Приговор Персефоны

Тартар находился далеко от Дита. Это было единственное, что Персефона знала наверняка. Аид построил остальную часть Эреба вдали от него, чтобы даже смутно не слышать громовые проклятия Кроноса. Аид приехал за ней вечером, на авто. За рулем сидел Аскалаф, а на заднем сиденье – Бог Мертвых. Он вышел, чтобы открыть дверь Персефоне, потому что ему всегда нравились эти маленькие жесты. Когда девушка села в машину, то увидела, что Аид без энтузиазма относится к путешествию. На самом деле, он был неподвижен и молчалив. Почти ничего не сказал. Больше часа просто смотрел в окно или в сторону Персефоны с вопросительным выражением лица. Он все еще сомневался, что это хорошая идея - спускаться в Тартар. В какой-то момент ей пришлось его успокоить: - Аид, не волнуйся. Мы немедленно вернемся, если это будет слишком для тебя. Хорошо? - Хм. Он не хотел говорить. Ладно. Время от времени Владыка Мира Мертвых нуждался в этих мгновениях абсолютной тишины, иногда ему даже требовалось, чтобы его оставили в покое, и Персефона это уважала. И все же, даже когда он казался таким холодным и недружелюбным, он был рядом. Даже в этом случае Аид на мгновение коснулся ее руки, лежащей на черном кожаном сиденье. Провел легко по ее костяшкам пальцами, заставляя девушку содрогнуться. Он отодвинулся, больше не прикасаясь к Персефоне, чтобы она не мерзла. Потом Богиня Весны заметила, что он рассеянно включает отопление на маленькой панели двери, и ей пришлось улыбнуться. На самом деле он всегда был рядом. Даже когда казался где-то в другом месте. Недаром его прозвали Невидимым… * Когда они приехали и вышли из авто, Персефона поняла, что здесь было еще холоднее, чем она ожидала. Холоднее, чем в Дите. В Эребе, подземном царстве, где не было смены сезонов, Елисейские поля выполняли роль лета, Дит – осени, а Тартар, несомненно, был лютой зимой, и Персефона чувствовала это своей кожей. Она же была весной, не совсем спокойной стихией, не подходящей ни одному из трех уровней Эребуса. Пожала плечами и плотно застегнула пальто, до подбородка. Изо рта вырывался пар. Аид, напротив, был одет как обычно и, казалось, совсем не страдал от холода. В тот день, в черном костюме и черной рубашке он почти исчез, растворившись в окружающей обстановке. Бог велел Аскалафу ждать и не выключать мотор, чтобы не охлаждать салон. Сразу же после этого камердинер вручил Аиду двузубец, почтительно протянув его руками в перчатках. На мгновение Персефона задумалась, зачем он принес эти вилы. На блистающих остриях лежал мягкий слой инея. - Хочешь его подержать? Персефона очнулась от своих мыслей и поняла, что Аид изучает ее с невинным любопытством. Он даже протягивал ей двузубец. Один из древнейших символов власти, равный только трезубцу Посейдона и молнии Зевса. - О… Нет, нет, я не такая… - Ты можешь, Божественная. Персефона поддалась любопытству. Никто, кроме короля, не прикасался к двузубцу. Камердинеры и горничные всегда в перчатках подавали его Владыке, и Персефона думала, что это из уважения. Она была не совсем неправа. Да, это был вопрос уважения. Но в основном так повелось из практицизма: она поняла, даже просто коснувшись двузубца кончиком пальца – он оказался ледяным. Это был не просто холод, это был такой мороз, который мог бы слиться с человеческой плотью, даже обжечь ее. Он мог бы уничтожить руку смертного. Персефона тут же отдернула пальцы, вздрогнув от неожиданности. - Очень холодный. - Да, он таков. Если бы кто-то еще мог держать его, то на моем месте оказался бы кто угодно. Это имело смысл. Потому что да, Ад мог справиться с двузубцем, но и ему это доставляло неприятности. Таковы были символы его власти: двузубец, который каждый день обжигал ему руку, и гранитный трон, который всегда держал его в напряжении. Чем дольше Персефона жила в Эребе, тем больше она осознавала, какой пыткой было править этим царством, умственно и физически. Она начала понимать, что имел в виду Аид, когда говорил, что быть Богом - не привилегия. Это была всего лишь ограниченная, очень человеческая идея. Идея, которая жила во дворце и не видела темных углов одиночества своего короля; и идея, которая наслаждалась видом бриллиантов, не понимая, что тот, кто их добывает, не может ими воспользоваться. Персефона сглотнула и поджала губы. - Зачем ты его принес? Он нам понадобится? Аид не расстроился, а ответил, как обычно, ровно, но Персефона чувствовала, что внутри он чем-то обеспокоен. - Древние души, как правило, забывают, где они находятся. Двузубец - это символ. Он напоминает им, кто решил их судьбу. Не подходи к ним близко. Иди по середине коридора. Персефона отчаянно закивала. Тем временем Аид начал двигаться и слегка подтолкнул ее. - Ты заставляешь меня идти первым, мой король? Боишься? - нервничая, она пошутила. - Ты слишком медленная. Тебе