Я не боюсь исчезнуть. Прежде, чем я родился, меня не было миллиарды и миллиарды лет, и я нисколько от этого не страдал. I do not fear death. I had been dead for billions and billions of years before I was born, and had not suffered the slightest inconvenience from it. Марк Твен
***
— Сколько она выпила, Сасагава-сан? Сколько? — Я не знаю… она высыпала целую горсть таблеток. Кажется, вся баночка. — Вы уверены? — Д-да?
Просыпаться под аккомпанемент тихого, четкого звучания медицинской аппаратуры, спокойного, делавшего заметки в своем планшете голоса врача и тягучей, растопленной слабости, сопровождающей каждое движение, было, мягко говоря, непривычно. Дечимо никогда не оставалась одна. Ее всегда сопровождали разговорчивые, сумасшедшие люди в роли подчиненных, знакомых и даже врагов, приносящих громкий раздражающий шум и гам, а также неудержимое желание держаться от такого рода «добра» как можно подальше. Поэтому убийственная тишина против воли настораживала, заставляя напрячь все мышцы и скривиться от мимолетной боли из-за столь непримечательного, с виду безопасного действия. Тело не слушалось приказов его обладательницы, словно погрязло в дебрях зыбучего песка, отказываясь каким-либо образом сдвигаться с места. Необычно. Впрочем, она уже давно поняла, что ощущение некой чужеродности отныне будет преследовать ее вечно. К сожалению, принять данный неоспоримый факт до сих пор не смогла. Но сколько бы раз Тсунаеши ни мучила горло безвольными криками о том, что эта жизнь ей не принадлежит, судьба, насмехаясь, вынесла окончательный, не подлежащий обжалованию жесткий вердикт. Отныне это ее камень преткновения. Иетсуне было уже привычно раскрывать глаза в больничной палате Намимори, скорее всего, судя по мягким, укоряющим взглядам здешнего медперсонала, другим видеть ее нездоровый вид тоже. Какая ирония. — Вы довольно быстро пришли в себя, Иетсуна-сан, — со смешком произнес лечащий врач, прищуривая миниатюрные темные глаза, скрывавшиеся за черной тонкой оправой квадратных очков. — Ваш впечатляющий иммунитет как всегда поражает, нам даже не понадобилось делать клизму, хватило обычного промывания желудка. Савада медленно прикрыла глаза и посмотрела по направлению стеклянной двери, по ту сторону которой до сих пор вели незатейливую беседу другой врач с чересчур бледной, взволнованно кусающей нижнюю губу Киоко. Что она здесь делает? Учитывая недавние события, нецелесообразные слухи, гуляющие по школе, и ее жестокую репутацию, Сасагава должна со страхом убегать от нее домой, раскинув руки вверх, а не стоять по ту стороны стены, беспокоясь о чужом здоровье. Как же запутанно. Тем временем мужчина продолжал разглагольствовать об абсолютно неэтичных лечебных процедурах, через которые прошла не соображавшая пациентка, наконец перейдя к заключительному предложению: — …поэтому вам нужно будет задержаться в больнице на две недели. — Хорошо, — покорно согласилась японка, от усталости вновь проваливаясь в полусонное состояние. — Даже не думайте отказываться… Стоп, что? — казалось, что ей действительно удалось удивить его, так как он, опешив, широко раскрыл рот. — Кхм, премного благодарен за проявленное благоразумие, Иетсуна-сан. Обычно вы яро протестуете, я приятно удивлен вашей спокойной реакцией. Вместо ответа она скупо приподняла уголки губ в вялой улыбке. Сил на нечто большее совсем нет.***
