Бездна Вероятностей

      Однажды первосвященник Араторниас вернулся из Эрофина в окрыленном состоянии, заперся в своем кабинете вместе с Эриком и Калдором, и вместе они долго о чем-то совещались. Изредка они выглядывали из окна и посматривали на мальчишек, сгрудившихся у небольшого озерца неподалеку от часовни Эродана. На дворе стояла дикая, июльская жара, и ребятня под предводительством Баизака скрывалась от нее под сенью вековых дубов. Они были заняты интеллектуальным делом: бросали в озерцо камешки, пугая рыбу и лягушек, притаившихся в камышах у илистого берега, и заодно упражнялись в арифметике — считали, сколько прыжков пришлось на каждый камешек, прежде чем он скрылся под озёрной гладью, и решали, кто же победил. Выигрывал Мартин, Баизак соревновался с другими мальчишками за благородную золотую середину, проигрывал Дурас, но совершенно не расстраивался. Дурачок просто кидал камни в озеро, восторгаясь плеском, считал круги, расходившиеся по воде, а потом с умиротворенным выражением лица вслушивался в стрекот цикад, не проявляя никакого интереса к соревнованиям.       И никто из них не замечал активной деятельности, развернувшейся в монастырском дворе после того, как закончилось совещание в комнате первосвященника. Эрик искал в амбаре веревки попрочнее, отгоняя от себя овец, рвавшихся пожевать все, что оказалось у него в руках. Калдор, хоть и ворчал, что занимается какой-то ерундой, добросовестно стругал доски, орудовал рубанком и отгонял любопытствующую трактирщицу — «чтоб без заноз в жопах, Мира, не мешай». Первосвященник Араторниас прохаживался между построек и придирчивым взором осматривал каждое дерево.       Основные работы начались после отбоя. Уложив воспитанников и убедившись, что каждый из них прочёл перед сном благодарственную молитву Богам за ещё один спокойный, сытый день, первосвященник вывел помощников во двор. Уморенные утренней работой и летней жарой, мальчишки быстро уснули и не могли видеть, как он ведёт мужиков к облюбованному дереву. Не могли слышать треск сучьев под весом Эрика и недовольные крики Калдора: «Так они себе все ноги поломают!», «А так выколют себе глаза ветками, идиот ты эдакий!». И пропустили уникальное зрелище: сам первосвященник, седой, степенный, решил опробовать результат их совместной работы и — громко, задорно рассмеялся, как будто на секунду-другую вернулся в детство.       Это был сюрприз. Первосвященник обожал устраивать сюрпризы. Он был щедрым человеком с большим сердцем, и Баизак надеялся, что, спустя пять лет, со стариком ничего не приключилось — миру были нужны такие люди. В ту поездку в столицу, в Великий собор, Араторниас увидел в жилых дворах качели и детей, выстроившихся в очередь перед ними. Их счастливый вид воодушевил его, и он решил, что его воспитанники ничем не хуже эрофинских детей, обругал себя, что не додумался о подобном раньше, и решил, что по приезду исправит ситуацию. И исправил. На следующее утро монастырских мальчишек ждали самодельные качели, привязанные к одному из молодых дубов — простые, но крепкие. Самые любимые.       Казалось бы, качели — что тут такого? Казалось бы, они должны быстро наскучить. Но нет. В монастыре было не так уж много развлечений, и даже эта малость была в радость для детей. Они бежали к ним каждую свободную минуту: как и эрофинские дети, становились в очередь и были очень недовольны, когда кто-то оттягивал отведенное ему время. Первосвященник был счастлив: вылазок в лес, которые он ввиду опасности запрещал, стало меньше, и седел он равномерно, а не нервными клоками за один раз, когда не досчитывался шаловливых голов, отправившихся навстречу приключениям.       Баизак обожал эти качели. Он раскачивался так высоко, что касался ногами веток. Дураса, единственного, кто наотрез отказался лезть на качели, он не слушал: дурачок говорил, что он похож на душу грешника, которая сначала взлетела к Богам, а потом, отвергнутая, пала обратно на скверную землю людей. «Что за глупости?», — думал Баизак. Разве это не прекрасно? Ты взлетаешь высоко вниз, солнце пробивается через густую листву, и тебе кажется, что оно светит только для тебя. Падаешь, и — ветер обволакивает тебя плотным коконом, защищает, не даёт разбиться, и мир вокруг мельтешит красками, становится незначительным, как и все восторженно-испуганные крики внизу.       Да, Баизак обожал это чувство. Ровно до тех пор, пока не понял, что вся его жизнь — это сраные, бесконечно раскачивающиеся качели. Пока не осознал, что солнце слепит и дезориентирует в пространстве, но не греет, ветер свистит в ушах, но ему безразлично, разобьешься ты или выживешь. Тогда он возненавидел саму мысль, что когда-то нечто подобное приводило его в восторг.       Баизак не видел смысла жаловаться: так у всех. В мире не было человека, кто не ощутил сладость взлета и горечь падения. Но он устал. Возможно, Аркт прав, и Баизак был слишком наивен: несмотря на то, что где-то на краю сознания жило понимание, что только в сказках все получается легко, по щелчку пальцев, каждый раз он надеялся, что ему наконец повезет.       Он просто хотел, чтобы качели остановились хоть на минуту и позволили ему перевести дух.       Баизак провел у дверей в комнаты Тира два долгих, зубодробительных дня. Он умолял, требовал, увещал, обманывал Инодан псионикой, сотрясал элементализмом, но — все было тщетно. Несколько раз он достигал глубокого лимба и впадал в транс, восстанавливаясь, и тогда его голову заполняли воспоминания о прошлом. Баизак не мог сопротивляться им, у него не было сил. И он переживал все заново. Каждый свой взлет, каждое свое падение. Каждое знакомство, каждую смерть. Иногда он слышал голоса Аркта и Наратзула, но ему казалось, что это безумие говорит с ним.       Он понял, что не сможет открыть эти двери. Тир потрудился над защитными чарами на славу — никто посторонний не мог проникнуть в его комнаты, как ни старайся. Он воспользовался псионикой, взяв за основу «замка» свои мысли и эмоции, и Баизак не мог уловить их. Он был слишком молод, чтобы победить сознание мага, чей возраст и жизненный опыт переваливали за четыре тысячи лет. Он вступил в заранее проигрышную битву.       Но разве мог Баизак просто сдаться? Конечно, нет. И он не знал, что управляло им: ребяческая мечта о везении или гордыня.       К концу второго дня мир вокруг Баизака закружился хороводом, он не знал, где верх, а где низ. Его тошнило, немели руки и ноги. Это было уже не лимбом, не чародейской лихорадкой, а чем-то большим. И именно это состояние заставило Баизака опомниться: все это время он не спал, не ел — лишь окунался в Море Вероятностей. Опасная беспечность.       