Да ладно, я подожду. Ты где?
Мне ещё ехать 20 мин ((( Ты после трени и голодная ты сама сказала Иди короче не жди меня я прибегу как тока так сразуОкей
Даша скидывает адрес, убирает мобилу в карман и идёт на улицу, про себя думая, что наверняка оторвала Буду от каких-то дел, и ничего удивительного в его опоздании нет. В хинкальной вечером понедельника не больше пяти человек, куча свободных столиков и приятный тёплый свет, все окна завешены новогодними гирляндами. Даша идёт сразу в дальний угол, где стоят диванчики с перегородками, скидывает куртку и садится у окна. Официант приносит меню, которое Инсаровой не нужно в принципе — она заказывает сразу, но меню просит оставить. Надо себя хотя бы в порядок привести, что ли? Даша придирчиво разглядывает себя в зеркальце, но все, что она может — причесаться. Ей так волнительно, будто первый раз с парнем на свидание пошла. Буда пишет, что он уже почти на месте, и через несколько минут он заваливается в хинкальную, мотает головой и что-то говорит подошедшей к нему хостесс. Инсарова отсюда не может разглядеть, но он совершенно точно в капюшоне и в шарфе сверху, хотя на улице не так уж и холодно? Гриша размашистой походкой направляется в дальнюю часть зала, не переставая улыбаться, хотя за шарфом не видно. — Привееет, — он снимает только куртку, кидает ее на диван и садится напротив Даши. — Блин извини пожалуйста! Я бежал, как мог, но поезда быстрее не ездят! — Да все в порядке, — Даша не может сдержать улыбку, лицо просто трещит. — Я сама виновата, буквально вытащила тебя куда-то в понедельник вечером без предупреждения. — Ненене все окей, мне не сложно! Я был не занят все равно, — Буда не спешит снимать шарф и капюшон, не наклоняется вперёд, а наоборот вжимается в спинку дивана, надеясь спрятать лицо в тени. Он залипает на какое-то время, просто рассматривает лицо напротив. Она выглядит такой свежей, и она даже не накрашена, вроде бы? Брови смешно топорщатся, и нижняя губа немного выпирает. Даша отвечает взаимностью, сразу цепляясь взглядом за смешной детский пластырь на щеке, а ещё у него, кажется, фингал? Спрашивать об этом напрямую неприлично, поэтому она задаёт давно интересующий ее вопрос: — Ты так и планируешь остаться Мистером Инкогнито? Или я все же узнаю имя своего спасителя? — Бля, вот я долбаеб! — ржет Будек, сразу же жалея об этом, потому что ржать больно. Он морщится на секунду, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. — Гриша Будапештов. Можешь называть меня Гришуля, если хочешь, — он подмигивает правым глазом. — Ваще все зовут меня Буда. — Будапештов, м? Это твоя настоящая фамилия, или ты просто оттуда? — Хаааа, сразу зришь в корень! Я из Будапешта, да. — Забавно, — улыбается Даша. — Я несколько лет жила в Будапеште, когда была где-то в средней школе, наверное? У меня папа работал там. — Да ну, серьезно? — Гришаня оживляется. — А в каком районе? Они разговаривают без отставники, отвлекаясь только на еду. Даша хрустит салатом, отрывает кусочки от бортов хачапури-лодочки и макает их в середину. Гриша не слишком голодный и не хочет снимать шарф, хотя уже откровенно запарился, как компромисс заказывает себе попить и просит трубочку. Не может оторваться, не может перестать пялиться и не может поверить в тот факт, что такая девочка сидит вот с ним за одним столом, улыбается ему и очень мило краснеет, когда он говорит какую-нибудь чепуху, граничащую с пошлостью. Они делятся воспоминаниями о Будапеште, любимыми местами, тем, как снег в Европе отличается от снега в Москве, долго и в красках обсирают венгерское метро, да и не только венгерское. Даша успела побывать очень много где, как