Приговор Персефоны

- Мой король, уважаемые судьи, вот перед нами человек. Я не так много времени провела в этом мире, но достаточно, чтобы понять, что здесь, в Эребе, вы не привыкли к человеческой природе. Это позволяет вам оставаться в изоляции, твердо придерживаясь древних законов Подземного Мира, и я это понимаю. Но это также отсекает жизнь и, в частности, жизни душ, которые вы судите. Я имею в виду жизнь не как сумму событий, ошибок и добродетелей, а как подлинный опыт. И говорю уверенно: вы не знаете об истинном опыте этого человека. Вы ведь даже не знаете его имени, не так ли? Персефона сделала паузу, чтобы дать всем время понять смысл речи. Она наблюдала за реакцией тех, к кому обращалась: трое судей немедленно подтвердили ее слова, потому что они спокойно кивали, за исключением очень строгого Радаманта. Аид, напротив, смотрел на нее со спокойной, вызывающей позой. Как бы говоря: «Ты, действительно, уверена, что я не знаю его имени?» Но он не сказал бы этого, потому что не мог. Они не были свободны в словесном поединке так, как наедине, и вот Бог Мертвых молчал, даже если Богиня Весны сейчас его провоцировала. Персефона продолжила: - Этого человека зовут Коста. Ему было всего тридцать девять, когда он умер, но он выглядел старше, потому что он трудился на двух работах, на фабрике. Он и его жена не могли хвастать богатством, но они любили друг друга. Коста был хорошим мужем, хорошим отцом. Он любил Алексиса, он любил свою жену Марго, а еще он любил свою дочь, которая вот-вот должна была родиться. Новорожденная девочка жива и здорова, её назвали Агатой. Это подводит меня к первому пункту моей линии защиты... Персефона остановилась, перевернула страницу записей. - Я использовала Теллум, чтобы проанализировать причины, по которым Коста в тот роковой день отвлекся от ведения машины. Могу сразу заверить, что никаких отягчающих обстоятельств не было: он не был пьян, не принимал наркотики. Он просто устал. И он отправлял смс. Была ещё одна пауза, во время которой Персефона мысленно поблагодарила Катерину: этот путь подсказала Богине Весны именно подруга. - Коста послал сообщение. Сначала я не могла понять, почему оно было так важно; оно просто гласило: «Я еду, я люблю тебя». Однако, оглядываясь назад, я обнаружила, что это послание не следует читать в одиночку, это не было случайным «я люблю тебя». Это было написано после голосового вызова. Во время разговора Косте сообщили, что его жена вот-вот родит Агату, но роды тяжёлые, и ей необходимо срочно делать кесарево сечение. Персефона наблюдала за Аидом и видела, что он стоически бесстрастен, но знала, что на самом деле Бог Мертвых чуть заинтересовался. Если бы Богиня Весны собралась родить ему сына или дочь, он бы тоже нервничал, и они оба это знали. - Коста в то время был очень напряжен. Ему сказали, что его жена в больнице и вот-вот попадет под нож хирурга. Поэтому он как можно скорее сел в машину, вместе с Алексисом. И вот, судьбе было угодно, чтобы на прямой дороге, по-видимому пустынной, внезапно появилась бегущая женщина. Это правда: Коста не должен был держать телефон в руке во время вождения. Но также верно и то, что ошибаться – это в природе человека, - Персефона задумалась, не слишком ли осмелилась процитировать еще одну любимую фразу священников. – Ошибаться – это в природе человека, а Коста был просто мужем и отцом, а не всемогущим Богом. Он старался изо всех сил и боялся больше не увидеть свою жену или не сказать ей «я люблю тебя». Если бы он знал о последствиях такого отвлечения внимания, то не стал бы смотреть в телефон. Но, ты учил меня, мой король: мы не можем жить постоянно с оглядкой и анализом наших действий, и мы не можем изменить прошлое. Поэтому я здесь, чтобы спросить вас: вы действительно считаете, что это обстоятельство заслуживает такого же наказания, как и умышленное убийство? Здесь Богиня Весны опять сделала небольшой стратегический перерыв. Теперь Аид был серьезен, серьезнее, чем обычно. Ей удалось заинтересовать Судью Судей. - Сейчас я подхожу ко второму пункту