Ремингтон, как и обещал, позвонил утром на работу и сообщил, что не сможет явиться в связи с плохим самочувствием. Отчасти это было правдой, вот только он говорил скорее о моральном состоянии, чем о физическом. Физически он не чувствовал ничего, морально же — умирал изнутри. Это было больнее всех ударов, любого ремня и бранного слова.
Он не мог есть, говорить. Эмерсон наблюдал, не зная, что можно и нужно сказать. Наверное, и не стоило. Он не трогал Ремингтона, не отпустил ни разу какой-то колкости по поводу его безжизненного и сонного выражения лица. Лейту нужен был отдых, ему нужно было собраться с мыслями, успокоиться. Правда, это казалось невозможным, недостижимым, и на этот раз сил бороться просто не было.
Так прошёл день. В тишине, порознь. Эмерсон нашёл себе новое занятие — он пытался рисовать то, что видел за окном. Ремингтон же весь день был в своей спальне, изредка выбирался в туалет или на кухню за водой. Барретт никогда не чувствовал такого напряжение, но и как-то навязываться своему соседу не хотел. Ему нужен был покой, и Эмерсон это прекрасно понимал. Если Ремингтону будет нужна его компания, то скажет. Смысл влезать? Ничего хорошего из этого не вышло бы.
Эмерсон только убедился в том, что Энди не заслужил жизни. Он не заслужил обычной тюрьмы, или каких-то лечебниц. Его исправила бы только могила. Возможно, Ремингтон также это понял, но сейчас не время разговаривать об этом, напоминать ему о больном прошлом, преследовавшим его по сей день и резавшее по старым шрамам.
Эмерсону никогда не понять всей боли. Это, скорее, к счастью. Он прочувствовал настоящую боль в больнице, когда Ремингтон рыдал на коленях у бессознательного тела. Оказывается, Барретт не был готов видеть его таким. Ремингтон не должен так страдать из-за какого-то парня, желавшего вернуть его назад в качестве цепного пса, с которым мог делать, что хотел. Они расправятся с ним. Эмерсон не бросит его. Никогда.
День тянулся отвратительно медленно. Он казался бесконечным, и даже когда солнце зашло за горизонт, время шло неумолимо медленно. Тишина только усиливала данное ощущение. Эмерсон жалел, что не обладал способностью хоть как-то управлять временем — он непременно бы ей воспользовался.
Поздно вечером, когда стрелки на часах показали половину одиннадцатого, Эмерсон услышал, как Ремингтон вновь вышел из спальни и направился в ванную. Хлопнул дверью. Что ж, ничего удивительного. Послышался шум воды. Эмерсон выдохнул и продолжил рисовать вид за окном. Так продолжалось недолго — где-то минут через пять он услышал грохот из ванной. Отложив лист и карандаш, Барретт быстрым шагом направился к ванной и, не стучась, зашёл.
Ремингтон сидел на холодном полу, прислонившись к бортику ванной, рядом с ним лежали шампуни, гели и прочие ванные и туалетные принадлежности, которые он случайно свалил с тумбы, едва не перевернув и её. Его лицо раскраснелось от слёз, волосы взлохматились ещё больше, а тело трясло, как при тридцатиградусном морозе.
— Ремингтон... — тихо произнёс Эмерсон, после чего опустился перед парнем на корточки. Лейт поджал ноги и обвил их руками.
— Я не могу так, Эми, не могу, — дрожавшим голосом говорил Реми, — я не могу и не смогу без него, понимаешь? Он мой брат, моё спасение, он заменил мне родителей, я без него... Без него к-как без рук... — Ремингтон сглотнул ком в горле, смешанный со слезами. — Я не хочу жить без него, я попросту не смогу, я... Я хочу закончить всё это, всё...
— Тише. — Барретт со вздохом взял ладонь Ремингтона, заставил их пальцы переплестись. Лейт взглянул юноше напротив в глаза. — Послушай. Ты — моя надежда, как и я для тебя. Я не смогу без тебя жить во всех смыслах. Не делай глупых поступков, ведь ни ты, ни я не можем видеть будущего: Себастьян может ещё очнуться.
— Но я не знаю...
— Вот именно. Ты не знаешь, что будет позже. Неужели ты не хочешь узнать?
Ремингтон промолчал.
— Неужели, убив себя, ты хочешь оставить Себастьяна, который ещё может очнуться? Оставить Энди в живых, показав ему своей смертью, что он победил? Оставить и убить
меня?