Ему бы позвать кого на помощь, но его язык забыл, для чего он был предназначен. Баизак сумел встать на ноги и даже умудрился определить, в какую сторону идти, чтобы найти кровать, но ноги плохо слушались его. Он сделал один шаг, второй, зашатался, и тогда в его голове зашелестел мягкий, тихий голос: «Спи». Баизак не помнил, как упал и ухнул в благодатное забытье.       Он открыл глаза на небольшой, покатой поляне, сплошь усеянной желтыми пухлыми одуванчиками. Рядом с ним возвышалась полуразрушенная стена, которая когда-то давно могла принадлежать как замку, так и монастырю или военному аванпосту. Подняв голову, Баизак прищурился на звёзды, освещавшие ночное небо бледным, призрачным светом.       В том, что это был сон, сомнений не было. Как и в том, что он наслан на него чужой волей. Адалаис медленно поднялся на ноги и принялся со всей внимательностью осматривать плод чьего-то сознания. Он с любопытством провел по обколотому камню стены. Как настоящий, отметил Баизак, чувствуя шероховатость породы, ещё не успевшее исчезнуть тепло солнечных лучей. Воздух вокруг него пах летней ночью — непередаваемый, но каждому знакомый аромат.       И все же, почему он понимал, что это — сон? Было ли это небрежностью или намеренным допущением? Про более опытного мага Баизак сказал бы, что сознание того было настолько сильно, что не дрогнуло под напором чар, но про себя — после оглушительного провала в Инодане — он такое подумать не смел.       Немного погодя Адалаис, спустившись по едва заметной тропинке вниз, нашел старую пещеру, приютившуюся под насыпью поросших мхом камней. Ход в нее зарос паутиной, и Баизак осторожно коснулся ее ладонью. Пламя заплясало на его пальцах, и паутина опаленными хлопьями опала к его ногам.       Воздух внутри пещеры был холодным и сухим. Ее узкий природный коридор резко обрывался вниз. Повинуясь воле Адалаиса, огонь на его ладони разгорелся сильнее, и темнота отхлынула с его пути, взбудоражено прижимаясь к каменистым стенам. И тогда же он увидел невысокую фигуру в свободной мантии, ожидавшую его внизу.       Низкий капюшон закрывал ее лицо, но Баизак чувствовал на себе изучающий, спокойный взгляд. То была женщина: ее длинные черные волосы были заплетены в косы, украшенные разноцветными лентами и десятками потёртых, маленьких монеток. Баизак замешкался ненадолго, и тогда женщина подняла руку — широкий рукав мантии упал, оголяя изящное запястье, — маня его к себе.       — Кто ты? — первым заговорил Баизак, когда подобрался поближе.       Подошва его сапог скользила по песчаному полу пещеры, камни, на которых он надеялся найти опору, рассыпались под его весом. Он не боялся задавать вопросы таинственной незнакомке, но пропахать носом борозду у ее ног было бы крайне неловко.       С королевским достоинством она склонила голову, и Баизак увидел, как по ее тонким губам скользнула тень улыбки. Улыбка эта была полна эмоций и одновременно с этим — ничего не выражала.       — Ты спрашиваешь, кто я, но это не имеет значения, — ее голос проник в уши Баизака, в каждую клеточку его тела медом и стеклом. — Значение имеет лишь то, кто ты?       — Кто я? Ты хорошо знаешь, кто я, раз сумела залезть в мою голову, — усмехнулся Баизак. — Поэтому логичнее вернуться к моему вопросу.       Женщина помолчала немного, а Адалаис прислушался к волнению Моря Вероятностей. Оно бурлило вокруг фигуры в серой мантии, но сама женщина напоминала разрез в реальности: тронешь его, и — он разверзнется, являя пустоту. Это было странное ощущение, Баизак не чувствовал ничего похожего раньше. Перед ним стояло живое существо, но одновременно с этим оно было мертвым и… неестественным.       — Ты говоришь о логике, — сказала женщина, и Баизаку вдруг подумалось, что ее манера речи — не прихоть, а возможность вспомнить, каково это — говорить вслух. — Но твоё существование ещё менее логично, чем моя сущность. Ты должен был умереть, Тель’Имальтат.       — Правда? — переспросил Адалаис. — Вот так незадача! А я решил, что хочу жить.       — Ты нарушил многовековой Порядок.       — Что бы я ни нарушил, это не походило на Порядок, — возразил Баизак.       Женщина стояла неподвижно — так, словно была продолжением пещеры, принявшим человеческий облик. Она не проявила недовольства, когда Баизак обошел ее кругом, как экспонат в музее Эрофина, не повернула голову, когда потеряла его из виду. Женщина знала, что он вернётся, и что в этом подобии танца кошки и мышки мышь — не она. Знал это и Баизак, и это угнетало его.       Он не понимал, кто стоял перед ним.       — Ты не можешь быть новым Вестником Судьбы, я уничтожил Предопределение, — нахмурился Адалаис, но внутри него шевельнулось старое сомнение. Он вспомнил свою растерянность в Сердце Мира. Он стоял в ветхом проржавевшем лифте, спустившем его в самый центр бытия, смотрел, как злосчастный фолиант с предсказанием о приходе Тель’Имальтата исчезает в лаве, и думал: вот так просто? Какая-то книжонка определяла весь ход событий, сводила с ума, положила столько народу? Баизак понимал, что она, несмотря на внешний вид, представляла собой мощнейший артефакт, и все же…       — Ты думаешь, будто я осуждаю твоё существование, — сказала женщина, — но это не так. На самом деле мне любопытно. Ты должен был умереть, но не умер. Ты должен был радоваться спокойной жизни, но вместо этого нашел новую битву. Спрашивал ли ты себя когда-нибудь: почему?       — Почему? — удивился Баизак. — Ну, тут всё просто. Потому что могу. Потому что так хочу.       Женщина сцепила руки на животе, и это стало ее первым жестом, в котором проскользнуло что-то живое, эмоциональное. Адалаис задумался: что породило ее неестественную холодность? Врождённый дефект сознания или прожитые века? Женщина выглядела молодой, но ощущалась древней и чуждой времени, в котором жил Баизак.       — Одного желания никогда не достаточно, — обронила она.       — Достаточно, — возразил Баизак. — Человеческие желания — мощная штука. Я ещё не встречал ничего сильнее. Готов поспорить, что ты тоже.       Вместо ответа женщина погрузилась в молчание, и Адалаис раздраженно цокнул языком. Подозрение, что его погрузили в сон не для разговора, а для своеобразных смотрин, защекотало его затылок.       — Зачем я здесь? — спросил Баизак. — Что тебе нужно? Ты выбрала интересное время, чтобы появиться, и заговорила про интересные вещи. Многовековой Порядок… Кажется, ты неплохо разбираешься в том, что происходит с миром.       — Ты задаешь вопросы, но думаешь, что уже знаешь на них ответы, — вновь улыбнулась женщина. — Опрометчиво и — ожидаемо. К чему же это приведет тебя и всех тех, кто последует за тобой, Тель’Имальтат?       И вдруг воздух в пещере пошел рябью. Каменистые стены поплыли размытой акварелью, а фигура женщины сделалась прозрачной, подернулась дымкой. Она подняла голову, и Баизак, наконец, рассмотрел ее лицо. Оно было прекрасно. И вместе с этим — парализовывало страхом. То был страх схожий с тем, что обрушивается на тебя, когда ты открываешь дверь, делаешь шаг и лишь потом понимаешь, что под тобой — пустота, провал в бездну. Когда плывешь к берегу, опускаешь ноги, зная, что уже коснешься дна, но — ощущаешь холод бесконечной глубины.       — Любовь, забота, — проговорила женщина, исчезая, — и усталость.       Адалаис зажмурился, не в силах смотреть на нее ни секундой дольше, а потом сильный толчок в грудь сшиб его с ног. Следующее, что он увидел, был белеющий в полумраке комнаты потолок. Откуда-то сбоку доносились тихие голоса Аркта и Акаруса. Баизак замычал, привлекая их внимание, и тут же услышал приближающиеся торопливые шаги.       Акарус склонился над ним с обеспокоенным лицом.       — Вы очнулись, — выдохнул страж и коснулся прохладной ладонью его лба. — Вы…       Баизак с силой вцепился в его запястье. Его пробуждение было лишь мгновением: он чувствовал, как смертельная усталость смыкает над ним свои объятья. И он сосредоточился на самом сильном своем желании — впервые за два дня почувствовать что-то реальное перед тем, как мир снов и иллюзий вновь утащит его в свои пучины.       Пульс Акаруса под его пальцами был сильным и ровным, его дыхание на щеке — теплым. Улыбаясь как последний дурак, Баизак счастливо вздохнул, откинулся на подушки и заснул. На этот раз — по-настоящему.       ***       В ту ночь Баизак лег спать в расстроенных чувствах. Он долго ворочался, слушая, как на соседней кровати похрапывал простывший Мартин, и размышляя о том, насколько разочаровал первосвященника в этот раз. Араторниас ни словом, ни делом не показал своего огорчения, но Баизак и без того знал, что облажался. Это словечко он подцепил у Порима, сына шахтера, сам Порим — у отца, и оба решили, что оно как нельзя точно отображает их жизненные печали.       Когда он, наконец, уснул, то не почувствовал облегчения. Баизак так хотел сбежать от своего позора, что не удивился, обнаружив себя в незнакомых, темных коридорах. Воздух в них был холоден и наэлектризован, факелы, ровным рядом тянувшиеся по стенам, чадили и попеременно вспыхивали то привычным рыжим цветом, то призрачным голубым. Баизак с интересом огляделся и запретил себе бояться.       Он прошел вперёд, и вдруг стена по левую руку от него ухнула чернильно-черным провалом. Но где-то наверху различались тусклые огни факелов, и Баизак понял, что во тьме скрывалась лестница. «Всего лишь лестница», — с облегчением подумал мальчик и пошел дальше.       Коридор оказался квадратным и замыкался вокруг лестничных пролетов — на его противоположной стороне Баизак обнаружил спуск вниз, такой же темный и жуткий, как и подъем наверх. И коридор этот был абсолютно пуст: ни людей, ни дверей — одни лишь факелы да подвывающий сквозняк.       Однако Баизак знал, что он здесь не один. Он чувствовал его незримое присутствие, и оно придавало ему сил. На цыпочках он дотянулся до одного из факелов и, с горем пополам, сумел достать его из держателя. Подумав немного, мальчик вернулся к лестнице наверх и ступил на первую ступеньку.       И тут же с нижних этажей кто-то громко, утробно застонал, дохнуло могильным холодом. Баизак подпрыгнул, позабыв, что наказал себе не бояться, едва не уронил факел себе на ноги и припустил так, будто за ним гнались все демоны Преисподней. Ступенька сменяла ступеньку, лестница все не кончалась, сердце Баизака грохотало где-то в горле, мешая ему дышать, и когда он достиг-таки следующего этажа, то обессиленно привалился к холодной стене. «Всего лишь на минутку», — пообещал себе мальчик и сглотнул колючий ком в пересохшем горле.       Однако внизу все стихло, и в коридорах воцарилась прежняя, напряжённая тишина. И в ней Баизак услышал, как неподалеку от него скрипят, стучат друг о друга камни, будто открывая за собой потайной проход. Он не мог не проверить свою догадку, оттого отлип от стены и на дрожащих ногах, храбрясь из последних сил, пошел на звук.       Проход действительно открылся — за первым же поворотом. Держа перед собой факел, мальчик заглянул внутрь и — облегчённо вздохнул. За проходом пряталась просторная комната, по ощущениям — столовая. По всей ее длине тянулся крепкий деревянный стол, и на самом дальнем его конце сидел человек. Баизак знал, что тот ждёт именно его — как и в прошлые разы. Это был его таинственный друг.       Столовая слабо освещалась факелами, но больше тонула в тенях. Они же окутывали фигуру друга Баизака, подобно савану. Но этого ничего: Друг просто не хотел, чтобы он видел его лицо — во всяком случае, пока. Мальчик полагал, что это какое-то испытание или проверка.       — Итак, ты вновь пришел, — подал голос Друг, и Баизак почуял в нем слабый намек на улыбку.       — Я думал, это ты позвал меня сюда, — удивился он, пробираясь поближе через расставленные в беспорядке стулья.       — Вовсе нет. Ты пришел сюда по своему желанию. Но я рад. Я уже, было, заскучал без живой компании. Садись, — друг повел рукой, и стул рядом с ним отъехал в сторону, приглашая мальчика воспользоваться его услугами.       Баизак шмыгнул носом и завистливо подумал, что не отказался бы и сам с такой чарующей лёгкостью, почти играючи выкидывать подобные фокусы. «Когда-нибудь я научусь. Наверное».       Конечно же, он сел и устало расползся по сидению.       — Тяжёлый день? — необидно усмехнулся Друг.       — Тяжёлый случай, — в унынии поправил его Баизак. — Я абсолютно бесполезен.       Он знал, что может пожаловаться Другу, и тот не осудит его за это. Он терпеливо выслушает его и, возможно, даст дельный совет — как и в прошлые разы.       — Расскажешь? — Этот раз не станет исключением.       И Баизак поведал ему свою маленькую историю. Он начал издалека. С первой же встречи первосвященник Араторниас понял, что аэтернский сирота перед ним магически одарен. Он нашел его в Штайнфельде, где Баизак очутился сам того не помня как. Старик не мог позволить себе оставить найденыша на произвол судьбы, зная, как сложно ему будет прятать свою магию, и как быстро соглядатаи Баратеона обнаружат его. Зная не понаслышке.       