моей защиты: наказание. Тысяча лет Тартара, помноженная на два убийства – Алексиса и Эвридики. Честно говоря, я нахожу устаревшим, что в Эребе нет различия между преднамеренным убийством и непредумышленным убийством, потому что в этом случае это имело бы огромное значение. Я сама – уже случалось – применила такое же наказание в случае двойного преднамеренного убийства к человеку, застрелившему свою жену и дочь. Вы согласитесь со мной, что рассматривать два таких случая абсурдно и несправедливо. Особенно учитывая, что в событиях, касающихся Косты, присутствует ещё и Пиритус. На этот раз Владыка Подземного Мира стал менее неумолим, чем обычно: он вдохнул, взволновался, поджал губы и чуть сдвинул вес тела на другую руку. Он явно не желал говорить об ублюдке Зевса. Персефона же поспешила продолжить: - Я знаю, что Пиритус не умер, и не хочу наказывать его сейчас, это было бы несправедливо, потому что он не находится в нашей юрисдикции и даже не может защитить себя. Но он всё ещё является частью дела Косты, и судить Косту только потому, что он умер раньше Пиритуса, было бы тоже несправедливо. Поэтому мы должны помнить об этом пока живом человеке и о том, что Эвридика выбежала под колеса автомобиля из-за него. Богиня Весны вздохнула. На этот раз её пауза была для нее самой, эмоциональной. Она всё ещё чувствовала боль от раны на голове. Но она попыталась заставить её замолчать, потому что не хотела быть мстительной. Она хотела быть справедливой. А справедливость приходит ещё и через подавление личных обид. Персефона облизнула губы, пытаясь успокоиться. Она боялась, что воспоминание о том, как она приковала Пиритуса к стулу, заставит её невольно сделать то же самое с публикой, сидящей на скамьях. - А теперь давайте на минутку рассмотрим дело Пиритуса, - продолжила она, - давайте отвлечёмся, представим, что он тоже умер, просто для примера. Как бы мы судили его, если бы рассматривали только это дело? Ну, я бы сказалa, что более или менее он заработает несколько столетий Тартара, скажем... триста, четыреста лет? Это потому, что он преследовал женщину с явным намерением изнасиловать её, и, к счастью, сексуальное насилие тоже строго наказывается. Я этому рада. Но в любом случае это будет почти на полторы тысячи лет меньше, чем срок, назначенный Косте. И что мы увидим, если сравним этих двух мужчин? Мы увидим, что один из них совершил преступление, реальное, и фактически вызвал автомобильную аварию, заставив Эвридику выбежать на шоссе. Но мы также увидим, что он никого физически не убивал. С другой стороны, мы видим Косту, хорошего парня, который никогда в своей жизни никому не причинил вреда и чья единственная ошибка – в том, что он отвлекся на оправданную причину в неподходящее время. Но хороший человек отбывает наказание, которое в четыре раза больше, чем Пиритус, желавший изнасиловать бедную Эвридику. Персефона устало опустила голову. Она утомилась, отчасти из-за недосыпа, отчасти из-за долгой речи, от которой пересохло горло. Но она знала, что, несмотря на то, что самое трудное маячило впереди, она не могла сейчас остановиться. Она должна пройти через всё и быть сильной. - Я понимаю ваши причины, поверьте мне. Я понимаю, что в большинстве случаев проще и справедливее принимать во внимание только факты, а не совесть подсудимых. Я понимаю, что справедливость – это дымная материя, одеяло, которое слишком коротко и не может покрыть одновременно плечи и ноги. И если вы тянете его в одну сторону, то раскрываете другую. Я знаю. Но мы также и потусторонний трибунал, и мы судим души во всей их полноте, а не только их действия. В связи с этим, если нужны дополнительные доказательства о несходстве совести этих двух людей, то правильно будет сказать о гибрисе Пиритуса. На этот раз все в зале взволнованно зароптали. Гибрис всегда был серьезным словом в Эребе. Самому Аиду явно стало не по себе. Это не было бледным чувством, которое могла чувствовать только Персефона: оно было осязаемым, видимым для всего двора, для Мойр и для Судей. - Я знаю, что ты не хочешь говорить