***
Несмотря на данное себе самой обещание, всю пару я провожу как обычно, бесстыже разглядывая Алексеича, который увлеченно рассказывает о каких-то правилах орфоэпии. Конечно же, я смотрю на него только потому, что он ведет урок, а я, как примерная ученица, внимательно слушаю. И вовсе не из-за того, что ему чертовски идет эта рубашка, вовсе я не залипаю на его руки, конечно нет! Нет, нет, и еще раз нет. Ага, ври больше. Глаз отвести не можешь, дура. Я грустно вздыхаю, подпирая щеку рукой. День не ладится: не выспалась из-за того сна (мы же вроде не думаем об этом?), поругалась с Элькой, не могу себя заставить слушать лекцию, хотя на носу сессия, которую я должна сдать более-менее хорошо, хотя бы не больше двух троек, а иначе прощай бесплатная поездка с группой на море. Как же все, сука, сложно! А главное, все проблемы вот из-за этого говнюка, который сейчас стоит передо мной и… и что?.. смотрит прямо на нас. Ой-ой. — Эльвира, позвольте узнать, почему вы вместо того, чтобы вникать в суть материала, занимаетесь чем-то под партой? Я встревоженно поглядываю на Эльку, которая прячет телефон в карман и ослепительно улыбается преподу. Как у нее так здорово получается? — Не понимаю о чем вы, Роман Алексеевич. Он хмурится и протягивает руку. — Телефон сюда, пожалуйста. Эля непонимающе хлопает ресницами, пытаясь глубже затолкать в карман гаджет. А ведь я говорила, не покупай чехол с этими дебильными ушками, на парах палиться будешь! Ну как, он же такой «миленький-хорошенький, ты только посмотри какой классный, еще и пушистый!» Алексеич продолжает нависать над нашей партой, и, в конце-концов, подруга сдается, вынимает телефон и вкладывает ему в ладонь. — Замечательно, а теперь попрошу к доске, для закрепления материала. — Вот же скотство, — шепотом пыхтит Элька, вылезая из-за стола. Я провожаю ее сочуственным взглядом, мигом сменяя гнев на милость. Да и что мне, собственно, на нее сердиться? Утром, перед парой, я ей сообщила, что думать больше не хочу об Алексеиче, попросила не шутить и не подкалывать на эту тему. Эля задала резонный вопрос: почему? На что я разозлилась, сказала, что все зашло слишком далеко, я так не хотела, не планировала, и вообще, это она во всем виновата, со своими вечными сантиментами. Короче, повела себя, как полное мудачье. Надо бы извиниться перед ней за такое. Пока Элька пытается выдавить что-то вразумительное у доски, я лихорадочно листаю учебник, с целью найти тему урока и помочь подруге. Но, вопреки тому, что нужный параграф я нашла, подсказать ничего не могу, хотя она то и дело косит в мою сторону. Ну и почему? Правильно, потому что черт-бы-его-побрал Ромчик смотрит прямо на меня, в глаза блин! И, честно говоря, я не до конца понимаю, из-за чего: знает, что буду помогать подруге, или что-то иное?.. Э, нет! Мы на такое не ведемся! Все, Маринка, ты у нас здравомыслящий человек! Я отвечаю преподу сердитым, прямым взглядом, и, клянусь, вижу, как он легонько усмехается, в ответ на мою незамысловатую провокацию. Мы играем в гляделки еще пару минут, но потом Эля скомканно бросает: я закончила, и Алексеич отворачивается. Мне показалось, или в глазах промелькнуло сожаление?***
