Имей меня все семьдесят глав

О ма краш, Не признаюсь никогда, Что целую твои фото, Как же я люблю тебя... (с)

      — *цензура*, *цензура*, *цензура*, ну *цензура*!       Скачу вокруг нее, как вокруг ёлки, пытаясь растопить сердце снежной госпожи. Но королева только снисходительно смотрит на меня и еле заметно, будто экономит энергию, качает головой.       — Я сказала «нет», — тянет она и жестом приказывает мне свалить.       — Ну *цензура*!       — Ну что?! — не выдерживает она, берет с полки мишуру и накручивает её на костяшки, превращая украшение в удавку. — Что тебе еще надо?!       — Хочу ёлку!       Не поставила ёлку в личке! Нет, ну это же надо додуматься — не поставить ёлку и мне запретить! Это совершенно невыносимо!       — Зачем тебе ёлка, скажи, зачем? — она тоже драматизирует, и я отмечаю внутреннюю победу: теперь мы королевы драмы вдвоём. — Меня здесь не будет тридцать первого, тебя здесь не будет тридцать первого, *гав* здесь не будет. Кому. Нужна. Ёлка?!       Она угрожает, но мне не страшно. Почти.       — Мне нужна ёлка!       — Ты сейчас дождешься, — намекает она, примеряя платье для выхода в Реальную Жизнь. — «Нет» значит «нет». В чьей личке ты тусишь, м?       Приходится согласиться. Но это совершенно, абсолютно невозможно. В смешанных чувствах, растратив все силы и весь энтузиазм, ложусь на пол с намерением умереть.       — Долго ещё будешь тут валяться? — равнодушно спрашивает она, не забыв, правда, пнуть моё тело по дороге от зеркала.       — Весь год.       — /цензура/! И чего ты этим добьешься?       — Тебя! — я — рыцарь в походе на непобедимый топ «Популярное», и сердце моё полно решимости.       — Сейчас вылетишь отсюда, вот и все.       В самое сердце. Я так люблю *цензура*, а она мне «не валяйся тут», «не растекайся лужей там», «не драматизируй» и прочие пули в израненную душу.       Почему мы не поставили ёлку? Потому что мы, видите ли, против традиций, как оказалось. Зачем ставить в личке ёлку, если нас с ней там не будет? Спасибо хоть за гирлянды и мишуру.       Никак мне не помогает выбранная тактика, стало быть, сменим стратегию. Теперь я — охотник, уверенный автор, интересный собеседник. Теперь ей от меня не скрыться! Поднимаюсь и подхожу к ней, кладу руки на её чудные бедра и легонько кусаю в шею, пока она рисует стрелку.       — Я сейчас ткну тебе подводкой в глаз, — шипит она. — О, или еще лучше! Не перестанешь заигрывать, ткну тебе ПБ в чсв, ясно?       Нет, спасибо, от такого лота откажусь.       — Ну, а редактушки? — уже приходится заставлять себя не расстраиваться, потому подзываю *гав* и чешу её за ухом.       — Какие редактушки? — она даже от зеркала отворачивается, чтобы удивленно посмотреть на меня.       — П-приятные?       — Что, есть ещё тексты?!       С грустью признаю, что больше текстов нет. Наши последние редактушки мы осуществили аж две недели назад. Это было много и долго, целых семь глав бесперебойной игры с моим чсв. О, а сколько enter она поставила! И на скольких фокальных персонажах мы с ней скакали, чтобы в итоге прийти к выводу, что в рунете проблемы с терминами! О, это непередаваемо!       Но это было целых две недели назад! Я хочу ещё!       — Дай мне отдохнуть, — устало выдыхает она.       Нет, я ее, безусловно, понимаю. Но… но… но…       — Забей на него и отдыхай, любимая *цензура*.       Старший ребенок, мои чудесные «Ленты» целует *цензура* в щеку, и она совершенно не сопротивляется. Вот это, конечно, новости! А как же «отвали», м? *цензура* улыбается в ответ, и детка наконец-то обращает внимание на того, кто её родил:       — Я с тобой, пап, не переживай. Вы с *цензура* хорошо поработали, пусть теперь она отдохнет, и ты отдохнешь. Или не отдохнешь… можешь, — он тяжело вздыхает, — ещё кого родить, мы не против. Редактушки — это хорошо, но хоть в праздник-то соблюдайте нормы морали!       Все вокруг правы, как и всегда, но очень не хочется этого признавать. Надо расслабиться, надо расслабиться… просто празднуем новый год… спокойно…        — Ну что такое? — *цензура* подходит бесшумно, совершенно её не заметил. — Неужели дело только в редактушках?       Она красива. Сейчас, наверное, в платье, за две с половиной тысячи километров от меня она особенно восхитительна. И дело совершенно не в платье или чем-то еще. Просто я наслаждаюсь каждым словом в нашей личке.       — Я люблю тебя, — устало признаю я и тыкаюсь носом в её декольте.       — Я знаю. Я тебя тоже.       Она говорит спокойно. Мы много раз сказали эти слова друг другу, но сердце всё равно замирает каждый раз. Я влюблён, я по уши влюблён.       — Мандарин будешь? Я почищу.       — Конечно буду, — довольно мурлычет она и продолжает гладить меня по волосам.       — *цензура*?       — М?       — Знаешь, за что я люблю этот год? — смотрю на неё, чтобы привлечь всё её внимание. — За то, что он подарил мне тебя.       Её щеки краснеют, но совсем каплю, можно сказать, что я не заметил.       — Аналогично.       — А еще, знаешь, — смотрю на детей, которые затеяли спор, кто из них наиболее /цензура/ в литературном плане, на *цензура*, вспоминаю каждый отзыв, что лежит в моей личке, каждое редактирование ПБ. — Это был год, который подарил мне всё это.       — Знаешь, — протягивает она, помолчав, — думаю, дело вовсе не в числах на календаре. Но всё равно с новым годом, моя Вселенная.