Он забрал его в монастырь Тирина, свою вотчину. Баизак оказался любознательным и способным ребенком. Сообразительным. Он быстро понял, что должен не только прятать свою особенность, но и подружиться с нею. Араторниас специализировался на целительстве и мог поднатаскать своего воспитанника только в этой сфере — конечно же, втайне от всех, под покровом ночи. Он учил его управлять Морем Возможностей и заодно — взращивал себе помощника.       — Помощника? — переспросил Баизака его таинственный друг.       — Ага, — кивнул тот, болтая ногами в воздухе. — Очень часто в монастыре останавливаются путешественники и паломники, многие из них чем-нибудь да больны. Они всегда молятся в часовне Эродана, надеясь, что Он излечит их от болезни, ну а мы… Мы помогаем Эродану, чем можем.       Друг долго молчал, потирая деревянную столешницу кончиками длинных, тонких пальцев, а потом усмехнулся.       — Эродан никогда не благоволил целительству. В этом нет смысла.       — Боги всесильны, — заспорил Баизак, — и Они любят нас. Но Они не могут исполнить каждое наше желание, ведь нас так много! Наши молитвы наверняка превращаются для Них в неразборчивый гул, и Им сложно вычленить из него каждую просьбу по отдельности.       — Удобная трактовка, — оценил Друг, — я запомню ее… А что ты скажешь на то, что Эродан не может отвечать на чьи-либо молитвы ввиду своей трагической смерти?       Мальчик посмотрел на него как на дурачка.       — Бог не может умереть по-настоящему, словно какой-то смертный. Да, Его больше нет в нашем мире, но это не значит, что Его благодатный дух исчез. Он продолжает направлять нас и защищать благодаря нашим молитвам.       Его друг хмыкнул, явно не убежденный его правотой, но не стал спорить.       — Так вот, что получается, — вместо этого сказал он, — гости монастыря молятся, чудодейственным образом исцеляются и уходят с благодарными слезами на глазах, думая, что это Эродан позаботился о них. Но это не он исполняет их молитвы, а вы — те, по чьим венам течет неугодная народу магия. Как же люди Баратеона до сих пор не пришли на ваш порог? Слухи о подобных чудесах расползаются быстро. Вы рискуете.       — Учитель никогда не берется за сложные случаи, — снисходительно пояснил Баизак. — Тогда лишь Эродан должен решать, помочь человеку или нет. Но если путешественник подвернул ногу по пути в монастырь, почему бы не помочь?       — Почему бы не помочь? — нараспев повторил Друг, и тени вокруг его лица дрогнули. Баизаку показалось, что он улыбается. — Действительно. И как же вы проворачиваете это хитрое дельце? Для исцеления необходим контакт с больным.       — Первосвященник добавляет в вечерний чай немного сонных трав, — ответил мальчик, гордый за первосвященника и его безобидную уловку. — Гости ни о чем не догадываются, спокойно спят до утра, и это никак не влияет на их здоровье. А главное, они не мешают осмотреть их.       Друг издал странный звук, будто с трудом подавил удивленный смешок. Поудобнее устроился на стуле и обронил:       — Очаровательно. Но согласись, было бы куда проще, действуй вы открыто.       — Конечно. Ведь мы просто хотим помочь, чем можем.       — Ты считаешь это справедливым? То, что люди не знают, кого на самом деле нужно благодарить за свое спасение?       Баизак задумчиво нахмурился и пожевал нижнюю губу. Его друг очень любил задавать ему такие каверзные вопросы и точно знал, когда собеседник привирал, отвечая на них. Мальчик обжёгся лишь раз и быстро понял правила игры.       — Дело не в справедливости, — наконец, ответил он. — Учитель лечит людей не потому, что ждёт благодарности, а просто потому, что может и хочет помочь им. И он ничего не может сделать с их страхом перед магией, поэтому оберегает их от правды, чтобы не смущать.       К тому же, ему нравилось, что Друг разговаривает с ним как с равным. В этом он походил на первосвященника. Араторниас считал, что в свои двенадцать лет его ученик уже слишком взрослый, чтобы сюсюкаться с ним, как с ребенком. К сожалению, не все разделяли его мнение, раздражая Баизака.       — Ложь во спасение, — протянул Друг. — Понимаю. А как думаешь, почему они боятся магии?       — Потому что не знают, как она работает, — пожал плечами Баизак. — Учитель говорит, что это природа людей — бояться неизведанного. И мне кажется, он прав.       Его друг что-то неразборчиво промычал и замолчал, над чем-то размышляя. Баизак воспользовался его молчанием, чтобы ещё раз осмотреть столовую.       Странное дело, она не выглядела заброшенной: казалось, что люди, отобедав, покинули ее совсем недавно. Но мальчик не мог представить, чтобы в этих стенах у кого-то мог возникнуть аппетит. Казалось, что это не тьма проникает в мебель и углы комнаты, окутывая их плотным одеялом, а само пространство испускает ее из невидимых пор.       Баизак открыл было рот, чтобы спросить Друга, что это за место, но тот опередил его.       — Так в чем же заключается твоя бесполезность? — спросил он.       Баизак насупился, упёрся носком ботинка в ножку стола и замер на откинувшемся назад стуле.       — Я могу лечить себя, но я с трудом лечу других, — признался мальчик. — Я не способен ухватиться за вероятность, где они здоровы, где у них ничего не болит.       Этим вечером в монастыре заночевала семья кочевых торговцев. Их маленький сын упал около месяца назад, споткнувшись о кочку, и сломал руку. Перелом сросся неправильно и теперь мучил тянущей болью, несмотря на то, что родители отвели ребенка к лекарю при первой же возможности. Мать мальчика провела целый час в часовне Эродана, моля Бога о милости, и первосвященник решил помочь женщине. Для взрослых он приготовил сонный чай, а ребенок крепко заснул без всякого внешнего воздействия. Конечно, Араторниас мог справиться собственными силами, но помнил о своем долге перед учеником и позвал с собой Баизака.       Баизак мучился над кроватью мальчика больше часа. Он старался изо всех сил, но смог исцелить лишь небольшой порез на коленке ребенка. В конце концов, первосвященник отпустил расстроенного ученика и закончил начатое — за минуту. Напоследок он пытался утешить его, объясняя его неудачу тем, что Баизак знал, что такое порез, как он саднит, но никогда не ломал себе кости, оттого не мог представить, как тот может досаждать неудачливому исследователю мира.       Но неудача есть неудача, верно? Баизак знал, что облажался — в который раз, — и не думал успокаиваться.       Обо всем этом мальчик и поведал своему другу.       — Ты прав, — протяжно вздохнул он, завершая свой рассказ, — действуй я открыто, все было бы проще. Я бы мог спросить у мальчика, как он упал, когда это случилось, что отвлекло его… Всякое такое. Тогда я бы смог представить вероятность, где никакой кочки на дороге не было, и исцелить его.       — Твой вариант — это не исцеление, — усмехнулся Друг. — Это подмена вероятностей. Если представить на секунду, что тебе удалось провернуть этот трюк, то тогда ты бы не исцелил перелом ребенка, а изменил его прошлое, подменил одно развитие событий на другое.       Баизак моргнул, дернулся, и стул под ним предательски вильнул, с грохотом опускаясь на все ножки. Мальчик едва успел выставить вперёд руки, упираясь ладонями в стол, чтобы не удариться о его поверхность грудью.       — Но так проще, — переведя дыхание, ответил он. Баизак смущённо покосился на Друга, однако тот как будто не заметил его конфуза. — Если я оцарапаю ногу о ветку, то представлю, будто этой ветки никогда не было на моем пути, и — порез исчезнет.       — Проще… Хм. Вместо того чтобы лечить порез, ты «лечишь» прошлое. Ты явно не видишь разницы, верно?       — Так ли важно, каким способом я достигну результата? — неловко буркнул Баизак.       Когда он рассказал о своем методе первосвященнику, Араторниас удивил его своей реакцией. Сначала учитель опешил, потом — впервые на памяти мальчика разгневался. Он отослал его прочь, сказав, что ему нужно подумать, а когда позвал обратно, то был встревожен и справлялся о его здоровье. С трудом Баизаку удалось убедить старика, что с ним все в порядке, но до этого тот влил в него какое-то зелье и долго следил за реакцией.       После этого Араторниас бросил все силы на то, чтобы объяснить ученику, как действовать иначе. Но пока не добился никаких успехов.       — Важно или нет, решает ситуация, — сказал Друг. — И ты должен подстраиваться под нее, быть гибким.       — Легко тебе говорить! — с досадой воскликнул Баизак. — Уверен, у тебя таких проблем никогда не было!       — А вот тут ты не прав, — фыркнул его друг. — Я не могу лечить людей.       Мальчик пораженно уставился на тени, скрывавшие его фигуру.       — Врешь, — выдохнул он с укором.       — Ни единым словом. У всех свои сильные и слабые стороны.       — Но как ты лечишь себя, если поранишься? — поджал губы Баизак. Он терпеть не мог, когда ему так безобразно лгали.       — О, у меня есть способы, — усмехнулся Друг, — не менее действенные, чем магия света.       — Это какие же? — живо заинтересовался мальчик.       — Такие, за которые рьяные служители Богов отправят любого смертного на костер.       Баизак пораженно округлил глаза.       Учитель рассказывал ему, что люди боятся магов не просто так. Да, они не понимали их сил, но знали, что среди них есть те, кто может воспользоваться ими для дурных целей.       — Ты колдун? — уточнил мальчик на всякий случай.       — Помимо прочего, — рассмеялся Друг. Тени смеялись вместе с ним. — Некоторые считают, что мир ещё не породил никого хуже меня.       Баизак с сомнением качнул головой.       Конечно же, после такого откровения он должен был бежать от этого человека сломя голову. Колдуны, если верить народной молве, несут лишь тьму, разрушения и смерть. Но мальчик чувствовал, что с его другом все не так просто.       Когда они впервые встретились, Баизак прятался в лесу — избитый, зареванный и обиженный на весь белый свет. В монастырь Тирин из Фюртсандена приехал коллега первосвященника Араторниаса, Гаккон. Он планировал остаться у них на неделю и был священником того фанатичного типа, который учил жить всех и каждого, а если кто-то не желал слушать его, страшно гневался. Все свои нравоучения он сопровождал категоричной фразой: «Таковы заветы Богов». Эти заветы распространялись и на сон, и на качество работы, и даже на обеденный рацион. И, по мнению Гаккона, никто им не следовал.       В тот день он прицепился к Дурасу. Тот был слабого ума, другими словами — юродивым, но это не мешало ему трудиться в огороде так, что другим оставалось только завидовать его усердию. Но Гаккон раскритиковал его работу, обозвал ленивым дураком, посчитал, что он слишком отвлекается на окружающий мир и оттого неправильно полет грядки. Священник выхватил грабли из рук растерянного Дураса и принялся показывать, как правильно орудовать ими. Дурас заплакал навзрыд, не понимая, за что его ругают, и тогда Гаккон замахнулся на него.       Удар пришелся на спину Баизака, и только чудом тяжёлый черенок граблей не проломил ему ребра.       Баизак ненавидел, когда кто-то пользовался чужой слабостью и неумением постоять за себя. Заслонив собой дурачка, он спросил у Гаккона, что говорят заветы Богов по этому поводу. Спросил, что думают Боги о священниках, которые, вместо того, чтобы учить людей любить и уважать ближних, марают сам принцип человечности. В Тирине подобное поведение было неприемлемым, Баизак даже представить не мог, что носитель святого сана может вести себя столь неприглядным образом… Как буйный пьяница из портовой таверны.       Возможно, он зря был так несдержан в своих словах, хотя на самом деле Баизак так не считал. Гаккон озверел у него на глазах. До того как на улицу выскочили Эрик и сам первосвященник, он успел оттягать мальчика за уши, бросил его на землю и добавил пару ударов ногой в живот. Он не желал, чтобы мерзкое аэтернское отродье открывало рот в его присутствии и унижало его.       Эрик оттеснил священника от детей, Араторниас помог Баизаку подняться на ноги. Мальчику было приказано идти в общую спальню воспитанников, но Баизак ослушался и опрометью кинулся куда глаза глядят. Конечно, это было глупо, однако ему так хотелось оказаться подальше от монастыря, его тело так болело от побоев, что он не хотел думать, правильно ли он поступает.       Ему повезло, что он не стал обедом для диких зверей. Он пришел в себя, когда сидел между корнями огромного дуба и баюкал на груди онемевшую руку. Баизак попытался успокоиться и излечить себя, но не смог. Он был зол, растерян и мог только плакать, глотая слезы и икая. Он не заметил, как уснул, изморенный эмоциями.              И тогда он впервые увидел своего таинственного друга.       Тот, казалось, был удивлен его появлением не меньше самого Баизака, но не прогнал его прочь, а завел разговор. С первых секунд это было удивительное чувство: будто они знают друг друга тысячу лет. Баизак и сам не заметил, как рассказал Другу о своей беде, пока они прогуливались по высокой стене какого-то форта. Он не мог разглядеть его лица из-за плотного, низкого капюшона; пейзаж вокруг был безрадостный, даже страшный: свинцовое, клубившееся тучами небо над головой, на мили вокруг — лишь серые, стылые скалы, редко утыканные давно ссохшимися деревьями, да лавовые реки у их изножья. Но Баизак не боялся. На самом деле, ему никогда прежде не было так спокойно.       