Ромчик заканчивает пару на двадцать минут пораньше, и, так как она у нас последняя, народ радостно сваливает, попутно бросая в сумки и рюкзаки учебники. Мы с Элькой, как обычно, долго собираемся, каждая по разным причинам: я подбираю слова для извинений, а она, по-видимому, размышляет, как бы выудить у Алексеича телефон. В результате готова к выходу первая я, поэтому начинаю свою «речь» тоже я. — Эй, Элька, — ласково касаюсь ее руки. — Мм? — подруга занята тем, что пытается впихать свою косметичку между парой тетрадок и учебником зарубежной литературы, и, кажется, вообще меня не слушает. — Я это… извиниться хотела. Ты прости, что утром на тебя накричала, день не задался, да и вообще… Блин, ну не умею я извиняться! — Короче я на самом деле так не думаю, что это все из-за тебя и так далее… Прости. Элька поднимает голову и тепло мне улыбается, не прекращая своего занятия. — Да все хорошо, я не сержусь. — Правда? — Ну конеч… но… — нет, косметичка явно не поместится. Ну и отличненько! Миссия выполнена, можно валить! А свои принадлежности женского туалета пусть в руках несет, не переломится. Я хватаю Элькину сумку и вылетаю из класса, слыша брошенное мне вслед Ромчиком сухое: «и тебе, Егорова, до свидания» и топот подруги, выскакивающей за мной. — Да подожди, поскакала блин, как олениха! — Не олениха, а благородная лань, — фыркаю я. — Лань, не лань, хоть лошадь, мне пофигу кто ты, а телефон мой у него забрать надо. Ишь, хрыч! — Эля смешно взмахивает руками. — Ну вот ты иди и забирай, а я тут, с сумкой подожду, — умильно улыбаюсь я, быстренько садясь на подоконник. Подруга щурит глаза, а потом закусывает губу и умоляюще складывает ладошки. — Ну пожа-а-а-луйста, Мариша! Тебе он его точно отдаст, а меня оставит гонять материал на все оставшееся время от пары. Я сверяюсь с часами на запястье. — Всего-то семнадцать минут. — Потерпишь, не переломишься. — Ну Маринка! Ну я тебя прошу, как человек человека, а? Прояви дружескую женскую солидарность, что-ли, помоги! Я с недовольным лицом встаю на ноги, и, не слушая восторженные восклицания подруги, которая обещает мне все дары с неба и шоколадный тортик в придачу, направляюсь к аудитории, пока не растеряла окончательно всю смелость. Вежливо стучу в дверь, хотя присутствие большого желания открыть ее с ноги достаточно трудно сдерживать, заглядываю, но кафедра пустая. Элькин телефон одиноко лежит на краю без присмотра. — Ну и где наш Ромчик? — полушепотом спрашиваю я у самой себя, заходя в кабинет. Препода нет нигде, и я решаю, что пока мы с Элькой препирались, он куда-то ушел, может быть даже домой, попросту забыв про ее телефон. Воровато оглядываясь по сторонам, ну так, на всякий пожарный, я прошмыгнула к столу и цапнула его за пушистые уши. Положила в карман джинсовой юбки и уже собралась побыстрее сделать ноги, пока не поймали, как скрипнула дверь. Блять, подсобка. Заднее помещение с архивом и книгами. Сука… Это все, что успевает пронестись бегущей строкой у меня в голове до того момента, как вкрадчивый голос Алексеича буквально пригвождает меня к месту. — Егорова… ну и что это мы тут делаем? Не в силах пошевелиться, повернуться и что-то сказать я лишь тихонько сглатываю, чувствуя, как Ромчик останавливается у меня за спиной. Господи-боже… — Я задал вопрос. Изволь, пожалуйста, на него ответить. Я, все еще пялясь в доску перед собой и не поворачивая головы, каким-то чудом нахожу в себе силы промямлить: — Вообще-то, пара уже закончилась, я не обязана перед вами отчитываться, — получилось сипло и жалко. — Да ну? Хотелось бы напомнить, что ты в моей аудитории, а до конца урока французского осталось еще… — могу поклясться, сверяется со своими наручными часами, — еще 12 минут. Так что ты делала?.. Я обреченно вздыхаю, понимая, что не выкручусь теперь. — Забирала Элькин телефон. Сзади шумно втягивают воздух, наверняка сверкает во все тридцать два зуба своим хищным оскалом, шакал эдакий. — Еще раз? — Я. Забрала. С кафедры. Элькин. Телефон, — выплевываю слова сквозь зубы. Теперь понятно? Ответа на свою реплику я не получаю, но от этого становится только хуже. Я вдруг чувствую, как немеют руки и чуть-чуть подрагивают пальцы, а внутри будто все холоднее и холоднее с каждым вдохом. Кожей ощущаю, что он