Приговор Персефоны

Персефона впала в состояние кратковременного, но сильного ступора. Первое, что пришло ей в голову, когда она увидела лицо Пиритуса, было не чувство опасности, а недоверие: не может быть, чтобы в этот вечер всё так резко рухнуло. Почему? Почему Колесо так её ненавидит? Богиня Весны фыркнула, зная, что мерзавец не мог случайно зайти в дамскую комнату. И Персефона даже больше не боялась. Она просто разозлилась. Пиритус был пьян. Он споткнулся, держась за дверную ручку. Сделал шаг вперед и закрыл дверь, загородив ее спиной. Гестия вместе с Гебой испуганно шагнули назад, к умывальникам. - Кузен, - раздраженно заговорила Богиня Весны, - боюсь, ты ошибся комнатой. - Нет, это всё из-за тебя! Гестия воплощала в себе чистейший женский дух и инстинкт. Она была мирной Богиней, не способной на насилие, но очень искусной в его распознавании. Ее первой реакцией было отступить, прижимая Гебу к своему тёплому животу. Персефона видела, как Гестия сглотнула от страха, несмотря на то, что была огромной женщиной. Богиня Весны знала, что она так не отреагировала бы, если бы не защищала ребенка. Она бы, наверное, даже не заговорила, а просто толкнула бы смертного прочь и ушла. Но теперь Персефона должна была сделать это за них обеих. - Пиритус, извини, мы не хотели тебя обидеть, - попыталась его успокоить. - Выпусти нас, нам нужно вернуться в зал. Мой муж волнуется, где я. Она назвала Аида мужем, и в этой опасной ситуации всё звучало естественно. Правильно. Она не одна... - Нет. Ты никуда не пойдешь! Персефона сжала губы и зубы. Этот человек уже растерял все социальные фильтры, но он был не настолько пьян, чтобы не понимать, что делает. Он просто был ужасен. Внутри и снаружи. Вино нельзя было винить. - Отпусти хотя бы Гебу. Она ребенок. Я уверена, что Зевс не потерпит нападения на свою милую дочь, в своем доме. Пиритус отошел от двери с мерзкой и непристойной улыбкой. Открыл ее. Гестия на мгновение заколебалась, бросив на Персефону тревожный взгляд. Она извинялась за то, что не могла пока помочь, но Персефона жестом велела ей уйти. Гораздо важнее было увезти ребенка. Тогда Гестия сможет кого-нибудь позвать на подмогу. Она и Персефона не имели сил и ярости Артемиды или Афины, и это было вполне нормально. Итак, Гестия вышла, неся на руках окаменевшую от страха малышку Гебу. Персефона и Пиритус остались одни. Мужчина вульгарно рассмеялся, расправляя воротник рубашки и развязывая галстук. Он пренебрежительно наклонился вперед, затем ткнул в Богиню Весны пальцем. Глаза негодяя налились кровью: - Ты меня обидела! Персефона старалась не отступать, хотя инстинкт был силен: она не хотела доставлять ему удовольствие чувствовать себя хищником. Она была Богиней. Возможно, физически она казалась слабее мужчины, но это было не так. Впервые она почувствовала божественную гордость: - Как же? - Я ничего тебе не сделал, - Пиритус неуверенно шагнул вперед - Персефона осталась на месте, - я просто хотел быть вежливым, а ты сказала при всех, что я бастард! - А разве нет? Ладно, тогда объясню тебе некоторые степени родства, - Персефона чувствовала в себе ту же твердость, что и Аид, Деметра, Крониды, и гордилась этим. - Ты сын Зевса, а не Геры. Так что отойди, выпусти меня, и я забуду это оскорбление... Среди многих других. Он поднял брови, делая вид, что его это забавляет. - Среди многих других? - Давай просто скажем, что ты склонен оскорблять женщин, и не только словами. Ты уже забыл Эвридику? - О, ты знаешь эту шлюху?! Персефона почувствовала, как где-то в глубине ее души закипает гнев, к которому она не привыкла. Ярость. Она никогда не чувствовала столько отвращения к одному человеку. На самом деле она даже не считала его человеком. Зато считала червяком, гадостью. Она знала, что что-то заряжает ее изнутри, сила, которая никогда не была так могуча. Пурпурные цветы увяли в её волосах, уступили место колючим веткам ежевики. Впервые Богиня Весны не чувствовала необходимости стать огромным Кронидом, потому что это не было истинной её мощью. Внезапно она также поняла, почему Аид делал всё возможное, чтобы не сердиться. Она почувствовала себя опасной. И ей это понравилось. - Да, я знаю ее, - ответила она сквозь стиснутые зубы, сознавая, что теперь Пиритусу грозит опасность. - Я знаю ее бессмертную душу. Потому что, ее тело оказалось зажато между машиной и стеной, из-за тебя. Возможно, ей нужно было остановиться. Она могла только думать о том, каким ужасным был этот человек перед ней; и к тому же идиотом: он был так глуп, угрожая ей в дамском туалете. Если бы это было всего несколько месяцев назад, она, возможно, отошла бы в сторону и попросила его оставить ее в покое. Но не сейчас. Потому что она стала Персефоной, а не Корой. Она защищала не только себя, а всех женщин, которых теперь считала своими сёстрами, тех, на кого бастард Зевса нападал в прошлом, и тех, на кого собрался напасть в будущем. Пиритус угрожающе приблизился. Насмешливо протянул руку и, воодушевленный, уставился на Богиню Весны, как на животное, которое нужно укротить и наказать. Персефона знала это, чувствовала в его непристойных манерах, в его жажде мести и жестокой демонстрации тестостерона. Она ни на секунду не позволила бы ему почувствовать свое превосходство. - Уходи, смертный, - это