Друг выслушал его, не размениваясь на пустые слова утешения, позволил выговориться. А когда мальчик, с головой погрузившись в мрачные мысли, принялся рассказывать свой план мести, оборвал его, сказав: «Если продолжишь этот грязный танец, то станешь таким же мелким и мерзким, как этот заблудший человечишка».       Стал бы злобный колдун тратить свое время на маленького, потерянного мальчика? Баизак так не думал.       — А что ты умеешь? — с любопытством спросил он, облокотившись на стол и подперев щеку кулаком.       — Многое, — рассмеялся Друг. — Все зависит от того, что ты хочешь увидеть.       Баизак прошерстил память, воскрешая воспоминания о том, что когда-либо слышал от суеверных людей.       — Говорят, колдуны призывают демонов. Это правда?       — Демонов? Что ж, обитателей других миров можно назвать и так, если позволяет фантазия, — фыркнул Друг и подтянул к себе глиняной кубок.       — Покажешь?       — Нет. Это скучно. Я придумал кое-что другое.       Баизак недовольно завозился на стуле. Конечно, Боги наверняка осудили бы его за такой интерес к темной магии, но он хотел посмотреть на демонов. Он не считал, что это скучно. И все же он не отрывал настороженного, любопытного взгляда от рук своего друга. Так, на всякий случай. Вдруг он не обманывает и покажет что-то действительно интересное?       Друг покатал кубок в ладонях, и вдруг — тот густой жижей растекся у него между пальцев. Баизак не сдержался и восторженно ахнул.       — Как ты это сделал? — с жадностью спросил он.       — Взял вероятность, где глину для этого кубка ещё не обожгли, и добавил немного воды.       — А откуда взял воду? Из другой вероятности?       — Конечно.       — А разве можно прикоснуться к двум вероятностям за раз?       — Если очень постараться.       — По тебе не скажешь, будто это сложно, — с завистью вздохнул Баизак       — Я очень способный, — усмехнулся Друг, и мальчик благоговейно затих, горя желанием узнать, что будет дальше.       А дальше его друг принялся раскатывать глину между пальцами. Приглядевшись, Баизак понял, что он лепит человечка.       — И что ты будешь делать с ним?       — Имей терпение.       — И все же?       — Увидишь, щенок, не будь таким докучливым.       Баизак прикинул, стоит ли ему обидеться, но быстро отбросил эту мысль. Ему было некогда обижаться. Все его существо было занято наблюдением за колдовством.       Это был не человечек даже, только его подобие. Но у него были ножки, ручки и шарик головы — Друг решил, что этого достаточно.       — Он сейчас расползется, он же мягкий, — авторитетно заявил Баизак, глядя, как Друг с осторожностью баюкает свое творение в узкой ладони. — Теперь ты воспользуешься вероятностью, где глина уже обожжена?       — Вовсе не обязательно действовать так заумно. И быть таким ленивым. Я обожгу ее сам.       Это было поразительно. Ещё секунду назад рука друга Баизака не представляла из себя ничего примечательного. Обычные пальцы, линии жизни на ладони. И вот — на ней заплясали слабые язычки пламени.       Баизак, не в силах оторвать взгляда от этого зрелища, облизнул пересохшие губы и прошептал:       — Наверное, здесь нужно знать меру, да?       — Меру нужно знать во всем.       Через несколько секунд Друг поставил человечка на стол. Баизак нерешительно ткнул его пальцем. Он был твердый, как имбирное печенье.       — Здорово! — восхищённо выдохнул мальчик. — Что теперь?       — Смотри внимательно.       Некоторое время ничего не происходило. Баизак переводил озадаченный взгляд с Друга на человечка и обратно и едва не упустил момент, когда глиняное создание шевельнуло рукой. Сначала одной, потом двумя. Потом человечек встряхнулся, подпрыгнул и — мелко посеменил по столу.       Рот Баизака пораженно раскрылся.       — Это как? — пропищал он, пока человечек медленно кружился вокруг своей оси. — Как?!       Его друг едва слышно усмехнулся. Кажется, он остался доволен произведенным впечатлением.       — В любой глине, морской или горной, есть элементы живых частиц, — объяснил он снисходительно. — Останки животных, моллюсков, птиц. Я взял вероятность, где их смерть ещё не наступила, и объединил ее с вероятностью, где они уже мертвы. Произошел диссонанс, но моей воли оказалось достаточно, чтобы их жизнь перевесила их смерть. Теперь частицы не помнят, что они уже не часть другого организма, и считают, что я — то сознание, что управляет ими. По факту, так оно и есть. Я велел им двигаться, и они исполнили приказ.       Баизак иронично уставился на Друга. И это — тот, кто говорил, что вовсе не обязательно мудрить!       Но, наверное, в таком деле без заумного хода мысли не обойтись, верно?       — Это и есть темная магия? — покачал головой мальчик. — Но ведь оно на нее совсем не похоже!       — Это манипуляция мертвой материей, энтропия, некоторые из простонародья также называют её некромантией. Но ты прав. Магия сама по себе ни темная, ни светлая. Она такая, какой ее сотворит сознание мага.       Баизак подумал и решил, что в этом есть смысл.       — А у таких человечков есть название? — Он преградил путь маленького создания ладонью. Тот возмущённо подпрыгнул и сменил курс, дав крюк, чтобы обогнуть препятствие.       — Големы. И они могут иметь любой вид. Всё зависит от фантазии мага и материалов, которые он использует.       — Хочу уметь так же! — категорично заявил Баизак.       Тени дрогнули от смеха его друга. Мальчику даже показалось, что в столовой стало светлее, и он смог рассмотреть бледный овал лица собеседника под черным капюшоном, темную прядь длинных волос, выбившихся из-за уха.       — Ты ведь веришь в заповеди Богов! Они не одобрят твоего рвения, а их служители не поленятся собрать для тебя охапку хвороста.       — Но ведь ты сам сказал, что магия становится темной лишь от злых помыслов мага! Умей я создавать големов, я бы не использовал их во вред.       Сколько хорошего можно было сделать с такими способностями! Отцу Порима не пришлось бы работать в шахтах, где пыль от руды оседала на его лёгких и отнимала у него годы жизни. Строителям соборов не пришлось бы рисковать, забираясь на высокие леса. Портовые рабочие не надрывали бы спины, таская тяжести.       А ещё Баизак обязательно сделал бы одного голема для себя. Чтобы, пока он сам упражнялся в целительстве, тот работал бы за него на монастырском огороде. Благодать!       — Можно, я попробую? — Мальчик кивнул на человечка, без устали нарезавшего круги по столу.       Друг побарабанил пальцами по краю столешницы и уточнил:       — Что ты собираешься делать?       — Ну… — Баизак задумчиво почесал щеку. — Ты отпустишь те частицы, о которых говорил, а я попытаюсь перехватить над ними контроль. Это ведь просто, да? Как я понял, нужно лишь удерживать вероятность, где все эти животные, птицы и моллюски живы.       Друг помолчал некоторое время, а потом ухмыльнулся и приглашающе взмахнул рукой.       — Попытайся.       И человечек, словно подкошенный, упал на спину.       Баизак строго посмотрел на него и напрягся.       Он представил птицу — чайку, — парящую в воздушных потоках. Он приказал ей взмахнуть белыми крыльями, и она послушалась.       Он представил морского конька — Баизак видел его изображение в книжке, которую первосвященник привез ему из Эрофина, — резвящегося под толщей воды. Он велел ему плыть вперёд, и конек сорвался с места.       Он представил черного волка — изморенного и какого-то худого, — спускавшегося к воде, чтобы утолить жажду. Он шепнул, что ему следует поторопиться, и волк, поведя ушами, резво спрыгнул с высоких камней.       На лбу Баизака выступил холодный пот, его замутило. В один миг ему почудилось, что человечек дёрнул ногой, но рано обрадовался — это столовая заходила ходуном перед его глазами.       И тут Друг положил холодную ладонь ему на запястье.       — Хватит, — властно сказал он, и Баизак понял, что у него не хватает сил ослушаться.       Задыхаясь, он откинулся на спинку стула и утер пот над верхней губой.       — У… У меня не получается!       — И не получится. Ты хочешь уметь все и сразу, но так не бывает даже с лучшими из нас. Всему нужно учиться и чаще всего — у других. Ты поразительно талантлив, но этого недостаточно. Если ты не будешь аккуратен, то…       — Мое неподготовленное сознание сломается, — недовольно закончил за него Баизак. — Учитель говорил то же самое.       — Это значит, что твой учитель — мудрый человек, и тебе стоит почаще слушать его.       Баизак не придумал ничего лучше, чем надуться. У него ничего не получалось. Ни лечить кого-то, ни заставить глиняного человечка двигаться. Что учитель, что Друг говорили, будто он талантлив, но в чем его талант? Единственный талант, который наблюдал в себе Баизак, заключался в том, что он постоянно лажал.       — Однажды у тебя начнет получаться. — Кажется, вид у мальчика был до того унылый, что его друг сжалился над ним. И от этого стало ещё хуже: утешать кого-то было не в его характере, Баизак знал наверняка. — Дай себе время, ты ещё юн. И если ты чувствуешь, что не справляешься, позволь другим помочь тебе.       И в следующий миг сознание мальчика заполонило озарение. Он точно знал, что делать. Все его предыдущие потуги заставить частицы давно умерших организмов ожить оказались в корне неправильными.       Уже через секунду глиняной человечек вновь плясал на столе, и подступившие к глазам Баизака слезы высохли. Мальчик рассмеялся, хоть и понимал, что когда Друг отступит от его сознания, то он наверняка забудет эту ясность.       — Это действительно просто!       — Станет просто, если научишься этому самостоятельно, — ворчливо ответил его друг, но Баизак слышал улыбку в его голосе. — А теперь тебе пора уходить. До рассвета осталась пара часов, и ты уже сполна скрасил мое одиночество.       — Одиночество? — переспросил Баизак. — Разве ты здесь один?       — Ну, почему же? Мой покой охраняет сотня бравых солдат.       — Ого, у тебя есть собственная охрана! — уважительно присвистнул мальчик. — Получается, ты значимая персона?       — Можно и так сказать.       — Но почему они не разговаривают с тобой? Они слишком уважают тебя?.. Или боятся?       — Не знаю, — хмыкнул Друг. — Наверное, они действительно перепугаются до смерти, если я захочу поговорить с ними.       Баизак ничего не понял, но решил не уточнять. Он боялся, что у него не хватит времени на самый главный вопрос.       — А где мы? — Мальчик повертел головой. — Что это за место?       — С некоторых пор это — мой дом, — со странной иронией ответил Друг.       — Дом? — протянул недоверчиво Баизак. По его представлению, в доме должно быть светло и уютно. А здесь, как сказал бы старина Калдор, хотелось только повеситься. Или повесить кого-нибудь, чтобы этот кто-то больше не мучился. — Ты выбрал для него очень странное место.       — О, я не выбирал его. Здесь ужасный климат и не самые приятные люди, но я научился ценить то, что имею.       — Ты ведь шутишь, правда? — озадачился мальчик.       — Шучу? Нет, я предельно серьёзен.       Может, Друг и был «предельно серьёзен», но всегда отвечал на его вопросы загадками. Иногда Баизаку это нравилось, а иногда — раздражало. Вот как сейчас. Неужели так сложно не привередничать?       — А где находится твой дом? — изменил тактику мальчик. — Я бы хотел увидеть тебя вживую, а не… Ну, ты знаешь.       — Боюсь, это невозможно, — его друг плавно поднялся со стула, и тени метнулись к его фигуре со всех углов столовой, окутывая ее плотной вуалью. — Нас разделяют континенты и моря.       — И что же? — огорчился Баизак и тоже вскочил со своего места. Он не хотел уходить, не хотел возвращаться в монастырь и видеть мальчика, чей перелом больше никогда не будет беспокоить его, но — не благодаря его, Баизака, успеху. — Мы никогда не увидимся по-настоящему?       — Кто знает? Людская жизнь непредсказуема. Возможно, однажды твои решения приведут тебя ко мне. А теперь — отринь печали, что сам себе надумал, и спи.       ***       Баизак не мог знать, что эти встречи продлятся недолго. Они закончились так же внезапно, как и начались. Мальчику оставалось лишь надеяться, что его друг хоть немного сожалел о том, что их общению пришел конец, и что он не забыл о нем так быстро, словно его никогда и не было в его жизни. У Баизака было не так уж много друзей, чтобы он умел с лёгкостью отпускать их.       Собственно, друзей у него не было вовсе. Друг — это человек, который понимает тебя, человек, которому ты можешь рассказать все без утайки. Но жизнь Баизака не располагала к подобной роскоши. До девятнадцати лет — до тех пор, пока он не попал в Святилище, — у него была тайна, которой он не осмеливался поделиться ни с одним из монастырских приятелей. Те, конечно же, о ней даже не догадывались, но для Баизака она всегда стояла между ними глухой стеной. Разве мог он присесть на кровать к Мартину, посмотреть ему в глаза и, спросив: «Хочешь, покажу фокус?», разжечь огонь на ладони? Разве мог он в ответ на рассказы Дураса о том, как он ухаживал за больными хризантемами в саду и наконец вылечил их, поделиться своей бедой: «А я пытался вылечить больного человека, и у меня ничего не получилось — опять»? Конечно, нет.       