стоит позади меня, буквально в нескольких шагах, почти что дышит мне в затылок. От таких мыслей по позвоночнику бегут мурашки, липкий и непонятно откуда взявшийся страх так и зудит в голове: а что дальше? И действительно, что же дальше? И почему я так разволновалась? Подумаешь, стащила телефон с кафедры. У любого другого препода я б фыркнула на замечание, ну, максимум извинилась за вторжение. И все. Никакого страха, никаких немеющих конечностей и холодного пота. Ни-че-го такого. Но он ведь не все, правда? — гаденько шепчет мое сознание. От присутствия этого человека у меня весь мир переворачивается с ног на голову! Роман Алексеевич просто рушит весь привычный и, между прочим, очень даже устраивающий меня ритм жизни, безжалостно, скорее всего, даже не замечая, выбивает из колеи и идет дальше, как ни в чем не бывало! А я остаюсь разбираться с последствиями и своими странными чувствами, которые тут совершенно не к месту. Что я испытываю по отношению к этому человеку? Наверное, чуть-чуть неприязнь. За дотошность, редкое, но все же присутствующее желание насолить чисто из-за ехидства и злобы, непрогибаемость в любых вопросах, иногда излишнюю строгость и жесткость. Еще уважение. За то, что может построить нас, оболтусов, за хорошее отношение к действительно работающим студентам (ну, просто я не такая), за справедливость во многих ситуациях. Какое-то странное тепло… из-за всех наших стычек и перепалок, которые уже вошли в привычку и у него, и у меня, и у всей группы, из-за сарказма и чувства юмора, из-за редкой и немного странной, но все-таки заботы о нас. И влечение. Жуткое сексуальное влечение! Не то чтобы я мечтала запрыгнуть к нему в постель, нет, но при даже одной мысли о его руках, торсе, голосе, манере чуть вытягивать шею и напрягать все мышцы лица, от чего линия подбородка становилась более выраженной, а на скулах ходили желваки, о том, как он ходит, пишет говорит или делает что-то такое… Меня просто уносило. И иногда даже казалось, в совсем безумных мыслях, где-то на краю, казалось, что я, возможно, в него вл… Бам! Я вздрогнула и вынырнула из своих мыслей. Сколько я уже здесь… ээ… самозабвенно предаюсь самоанализу? Ой, как хорошо сказала. Я все еще стояла спиной к Ромчику, он не двигался и ничего не говорил, телефон забрать не пытался. Я сделала шаг в сторону, мелкий, незначительный, потом еще один, побольше, развернулась полубоком и искоса взглянула на его сосредоточенное лицо. Видно, тоже о чем-то думает… Ну, не буду тогда мешать, мерси боку, чао какао и прочее и прочее… — Я тогда… эм… пойду в общем, до свидания, — пискнула я и быстро направилась к выходу. Через три секунды меня нагнали и ухватили за плечо, рывком оттягивая назад. От резкого движения я не смогла удержать равновесия и, больно врезавшись боком в кафедру, ухватилась за ткань чужого воротника, оказавшись прижатой к столешнице. Повернула голову, хотела было высказать, что нельзя так останавливать людей и вообще можно было бы просто окликнуть, но осеклась. Алексеич смотрел на меня со странной смесью злости и… вожделения? Так пялились все парни, когда я, виляя бедрами и зная, что произвожу фурор, шла по коридору или по улице в короткой юбке или платье, демонстрируя всем свои… кхм, достоинства. Но чтобы Ромчик так смотрел?.. Наверное, я опять выдаю желаемое за действительное. — Что еще, Роман Алексеевич? Пауза. Слышно только как снаружи, под окнами, кто-то что-то кричит. — Ты… нельзя так… Егорова, — выдохнул он, как-то отчаянно вглядываясь в мое лицо. Да что такое-то?! Пялится так, как будто… Как будто… Мысль оборвалась, так и не закончившись. Я вдруг поняла, как катастрофично близко мы стоим. Он буквально вжимался в мое бедро, поставив одну руку