оказывается, и ей есть, с чем сравнивать; Гриша тоже кое-чего в жизни успел посмотреть, и в карман за словом он не лезет. Даша — коренная москвичка, и, как узнает Будек почти сразу, она безумно любит свой город. Гриша сам вообще из Тюмени, но вырос он в Венгрии, а потом, когда решил переезжать, выбрал самый очевидный вариант: Москва всегда была перевалочным пунктом на маршруте Будапешт-Тюмень, так что это в какой-то степени логично, но Гриша успел полюбить столицу с ее толпами, пробками, суетой и бешеным ритмом жизни. Он хорошо знает город, но его знание никогда не сравнится с тем, что могут предложить настоящие москвичи, которых, к слову, в самой Москве не так уж и много — в основном все понаехавшие. Даша обещает показать ему места, которых он точно не видел, и от которых у него оторвет башку; Гриша хочет прямо здесь и сейчас сказать ей, что башку у него оторвало в тот момент, когда она улыбнулась ему на вечеринке и потянула его за шнурки капюшона на себя. Даша улыбается, смеется, светит белыми зубами; в ее блестящих карих глазах, кажущихся почти черными в тусклом свете закутка, отражаются блики гирлянд, и где-то в глубине горят задорные огоньки. Будеку отчаянно хочется пересесть, оказаться с ней рядом и обнять ее, чтобы ее черный блестящий хвост лез ему в нос и щекотал щеки, чтобы чувствовать, как у нее бьется сердце, и чтобы осознать, что у него бьется точно так же. По какой-то причине Даша не спрашивает ничего про шарф: ну, фишка такая, может, или голова мёрзнет, или ещё что? Хотя спросить точно есть про что, и язык чешется: фингал на левом глазу, все лицо в ссадинах, будто его по брусчатке возили, кажется, нижняя губа ещё разбита, и этот смешной детский пластырь, как вишенка на торте. Она прикусывает язык каждый раз и ждёт, что Гриша сам расскажет. Но он только много шутит и смеётся, улыбается и ОЧЕНЬ много базарит, совершенно не следя за тем, что он несёт. Даша слушает с горящими глазами, щеки от смеха уже болят, а ещё она плавится где-то на кончиках пальцев. Они платят счет пополам и выходят из рестика. По Бутырскому Валу в сторону Белорусской, справа — железная дорога, они рассматривают графити, переходят на другую сторону улицы и сворачивают на узенькую и тихую Новолесную с пятиэтажками справа и девятиэтажными панельками слева. — Давай понесу че-нить? — предлагает Гриша. — Да не тяжело, все окей. — Ну дааай че-нить. — Ракеткой по жопе могу дать, хочешь? — Даша подмигивает и смеётся. — Хочу, — Гриша давит лыбу в шарф. — Но только если ты будешь нежной. Даша краснеет и переползает глазами с лица на его Puma Cell на ногах. — Че-то тот, кто тебе лицо испортил, нежным не был. — Ну, эта… там, ну… Снег снова валит пушистыми хлопьями, а Даша, как модные рэперы сейчас — не носит шапку даже зимой. Они идут дальше молча, Инсарова улыбается чему-то в своей голове, Гриша тормозит, поворачивается к ней лицом и спрашивает: — Замёрзла? Дичайшее дежавю. Даша стоит и смотрит на него, попадая в свой недавний сон, который оборвался на самом интересном. Гриша всего в шаге от неё, и его ужасно хочется потрогать, весь вечер хотелось, с того самого момента, как он зашел в рестик. — Нет, — красный кончик носа и горящие уши говорят об обратном. Даша залипает на его лицо, глазами проводит линии от родинки над верхней губой и выше на кончик носа, на переносицу и на нижнее левое веко. Красиво, даже фингал и небольшая опухоль не сильно портят общую картину. — Но все равно можешь согреть. Не дожидаясь, пока Гриша что-то сделает, она сама подходит вплотную, тянется руками наверх и снимает шарф с нижней половины лица. Там разбитая и опухшая нижняя губа, которая