Дни в белоснежной, целиком и полностью выстиранной в хлорковой белизне, палате протекали до невообразимости неспешно. Тсунаеши читала исторические книги, параллельно листая новомодные журналы о сплетнях известных звезд, где даже успел засверкать Бьякуран со своей перламутровой улыбкой, как временно заменяемая модель гламурного агентства. Совершала короткие прогулки по зданию серого госпиталя и обширному, засаженному многочисленными деревцами с тусклыми лавочками двору. И чинно соблюдала строгую диету с обилием жидкости и специально измельченных продуктов. Может быть, это было не лучше прежнего нахождения в собственном доме, но определенно не хуже, учитывая, что происходящее постепенно въедалось прямо под кожу, грозясь разорвать изнутри. В воздухе витал противный запах сухих медикаментов, больничная еда на вкус была подобна протухшей гнили, а общение, и так не радужное на отзывчивость, сократилось до минимума. Вспоминались позабытые деньки прошлого, когда ее не уставали выгонять на улицу за причиненный моральный и физический ущерб, выставляя ужасающие длинными цифрами, гротескные штрафы. Но мало ей было вечно галдящих хранителей, к царившему бедламу еще и Вария не отказывалась присоединиться, угрожая уничтожить последние крохи нервных клеток. Нео-Примо Вонгола представляла из себя ненавидящего само понятие слова шум, раздраженного невротика, который по какой-то неизвестной причине связывал себя с людьми именно такого качества. И сейчас ей их действительно не хватало. Бесшабашных, вздорных личностей, которые бы затевали целую спасательную операцию для ее вызволения из злосчастной больницы, тайком пропихивали вредный, калорийный фастфуд и говорили до тех пор, пока не наступит комендантский час с нудящим охранником, насильно утаскивавшем их на выход. Проклятое одиночество определенно не самая приятная вещь на свете. Она начинает нести неконтролируемый бред. — Вы снова что-то не поделили с Киоко-тян? — аккуратно подпиливая острый ноготок, болтливая медсестра Сачи перевела на нее неодобрительный взор, осуждающе цокнув острым язычком. — Она в который раз приходит только для того, чтобы оставить печенные персики и яблоки. Которые были просто отвратительны на вкус. Меланхолично откусив кусочек персика из принесенного розового контейнера, Савада, поморщившись, насильно продолжила жевать его, надеясь, что в следующий раз девушка преподнесет что-нибудь более изысканного качества. Например, острый рамэн, мягкий кацудон или сытный якитори. Боже, она так давно не ела нормального жирного мяса, что только и может, что думать о нем. — Раньше вы хорошо ладили, да и сейчас я думала, что неплохо, учитывая, как она заботилась о тебе, пока ты была без сознания. — Мы дружили? — удивленно приподнимает бровь Тсунаеши, скептически вспоминая испуганное лицо Сасагавы. Больше похоже на заигравшуюся шалость между отрицательным антагонистом и положительным протагонистом. — Только не говори, что не помнишь, — фыркнув, пожала хрупким плечиком медсестра, хитро прищуривая серые глаза. — Лучше расскажи о том, почему тебя до сих пор никто не навестил. Уже пять дней прошло. Это не похоже на Саваду-сан. Неудивительно, после той трагичной сцены с участием ее беспомощной немощной персоны и бедной, несчастной Еши, Нана полностью переключилась на заботу о второй, изредка бросая неоднозначные хмурые взгляды на первую. Она даже не пыталась разубеждать ее, понимая, что фальшивое ранение на запястье Тсунаеши из параллельной реальности почти ничего не изменило. Иетсуна и без того являлась беспощадной, злой стервой, устраивающей ежедневный буллинг не умевшей дать достойный отпор младшей сестричке. Маленькая потерянная в обществе жертва. В принципе, ранение на руке Еши вполне входит в построенный фасад безжалостного злодея из мрачных сказок. Устало вздохнув, Савада лениво махнула рукой: — Забудьте об этом, у меня все равно не будет посетителей. — Совсем-совсем? — наклонившись вперед и легонько отряхнув темные волосы назад, она игриво усмехнулась. — Ты уверена? — Да, — твердо ответила Тсуна, даже не смея жаловаться по этому поводу. И именно в этот момент в коридоре послышались подозрительно знакомые тихие шаги мягкой поступи, прежде чем одиночная палата впустила внутрь ее обладателя, придирчиво осматривающегося недорогое убранство вокруг. Подавившись персиком, японка судорожно закашлялась, справедливо ожидая увидеть его здесь в последнюю очередь. Скромный букет красной гвоздики, педантично повязанный белой лентой с украшенными по бокам оборками, и собственная школьная сумка, тяжело упавшая на ее кушетку, принуждая непроизвольно вздрогнуть. Ох, только не это. — Отравление во время течки не дает тебе права забывать об учебе, никчемная Тсуна. Репетитор-садист в своем репертуаре. Почему-то это не может не радовать.***