на кафедру, около моего левого бока, а второй придерживал меня за локоть правой руки. Я же намертво вцепилась левой в его воротник, подняв голову так, что между нашими лицами было расстояние в сантиметров десять. Интимность позы и момента просто зашкаливала! Я подавилась воздухом и закашлялась от этого осознания. И то, как он смотрел на меня… Может, это что-то да значит? Голос внезапно сел, и я сумела лишь прошептать: — Что нельзя? Вид у моего преподавателя был самый что ни на есть дикий. Почти безумный взгляд, ей-богу. — Ничего из того, что ты делаешь, — шумно выдохнул он, — ходишь тут вся такая… красивая… недоступная… в шмотках своих открытых, шутишь постоянно, на рожон лезешь, а я значит — терпи, так? — он вдруг склонился и провел носом по моей щеке. От этого жеста, слов, почти что признания, я просто утратила способность нормально мыслить. В местах, где он меня касался, нестерпимо жгло, хотелось еще, больше, больше. Я выпустила ворот его рубашки и сместила руку на шею, потом на затылок. Второй погладила его по волосам. Алексеич склонился еще ниже, и я, почти уткнувшись в него носом, вдруг почувствовала, какой у него классный парфюм… И, кажется, это стало последней каплей. Крыша просто взяла и не то что съехала, она сорвалась с петель и исчезла, забрав с собой всю мою выдержку, принципы и трезвые взгляды. Поэтому я, не в силах ждать больше ни секунды, взяла и поцеловала его. Просто прижалась губами к его, сухим, мягким, и тихонечко выдохнула в этот почти платонический поцелуй: наконец-то. И, что самое страшное, но в тоже время прекрасное, он ответил. Сильно, горячо, так, что подкосились и стали абсолютно ватными ноги, совершенно ахуительно и самозабвенно. Я развернулась окончательно, прижалась к нему всем телом и целовалась, целовалась с парнем, который занял первое место по рекордному количеству мыслей в моей голове, который сейчас делал со мной что-то невообразимое, который, вдавливая мое тело в край кафедры, так приятно и так хорошо гладил где-то между лопаток, что до электрических разрядов по всему телу, что до невозможности дышать и думать, что… Господи… Откуда-то со стороны раздался рваный полустон-полуписк и я ужаснулась: это что, я?! А, и даже если так, к черту все… Спустя, кажется, вечность, мы оторвались друг от друга и уставились, глубоко и часто дыша и подрагивая от нервного напряжения. — Это неправильно, — хрипло выдал Ромчик, стискивая мои плечи до хруста костей. — Так нельзя, так не должно быть. — И почему же? — насмешливо выгибаю я бровь. Ну да, давай, толкни мне речь о том, что мы совершенно разные люди, друг другу не подходим, это аморально и так далее по тексту. Обычно так говорят в мыльных операх или мелодрамах, после этого главный герой, осознав масштаб «катастрофы» сбегает от героини, потому что для нее, конечно, так будет гораздо лучше! Но это не фильм. Это жизнь. И я вот так вот просто не сдамся. Я не сопливая девчонка, которая не знает, что и как делать. Я — личность. И я до смерти хочу этого мужика. А раз хочу, значит будет моё. — Ты не понимаешь, Егорова… Мы же не мож… Я просто приподнимаюсь на мысочки и целую его, снова, как бы говоря: заткнись пожалуйста, сейчас вообще не время. Алексеич что-то там пытается пробубнить, объяснить, отстраниться, но я крепко держу его за шею и провожу языком по губе, и, кажется, это работает. Потому что он перестает сопротивляться, вместо этого крепче вдавливаясь в меня всем телом, плавно оглаживая руками бедра, целует меня быстро, лихорадочно, подхватывает и сажает на кафедру, становясь между моих ног… Мы целуемся, кажется, вечность, и когда я вообще теряю контроль над ситуацией, оставаясь плавиться воском в его руках, когда лучше уже и быть не