***
Рита полночи мёрзла во сне, потом согрелась. Когда проснулась, обнаружила, что укрыта одеялом. Посмотрела на часы: десять минут двенадцатого. «Ничего себе! Вот это я поспала», — она потянулась, встала. Позвала: — Лёня! В квартире было тихо, только Самурай на кухне что-то доедал, двигая миску по полу. Рита включила чайник, погладила котёнка: — Что ты ешь? Кашу с мясом? Хорошо тебе, — она подобрала выпавший кусочек мяса, положила обратно в миску и пошла в ванную. Вышла из душа, высушила волосы, заварила себе чай, сделала бутерброд с сыром. Самурай тут же забрался к ней на колени и сунулся к тарелке. — Мурик, нельзя! Убери лапы со стола! Лучше скажи, куда Лёня ушёл. Раздалось неразборчивое мурканье, лапа протянулась к сыру. — Вредина! — Рита спустила котёнка на пол. — Ведь прекрасно знаешь слово «нельзя». Ладно уж, держи кусочек. Заполучив сыр, Самурай успокоился и ушёл в гостиную. Вскоре оттуда раздалось цоканье теннисного шарика. Рита допила чай, вымыла чашку, тарелку и котячью миску... и вздрогнула, услышав, как что-то упало. Выглянула из кухни: котёнок сидел на подоконнике и невозмутимо смотрел в окно, а горшок с белыми фиалками валялся на полу. — Мурик! Опять? — Рита вернула цветок на место, подмела остатки земли. — Хорошо, что горшок пластмассовый. Был бы керамический — ты бы его раскокал. Пользуешься тем, что Лёни дома нет. Как ты вообще спихнул этот горшок? Он же тяжёлый! Самурай не удостоил её ответом и принялся вылизывать хвост.***
— Пригов, ты дома? Отлично, тогда я зайду к тебе минут через двадцать, — Белов убрал трубку в карман и свернул с набережной на Литейный. «Личное у него... Женщину они с Булатовым не поделили, что ли? Что ж там за красавица, из-за которой у них до драки дошло?» — он посторонился, пропуская стайку пацанов-нахимовцев, услышал обрывок их разговора: — Санька Лёхе по морде врезал из-за Ленки... «И эти туда же, — усмехнулся Белов. — Повсюду страсти роковые...» Он дошёл до приговского дома, поднялся на второй этаж, позвонил. Пригов открыл: — Здравствуйте, Леонид Андреевич, проходите. — Добрый день, Володя. А ты чего бледный такой? — Да спал плохо. Спину прихватило опять. Располагайтесь, я чай сейчас заварю. Ох... Да что ж такое! — Сядь, страдалец, я сам. Где у тебя заварка? — В том шкафчике. Есть пуэр, есть лапсанг сушонг, а вот зелёный чай закончился. — Пуэр — это хорошо, а свою лыжную мазь сам потом выпьешь, без меня. — И Вы туда же! Батя лапсанг сушонг тоже лыжной мазью обзывает. — Кстати, звонил мне с утра Булатов. Уверял, что он во всём виноват. — Слушайте его больше, — буркнул Пригов. — Там пахлава есть, Рита вчера принесла. Белов поставил на стол пахлаву, достал две кружки, налил чай, сел и пристально посмотрел на Пригова: — Давай-ка, Володя, выкладывай! — Вам Рита не рассказала, что ли? — Я тебя хочу послушать. Что там за женщина, из-за которой генерал-майор с контр-адмиралом головы потеряли? Пригов помолчал, посопел. Потом нехотя начал: — Помните, я в командировку ездил насчёт подпольного производства взрывчатки? Ну и вот... Он рассказал Белову про Людмилу. — Я, когда возле театра увидел её рядом с Иваном, сам не свой был. Не помню, как домой доехал. Кружку разбил... Вот такую же, это уже вторую Рита подарила. Мучился, на Батю злился. Хоть и понимал, что он-то ни в чём не виноват, он вообще о наших отношениях с Людой не знал. — А почему ты Людмиле тогда, после командировки, не позвонил? Пригов замялся: — Да понимаете... Я вернулся и сразу к Вите Князеву в лапы угодил — спина разболелась. Он мне ультиматум поставил: или ты, говорит, неделю лежишь здесь в койке и выполняешь мои предписания, или мне придётся тебя комиссовать. И вот лежу я под капельницей и думаю: а на кой ты, Вова, сдался такой женщине? Со своими ранениями, вечно на службе, седой вон уже весь... Ну, и не стал звонить. Белов хмыкнул: — Да-а... Сказали бы мне, что Володя Пригов — трус, я бы не поверил. Наверное, напрасно. Пригов разозлился: — За такие слова можно и по лицу схлопотать! Несмотря на звёзды на погонах. — Сдачи получишь. Свои обиды сверни в