Реборн внимательно следил за тем, каким образом она выполняет поставленные задачи, с горем пополам морщась от боли в животе. Дарил щедрые в собственных количествах раздраженные подзатыльники с добрым советом не притворяться тупой деградацией хомо сапиенса. И проводил все свое время рядом с ней, вальяжно усевшись на откуда-то взявшееся кожаное болотное кресло. Тсуна незаметно закатывала глаза, по-детски показывала язык при любом удобном случае и понемногу приходила в себя. Сложно было признать, что подобное бездушное времяпровождение отвлекало от мрачных мыслей и инфантильных побуждений перечеркнуть неугодное существование Савады Иетсуны начисто. Хотя бы из-за того, что она никогда не страдала чрезмерным мазохизмом. Доказательством могли быть ее надоедливое нытье, многочисленные отказы и жалостные стоны на творившуюся вокруг вакханалию. Да и итальянец компанией представлялся совсем не радужной, причем не столько из-за своего невыносимого характера (будем честны, она встречала кадров и похуже), сколько из-за ее неокрепших воспоминаний, твердо обосновавшихся в глубоких недрах старой памяти. Грань между ее Реборном и им самим была слишком тонкой. Слишком болезненной. Слишком хрупкой, чтобы не возжелать разорвать ее, притворившись, что ничего не было. Тсунаеши перестала видеть вымораживающие сны, вызывающие неподвластный ужас собственной схожестью со скорбной реальностью, привыкла отзываться на чужеродное имя Иетсуны и находилась в маленьком шажке от того, чтобы зажить полноценной собственной жизнью. Из-за чего не могла не оценить его своеобразную заботу о ней. Чужие повадки отдаются знакомым привкусом ностальгии. — Доверь это уже другим, mio sfortunato, — устав наблюдать за ее бесплодными попытками поесть суп предательски дрожащей левой рукой, итальянец беззастенчиво отобрал столовые приборы и поднес ложку к ее в ту же минуту закрывшемуся рту. — Святая Мария, не веди себя как ребенок, Иетсуна, и послушно приоткрой свой неразговорчивый ротик. Обреченно посмотрев на стоявшую рядом стойку для капельницы и тонкую иглу, закрепленную на правом локте, Савада не сдержала тяжелого вздоха, жалея о самом пребывании в больнице. Стоила ли таких неприятных жертв обыкновенная течка — большой и весьма не скромный вопрос. Реборна становится слишком много для нее одной. — И как же, по твоему мнению, обращаются с детьми? — выразительно выгнув бровь, с легкой насмешкой поинтересовалась она в ответ, подумывая отказаться от сегодняшнего обеда. По устам киллера расползалась не обещавшая ничего хорошего, дьявольская усмешка, а после, жестко зажав ее нос, тем самым перекрывая воздух, он без лишних промедлений втолкнул полную желтоватой жижи ложку в было открывшуюся ротовую полость. Тсуна судорожно закашлялась, подавившись бесформенным, невкусным супом из размягченных овощей. Голубая больничная рубашка окрасилась некрасивыми светло-коричневыми пятнами, которых и так было много из-за ее предыдущей попытки спокойно покушать, благодаря подводившим в механических движениях пальцам. Педантично отряхнув ладони между собой, он выжидательно посмотрел на нее, мрачно прищурившись: — Ну так как, будешь послушной девочкой? Аркобалено Солнца определенно не умеет быть заботливым человеком. Впрочем, это уже давно не интригующая внутренности новость. — Никому бы не пожелала случайно оказаться твоим несчастным ребенком, — но послушно приоткрыла губы, проглатывая очередную ложку вместе с образовавшимся комком в груди. В тот короткий момент ей было очень горько. Во рту скапливалось отдаленное чувство потери.***