может, Ромчик отстраняется, тяжело дыша. Утыкается лбом мне в ключицы и замирает. — Знал бы, что ты так хорошо целуешься, сделал бы это гораздо раньше. — Ммм, попрошу, вообще-то первая была я, — усмехаюсь. Он поднимает брови, и я это чувствую грудью, поэтому начинаю брыкаться и хихикать. — Перестань… Щекотно же… Все, хватит! Алексеич снимает меня с кафедры, явно не догоняя, в чем дело. Я, все еще смеясь, указываю на него. — У тебя брови мохнатые. А я щекотки боюсь. Выражение его лица делается еще комичнее, а потом Ромчик и вовсе начинает ощупывать себя, от чего я сгибаюсь в новом приступе смеха. — Роман Алексеевич, вы не подписали отчет за... Я мигом перестаю ржать и отскакиваю от препода как ошпаренная, больно ударившись рукой об угол стола. В дверях стоит наша англичанка, что-то перелистывая в толстой синей папке. До того, как она успевает поднять голову и увидеть достаточно пикантную картину, я, потирая ушибленный локоть, отхожу на приличное расстояние от Алексеича, который нервно одергивает воротник и проводит рукой по волосам, приглаживая их. —...за прошлую пятницу, вот, нашла, — женщина поднимает голову и наконец смотрит на нас. — Здравствуйте, Анна Сергеевна, — улыбаюсь я и машу полусогнутой рукой. Больно, сука. — Здравствуй, Марина. А у вас разве еще не идет занятие? Мы с Ромчиком переглядываемся. Он сглатывает и, похоже, не знает, что сказать. — Да, но я решил... — Но Роман Алексеевич решил отпустить всех пораньше, а я помогла убрать класс и помыть доску, — выдаю без запинки, будто так и было. — Похвальное желание, — кажется, она мне не очень верит. — Да, но я уже все, так что я пойду, до свидания, до завтра, — бочком пячусь к выходу и, напоследок улыбнувшись Алексеичу, исчезаю из аудитории.***
Наверное, у меня сейчас такое дебильное выражение лица, что любой человек, незнакомый мне и не знающий меня, посчитал бы что я дура какая-то. Но, господи, я так счастлива! Где-то там жужжит восторженно Элька, рассказывает мне, что она-то знала, с самого начала знала, что я ему не безразлична, а теперь уж она точно возьмется всеми руками за наши отношения, потому что грех такой шанс упускать! Потом подруга сокрушается, что не получится рассказать Быку, надо будет как-то помягче и явно не сейчас, что Алексеич конечно ахуенный мужик, но Сережа так меня любит, а насчет Ромчика мы ничего еще пока не знаем, может быть это всего лишь мимолетный интерес, ничего не стоящая симпатия и так далее и тому подобное... Но раз уж мне он нравится, она точно меня в этом поддержит, и даже будет покрывать, чтобы никто не узнал, ой, Маринка, а как же ты маме об этом расскажешь?... Постепенно я перестаю ее слушать, окончательно погружаясь в какое-то теплое, радостно-амебное состояние, чувствуя, что сейчас я, наверное, счастлива до предела и еще чуть-чуть сверх него. Я целовалась с Алексеичем. Я. Целовалась. С. Алексеичем! Господи боже мой! Перекатываюсь на живот, подкладывая руку под подбородок, и сладко вздыхаю. Даже курить не хочется, настолько все классно. И пофиг, что будет дальше, пофиг, что у отношений нет будущего, пофиг, что, возможно, он хочет меня просто трахнуть и все... Сейчас я просто очень рада за саму себя, и, ей-богу, как было бы классно оставаться в таком состоянии подольше... Постепенно, слушая зудеж подруги на фоне и все больше пригреваясь под её одеялом с какими-то красными монстриками, я начинаю клевать носом. Конечно, я уже почти живу у нее в общаге, да и мама будет недовольна, но так лень вставать... Мне снится солнце, море и радостный, в одних плавках Ромчик, который тянется меня поцеловать, а потом подхватывает на руки и кружит. Я разбрызгиваю ногами воду, громко хохочу и, кажется, явно-абсолютно счастлива.