***
— Даня, это поможет нам продвинуться дальше, — продолжал гнуть свою линию детектив. Вокруг не было практически ничего, вновь белое помещение, однако теперь там вместо доски и стола были два кресла и диван из кабинета — видимо, сознание Миши во сне проецировало примерную обстановку в комнате. — Мы не можем разгадать пароль столько времени, так не может продолжаться, — произнёс Миша, усаживаясь в кресле поудобнее. — Что ты от меня хочешь? — на диване же обнимал колени Поперечный, прячась от неудобной темы. — Я не вспомню его, пока не начну вспоминать события после пропажи Иры, а это нереально сейчас. — Даня, — воскликнул детектив, всё-таки не выдерживая, став с места, — ты сам просил меня помочь тебе вспомнить. Так почему сейчас ты отступаешь, а? Что сейчас тебе мешает? Мальчишка насупился, поджимая губы. — Как мы можем раскрыть дело, если мой единственный проводник отказывается помогать? — мужчина ходил кругами, пытаясь разговорить подростка. — Я не отказываюсь помогать, просто не хочу говорить о личном, — в ответ выпалил Поперечный. — А о чем же ты хочешь говорить? — нахмурился Кшиштовский. Данила замолк, словно поспешно прикусил язык, понимая, что мог проговориться и сказать лишнего. Мише это очень не нравилось. Ладно, может быть, он начал сам привязываться к этому малолетнему бунтарю, однако им двигало не только желание продвинуть дело дальше, но ещё и желание помочь мальчишке. Немудрено: в его возрасте все путаются в том, чего хотят, зачем поступают так или иначе и что самое важное — что чувствуют. Отчего-то Кшиштовскому казалось, что парень запутался именно в чувствах, загоняя себя всё глубже. Возможно, так будет и вправду лучше: стоило отнестись с пониманием к Дане, он застрял в этом круговороте мыслей, да ещё и общаться ни с кем не мог. — Легко быть взрослым, — тихо сказал юноша, — всегда знаешь, чего хочешь, все дозволено, ещё и никто не смотрит свысока. — Нет, — отрицательно покачал головой Миша, плюхаясь в кресло обратно, устало вздыхая. — Ни черта это не легко. — Да ну конечно! — возразил Поперечный, повышая голос. — Ты просто не понимаешь, о чем я говорю. — Понимаю больше, чем ты думаешь, — вновь вздохнул Миша, глядя, как мальчишка начинал раздражаться. Возможно так он выйдет на эмоции, и у него получится что-то выяснить. Правда, он не ожидал, что это может вызвать такую бурную реакцию — Даня вскочил на ноги, начиная с каждым словом тараторить все быстрее: — Нет, ты не понимаешь! День за днём, молчать и не понимать, что с тобой происходит — ужасно! Я понятия не имею, что происходит со мной, почему начинаю говорить и думать по-другому, и в чем же всё-таки причина. Сколько бы не было до этого поводов, я всегда не сомневался в правильности своих действий, — он набрал побольше воздуха в легкие. — Но сейчас же стоит чему-то произойти и я не понимаю, было ли это последствием моих действий или нет. Будь взрослым, я бы никогда ни в чем не сомневался! Хотя я даже и повзрослеть теперь-то не могу, я просто призрак без тела! Голос начинал дрожать, и Миша понимал, что дело идёт к нервному срыву. Даня не человек — но он подросток, оставшийся совсем один посреди целого вороха мыслей. Он один в своих воспоминаниях и эмоциях, и никто кроме Кшиштовского не в силах ему помочь — если в силах вообще. Ему стало жутко не по себе от подобных речей юноши, но в них он отчасти узнавал себя; узнавал это непонимание мира, жизни и своих поступков. Встав на ноги, Миша в один шаг подошёл к Поперечному, сгребая в объятия, крепкие настолько, насколько силы могло хватить во сне. Даня пытался вырваться первые секунды, а затем сам уткнулся носом в плечо мужчины. Самое отрезвляющее, что можно сделать в такой ситуации — обнять человека. — Взрослые боятся всего ещё сильнее, чем вы, просто никогда этого не показывают, — сказал Миша, аккуратно кладя руку на рыжие волосы — они ощущались вполне реальными и на удивление гладкими. — Мне всегда страшно, Дань. Что