Имей меня все семьдесят глав

      Закрываю дверь, скидываю обувь, прохожу на кухню. *цензура* в халате готовит блинчики. Пахнет травяным чаем и отличным днем.       — Где был? — осведомляется она, пока я привожу себя в домашний вид.       — В статьях, — потягиваясь, наливаю кофе, стараясь спрятать напиток от глаз *цензура*. Все эти тексты, где надо выбирать информацию по крупицам, очень изматывают.       *цензура* приподнимает бровь, ожидая, видимо, продолжения мысли.       — Устал. Читал про интимные сцены. Думал, может узнаю что-то новое. Глотну свежего воздуха, ну ты понимаешь.       Она задумчиво кивает. Подходит ближе, я без стеснения совести тыкаюсь носом ей в плечо, ожидая поглаживания по голове. И получаю, правда, не такое продолжительное, как мне бы хотелось. Видимо, она уже поиграла с *гав*, пока меня не было.       — И как?       Ну…       Стараюсь изобразить на своем лице слово «неоднозначность». Она понимающе кивает. Пока завтракаем, составляем планы на день. Ее работа, моя работа, драбблы, макси — все как всегда. Спрашиваю *цензура* о своем стиле и том, не начинает ли он приедаться. В ответ получаю пожимание плечами. Вот вечно ей надо конкретизировать запрос! Приходится выложить то, что я нарыл в статьях.       — Что думаешь? — тыкаю я в возмутившую меня своей некорректностью фразу.       — Ну-у-у-у, — протягивает она и вертит слова всеми сторонами, — не знаю. Тут надо смотреть. Вроде не так ужасно, как ты говоришь, но и не хорошо, это тоже.       — Не ужасно? Очень сомневаюсь!       Она снова пожимает плечами в задумчивости. Смотрит на слова, слушает, как они звучат, и заключает:       — Надо смотреть контекст. Пошли прогуляемся в эту твою статью про интим. Нам же своего не хватает.       Возмущен. Я искренне возмущен. Но держу себя в руках и только интеллигентно киваю. Помогаю ей убрать со стола, снова одеваюсь. Эротично застегиваю ее платье, но она цокает на меня со словами «Сейчас десять утра, мне еще работать надо». Но я, собственно, ни на что и не рассчитывал.       В статьях все так же. Многолюдно, многолайкно, многоотзывно. Но при этом совершенно ничто не указывает, какая из статей действительно стоящая, а какая — пустышка, прикрытая большим количеством подписчиков. Держу *цензура* за руку крепко, чтобы ее не затянуло в какую-нибудь непонятную дверь, а то она, врединка, любит по всяким мусорным статейкам шляться.       Решаю скосить путь и иду через заявку. И вот я уже открываю перед *цензура* нужную ссылку.       — Ммм… — тянет она, возвращаясь к шапке работы.       — Ну? — подаю руку, чтобы она перепрыгнула через неуклюжий синтаксис.       — Да, ты был прав, — несколько задумчиво признает она, так что я даже принимаю строгий вид, — да прав, прав. Не надо так делать, это несовременно и вообще странно.       Довольно улыбаюсь. Хотя, если честно, грустно за статью. Ну да ладно. Неожиданное свидание получилось очень ничего, так что предлагаю *цензура* прогуляться до дома пешком. Она удивительно легко соглашается — видимо, не такая уж и важная у нее сегодня работа.       Солнце светит ярко и наигранно, что-то между наркоманией и разлитой детской гуашью. Фикбуковские коты ходят и трутся о ноги, мяукая «админ все видит» и «ставь "нравится"». Тишь, гладь, благодать.       В запястье впиваются ее ногти. Да так, что я чуть не визжу от боли. Зато привлекает внимание безотказно.       Резко разворачиваюсь к ненормально розовой *цензура*.       — Вселен, мне что-то нехорошо…       Она чуть покачивается, явно собираясь упасть в обморок. Не дам! Ловлю ее за талию.       — Ты в пор…?       Ее ошалевший взгляд пересекается с моим. Смотрю ей в глаза. Рукой чувствую ее кожу. Даже улавливаю ее запах.       