумолимого, нежно обнимающего Персефону, слетело слово: имя, которое он до этого момента боялся произнести: - Кора…