трубочку и засунь себе... сам знаешь куда. И послушай меня. — Слушаю. — Если ты эту Людмилу так любишь, найди в себе мужество с ней поговорить и признать, что был свиньёй. — Да Леонид Андреевич! — Не бухти. — Пытался я с ней поговорить в среду вечером. Даже слушать не стала. Обозвала эгоистом, сказала, что не хочет меня видеть, и ушла. — А ты ещё раз попытайся. — А если она меня ещё раз пошлёт? — Измором возьмёшь! Что мне — учить тебя тактике и стратегии? — Да уж разберусь как-нибудь. — Да уж разберись, будь добр. Ты мне в рабочем состоянии нужен, а не такая вот размазня. — Леонид Андреевич! Да что Вы сегодня меня мордой об стол-то прикладываете? — Тебе полезно иногда. Ладно, не злись. Меня вчера тоже приложили... — Начальство? — Если бы начальство... Рита. — В смысле? — Да не бери в голову. — Нет уж, Леонид Андреевич, рассказывайте. — Не пойду, говорит, за тебя замуж. — Чего это она? Белов только рукой махнул: — Ой, не спрашивай! На ровном месте. Ну, что ж теперь... Всё равно возраст, так что выйду в отставку, вернусь в Москву, буду с внуком возиться. Пригов сердито сказал: — Я Вам, Леонид Андреевич, Ваши слова насчёт труса верну сейчас. — А борзометр у тебя не зашкаливает? — Не зашкаливает. То, значит, обещаете, что КТЦ в обиду не дадите, а то... Кошкина хвостом вильнула — и на КТЦ стало наплевать, да? Лишь бы в штабе не шептались, что Белова жена бросила! — Ещё не жена. — Да какая разница! Всё равно из-за женских капризов готовы службой пожертвовать. Белов засмеялся: — Кто бы говорил... Не ты ли, Володенька, позавчера даже на отставку был согласен из-за того, что Людмила тебя видеть не хочет? — Ну, не из-за этого. Просто не готов был объяснять, почему Бате в спортзале навалял. — Ты после этого за спину хватаешься? — Да. Вечером в тот же день ещё бродил по берегу, продуло. — Так позвони Иванычу. — Он со мной не разговаривает. — И с ним полаялся? Силён ты, Пригов! Ладно, сам ему позвоню. — Не надо... — Отставить возражения! — Есть. — Ну что, ещё чаю? — Угу. Белов встал, долил Пригову и себе чай, потом увидел на подоконнике раскрытый блокнот с рисунками. — Можно? Пригов кивнул. Белов начал перелистывать страницы: — Рита здесь какая хорошая! А это и есть Митя Саблин? — Да. — Котёнок смешной... Тот самый, которого твои бойцы подобрали? — Тот самый, я его Митьке отвёз. Ваш, кстати, тоже смешной. Как его... Абрикос? — Самурай. Погоди, это же я с гитарой! И твои ребята-разведчики. — Ну да. Вспоминал недавно тот вечер — и нарисовал. ...Пару недель назад Пригову опять приснился бой. Вообще-то «афганские» и «чеченские» сны мучили его не часто. Был у него приятель, от которого жена ушла потому, что он, вернувшись из Афгана, вообще спокойно спать не мог — каждую ночь стонал, кричал... Пригов воевал во сне редко, да и криками никого не пугал. Но если уж снилось что-то такое, просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, и заснуть потом не мог. Вот и в этот раз сел в кровати, отдышался, успокоился — и пошёл на кухню. Заварил крепкий чай, бросил туда пару кусков сахара — в «мирной» жизни предпочитал несладкий, а в Чечне с ребятами пили именно так. Вспомнил, как к ним в палатку зашёл Белов — за пару дней до того боя, когда Пригов со своей группой попал в засаду и по ним стреляли и «чехи», и — по ошибке (ох, по ошибке ли?) — свои. Леонид Андреевич в кои-то веки заглянул не по делу, а так, на огонёк. Увидел гитару в углу: — Кто у вас поёт? Серёжка Бестужев — тоже питерский, как и Пригов — взял гитару: — Я, товарищ полковник. — Ну, давай, лейтенант. Что петь будешь? — Мы с товарищем капитаном Розенбаума любим, — Серёжка подмигнул Пригову и запел «Налетела грусть»: ...