Лейт сглотнул. Эмерсон подвинулся чуть ближе и упёрся своим лбом в его.
— Ты не один в этом мире. — Барретт всё ещё смотрел в чужие тёмно-карие глаза, напоминавшие топлёный шоколад. — И никогда не будешь.
Ремингтон едва ощутимо кивнул. Вновь шмыгнул носом. Эмерсон поднял голову и оставил поцелуй на чужом лбу, как в тот вечер. Мягко. Успокаивающе. Лейт также поднял голову, опустил ноги и, сглотнув, наклонился к Эмерсону и с закрытыми глазами трепетно коснулся его губ своими. Барретт шумно вздохнул. Он принялся осторожно мять пухлые губы, как никогда нежно, с какой-то... Любовью?
Неужели тот ком из эмоций и чувств внутри при виде Ремингтона назывался так?
Любовь? Что бы там ни было, от своих чувств Эмерсон отказываться не собирался. Рядом с Реми он чувствовал себя другим, и ему это нравилось.
Эмерсон поклялся себе сделать всё, чтобы Ремингтон остался с ним, чтобы он остался жив. Чтобы услышать его идиотские шутки ещё раз. Чтобы увидеть его широкую яркую улыбку снова
* * *
Глубокая ночь. В коридорах больницы Беверли пусто, темно и тихо, как и во всех палатах. Эмерсон стоял над бессознательным долговязым телом. Негромкий писк каких-то аппаратов разрывал тишину. Барретт подошёл к кушетке чуть ближе и бегло осмотрел тело. Тяжело вздохнул.
— Я делаю это только ради него, — прошептал Эмерсон, понимая, что его слова уходили в пустоту и Себастьян не мог их слышать. Наверное, к счастью.
Барретт положил ладонь на грудь парня, закрыл глаза и сосредоточился. Единственной причиной, почему он тратил свои силы и энергию на какое-никакое исцеление старшего Кроппа — Ремингтон. Никто и ничего больше не побудило бы его на такой поступок. А ради него Эмерсон был готов на всё. Буквально.
Барретт несильно сжал больничную рубашку на груди Данцига, и, почувствовав боль в висках, резко убрал ладонь. Он не хотел, да и не мог тратить на него все свои силы. Того, что он сделал, вполне достаточно, а сил Эми бросил немало. Себастьян выживет. Очнётся. Эмерсон решает, кому жить, а кому — нет. Себастьян будет жить. И Ремингтон тоже. Эмерсон, тяжело дыша, бегло осмотрел парня, после чего, убедившись, что с ним всё будет в порядке, испарился.
Аппараты запищали быстрее и, казалось, громче. Юноша, лежавший на койке, приоткрыл глаза. В палату вошла медсестра, которая, увидев его и невнятные рисунки на экране, кого-то громко позвала.
* * *
Ремингтон, раздетый до нижнего белья, крепко спал на кровати, закутавшись в одеяло, несмотря на духоту. Эмерсон приоткрыл окно, чтобы было легче дышать, и сел рядом. Его взгляд был прикован к спокойному, спящему лицу Лейта.
Такому красивому. Барретт вытянул руку и провёл ей по его взъерошенным волосам. Нежно, ласково. Эмерсон поймал себя на мысли, что действительно вёл себя, как его мама. Усмехнулся. Что ж, как бы там ни было, Лейт заслуживал этой ласки. Он заслуживал всего самого лучшего, но никак не того, что с ним происходило.
Эмерсон убрал руку, после чего забрался под одеяло рядом с Ремингтоном. Он перевернулся на другой бок, спиной к парню. Тот во сне приблизился к нему ближе и обнял, обвив ладонью его живот. Эмерсон вздрогнул от неожиданности. Конечно, такие «телячьи нежности» ему не были по душе, но руки он не убрал.
Барретт никогда не спал, и, видимо, сейчас был тот самый момент, когда стоило попробовать, каково это. Закрыл глаза, постарался перестать думать обо всём, что случилось с ними, чтобы сознание отключилось.
Он заснул. Ремингтон всё также обнимал его, словно Эмерсон был приятной мягкой игрушкой, носом уткнувшись ему в плечо. Барретт неосознанно положил свою ладонь на чужую, покоившуюся на животе.
Однажды всё будет хорошо. Эмерсон сделает всё, чтобы это «однажды» наступило поскорее.