Как бы Дечимо Вонгола ни отнекивалась, раздражаясь на любое действие собственного отца и силясь отправить его в как можно более далекое от перестрелок мафии место, но она действительно его любила. Такого непутевого, такого неуклюжего и такого странного, определенно страдавшего алкогольной зависимостью. Но любила. Не могла сбежать от этого слабовольного чувства по отношению к человеку, который стабильно покупал ей любимое шоколадное мороженное на день рождение, наряжал в розовые уродливые платьица, которые она люто возненавидела с первого непрошенного взгляда, что, кажется, было взаимно, и до пунцовых щек смущал собственным несуразным поведением. Поэтому... Именно поэтому она не имела право смотреть на него дольше пяти секунд. Тсунаеши сидела за темным кожаным диваном помпезного кабинета директора нынешней больницы Намимори, неестественно прямо выгнув спину и стараясь не смотреть в сторону сидящего рядом, на расстоянии одного жалкого метра, японца, внимательно слушала все, о чем говорил Сэйджи Кахору. Умудренный жестоким опытом операций и крови человек с серой непримечательной внешностью рабочего клерка ощущал предельно четкий дискомфорт от расположившихся напротив него отца и дочери. Похожие, как две капли воды, но абсолютно не воспринимавшие друг друга всерьез. Довольно печальная картина. — При приходе течки омеги не могут контролировать себя и впадают в некоторый психоз, поэтому действия Иетсуны-сан вполне объяснимы. Она хотела спастись от этого беспомощного чувства и отгородить себя, что у нее получилось, но последствия. Последствия были… — устало вздохнув, Сэйджи усиленно помассировал свои виски. — …неумолимы. — Репродуктивная система моей дочери, я надеюсь, осталась цела? — задал волнующий вопрос Емитсу, заставляя ее против воли презрительно скривиться. Она обязательно поработает над тем, чтобы подделать данный раздел в медицинской документации. — Мы еще работаем над этим, Савада-сан, — уклончиво ответил тот, переведя свой цепкий взгляд на молчавшую все это время девушку. — Извините, что потревожили вас, Иетсуна-сан, но мне нужно было задавать вам несколько вопросов касаемо вашего самочувствия. — Конечно, я понимаю, — однако бросив выразительный взгляд в сторону родителя, с незримым намеком вежливо продолжила. — Это ведь вопросы личного характера? — Да, поэтому попрошу вас быть так уж любезным покинуть кабинет, Емитсу-сан. Мужчина едва слышно скрипнул зубами, но покорно прикрыл за собой двери, даря заветный покой собственным уходом. Стало определенно легче дышать. По крайней мере, она могла позволить высвободиться небольшой части располагающего к согласию пламени наружу. Кахору задавал дежурные вопросы с тонкой улыбкой на полноватых губах, записывал ее полный распорядок дня и вгонял во все большую задумчивость, заставляя невольно осознать, что поставить фальшивый диагноз бесплодия будет не так-то просто. Похоже его уже осведомили о том, что пренебрежение ее здоровьем в обязательном порядке принесет не самый приятный результат, следовательно, мужчина действительно отнесся к данной ситуации предельно серьезно. Как всегда, весьма не вовремя. Тсунаеши улыбалась скромной, вежливой улыбкой, говорила обманчиво тихим, добрым голосом и напитывала его малой дозой своего Небесного атрибута, стремясь убедить самолично облегчить ей непосильную ношу. Может быть, в нынешних обстоятельствах лучше бы подошел успокаивающий атрибут Дождя, но и в ее огне находилась его небольшая примесь, как никогда облегчая дальнейшую задачу. Она действительно не любила использовать Небесное пламя в корыстных целях для чуткого управления над чужими чувствами. Но ей нужно было это сделать. Как бы приторно и жестоко такое оправдание ни звучало на слух. Напоследок Савада весьма кротко, чуть умоляюще закончила: — Мне действительно плевать на то, каков будет результат и что со мной станет после него. Дети никогда не стояли у меня на первом месте, вопреки всем установкам социального общества. Но я была бы признательна, действительно благодарна вам, если бы вы написали в этой справке, что мне никогда не удастся иметь детей. Прошу, просто сделайте это. Иначе я заставлю. В темноте ярко вспыхнули плавленным золотом чьи-то глаза. Словно завороженный, Кахору чему-то неясно кивнул, потянувшись за тонкой шариковой ручкой за рабочим столом.***
