Чувства, сжигающие до тла

      Кёджуро протащил её в супружескую спальню и толкнул на постель, словно тряпичную куклу, почти не имеющую собственного веса. Наверное, так и есть. Шинобу, по сравнению с ним, кукла.       Захлопнулась спальная дверь. Шинобу лежит на постели, так как Кёджуро её бросил, усталым взглядом буравя потолок, а после приподнимает тяжелую голову на локтях и оценивает ситуацию. Кёджуро непоколебимо встал спиной к закрытой двери и сложил руки на груди.       — И что дальше? — дразнится Шинобу и со вздохом опускает голову обратно на кровать, а ладони складывает на животе. Стоило ей принять горизонтальное положение, как чувство опьянения вернулось, дождавшись своего часа, растекаясь по её телу выеденной слабостью. Незаметно подкрался сон, навалившись на веки и утягивающая сознание на волнах алкогольного эффекта.       Сегодня и в правду было слишком много событий. Ей нужно время, трезвая голова и холодные чувства чтобы осознать все это в полной мере. И еще одна бутылка отвратительного пойла. Гораздо крепче чем хваленное пустозвонное вино.       Спальный матрас прогибается под весом его тела. Кёджуро склоняется к ней упираясь на руки. Сейчас они похожи на уродливые карикатуры самих себя, за секунду пока их хладные тела, а не пепел, опустят на пять метров в вырытую мерзлую землю.       Шинобу устала от бесполезных слов.        — Я скажу правду… — Кёджуро кусает губы, борется с собой, эта отвратительная, чуждая «правда» рождается в нем, обрекая на их обоих верную гибель. — Это так. Я сплю с мужчиной. Я сплю с Камадо Танджиро. Шинобу казалось, падать уже дальше было некуда, но она снова, опять, ошиблась. Кёджуро со своей прямотой разламывал дно, за которым трещит ад. Но, кажется, она сгорит раньше: Шинобу смотрит в глаза напротив и сгорает в его огне, обманутая, глупая, глупая, такая глупая женщина.        — Я люблю его. И это еще одна правда, что я должен был рассказать тебе, но смалодушничал и не смог! Потому что…        Шинобу вновь заплакала — в который раз за этот долгий вечер. Теперь она молилась о том, что бы он замолчал, отошел от неё и исчез из её жизни. Навсегда. Иначе она сойдет с ума. Здесь и сейчас.        — …Я люблю тебя Шинобу. Я люблю вас обоих. Равнозначно. Равносильно. Эквивалентно! — Пылко сознается Кёджуро на своем канцелярском языке серых офисов, — а горячие ладони уже шарят под её рубашкой и сжимают её ребра. Он припадает с глухим и жадным поцелуем к открывшейся шеи, как путник добравшийся до драгоценной живительной влаги.       Он знает её тело как пять своих пальцев, за столько лет супружеской жизни они долгие ночи познавали друг друга, а теперь он использовал свои знания против неё, разжигая в её теле отвратительное желание. Внутри неё жуткий коктейль из чувств и алкоголь добавлял безумия. Ведь она правда так его любит…       Шинобу тихо стонет, судорожно сжимаясь, когда мужчина прикусывает её взбухший и потемневший сосок. Это стало последней каплей в переполненном сосуде. Её воспаленное сознание не выдержало и провалилось в липкую тьму, оставив после себя плотское звериное желание.       — Черт. Иди сюда.       Шинобу за волосы притягивает мужа к себе и впивается в его губы поцелуем, а ногами обхватывает его крепкие бедра. Они все еще в тесной, неловкой, жутко раздражающей одежде, стесняющие их движения, скрывающие их кожу. Они трутся друг об друга напряженными бедрами, что швы одежд сильнее впиваются в разбухшую плоть.        — Скорее. Быстрее. Ну же-е-е! — стонет-молит-просит Шинобу, пока голос не утопает в ямке между ключиц, где судорожно бьется венка.       Они в бреду скидывают одежды друг с друга и тут же сплетаются телами вновь. Кожа к коже. Их рваное дыхание растворяется друг в друге. Шинобу хрипло стонет, распластанная под крепким телом своего мужа. Кёджуро влажно толкается в неё, грубо и жестко, заполняя одним толчком всю её. Большой, крепкий, горячий.       В глазах Шинобу выступили слезы и в отместку, она кусает его крепкие плечи и расцарапывает спину.       Забывая, как следует дышать.       Забывая, как…       Все заканчивает неожиданно: там, внизу, поднимается огромная волна, готовая поглотить её без остатка. Она цепляется за крепкие плечи супруга и вот её тело бьется от захлестнувшего наслаждения. Перед крепко зажмуренными глазами — плывут радужные круги. Как же ей сейчас, до умопомрачения, х о р о ш о.       Кёджуро еще пару раз толкается в неё, разомлевшую и расслабленную. Рычит куда-то ей в плечо, сжимая в пальцах её бедро. Больно, завтра точно появятся синяки. Но Шинобу не хочет больше думать. Она закрывает глаза и проваливается долгожданный сон.       Завтра. Она подумает над этим всем завтра.       Ей снится сон. Самый важный, самый дорогой для неё момент.       — Я люблю тебя, — шепчет Кёджуро, сжимая в пальцах её пальцы. Забытый обоими зонт лежит в стороне, ручкой вверх, собирая воду. Мокро и сыро: хлещет дождь, заливая за шиворот ливнем. Шинобу горячо и даже жарко. От слов, от чувств, от пылающих пальцев молодого человека. От искренности, выворачивающей душу неясной бредящей болью.       Ей впервые признались в чувствах под дождем.       Вообще-то, ей впервые признались в чувствах, за всё её недолгие шестнадцать лет.        «Я тоже люблю тебя!» — хочется отозваться Шинобу, долгим, протяжным эхом с нежностью. Но её слова вязнут во рту и вспарывают горло: предал, предал предал.       И Шинобу вспоминает: две фигуры мужчин, слившиеся в поцелуе и прижавшихся друг другу, как в последний раз…       Шинобу просыпается: в невыносимой духоте квартиры, с раскалывающейся головой от похмельного синдрома и ноющим телом. Одна. Вчера Кёджуро был слишком груб, нетерпелив и…       «Я тоже «хороша», раз после всего что было, мы так феерично переспали!»       Едва поднявшись, Шинобу сдирает с кровати измятое постельное белье с засохшими пятнами семени и влаги, чтобы выбросить.