об этом, мой король, - Персефона на мгновение обратилась к Богу Мертвых, как его женщина, а не как оратор. - Я тоже не хотела бы говорить об этом, особенно потому, что это эпизод, в котором я участвую, и я не хочу дать понять, что я представляю его испорченным способом, в конфликте интересов с тобой, или заставить тебя чувствовать себя виноватым в своем суждении, Владыка. Я бы не хотела, чтобы работа и личная жизнь пересекались. Пойми, я делаю это не нарочно. Но Аид покачал головой и закрыл глаза. Провел ладонью по лицу, чтобы успокоиться, затем кивнул Персефоне. Он заговорил, и это было единственное, что он сказал: - Я не думаю, что твои суждения неправильны. И я не думаю, что ты делаешь это нарочно. Ни одна женщина не сделает этого нарочно. Твоя объективность не страдает, я в этом уверен. Но тебе не обязательно об этом говорить. - Но я уже сказала, мой король. Я буду говорить, даже если это больно. Я вынуждена, как была вынуждена пролить свой ихор. Ведь и другие женщины – до меня – были вынуждены уступить насилию Пиритуса. Потому что, видишь ли, это серьезный пример того, что здесь игнорируется: зло, которое человек может причинить, ничего не делая. Персефона вздохнула и подождала, пока Аид придет в себя. Он так и сделал: к нему вернулась твердость, и он направил всю свою нервозность на то, чтобы сжать двузубец. Костяшки пальцев Бога Мертвых побелели. - Если рассматривать только дело Косты и мое, то Пиритус ничего не сделал. Он не трогал Эвридику, не толкал ее, не убивал Алексиса. Он не насиловал меня. Он не сделал многого, мой король, но все же, он хотел сделать это всё. И теперь я верю, что агрессия по отношению ко мне не была случайной, это была воля Колеса: позволить тебе увидеть и понять. Чтобы показать вам всем, как некоторые вещи приносят больше вреда в жизни, чем в смерти, и гораздо более болезненны с намерением, которое они приносят. Намерения Пиритуса были очень ясными, и он до сих пор о них не сожалеет. Но эти намерения никогда не существовали в сознании Косты. А теперь, Аид, пожалуйста, посмотри мне в глаза. Просто сделай это. И, учитывая то, что я тебе рассказала, и то, что ты видел, скажи мне: считаешь ли ты, что твой приговор справедлив? Неужели Коста заслужил две тысячи лет Тартара? Дело было сделано. Персефоне больше нечего было сказать, теперь настала очередь Аида. На его лице и в глазах отражалось множество противоречивых эмоций: гордость, осознание, раскаяние, справедливость. Но уверенности уже не было. Момент максимальной силы Персефоны был моментом наименьшей силы Неумолимого. И действительно, Богиня Весны, глядя на него издалека, не видела никакой уверенности. Никакой. Они посмотрели друг на друга, обменялись прямыми взглядами, и впервые Персефона не увидела ничего, кроме двух глаз. Она не нашла уверенность, потому что не искала ее, она больше в ней не нуждалась. Аид это заметил. Он видел, что его сила не имеет власти над Богиней Весны. И он был … счастлив. Расслабил плечи и освободился сам. Персефона освободила его от бремени уверенности. - Персефона... Божественная… я... В тот момент было совершенно ясно, что эта реакция не добровольна. Возможно, потому, что до этого момента Аид еще не до конца понимал, что значит поделиться властью. Он всегда воспринимал это, как жертву, которую нужно принести, чтобы иметь королеву. Он не понимал, что это также означает избавление от части того огромного бремени, которое он всегда носил. Бог Мертвых попытался взять себя в руки, но не теряя спокойствия... однако, это было не его обычное спокойствие, видимое и контролируемое самообладанием. Аид был спокоен по-настоящему. Будто ему больше не нужно было терзать себя, будто больше не существовало Кроноса, а Суд стал просто бесполезен. - Божественная, - продолжил он восторженно, стараясь по-прежнему вести себя официально и профессионально. - Божественная, твоё вмешательство услышано и хорошо изучено, и я не могу выразить, как высоко я его оценил, особенно за мужество, которого, как я знаю, оно тебе стоило. Не только за то, что мы видим