На месте улыбчивой, очаровательной девочки Сэйджи видел опустошенную куклу, взиравшую на него опечаленным, терпким взглядом загнанного зверька. Иетсуна была такой с раннего детства, когда он еще дарил ей сладкий леденец на палочке, вот только в то время глаза у нее были растерянными, отчего-то беспомощно застывшими в ожидании непременного удара. А сейчас, ему казалось, что она наоборот стоит и ждет, когда будет лучше нанести непоправимую рану другим. Он перебирал в уме ее странную просьбу, усиленно раздумывал над тем, как отреагирует Емитсу, и понимал, насколько это большой риск — идти к ней на встречу. Но ему бы хотелось помочь. И больше не видеть те иррациональные, терпеливые, взрослые огни на детском округлом личике.***
Тсуна смотрит вперед, сквозь фигуру кричащего на нее отца, очевидно притворяясь глухой к чужой, бессмысленной в своем роде тираде. В конце концов, Емитсу было плевать на здоровье собственного ребенка, он больше переживал о том, что одна деталь его кропотливого плана безосновательно канула в лету, оставив ни с чем, лишь с ненавистными убытками. Да, она больше не сможет стать разменной монетой для замужества с каким-нибудь властным главой влиятельной семьи. Возможно, даже Занзаса, хотя при желании им бы наверняка удалось найти общий язык. Мне так жаль, папочка. Уголок губ приподнимается в кривой насмешливой ухмылке, и, замечая данное действие, мужчина без лишних промедлений отвешивает ей увесистую пощечину. Тсунаеши устояла на ногах только благодаря жестоким тренировкам своего репетитора, по-другому бы обязательно ударилась об рядом стоящую стену. По подбородку потекла густая алая жидкость, японка сморщила отдающийся болезненной истомой нос, недовольная тем, что снова приходится пачкать больничную одежду. — Тварь, специально напичкала себя чертовыми подавителями, чтобы порушить мне планы?! Ты хотя бы понимаешь, что совершенно не приносишь никакой пользы? В чем тогда вообще смысл твоего существования, а? В чем, Иетсуна?! — встряхнув за грудки, он презрительно бросил ей прямо в лицо. — Лучше бы ты сдохла, дочь. Лучше бы ты наконец сбросилась с моста и не мешалась лишний раз под ногами других людей. Тсунаеши широко распахивает глаза и несдержанно, широко улыбается. Ее улыбка показывает безудержную радость, ее глаза кричат о немыслимой грусти. Он, наверное, даже не догадывается о том, что она действительно мертва. Что его плод всевозможных ошибок наконец-таки наглотался таблеток и покончил с этой жизнью раз и навсегда, оставив разгребать все ей. Нео-Примо Вонголе, которая готова в любой момент задохнуться от сваливающегося на голову дерьма. — Было бы лучше, если бы я выбрал Еши, раз ты одно сплошное разочарование. Только улыбаться и способна, да? — следующий удар приходится с левой стороны, Тсуна пошатывается, но все еще твердо стоит на месте, вынуждая его делать это снова и снова. Пощечина, удар и снова пощечина. Пока она не засмеялась и харкнула застывшей слизким комком у гортани, терпкой кровью, останавливая ту двумя дрожащими ладонями, сквозь которые все равно лилась тонкая струя, безбожно пачкая и рубашку, и блестящий кафельный пол под ногами. Почувствовал ли он себя неловко от такой уродливой картины или же наоборот побрезговал продолжать диалог с таким ничтожеством, но Емитсу все же оставил ее одну, до побеления костяшек сминая бумагу с отрицательным показателем касаемо плодовитости бедной пациентки. Чужие шаги набатом стучали в ушах, но вопреки всем затяжным страхам и детским обидам, ей всего лишь было смешно. Видеть уходящую спину отца, которого она до сих пор любила, вспоминая его пропитанный гордостью взгляд и теплое похлопывание по плечу. К счастью, Тсунаеши все еще помнит. — Насмотрелся? — тщетно пытаясь