не угнаться за мной. Когда Аид бывал в плохом настроении, то еще меньше, чем обычно, был склонен смягчать жестокую правду. Но он должен был понять, что оказался слишком резок, поэтому добавил, более ласково: - Я просто не хочу потерять тебя, малышка. Персефона задумалась, нравится ли ей это прозвище или оно слишком двусмысленно. И в конце концов она решила, что да, ей нравится. Тогда она пообещала остаться с Аидом, сказала, что не отпустит его ни на дюйм. И чтобы показать Богу мертвых, насколько она буквальна, прильнула к нему. Ее внезапное цепляние позабавило Аида, потому что он наконец слегка улыбнулся... * Сначала они вошли в узкий и темный коридор, в котором иногда попадались скользкие ступеньки. Все было темным, сырым, освещенным мерцающими электрическими лампами. Там, внизу, казалось, не было слышно ни звука: только стук капель, падающих с потолка на лестницу. Но чем глубже они шли, тем сильнее рассеивался этот шум, а влага замерзала на стенах. Все становилось холодным, темным, давящим, и смертельное молчание Бога Подземного Мира не помогало. Чем больше Персефона опускалась, тем сильнее становилось чувство подавленности. Не только с физической точки зрения, но и прежде всего с психологической. Каждый шаг уводил Богиню Весны все дальше от света. Буквально. Это было похоже на потерю чувства пространства и времени. Несколько раз Персефона почти теряла сознание без всякой видимой причины, и Аид всегда был готов её поддержать. Через несколько минут чувство усталости уже не было просто смутным, а начало превращаться в дискомфорт. Какое-то беспокойство, давившее на грудь и запястья, медленно, но неуклонно сверлящее сознание, как капли сверлят камень. Персефона чувствовала холод в мозгу, страх в глубине сердца. Затем, как только чувство ужаса стало достаточно сильным, чтобы распознать его, появились первые клетки. Все они оказались одинаковы: достаточно маленькие, чтобы заключенные, запертые там, вечно стояли на коленях. Они занимали обе стороны коридора, и Персефона помнила, что должна оставаться в центре, сжимая плечи, как будто заключенные могли схватить ее. Однако заключенные ничего не делали. Большинство из них ничего не выражали, даже не замечали посетителей: они были голые, худые, застывшие, смотрели в пространство. Самые активные из них просто отводили глаза, когда Неумолимый проходил мимо. Они поднимали руки в знак капитуляции или клали ладони на землю – это был древний способ почтения к Богу Мертвых. - Их не наказывают? - прошептала Персефона, едва дыша, боясь разбить эти ледяные души. Аид уже не был так осторожен и говорил громко, как на Суде, в то время как заключенные закрывали уши и плакали от отчаяния. - Тартар – это тюрьма, а не камера пыток. Меня не интересуют физические наказания. - А я думала, что тут вроде как есть ответка. Например: ты убил кого-то, и тебя тут убивают вечно. Аид терпеливо вздохнул, удерживая девушку в движении и не давая ей остановиться или упасть. - Быть здесь более чем достаточно в качестве возмездия. У Тартара есть одна особенность, Божественная: он заставляет души смотреть в лицо худшей части самих себя. Заключенные здесь могут думать только о своих недостатках и своих худших воспоминаниях. Когда они раскаются и простят себя, они пойдут в Дит. Но это долгий процесс, и по этой причине мы назначаем им много лет. Итак, души сами себя наказывали. Даже самые нечестивые должны были прийти, чтобы покаяться, а те, кто пришел, чтобы покаяться, должны были быть готовы к самооправданию. Там не было ни судей, ни тюремщиков. Возможно, даже без решеток души не смогли бы вырваться, потому что хватка чувства вины сильнее любой цепи. Это также объясняло, почему Персефона чувствовала себя так плохо. Сочувствие - не самая лучшая сила среди стольких страдающих смертных. Она чувствовала себя подавленной их осуждением, их недостатками, их сожалением, точно так же, как она чувствовала себя подавленной уверенностью, когда впервые увидела глаза Аида. Но она знала, что сможет это сделать, и заставила себя не потерпеть неудачу. Она обещала Аиду. Она знала, что ей нужен этот визит в Тартар. Если бы Персефона цеплялась за здравый смысл, то могла бы понять, что Тартар в принципе лучше, чем она ожидала. Конечно, тут было ужасно. Но справедливо. Аид не любил запирать души, и, конечно же, ошибочными были слухи о том, что он развлекается в свободное время, причиняя грешникам страшные мучения. Нет, ничего не могло быть хуже: чувство превосходства, которое Аид испытывал по отношению к смертным, было таково, что его не волновали даже их крики, он не был заинтересован в насилии. Потому что Аид вообще не получал удовольствия от страданий. Более того, он старался избегать этого. Вот почему у него была комната рядом с Елисейскими полями, и вот почему он был в плохом настроении из-за