Но, снимая фрак, Детище Петра Гордость не швырнёт в море. День гудком зовёт Кировский завод — Он дворцам своим корень. Хочу воспеть Я город свой мастеровой, Хочу успеть, Покуда в силе и живой... Серёжа допел, Белов взял у него гитару, провёл по струнам. — А Вы тоже поёте, товарищ полковник? — спросил Дима Андриевский. — Иногда, под настроение, — улыбнулся Белов. — Розенбаума я вашему командиру не обещаю, но что-нибудь вспомнить попробую. Ну вот, например... Офицерский романс — жёлтый лист на погоне, Хрипловатый напев неизвестной войны, И чужие глаза, и родные ладони, Гарнизонная явь, батальонные сны. С восемнадцати лет под военные марши Мы служили, и жили, и верили в них. Офицерский романс — он для тех, кто постарше, Он для тех, кто случайно остался в живых. Полковой барабан громыхает всё глуше, Всё обыденней пули над нами жужжат. Слух привык ко всему — не привыкли бы души, Те, что Богу и Родине принадлежат. Офицерский романс — одинокая нота Перетянутых струн в ослабевшей стране. Замолчать бы навек, да невидимый кто-то Подпевает вполголоса там, на войне.* Пригов отчётливо вспомнил тот вечер, и песню, и лица своих ребят. Взял блокнот, карандаш и нарисовал Белова с гитарой, слева — Серёгу Бестужева и Диму Андриевского, справа — подперевшего голову ладонью Пашу Ковалишина и рядом — Сеню Озарко и себя. А Сотникова, который через два дня в том бою выстрелит ему в спину, рисовать не стал. ...Белов закрыл блокнот, положил обратно на подоконник: — Ты, наверно, в детстве художником хотел стать? — Морским офицером я хотел стать. Только в Нахимовское, в отличие от своего друга Славки Саблина, не поступил — перед экзаменами ангиной заболел. А это всё, — Пригов кивнул на блокнот, — просто хобби. Ну, и помогает расслабиться. Или собраться с мыслями. — Володя, ты давай-ка приходи в себя. И с Людмилой своей разберись. — А Вы — с Ритой. — Ох, Пригов, дерзишь начальству! — Ну, выговор получу — тоже мне проблема. Леонид Андреевич, Рита Вас любит. — Я знаю. Но ведёт себя иногда так, что хочется её головой под холодный душ засунуть, как ты однажды сделал. — Неужели рассказала про это? — Рассказала. И даже про то, почему ты с ней так обошёлся. Да не красней! Ладно, Володя, мне пора. Сиди, я дверь сам захлопну. У тебя обезболивающее хоть есть? — Были какие-то таблетки. — Ну так выпей! А Иванычу я позвоню. — Угу. Спасибо.***
Рита взяла телефон и набрала Белова. «Сбросил... Ну вот, Кошкина, доигралась: он даже разговаривать с тобой не хочет», — она расстроилась, потом решила, что для начала надо просто успокоиться. Оделась, велела Самураю вести себя хорошо и пошла в магазин. По пути остановилась у театральной кассы и купила два билета в БДТ на завтра. Посмотрела на свои ногти — и отправилась делать маникюр. Потом заглянула в любимую кофейню выпить капучино. Знакомый бариста улыбнулся: — Здравствуйте! Вы одна сегодня? Вам как обычно? — Да, Миша, спасибо. — Медовик для мужа возьмёте? Свежайший, только что привезли. — Возьму. Рита села за столик у окна и тихонько вздохнула: «Для мужа... Не будет у тебя, Кошкина, никакого мужа, потому что ты дура». Допила кофе, зашла в продуктовый, вернулась домой, разобрала пакеты... Зажужжал телефон. — Кошкина! — раздался из трубки сердитый голос Пригова. — Ты знаешь, что ты дура? — Представь себе, знаю! — огрызнулась она. — Зато ты у нас очень умный в последнее время! — Если Белов из-за твоих выкрутасов выйдет в отставку и уедет в Москву, я тебя уволю ко всем чертям, поняла? — Как в Москву? — упавшим голосом спросила Рита. — Подожди, Пригов! Ты с ним разговаривал? Что он сказал? — Вот сама у него и спроси! — Он к тебе заходил, что ли? — Заходил, заходил. Ушёл минут десять назад. — Володя, а... — Всё, Кошкина, не до тебя мне. Спина болит зверски. Пригов отключился. Рита вздохнула и позвонила Иванычу: — Витя, привет! Можешь говорить? — Могу, Багира. Здравствуй. — Как мама? — Лучше. Перевели из реанимации в палату, обещают через несколько дней выписать. — Ну, слава богу... Если какая-нибудь помощь нужна, ты скажи. — Да вроде справляемся, но всё равно спасибо. — Вить, Пригов сидит дома и со спиной мается. Ты бы съездил к нему, а? — Вы все сговорились, что ли?! Что вы меня дёргаете каждые пять минут с одним и тем же?! Сказал же только что твоему Белову, что заеду вечером к этому дураку! — Ну, извини, я не знала, что Белов тебе звонил. Пока, Витя. «Все на меня сегодня кричат, — вздохнула Рита. — Пойти, что ли, ванну принять?» * Песня Виктора Верстакова