здесь сегодня, я имею в виду все: публичное выступление, рассказ о том, что случилось с Пиритусом, твоя приверженность учебе и то, что ты... выдержала все странности старого короля, который действительно был слишком строг в некоторых случаях... Всё собрание пришло в ужас, особенно Судьи, которые знали Аида много-много тысячелетий. Зато Мойры не удивились, потому что они уже всё знали. - Божественная, ты пришла сюда, чтобы говорить, а я – чтобы слушать. И мы оба были убеждены, что у нас есть четкое понимание наших позиций, - продолжал Владыка Подземного Мира, - но теперь мы оба знаем, что всё, что я мог бы сказать, стало бы неуместным: неправильный приговор, точно такой же, как и первый. Потому что я не тот, кто должен оглашать этот приговор. Ты согласна? Внезапно вся тяжесть происходящего обрушилась на Персефону, как Сизифов валун. Аид не желал выносить приговор, даже если он был в её пользу. Он хотел, чтобы Богиня Весны сама сделала это. Потому что теперь знал и видел, что Персефона будет справедлива. Он больше не чувствовал необходимости показывать ей срединный путь, она уже знала всё сама. Персефона сглотнула, зная, что время пришло. Она оглянулась и увидела свою мать: глаза Деметры были широко раскрыты, она взволнованно прижимала тонкую руку к губам и готовилась расплакаться. Юная Богиня Весны попыталась избавиться от беспокойства, затем решила двигаться, пока все присутствующие смотрели на нее. Взгляды толпы были похожи на множество осиных укусов. Персефона шагала медленно, чтобы не произвести дурного впечатления: собрала перед этим свои записи. Наконец, взошла по ступеням к трону Эреба, приподняв полы тёмного пеплоса, стараясь не споткнуться. На мгновение задумалась, где остановиться, но Аид сделал ей знак подойти ближе, подойти к нему. Затем он встал, как будто не чувствовал себя достойным сидеть на троне без нее, теперь, когда он разделил свою власть, даже до того, как всё стало официальным. Наконец, Аид повернулся к Персефоне, глядя так тепло и нежно, как никогда ещё не смотрел на людях, как Персефона никогда не ожидала от него на этом троне. - Персефона, скажи это. Каким будет справедливый приговор по делу Косты? Богиня Весны перевела взгляд с него на остальных придворных и, наконец, на бедного Косту, который смиренно смотрел на нее. И тут она поняла, что должна сказать: - По причинам, которые я объяснила, Коста должен быть привлечен к ответственности за халатность, а не за двойное убийство. Он всё ещё должен искупить свою вину, он не совсем невинен. Я знаю, что он сам хочет этого, ему это нужно, иначе он не смог бы смотреть в лицо своему сыну. Но наказание должно быть сокращено. Я предлагаю пятьдесят лет Тартара и последующий переход в Дит. - А что еще? - настоял Аид, потому что он должен был знать, что есть что-то еще. - Пиритус будет осужден, но я решу его окончательную судьбу, когда он прибудет в Эреб. Я всё ещё жду его раскаяние, и оно всё ещё может быть. И ещё… Она остановилась, искоса посмотрела на Бога Мертвых, гадая, как далеко сможет зайти. Но в его лице Персефона нашла только одобрение, потому что теперь могла отдавать приказы, а не просто предложения. Она собиралась высказать своё первое желание, в роли королевы. Аид, стоявший рядом с ней, не остановил её, а просто сделал знак: говори им, собравшимся, а мне. Персефона повернула голову и повиновалась: - И ещё: осиротевшим детям на Елисейских полях, чтобы защитить своё собственное блаженство, отныне будет позволено посещать город Дит, чтобы снова видеть своих близких. Толпа была неподвижна, полна напряжения. Казалось, они не понимали, что происходит. Это было слишком абсурдно для Суда Эреба. - Это окончательный приговор, Божественная? - спросил Аид, и Персефона поняла, что он обращается не только к ней, но и ко всем остальным, чтобы они поняли, насколько он серьезен, и что да, они поняли правильно. - Да! – властно ответила Богиня Весны. - Хорошо. Ты так решила. Это был тот самый момент. Момент, когда Персефона почувствовала комок в горле, был окончательным, поскольку она