оттереть и остановить кровь из носа, она бросила мимолетный равнодушный взгляд на прислонившегося к стене репетитора в конце коридора. — Надеюсь, тебе пришлась по душе милая сценка воссоединения то-сана и его дражайшей дочери. — Я не ожидал такого, — поправив поля федоры, хмуро проговорил он в ответ, прежде чем она его резко перебила. — Чего? Того, что я вовсе не такая уж и избалованная Тсуна? — пустая голая насмешка, выдавленная из груди буквально насильно, действительно смогла задеть его за живое. — Надо же, даже лучший киллер современности может ошибаться. Реборн ненавидел просчеты, особенно собственные, которые он, возможно осознанно и специально, игнорировал, вопреки всем кричащим фактам. Иетсуна представлялась пройденным материалом, в то время как ее младшая сестра, таившая в себе множество интересующих загадок, нет. Что же, судьба уже привычным свойством смеется ему прямо в лицо. Киллер стремительно сократил то малое расстояние между ними и, остановившись на мгновение, окинул ее, предательски сжавшуюся в ожидании очередной пощечины или затрещины фигуру, разгневанным взглядом и резко прижал к себе. — Мне жаль. Это не то, через что стоит проходить девушке вроде тебя. — Ты же испачкаешь свою рубашку. Только… Не надо. — Я давно хотел купить новую, — пустив короткий смешок, лишь крепче обнял он ее в ответ. Не будь таким добрым.***
С того злопамятного инцидента Тсунаеши, откровенно говоря, стала избегать Реборна, стыдясь пролитых слез и самой только возможности объятий с ним. Она заранее делала домашнее задание, одиноко оставляя его на кровати и прячась по всевозможным углам больницы. Не находилась на одном месте дольше тридцати минут и, лишь завидев вблизи его фигуру, стремилась покинуть помещение как можно скорее. Данная линия поведения изрядно выводила его из себя, но он до сих пор по какой-то неизвестной причине не сорвался. Тсуна, словно проверяя границы его терпения, ступала по тонкому льду и с отчаянным нетерпением ждала желанного вызволения на улицу. К сожалению, выход на свет не принес ничего хорошего. Удача как всегда не на ее стороне. Одним ранним утром, когда в палату заглядывал легкий, веселый ветерок, колыша белоснежные занавески из настежь распахнутого окна, предупреждая о последнем дне больничного «отпуска», она отметила странные ранения на руках. Едва ли заметные, насыщенно-красного цвета, они жгли тонкую нежную кожу чуть ли не до самых костей, заставляя непроизвольно шипеть сквозь зубы. Савада, недовольно поджав губу, осторожно касалась пораженных участков и силилась вспомнить, когда могла бы их получить, учитывая, что к тренировкам за все время прибывания здесь она так и не приступила. В основном ее держали в палате, не позволяя ступить в сторону и на один шаг, отчего, в некотором роде, данная ситуация немного нервировала. Когда же? — Что ты делаешь? — скучающе листая журнал, Реборн подозрительно прищурился, окидывая внимательным взглядом спешно отдернувшую рукав больничной пижамы девушку. — Ничего ужасного, — невинно усмехнулась она, не ожидая, что он резко притянет ее за руку, выявляя на свет примечательные ожоги первой степени. — Реборн! Это неприлично. — У тебя серьезные проблемы из-за обрыва связи с хранителями, Савада, а ты о манерах лепечешь, — нахмурившись, неодобрительно цокнул он в ответ. — Твоя банда мертва, а та девчонка-дождь сбежала. Не удивлюсь, если скоро ты начнешь разлагаться, словно оживший мертвец. Хотя в твоем случае будет точнее выразиться «выгорать». Перспектива определенно не самая радужная. Нервно облизнув нижнюю губу, Тсуна перевела на него недовольный, чуть смущенный недавним происшествием взор: — И что ты предлагаешь? — Стань моим Небом, Иетсуна, — обаятельно улыбнувшись и поднеся тыльную сторону ее ладони к губам, он коротко поцеловал ее. Подавившись воздухом, она заявила категоричное, раздраженное: — Нет. И торопливо выдернула собственную руку из чужого захвата. Что за ужасная шутка.***
Примечание.