приезда в Тартар. И это также объясняло, почему во время слушаний он обычно изо всех сил старался блокировать любые чувства: в конце концов, он не был свободен от человечности в себе, и он это прекрасно понимал. Персефона сглотнула, стараясь не думать об отце Алексиса, который был где-то там, застряв на мыслях о смерти сына. Она даже не осмелилась спросить о нем, но в любом случае, вопрос вырвался у нее, застенчивый, раскаивающийся, с шепотом: - Аид, а ты когда-нибудь… ошибался в приговорах? Наступил перерыв, но не физический, потому что Неумолимый продолжал толкать ее, заставляя идти. Если он и почувствовал что-то из ее подозрений по поводу дела Алексиса, то не подал виду. - Да, - ответил правдиво, не в силах лгать из-за собственной гордости. - И что же ты тогда делал? Еще один момент молчания, более тяжелый, чем первый, который не предвещал мягкого ответа. И в самом деле, явилась божественная гордость Аида, как летучая мышь из тьмы на свет: - Бог никогда не отступает… * Персефона снова позволила вести себя, и они пошли вниз, пока ей не показалось, что она уже никогда не сможет подняться. Наконец, как раз когда она задумалась, как далеко находится центр Земли, коридор исчез. Показалась тропинка. Теперь они стояли на площадке-балконе. Открывался вид на огромную пропасть: перевернутый конус, который опускался в недра земли и становился все темнее. Дна не наблюдалось. Ни одна смертная единица измерения не смогла бы измерить глубину этой пропасти, возможно, даже её окружность. А в стенах было много дыр, маленьких келий, похожих на улей грешников, все более и более опасных, поскольку они находились на самом дне. Персефона остановилась, вцепилась в металлическую балюстраду, затаила дыхание и широко раскрыла глаза. Она поняла, что цветы на ее голове замерзли, и потребовалось бы несколько дней, чтобы они снова распустились. Аид тоже остановился и не стал заставлять девушку спускаться дальше, хотя лестница продолжала вращаться и нырять в пропасть. Казалось, он добрался до интересующего его места и тоже положил руку на перила. Теперь Бог Мертвых смотрел на нее так же строго и твердо, как скала, окружавшая его. - Если мы бросим туда наковальню, она пролетит девять дней и девять ночей, а потом достигнет дна. А в самом низу – он… - Кронос? - спросила Персефона, дрожа, уверенная, что ответ был бы утвердительным. Аид серьезно кивнул: - Мой отец, твой дед. Зевс швырнул его туда, от удара провалилась бездна. Я позаботился о том, чтобы он там остался, - была напряженная пауза, затем другая тайна раскрылась. - Тревога, которую ты чувствуешь - это он. Персефона нахмурился. Она верила, что это было сочувствие к душам, по правде говоря, может быть, так оно и было. Но тогда есть еще и сила Крона? Может быть, из-за этого она чуть не упала в обморок? Крон, даже так далеко? - Ты имеешь в виду, что у него есть еще сила... и он... - Да. Он поражает людей и Богов, и его сила расширяется. Он может изменить восприятие времени. Вот почему души застревают на прошлых ошибках. - Итак, Тартар существует, потому что существует Кронос. Тартар - это Кронос. - По крайней мере, он полезен. Аид произнес это с таким равнодушным презрением, что Персефона почувствовала, как ее пронзило изнутри. Кронид действительно сильно ненавидел своего отца. - И поэтому ты сказал, что Тартар похож на тебя? Потому что, на самом деле, они были очень похожи. Персефона инстинктивно сравнила ошеломляющее чувство уверенности, исходящее от Аида, с чувством сожаления, которое она испытывала в Тартаре. Это имело смысл, ведь она знала, что они оба были силами одной природы. - Я первый сын Крона, - объяснил Бог Мертвых, не в силах скрыть ненависть, - я имел честь унаследовать часть его власти, включая дурную ауру по отношению к окружающим. Излишне говорить, что без неё я жил бы лучше. Персефона сглотнула, стараясь не поддерживать эту линию беседы. Она молча перегнулась через перила, с любопытством и ужасом одновременно. Как только она это сделала, одна из больших рук Аида легла ей на плечо. Он встревожился, обнял девушку. - Что он там делает? – спросила Богиня Весны. - Он прикован цепью к скалам. Кричит, бранит всех страшно. Еще сотрясает Тартар. Держись подальше. И как только Аид это сказал, к ним принёсся мрачный, жуткий рев. Казалось, само ядро Земли завопило и завыло. И всё вокруг задрожало. Персефона шатнулась прочь, прижалась к стене, тяжело дыша. И тут она впервые увидела, что Аиду ничуть не лучше: он смотрел вниз, охваченный ужасом. Левую ладонь прижал к груди, проводя пальцами там, где были шрамы. - Пора идти, Кора, - прохрипел он. – Тут тебе не место... На самом деле это не было местом для них обоих. Ужас Аида перед отцом был еще более сильным, чем когда-либо. Персефона взяла его за руку, потянула от пропасти к себе: - Пойдем домой, Айдоней…