Приговор Персефоны

Уходя, Персефона подмигнула Алексису, заверяя его, что всё страшное закончилось. Она вернулась к группе стажеров, и все они смотрели на нее с недоверием, особенно Орфани, которая, казалось, начинала чувствовать некоторое восхищение. Персефона считала, что худшее позади, остались только взрослые. И снова ошиблась. Теперь, когда с Алексисом разобрались, Эак повернулся к девушке и мужчине и повторил тот же вопрос: - Каковы ваши грехи, смертные? Наконец, они заговорили. - У меня нет особых грехов и достоинств, ваша честь, - призналась девушка с виноватым видом. - Я был неосторожен за рулем, - сказал мужчина, качая головой и плача. - Я смотрел в телефон... Я убил себя и моего сына... и эту девушку. Я её сбил. Персефона замерла, затаив дыхание. Она все еще не знала почему, но ее мозг думал уже на пару шагов вперед: она знала, что должно произойти что-то ужасное. Чувствовала напряжение душ. Чувствовала холодность Аида, логическое безразличие трех судей. Они даже не удосужились поговорить друг с другом. Эак, выступая от имени двух других, вынес приговор: - Ты девушка, не виновна и вольна жить в городе Дит. А ты, мужчина, виновен в том, что небрежно оборвал две жизни. Ты проведешь две тысячи лет в Тартаре. Мужчина, потрясенный, кивнул. Слезы покатились из его глаз. Он склонился и замер: - Я заслужил это, ваша честь. А как же мой сын? И это было самое ужасное, что должно было произойти: сына и отца разлучили навсегда. Спасенный ребенок, осужденный отец. Две разные дороги. Две судьбы, которые никогда не пересекутся снова… И тут всё взорвалось. Персефона никогда не видела смятения в Суде. Даже в более поздние века это всегда было редким событием; но в тот раз она действительно боялась, что бунт может всё разрушить. Отец, внезапно осознав свою судьбу, наклонился и обнял Алексиса. Мальчик, чувствуя, что их вот-вот разлучат, изо всех сил вцепился за шею отца и заплакал, закричал. И каждый крик был для Персефоны мукой, ударом по спине, мученическим кнутом. Малыш кричал, что хочет остаться с папой, что не хочет быть один. Пытаясь помочь ему, светловолосая девушка почему-то повысила голос, обращаясь прямо к Аиду. Никто в те дни не осмеливался на такое. - Владыка Тьмы! - умоляла она, прижав руки к груди. - Владыка Подземного Мира! Умоляю, выслушай меня! Отец мальчика не виноват! Это я выскочила на дорогу! Но Аид не слушал и не смотрел на нее. Теперь всё было в беспорядке. Всё перепуталось. Но, опять же, всё могло стать еще хуже: Алексис, прижавшись к отцу, повернул голову, посмотрел на Персефону. - Кора! Кора, помоги мне! Персефона опустила глаза. Она не знала, что делать. От смятения у нее закружилась голова. Внезапно она испытала то же чувство клаустрофобии и ужаса, что и перед папарацци в университете и во время инцидента на мосту. Она не могла игнорировать ситуацию. Она могла бы, если бы Алексис не окликнул ее по имени, но сейчас... Как она могла просто не слышать его? Она вернулась на скамейку осужденных. На этот раз для речи. - Аид! - она закричала так, чтоб ее услышали. - Аид, послушай их! И он прислушался. Владыка Подземного Мира поднялся с трона, быстро, внезапно. И сразу стал похож на статую, сделанную из цельного массивного куска мрамора. Черный хитон окутывал его внушительную фигуру, длинные пряди волос подчеркивали резкую челюсть. Обнаженной рукой, напрягая мускулы, Аид поднял двузубец. И земля задрожала под его ударом. - Тихо! - он сказал властно, но смертельно тихо. Никто не посмел ослушаться. Все умолкли. Аид, как всегда ждал, когда хотел вернуть всех в свой ритм существования. Окинул острым взглядом зал, души и служащих, подсудимых и судей. И все, даже Персефона, почувствовали себя обязанными склонить головы и просить прощения. Казалось, всё это длилось очень долго. Персефона могла бы поклясться, что Бог Мертвых держал их в молчании по меньшей мере пятнадцать минут, прежде