Она впивается мне в губы резко и требовательно. Но я тоже не кто-то там, так что игнорирую прелюдию и перехожу на поцелуй с языком. С я-зы-…       Целую ее створки в рай, кусаю их, быстро оглядываюсь. Не посреди же улицы! Нет-нет, мы же приличные!       — Моисей, я хочу тебя… — она краснеет еще сильнее, — ну, того… ну, там!       Понимаю ее без слов. Я тоже хочу тебя того! Того и сейчас же! Снова нахожу забор ее зубов, а сам судорожно перебираю варианты. Чувствую, как ее рука проскальзывает… туда.       — Ой!       Что-то явно идет не так, но мы об этом подумаем позже. А сейчас… Открываю непонятный пустой документ, и мы с *цензура* вваливаемся внутрь, целуясь и обнимаясь, лаская друг друга там.       Прижимаю ее к стене комнаты. Она не сопротивляется и только еще более страстно целует меня в шею, щеки, губы. Губы?       Снова проникаю языком в ее запасной вход в рай и тянусь рукой к ее главному входу.       Ее руки, нежные как лепестки лотоса, скользят по мне вниз. И только тут я понимаю, что не случилось кое-чего очень важного.       Но ее пальцы тоже доходят до провала. Пару секунд она смотрит мне в глаза растерянно, но все же возвращается в состояние дикой бестии.       — Ну где там твой нефритовый жезл? Почему долина, Вселенский, почему? Тебя что, не возбуждают мои холмики?       Я краснею, понимая, что змею пора просыпаться. Но почему-то удав так и лежит, не желая гордо явить себя миру.       *цензура* смотрит на меня уже с какой-то паникой. Я сглатываю, понимая, что так быть не должно.       — Пожалуйста, очнись, коряга справедливости!       Не тратя времени на раздумья, обладательница райских кущ скидывает с себя кофту. Берет становящуюся критической ситуацию в свои руки, расстегивает лифчик, сдерживающий ее спелые персики. Делает глубокий судорожный вдох и скидывает его. Пара ее величественных роз обретает свободу. *цензура* бескомпромиссно хватает меня за запястье и заставляет накрыть один из бутонов пальцами и сжать. *Кстати, учёными доказано, что 10 минутное разглядывание обнаженной женской груди внушительных размеров продлевает жизнь мужчины на 5-7 лет.       Волна тепла и детского радости прокатывается по всему телу. Ее бугорок под моими пальцами такой теплый и мягкий, что я, кажется, даже вспоминаю, что делать.       Резко привлекаю ее к себе и целую в шею. Провожу языком по горячей коже и чувствую, как еще твердеет ее сос…       Ее горошина. Ее сочная горошина созревает под моими пальцами, и я, недолго думая, обхватываю второй ее бутон.       Наконец, мой волшебный стручок начинает напитываться живительной влагой. Чувствую, как он зреет и наливается соками и твердеет на глазах. И вот из вялой фасолины он превращается в крепкий стебель, гордо возвышающийся вверх.       — Я хочу, — шепчет *цензура*, пока я перекатываю ее бусинки между пальцев, — чтобы ты исследовал мои тайные глубины!       Хорошо. Я сделаю это, солнышко, и сделаю так, что ты не забудешь.       Не обращая внимания на канонные ласки, перехватываю ее за талию, и она подпрыгивает. Держу ее несколько секунд. Я и не заметил, когда она успела скинуть тканевые занавески, прикрывающие вход в ее магический амфитеатр. Но не удивлен — она же проворная. Знаю, что она хочет этого так же, как и я.       Мой ванька-встанька заходит в ее пещеру. Темную и влажную, и начинает тереться о стены. Ее недра так подходят моему нефритовому жезлу, что я перестаю себя контролировать.       — Ах, — сдавленно мурлыкает *цензура*, — хо-ро-шо.       Ее сады, мой садовник, — мы создаем синергию. Целую ее, играю с бутонами, прохаживаюсь в садах. Окончательно довожу ее и довожусь сам.       