увидела, что толпа стала более шумной. Она увидела, что Коста радостно кивает, благодаря ее словам, хотя она оставила ему пятьдесят лет Тартара, чтобы искупить вину, потому что это был правильный срок, который он тоже хотел. Она увидела Орфани: нимфа выпучила глаза и подняла уши. Еще Персефона увидела мать: Деметра зажала обеими руками рот, понимая, что сейчас произойдет. Аид коснулся руки девушки, взял её и подвел Персефону к трону. Поставил её лицом к залу Суда, так, чтобы все могли видеть. Сначала он ничего не делал. Просто посмотрел на толпу, потом – в золотые глаза своей сестры. И слегка склонил голову, с уважением. - Я знаю, что никогда не просил, сестра, но пришло время сделать это. Получу ли я твое благословение, Божественная Деметра? Персефона увидела, что её мать наконец вздрогнула, проливая яркие слезы, которые напоминали те же бриллианты, что и в подземельях Эреба. Деметра так часто сталкивалась с решениями, навязанными ей Неумолимым, но теперь её брат просил у неё разрешения, знака уважения, признания ценности, в которой он всегда ей отказывал. Для неё этого было достаточно. Она только что получила подтверждение, что нет, Аид не хотел обманывать её маленькую девочку. Она просто кивнула, не говоря ни слова. Аид вздохнул с облегчением и вернулся к тому, что собирался сделать. Но он не попросил ее встать на колени, как ожидала Персефона. Он никогда не вел себя так, словно отдавал ей свою власть. Как будто он принимал к сведению то, что уже было решено, решено Колесом, а не им самим. - Все присутствующие призваны в свидетели, - сказал Бог Мертвых громовым голосом, как Владыка. - Вы слышали волю Богини Весны, и так оно и будет. Отныне её слово имеет ту же ценность, что и моё. Сегодня мы коронуем Персефону, Богиню Весны и Цветения и Королеву Подземного Мира. И вдруг что-то вновь появилось на его раскрытой ладони – он протянул её Персефоне. Адамантовая Корона, сияющая, ужасная по своему значению. Двойственное, белое и черное, как слава и ответственность. Аид показал ее ей, всего на мгновение. И тогда он сделал это. Он короновал Персефону. Невероятно, но, почуяв корону на голове, Богиня Весны могла думать только о том, насколько она тяжелая и холодная. Хотя голова была защищена густыми вьющимися волосами, Персефона всё ещё ощущала это как холодный круг в своем мозгу, что-то, что всегда будет напоминать ей, что с этого момента каждое её решение повлияет на всю Вселенную. Аид жестом пригласил Персефону сесть на трон, потому что второго еще не было. Она сделала это и поблагодарила его за то, что он заставил ее попробовать присесть на трон несколько дней назад, наедине, потому что если бы это было в первый раз, она могла бы упасть в обморок. Персефона сидела на неудобном гранитном троне. Деметра издалека преклонила колени, счастливая, гордая дочерью, которая превзошла все ее ожидания, хотя и пошла по пути, которого она не ожидала. И тогда все в зале Суда склонились, уважая ее как свою Владычицу. Они любили ее, в отличие от смертных на поверхности. А потом Аид тоже поклонился, как и все остальные. Строгость склонилась к справедливости, а он сделал Персефону своей супругой и равной себе. Она вцепилась пальцами в каменные подлокотники, стараясь не дрогнуть, не дать своим эмоциям вырваться наружу, всегда таким очевидным, таким неуместным. Ей это удалось: она сумела направить всё в цветы, что были в ее волосах, которые цвели черным цветом, тянулись, как виноградные лозы, и цеплялись за Адамантовую корону, принимая ее, делая своей. Они знали ее роль. И вдруг раздался голос: заговорил Аид. Всё ещё стоя на коленях, он сказал чуть слышно, чтобы его не услышали остальные. - Теперь ты знаешь. И все об этом знают. Да, она это знала. Персефона нашла свою роль во Вселенной, и она нашла паству, которая могла любить её и молиться ей. В конце концов, это действительно произошло. Контролируемая, но эмоциональная сфера, справедливая, но импульсивная, какой может быть только Природа. С того дня Смерть начала благоухать цветами. Весна стала царствовать в Эребе...