чем выйти из тупика. Когда он это сделал, расслабив плечи, из зала суда раздался вздох единодушного облегчения. - Я не потерплю беспорядка, - упрекнул Аид голосом далекого морского шторма. - Теперь я лично рассмотрю это дело. И моё решение будет окончательным. Даже сама преамбула звучала, как приговор, и все понимали, что её следует воспринимать именно так. И прежде всего Персефоне. Конечно, у неё был хорошие отношения с Богом Мертвых, но она все равно была никем в Суде и не могла изменять законы. Однако она могла бы сделать все возможное, чтобы помочь мальчику. Было бы правильно хотя бы попытаться. Она посмотрела на Бога Мертвых, пытаясь побороть свои страхи. Когда увидела Аида, всё ещё стоящего и угрожающего, она заметила, что его взгляд уже ждет её. Нельзя было понять его эмоции. Он не сердился, не гордился ею, он вновь стал камнем. - Божественная Персефона, похоже, ты приняла это дело близко к сердцу, - Аид не обвинял, а просто констатировал факт. - Мой король, - Богиня Весны осмелилась заговорить дрожащим голосом. - Это сложный случай. Я думаю, мы должны проанализировать всё более тщательно. - С этим согласен, - Аид признался, и это опять прозвучало не как уступка или предложение мира, а только как объективная правда. Он сделал шаг назад и сел на свой каменный трон. Немного ослабил хватку на двузубце, вены на его руке успокоились. Он вздохнул и строго отдал приказ: - Говори. Персефона вздохнула, сглотнула и попыталась найти силы в коленях, которые собрались подогнуться: - Мой король, было бы несправедливо разлучать отца с сыном. - Вина - это личное дело, Божественная, и ты, конечно, это знаешь. Если разные члены семьи заслужили разные судьбы, это не проблема Суда, - Аид всегда отвечал сразу и точно, хирургически. - Да, но эта девушка хотела что-то сказать. Может быть, ей удастся изменить приговор отцу Алексиса. Затем Аид со всем терпением тысячелетнего Кронида слегка повернул подбородок в сторону блондинки. Она же сидела на корточках и, казалось, молилась, шепча что-то одними губами. - Ты, смертная. Посмотри на меня. Скажи, кто ты и почему должна разделить ответственность с этим мужчиной. Девушка подняла голову и встретилась взглядом с Неумолимым. Она тут же заплакала, молча, но не отвела взгляда и гордо подняла голову, насколько это вообще возможно для души, стоящей перед Богом Мертвых: - Мой король, меня зовут Эвридика. Это правда - этот мужчина сбил меня, но я была на проезжей части и не смотрела, куда бегу. Бесстрастный Аид внимательно посмотрел на нее, и Персефона поняла, что он использует свою силу, чтобы решить проблему. Он сделал это очень быстро: - Насколько мне известно, на тебя напали, и ты бежала, чтоб спастись. Ты была расстроена и сбита с толку. Или я ошибаюсь? - Вы... вы не ошиблись, Владыка. Но... если бы я не была на дороге, он бы меня не сбил... - И если бы этот мужчина не отвлекся во время движения, он бы увидел тебя и вовремя затормозил. - Мы не можем это знать... - Я могу, - Аид прошипел сурово, и Эвридика не осмелилась сказать что-либо еще; она опустилась на скамью, увядая, как роза от резкого холода. Персефона поняла, что ситуация не улучшилась: с этой информацией Аид не собирался менять приговор трех Судей. Богиня Весны закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями, а когда снова открыла их, то решила заговорить: - Ваше величество, Эвридика пытается обвинить себя, чтобы помочь отцу и сыну: это показывает, как несправедливо было бы разлучить их. - Нет. Это лишь указывает на то, что материнский инстинкт может быть сильным даже у умерших женщин, даже к незнакомым детям. Как ему это удавалось? Быть таким холодным, неизменным и незаинтересованным? Персефона растерянно покачала головой: - Может быть, это просто материнский инстинкт, но есть еще и отцовский инстинкт, и ты можешь видеть, что отец искренне заботится об Алексисе... - Отец также явно