ещё и кровит немного от того, что Гриша смеется и базарит, не переставая. Больно, наверное? У неё ледяные руки в перчатках без пальцев. Даша проводит подушечками по сетке ссадин на левой скуле, опускается на щеку и мягко ведёт по линии челюсти к подбородку, на котором тоже огромная ссадина. — Знаешь, — Гриша звучит очень сыро и шершаво, до мурашек вдоль позвоночника и дрожащих коленей. — Говорят, если поцеловать — быстрее проходит. Даша смеётся, ногтями скребёт по щетине на подбородке. Его губы расползаются в улыбке, и сразу же вдогонку — легкая гримаса боли и сведенные к переносице брови. — Чтобы у тебя не болело, это надо все лицо облизать. — Ну… не то, чтобы я был против, знаешь… Даша тянет за шарф, опуская его голову чуть ниже и тянется наверх сама. У нее сухие и холодные губы, она втягивает нижнюю на пару секунд и впускает. — Не болей, — почти шепотом. Один едва ощутимый поцелуй в ссадину на скуле, ещё один в щеку, один в подбородок. И последний, самый аккуратный и лёгкий, в разбитую нижнюю губу. Гриша кладёт руки ей на талию, но она отодвигается почти сразу, все ещё держа в руках концы его шарфа. — Ну чего? Прошло, или надо повторить? — Точно надо повторить, но могу уже сказать, что это работает, — Гриша улыбается, как довольный идиот, притягивает ее ближе и думает о том, что ради такого и по ебалу получить не грех. Кто бы мог подумать, что день, начавшийся и продолжившийся так отвратительно, перерастет во что-то такое? Даша улыбается на одну сторону, смотрит ему прямо в глаза и слегка качает головой. Гриша не ждет, что она снова проявит инициативу, и нагибается, кончиком носа упираясь в ее нос. Целоваться больно, несмотря на то, что Даша все делает очень аккуратно, мягко и почти невесомо. Ее губы приятно холодят разбитую и горящую гришину. Глаза закрыты, и вокруг так тихо, будто они тут одни, и снег падает только для них. Губа, наконец, лопается в очередной раз, и Будек морщится и выдыхает раздосадованное «м-ммм-нуууу», когда Даша отстраняется. — У тебя кровь. — Ну и хер с ней. Даша мягко смеется, качает головой: — Не последний раз же. — А вот откуда ты знаешь??? М? Мне нужны гарантии! — Гриша пытается говорить серьезно, но звучит он, наверное, как идиотина. — Господи, — смеется Даша. — Считай, что я экстрасенс и смотрю в будущее. Теперь смеется уже Гриша. Потом он отвлекается на покрасневшие щеки и губы, заглядывает в глаза, и смех затихает как-то сам собой. — Блин, Даша… Ты такая… — тянет Буда задумчиво и как-то восторженно. — Какая? — Ну. Пиздец просто, — Гришаня бы очень хотел сейчас задвинуть грандиозный спич на тему того, что любовь с первого взгляда все же существует, но внезапно забывает, как разговаривать. — Надеюсь, в хорошем смысле? Он просто молчит, убирает одну руку с талии и аккуратно проводит костяшками пальцев по скуле и щеке, убирает выбившуюся прядь волос ей за ухо. — В самом лучшем. Гриша провожает ее до дома в Солнцево, сто лет стоит вместе с ней у падика и не хочет уходить, хотя Даша провожает его уже в который раз, говоря, что до закрытия метро всего полчаса. Будек отмахивается: все равно поедет на такси. Он снимает с себя шарф и вешает ей на шею, улыбаясь разбитой губой. — Будешь тоже бабулей. Даша смеется, дожидается с ним такси, а Гриша с грустью смотрит, как за ней закрывается дверь подъезда, и уже знает, что ему будет постоянно мало. Он залезает на заднее, забивается в угол и не может стереть с лица идиотскую довольную улыбку, прогоняя в памяти раз за разом то, как ее губы нежно касались всех болячек, как она мягко и тепло смеялась и как невесомо и почти неощутимо скользила холодными пальцами по горячей коже.