если мы идём не в ту сторону? Что если я ошибаюсь? Я думаю об этом очень часто, но люди рядом заставляют меня двигаться дальше. Это ты и Руслан, вы поддерживаете меня, и я очень за это благодарен. Обнимать подростка было странно: он шмыгал носом, отдавал тёплом, как живой настоящий человек. Его тело было таким же тёплым, как если бы Кшиштовский не спал и чувствовал его воочию, как будто подросток стал живым в какой-то момент, да и плакал, судя по мокрому плечу, вполне реально. — Но у меня больше никого не осталось, чтобы поддерживать, — всхлипнул в плечо подросток. — Но у тебя есть я. Признаться честно, прозвучало как-то пафосно — но очень, очень-очень честно. В какой промежуток времени, Миша не понимал сам, но он был не против быть рядом с переживающим Данилой. Они неплохо ладили, несмотря на вынужденные обстоятельства, да и в целом были на одной волне. Мише нравился вкус мальчишки в музыке, а Дане нелепые гиковские шутки. Сейчас детектив понимал, что Поперечный отчаянно нуждался в поддержке, и он её ему обеспечивал, поглаживая по растрёпанной макушке. — Ты что, плачешь? — улыбнулся мягко Кшиштовский. — Нет, конечно, — буркнул подросток. — А почему у меня свитер мокрый? — попытался разрядить обстановку мужчина, улыбаясь шире. — Обильно потеешь из-за того, что ты старый пердун, — судя по голосу, мальчишка вновь был в норме, не без соплей, конечно, но это же чертов сон, на утро ничего и не будет. — Ну вот, узнаю Данилу, — усмехнулся детектив, когда юноша поднял голову, уже улыбаясь в ответ. Этот мальчишка его с ума сведёт, однозначно.***
— Я бы набил себе татуировку!— улыбался Поперечный, дёргая ногой, расположившись на разложенном диване. Во снах Даня был очень активный. — А ты? — Никогда не возникало желания проколоть что-то или набить, — пожал плечами полицейский, лёжа рядом. Так было комфортнее что ли. Они снова были во сне, снова в пустой комнате. Однако, теперь же Данила говорил обо всем подряд, стараясь разговорить и самого Кшиштовского, отмалчивающегося обычно в любых других компаниях. Даня был таким шумным и шебутным, что мужчина не успевал реагировать на такой поток эмоций. Но Миша правда был рад, что мальчишке полегчало. — А вообще, почему тебя не по фамилии Ильи не зовут? Полицейский едва не сказал «звали», что, детектив был уверен, расстроило бы парня. Ему пока ещё было тяжело принимать факт своей смерти, раз тогда в порыве злости он выразился таким образом. — Это в память о родителях, — поджал губы Даня, говоря уже не с таким запалом, но все ещё честно. — Они попали в аварию, когда мне было десять. Меня любили, поэтому я не вижу смысла не считать себя частью семьи. — А Илья с Ирой как отреагировали? — Ну, было непривычно сначала. А потом я объяснил, что не отрицаю их семью. Просто помню о своих биологических родителях. В документах-то я Прусикин. Хотя как по мне, это очень несозвучно. — А ты попробовал бы с первого раза сначала мою выговорить, — усмехнулся Миша, легонько ударяя мальчишку в плечо. Твёрдо. По-настоящему. Данила засмеялся, улыбаясь широко-широко. Таким его видеть Миша был почему-то очень рад — до теплоты внутри рад. Словно они и вправду дружили уже довольно долго и не было между ними разницы в возрасте. — Да, дурацкая у тебя фамилия. — Ты бы на свою посмотрел сначала, Поперечный!***
Чем ближе к сдаче рапорта, тем быстрее шло время — Миша не мог объяснить, почему, но он чувствовал надвигающиеся дедлайны буквально физически. Плечо ныло вечерами, а когда начинало мести за окном, становилось ещё хуже. Данила не тревожил его больше, относясь с пониманием — у детектива поджимали сроки. Зато во сне они прекрасно разговаривали, вполне компенсируя отсутствие общения вживую. Кшиштовский пробовал набирать что-то ключевое в качестве пароля вроде любимого блюда Ильи или фамилии биологических родителей, но пока я о что ничего особо не подходило. Миша все равно не отчаивался, благо Даня болтал все время. Детектив решил