Иммуните́т человека и животных — способность организма поддерживать свою целостность и биологическую индивидуальность путём распознавания и удаления чужеродных веществ и клеток. Характеризуется изменением функциональной активности преимущественно иммуноцитов с целью поддержания гомеостаза внутренней среды. Кли́зма — медицинская процедура, заключающаяся во введении воды или иных жидкостей либо растворов лекарственных веществ через задний проход в прямую кишку или непосредственно в толстую кишку. Промывание желудка — лечебная процедура многократного введения в желудок и удаления из него слабого раствора питьевой соды, воды при помощи желудочного зонда и воронки. Промывание желудка — лечебный метод при застое желудочного содержимого и при отравлениях. Рамэн или Рамен (яп. ラーメン、拉麺、柳麺 ра: мэн) — японское блюдо с пшеничной лапшой. Фактически представляет собой недорогое блюдо быстрого питания, обладающее большой энергетической ценностью и хорошим вкусом. Считается блюдом китайской, корейской и японской кухни. Кацудон (яп. カツ丼) — мясное блюдо европейско-японской кухни[1], самая популярная разновидность домбури. Одна порция включает в себя миску риса и хорошо прожаренную свиную котлету-отбивную. Котлета может быть предварительно окунута в яйцо, либо полита соусом после приготовления[5]. Также в блюдо могут добавляться овощи и различные специи. Якитори — продукты, нанизанные небольшими кусочками на деревянную палочку и приготовленные на гриле. Готовятся из разнообразной рыбы и морепродуктов, креветок, перепелиных яиц, куриного мяса, куриных внутренностей (сердечки, печень, желудки), говядины, овощей. Разновидностей кусияки довольно много, в зависимости от ингредиентов и особенностей приготовления. Словом «якитори» (в переводе — «жареная птица») именуют шашлычки из курицы или куриных внутренностей с овощами. Существуют специализированные заведения общепита, где подают кусияки и якитори, называемые «якитория». Поскольку кусияки считаются идеальной закуской к пиву, большинство таких заведений представляют собой, в сущности, пивные со специфической «мужской» атмосферой, отличающиеся от традиционных пабов идзакая только особой специализацией на конкретном типе закуски.[3][4] Вне Японии словом «якитори» часто именуют все виды кусияки[источник не указан 848 дней], что, вообще говоря, неверно. Антагони́ст — в художественном произведении: персонаж, противодействующий главному герою на пути к достижению его целей. Противостояние антагонист-протагонист является одной из возможных движущих сил центрального конфликта произведения. Протагони́ст — главный герой, центральное действующее лицо, актёр, играющий главную роль в произведении и т. д. Противопоставляется антагонисту. Впервые введён в действие трагедии в 534 году до н. э., когда в Афинах выступил со своим хором «отец аттической трагедии» Феспис. Челове́к разу́мный — вид рода Люди из семейства гоминид в отряде приматов. В начале верхнего палеолита, около 40 тысяч лет назад, его ареал уже охватывает почти всю Землю. mio sfortunato — с ит. несчастная моя Внутриве́нное влива́ние (внутривенная инфузия) — введение жидкостей, лекарственных средств или препаратов/компонентов крови в венозный сосуд[1]. Внутривенное вливание может проводиться капельно (капельное внутривенное вливание, «капельница») или струйно. Репродукти́вная си́стема человека — комплекс органов мужского и женского организмов, которые главным образом, обеспечивают воспроизводство людей (их репродукцию, получение потомства, продолжение рода). К репродуктивной системе мужчин относятся яички, семявыносящие протоки, предстательная железа, семенные пузырьки, бульбоуретральные железы, мочеиспускательный канал и половой член. У женщин к репродуктивной системе относятся внутренние половые органы яичники, фаллопиевы трубы, матка, влагалище и наружные (вульва): клитор, преддверие влагалища, большие и малые половые губы.[1].