был первый раз, когда она позвала человека подобным образом. - Это последнее предупреждение. Я здесь не для того, чтобы мстить, но ты должен отойти в сторону. Но если бы он был разумным человеком, то не стал бы нападать на Эвридику и не стал бы обсуждать это с Персефоной. На самом деле, Пиритус не имел разума даже в этой ситуации. И он бросился на нее. Персефона не была Богиней с физической сверхсилой, и никогда бы ею не стала. Итак, удар вышел ужасным для неё, как и для смертной женщины. Она оказалась прижатой к стене. Пиритус толкал её всем телом. Ублюдок прижался к ней. Она почувствовала такое отвращение, что ее чуть не вырвало. Но Персефона этого не сделала, потому что адреналин был так велик, а гнев держал ее начеку. - Отпусти меня! Мужчина схватил её за волосы и ударил головой о стену. Он был силен. Смертный унаследовал кое-что от Зевса. Персефона почувствовала, как ее голова почти раскололась от удара, чуть выше затылка, а что-то теплое потекло вниз по позвоночнику. Возможно, ихор. Он прокричал что-то, чего Персефона не поняла, и сразу же после этого она почувствовала его руки повсюду. На бедрах, на груди, между ног, на шее, чтобы закрыть ей дыхательные пути и держать её неподвижной. Язык Пиритуса каким-то образом пробрался к её лицу и в рот, пока она держала глаза закрытыми и готовилась… * Наступает момент, когда все переходят на другую сторону. Равновесие нарушается, и то, что раньше казалось терпимым, вдруг становится чрезмерным. Для Персефоны стало чрезмерным ощущать эрегированный член Пиритуса на своем бедре. Она чувствовала, что больше не может справиться с собой: гнев, накопившийся в ту ночь и все предыдущие ночи, пока она изучала аберрации нападавшего, внезапно переполнился. Она почувствовала, что это больше не ее выбор, что больше она не может не действовать. Раздался грохот. Что-то, к чему даже Пиритус не был готов и что остановило его. Крик, который вылетел из Персефоны, оказался таким мощным, что его можно услышали даже в Подземном Мире, в море и во всем остальном мироздании. И сразу же Богиня Весны освободилась. Человек попятился, наконец поняв, кто перед ним. Он пошатнулся, отступая назад: Персефона толкнула его силой своего взгляда, своей воли. Пока он не ударился коленями об одно из кресел и не упал в него, в ужасе. Персефона посмотрела на Пиритуса. Она даже пожалела его. Негодяй так дрожал. Ей нечего было ему сказать, кроме одного: - Рискни подняться. Как только она это произнесла, дерево стула ожило. Потому что Богиня Весны приказала ему, и оно повиновалось. Новые ветви рождались из подлокотников, из спинки, из деревянных ножек. Из лакированного дерева, но они были настоящими, живыми, с корой, листьями, шипами. Ежевичные, такие, какие теперь составляли венец на голове Персефоны. Прошла лишь секунда. Ветви, все вместе, погрузились в плоть Пиритуса. Облепили его руки, ноги, спину. Не настолько, чтобы убить, но достаточно, чтобы прорости в тело, к костям. Достаточно, чтобы держать мерзавца вечно на кресле. И заставить его кричать. Хуже, чем кричал Кронос в Тартаре. * Только один раз... За всю вечность Персефона лишь однажды ощутила на губах всплеск гнева Аида. И да, причина нашлась именно в тот вечер. Владыка Подземного Мира прекрасно контролировал себя во всех аспектах жизни. Поскольку его идеальным решением всегда была пассивная борьба за долгосрочные универсальные цели, он мог вынести почти всё. То, что у него крали, что кто-то смеялся над ним, что люди не молились ему. Он также мог снести обиду от сестры и безразличие от брата. Аид мог вынести всё, что угодно. Действительно, действительно всё. Кроме наглости смертного, который напал на его женщину, пролил её ихор. Персефона даже не заметила этого. Она отошла от кресла, превратившегося в ужасное орудие пытки, и посмотрела на Пиритуса, пятясь назад. И вот тут дверь широко распахнулась, и в дамскую комнату стремительно вошел Аид, возможно, предупрежденный Гестией и явно взволнованный криком Богини Весны. Ему было плевать на смертного, который задыхался в центре комнаты. Он подлетел к Персефоне, обнял ее, прикоснулся к ее шее. И замер. Через секунду отстранился. Стал похож на неодушевленный камень. Наконец, убрал руку от шеи Персефоны, посмотрел на свою ладонь и вновь замер: его пальцы были покрыты белой жидкостью с золотыми прожилками, похожей на ту, которую Богиня Весны видела, когда потеряла девственность. Но теперь ихора было гораздо больше. Пиритус так сильно ударил ее о стену головой, что будь она человеком, она бы умерла. Она стала бы ещё одной Эвридикой. Возможно, просто ещё одной, в череде многих других жертв. В этот момент весь мир обрушился на неё. Может быть, он рухнул на всех: на Пиритуса, даже на других Богов, которые с любопытством собирались у входа в дамскую комнату. Потому что чувства Кронидов всегда занимали много места, много внимания, и на этот раз Персефона почти видела, как гнев принимает физическую форму и окутывает Аида, как новая кожа. Тяжесть его эмоций снизошла на всех, стала ощутимой, даже стало трудно держаться прямо в присутствии Бога Мёртвых. Все-все превратились в подпорные колонны чересчур тяжелого храма. В этот раз жестокость Крона в Тартаре казалась ничем по сравнению с тем, что мог дать его разгневанный старший сын...