больше не мучать себя размышлениями о деле, поэтому вышел на кухню сделать кофе — какой-никакой, а бодрящий напиток ему бы не помешал, уже какую ночь полицейский продолжал сидеть за бумагами. Правда, за столом его ждал напарник, уткнувшийся носом в листы чьего-то досье: Руслан уснул прямо за работой, тихо посапывал, открыв рот, расположившись на собственных ладонях. Рядом с папками обнаружилась полупустая кружка с остывшим кофе. Очаровательно. — Что, заваримый уже не помогает? — усмехнулся он, улыбаясь, глядя на напарника. Рус выглядел мило, когда не пытался анализировать всё и вся. Мужчина в ответ лишь глубоко вздохнул во сне. Нужно было перенести его в спальню — не будить же сейчас? Всем нужен отдых, вечно работающему мозгу Усачева в том числе. Если уж сам Руслан не в состоянии о себе позаботиться, о нем позаботится сам Миша. Детектив перекинул свободную руку напарника через плечо и потихоньку вставал, утягивая со стула Усачева. Их связывало гораздо больше, чем мужчина сказал Даниле, если честно, гораздо больше. Руслан стал в своё время опорой и поддержкой: Руслан верил и был уверен за них двоих сразу. И все безупречно получалось, даже когда Кшиштовского одолевало уныние, ведь остроязычный, саркастичный Усачев всегда был рядом. Как так получилось, что с первого дня работы в участке Миша очаровался блестящей логикой Руслана, никто не знал — разве что сам Кшиштовский догадывался, но никому не говорил. Это слишком личное — это слишком связано с ехидным Усачевым в его снах, на самом же деле по-доброму смеющемся над неуверенностью детектива. Рус всегда уверял напарника, что причин для сомнений нет, однако детектив продолжал доверять ход расследования исключительно Руслану. А потом уже и в привычку вошло. — Если хочется спать, иди в кровать, — тихо пробурчал Кшиштовский, таща сонного друга до его кровати. — Ты дурак. — Ты дурак, — пробормотал Рус, видимо, отвечая на автомате, даже не открывая глаз. Кто знал, что ему снилось. Миша лишь улыбнулся на слова напарника. Ведь никто из окружающих их идиотов не понимал, насколько выдающийся был Руслан, насколько ярко светил: когда улыбался, делал вывод из малейших деталей, пил кофе в Олеандре. Когда флиртовал с официанткой. Никому и никогда не понять Руслана — значит, не понять и самого Кшиштовского. Вот они и бродили в путанице из дел, загадок, улик и вранья опрашиваемых, цепляясь друг за друга. Зачем? Чтобы не пропасть, не увянуть во всем: Усачев в отрицании окружающих, хотя никогда в этом не признавался даже себе, а Миша в собственной неуверенности. Столько лет дружбы... и восхищения, наверное. За годы общения Миша не называл это чувство иначе, чтобы не пугать самого себя — чтобы изо дня в день видеть улыбку Усачева, сидящего на пассажирском сидении. Чтобы слышать его смех над глупыми шутками и подмечать никотиновые пластыри на предплечьях. Чтобы наслаждаться его присутствием каждый день, просыпаясь и не жалея, что поступил в полицейскую академию. Однако, дело мальчишки Миша обещал довести до конца при любых обстоятельствах, даже если придётся идти против идей Руслана, что было достаточно проблематично. — Отдыхай, — сказал Миша, как только напарник плюхнулся на кровать. — Вредно так много думать и работать. Он накрыл его пледом с кресла и ненадолго задержался у спящего Руслана — он выглядел умиротворенно, все так же посапывая на боку. Миша аккуратно провёл ладонью по отросшим волосам Руса, убедившись, что тот дрых без задних ног. — Как ты меня иногда бесишь, ты бы знал, — беззлобно усмехнулся Кшиштовский, устало глядя сверху вниз на друга. — До завтра, Руслачев. Спокойной ночи. На столе лежали документы по делу Решетниковой, которыми Рус не хотел напрягать и без того занятого Мишу — сам Кшиштовский понял это только когда вернулся на кухню за кофе. Правда, при всем этом, он не заметил, как на мгновение в дверном проеме в спальне появился Поперечный, глядящий на Руслана печально и потеряно.