заинтересован в том, чтобы его наказание было смягчено, независимо от того, какое решение он предлагает. Это конфликт интересов. - Ты хочешь, чтобы я поверила, что он не любит своего сына? - Он его любит. Но не настолько, чтобы безопасно вести машину, в которой находится его сын. Я считаю это серьезным проступком, Божественная. Я не прав? Персефона посмотрела на Бога Мертвых, ища в нем что-то, за что можно было бы уцепиться, но ничего не увидела. Она поняла, что не осилит заставить Аида думать чувствами, потому что так он не работает. Ему нужна рациональность. Хорошо. Даже в несправедливости есть рациональность, и она собиралась доказать это. - Если вы отправите ребенка на Елисейские поля одного, он будет обречён на вечное несчастье. Но разве Елисейские поля не должны быть блаженством? Как можно думать, что для такого невинного человека, как малыш, быть одиноким целую вечность - это награда? Это противоречиво. И наконец, Персефона увидела что-то в Аиде. Короткая искорка в его глазах, едва заметный изгиб одного уголка рта. Она заметила в нем то же самое отношение, что и тогда, когда задавала вопрос о непогребенных покойниках в университете: он был заинтересован. Потому что древнего Кронида, конечно, было очень трудно удивить. Но это не было невозможно. Он не торопился и подумал, затем искренне вернул ей вопрос: - Что же мне делать, Божественная? Персефона почувствовала себя обремененной огромной ответственностью, хотя и знала, что последнее слово всё равно останется за Владыкой. - Я... Я выбрала бы серую зону. Предоставьте отцу доступ в Дит. Он совершил ошибку, но добровольно никого не убивал. Это не вина, это небрежность, и Тартар должен быть только для худших душ, которые должны искупить свою вину. По крайней мере, этому ты нас учишь. Была пауза. Затем – всегда точные, формальные и холодные слова Бога Мертвых: - Давай предположим, что я согласен на такое решение, Божественная. А ребенок? Должен ли я отказать ему в Элизиуме, несмотря на то, что он невиновен? Должен ли я понизить его рейтинг только для того, чтобы он остался с отцом в Дите? - Дай ему возможность выбирать. Величайшая из заповедей блаженства не такова для ребенка-сироты. Он предпочел бы нейтралитет Дита, если бы это означало быть с отцом. И это было правдой, Персефона была в этом уверена. Алексис как раз кивнул. Возможно, он не понимал всех ее слов, но он был ребенком, а дети всегда умеют удивлять: он определенно знал, что решение обсуждается для него, и он знал, что Персефона была на его стороне. Говорить было больше не о чем, теперь это поняли все. В Большом зале Суда воцарилась напряженная тишина. Все ждали приговора Неумолимого, и каждый, в конце концов, ожидал, что он будет даже немного менее неумолим, чем обычно. К сожалению, это было не так. - Я понимаю причины всех ваших беспокойств, даже твои, Божественная Персефона. И я благодарю тебя за твою речь, которую считаю достойной, вдумчивой и вдохновляющей. Но в Эребе есть равновесие, и я не могу его нарушить. Я не могу отказать в Элизиуме невинному и не могу простить виновного, иначе сама честность этого Суда рухнет. Как бы сурово это ни было, закон есть закон, ради блага всех нас. По этим причинам я считаю приговор судей справедливым и подтверждаю его. Эвридика отправится в Дит, Алексис – в Элизиум. Преступник останется в Тартаре на две тысячи лет. Таков приговор. Теперь никто уже не кричал и не возмущался, как раньше, потому что слова Судьи Судей были окончательными, всегда и для всех. Осталось тяжелое, печальное молчание, а Неумолимый поднял руку в знак окончательного приговора. Толпа рассеялась, души и стажеры покинули зал Суда с опущенными глазами, а Алексиса насильно разлучили с отцом. Персефона же, напротив, стояла и смотрела на эту сцену, чувствуя, что находится перед примером справедливости, которая, будучи безупречной, делает всех несчастными. Даже Неумолимого…