Чувствую, что момент кульминации близок. *цензура* уже напоминает перезревший помидор. Она хватается пальцами за мои плечи, не в силах более ничего сказать или попросить. Каким-то чудом вспоминаю, что кроме механических движений стручка могу использовать еще и мой единственный вход в рай, так что сообщаю:       — Я скоро познакомлю тебя со своей святой водой.       Она кивает в знак того, что услышала, и подается навстречу. Слишком резко и неосторожно, и все соки любви, что копились в стручке, прорываются наружу.       — А-а-а-а!       Выплескиваю все реки сгущенки и понимаю, что на ее улице тоже светит в этот момент солнце, в небесах расцветают радуги, единороги разбиваются на тысячи осколков, чтобы превратиться в ярких бабочек. Она хватается за мои плечи и кричит.       Чувствую, как райский хват ослабляется. Покидаю тоннель любви и ставлю *цензура* на место. Чувствую… как с лавой и меня вышло еще что-то. Может, идиотизм?       Устало смотрю на *цензура*. Она поправляет юбку и тяжело дышит. Прислоняется к стене и глядит на меня в ответ.       — Чего? — мрачно осведомляется она.       — Все норм? — сил разговаривать нет. — С твоими садами?       Она молча пялится на меня еще пару секунд, пока я мучительно ищу ответ, что /цензура/, за сады, потом сглатывает:       — Меня сейчас стошнит. Кажется, мы с тобой подхватили «Болезнь заместительных синонимов». Причем в самой тяжелой стадии — в эротической.       Держу ее волосы, пока она низвергает содержимое своего чресла в унитаз. Ой, что-то тоже замутило. *цензура* тошнит долго и основательно, и я глажу ее по спине, на что получаю злобное «Щас руку откушу, ты её после статьи не помыл!». Закончив, она молча встает, вырывает свои волосы, на которые я, в общем-то, и не претендую, и уходит. Провожаю взглядом посеревшее тело до входа в ванную.       Стою, смотрю в пол. Потом в потолок. Стараюсь почувствовать хоть что-то. Да, в горле комом все еще стоят копья и лунки. Передергивает. Срочно нужно что-то делать. А то так и до эстетического инсульта недалеко.       Решу проблему любимым способом. Конечно, медитировать придется долго, зато все жезлы и холмы останутся в сегодняшнем дне. И будем молиться, чтобы никогда не вернулись.       Сажусь на ковер. Руки перед грудью, поблагодарим Вселенную за день, споем мантру. Вдох-выдох. Спокойствие. Тишина и покой. Внутренний настрой на тишину. Безграничное спокойствие. Умиротворение.       — /цензура/!       — Сидишь?       Меня пробирает крупная дрожь. Ну почему, почему?! Хотя бы теплую бы взяла воду, зачем лить на меня холодную?!       — Меди…       — Медитируешь? — заканчивает она мысль. Лицо *цензура* пылает яростью. Или это еще что-то? Я как-то не очень пойму по ней. — Изнасиловал меня волшебным баклажаном и медитируешь?       — Я тут не при чем! — искренне возмущаюсь я, поднимаясь. — И не баклажаном, это звучит пошло, а бойцом невидимого фронта.       Сам понимаю, что, похоже, заместительные синонимы еще не до конца меня покинули, но поздно. *цензура* кидает полный бешенства взгляд и хватает меня за волосы.       — Куда?! — верещу я.       — В ванную. Ты у меня столько блевать недрами и червячками будешь, пока мы не дойдем до «член» и «оргазм».       Что? Член? Оргазм? Щеки краснеют.       — А может лучше символ мужественности?       — Вот же /цензура/! Прекрати это! Ты же знаешь, что меня тошнит от заместительных! От любых! Пусть я и могу с трудом терпеть «орехововолосых» и «карамельноглазых», но «скипетры самодержавия, направляющиеся в ее земли» в это не входят! Так что прекрати так говорить немедленно, или я вымою тебе рот с мылом!       Я понимаю, что отказаться так просто от «скважин» и «буров» не смогу.       — Давай я лучше тоже проблююсь, ладно? — и, не дожидаясь ответа, ухожу в туалет.       — И никаких больше статей с заместительными! — кидает она мне в спину. — Я не хочу снова подхватить это /цензура/!