Лишь двум людям он мог открыться без всякого стеснения — первосвященнику и таинственному Другу. Однако с первосвященником они были близки лишь как ученик и учитель — эти отношения не предполагали того доверия, которого так не хватало Баизаку. Ну а Друг… Друг был тем самым недостающим элементом в его жизни, но покинул ее слишком быстро, оставив после себя сосущую пустоту. Он так и не узнал его имени, не увидел его лица и даже не помнил его голоса — наверняка не без помощи магии.       В свои двенадцать лет Баизак не понимал, как много эти редкие встречи значили для него. Помимо избавления от одиночества они дарили ему ценные уроки. Его таинственный друг никогда не читал ему лекций или нотаций, но аккуратно, как будто невзначай вкладывал ему в голову принципы: не зазнавайся, никогда не спеши, не прыгай выше головы, не отказывайся от помощи, если чувствуешь, что не справляешься в одиночку. Баизак не знал, делал ли он это намеренно или же делился жизненной мудростью от скуки, но спустя года мог сказать наверняка — он оказался хреновым учеником.       И все же он бы многое отдал, чтобы рассказать Другу, что не так уж безнадёжен. Он научился лечить людей, создавать големов и элементалей, вызывать «демонов». Шагнул не только в другие вероятности, но и в другие миры. Понял его молчаливую насмешку от мысли, что Боги слышали людские молитвы и помогали им. Пусть это и было мелочью, но даже мелочь лучше, чем ничего.       Баизак давно не вспоминал о Друге. Как и в случае с Ким, он запретил себе думать о нем — иначе было слишком больно и тоскливо. Но два дня в Инодане всколыхнули все воспоминания, что у него были, перемешали их в ядовитый клубок и кинули ему в лицо, заставив задыхаться под их тяжестью.       Это было проклятьем и благословением в одно и то же время.       ***       Любовь, забота и усталость.       Что она, черт возьми, имела в виду?       Это было первой мыслью, вспыхнувшей в сознании Баизака после пробуждения.       Он заворочался в постели. Тело ныло, хоть и терпимо: так бывает, когда ты не отдохнул после долгого, утомительного дня, но твой организм благосклонно разрешил тебе воспользоваться его ресурсом для ещё одного рывка. «Вот и славно. На первое время этого достаточно», — подумал Баизак, открыл глаза и настороженно огляделся вокруг.       Он не помнил, как очутился здесь, но не забыл, что видел Акаруса в промежутках между сном, воспоминаниями и явью. Наверняка страж нашел его у дверей в комнаты Тира и перенес в казармы: у светлых стен тянулись ряды двуярусных кроватей, и Баизак лежал на одной из них, на нижней койке у узкого окна. При мысли об этом Адалаис смущённо поморщился и понадеялся, что Акарус не тащил его на руках, как какую-нибудь нежную девицу в глубоком обмороке.       Представить, что это Аркт позаботился о нем, было попросту смешно. Тот оставил бы его лежать там, где нашел, да ещё и перешагнул бы через него, спеша по своим делам.       Сам страж обнаружился неподалеку. Под дрожащим светом свечи он рассматривал большой лист пергамента, разложенный перед ним на простом деревянном столе. То и дело Акарус проводил рукой по своим черным волосам, завязанным в растрепанный, небрежный пучок на затылке, — неосознанный жест, который с потрохами выдавал его нервозность.       Любовь, забота, усталость…       Подожди.       — Эй, — позвал его Баизак и откашлялся — голос хрипел так, будто ему передавали горло.       Акарус вздрогнул и поднял глаза. Несколько секунд он просто смотрел на Адалаиса немигающим взглядом, а потом откинулся на спинку стула и вздохнул.       — Надеюсь, на этот раз вы проснулись окончательно. Вы перепугали нас всех.       Баизак хмыкнул, покачав головой. Он был готов спорить, что если кого и испугал, то только Акаруса. Аркт наверняка отнесся к его состоянию с философским безразличием — как и ко всему на свете, — а Наратзул успел повидать его в ситуациях куда худших, чем эта.       — Ерунда, — отмахнулся Баизак. — Просто переутомился.       Он решил не рассказывать о своем странном сне. Во всяком случае — пока. Он и сам не до конца понимал, как объяснить его, и не хотел лишних вопросов. Но как только в его голове сформируется хоть какая-то теория, говорить о нем станет в разы продуктивнее.       К счастью, Акарус не стал ни о чем спрашивать. Он лишь тонко улыбнулся и кивнул:       — Ясно.       — Такое бывает, — неловко пояснил Баизак. Он вдруг понял, что ему не нравится ни тишина, повисшая между ними, ни эта улыбка Акаруса — грубый росчерк на лице. — Особенно с магами…       Быть может, это было отчасти глупо. Не так давно Адалаис занимал позицию молчаливого протеста. Ложь стража больно задела его, и ему было нужно время, чтобы зализать эту рану. Однако сейчас обида на него уже не казалась столь острой. За два дня воспоминаний о прошлом Баизак понял, что и без того потерял всех, кто был важен для него, и топтать робкие ростки подобия дружбы, проросшие между ним и Акарусом, было ещё глупее, чем первым идти на мировую. Теперь ему лишь оставалось надеяться, что он не придумал того, чего на самом деле нет.       — Сколько я проспал? — Адалаис на локтях приподнялся на койке и тряхнул головой, прогоняя остатки сонливости. — И где мой меч?.. А, вот и он.       Пожиратель покоился на его сумке, сгруженной на пол у койки, но не издавал ни звука.       — Господин Наратзул воспользовался возможностью вернуться в свое измерение и продолжить попытки расшевелить жертвенную душу, — объяснил Акарус, наблюдая за Баизаком из-под сведенных на переносице бровей. — А вы проспали всю ночь.       — Только не говори мне, что все это время просидел здесь, — фыркнул тот.       — Конечно, нет, — усмехнулся Акарус и сложил руки на груди. — Господин Аркт следил за вами… ментально?.. Не знаю, каким образом, но это он сообщил, что вы просыпаетесь. Вот я и пришел.       В груди у Баизака неприятно потянуло. «Конечно, нет». Страж и не должен был охранять его сон, словно заботливая нянька, но тон, которым он произнес это, звучал не хуже отрезвляющей пощёчины.       Быть может, я всё-таки ошибся?       Быть может, он не простил меня за сцену во дворце? А простил бы я, оказавшись на его месте?       Баизак сел на койке и угрюмо уставился на Акаруса.       — Поговорим? — спросил он с храбростью, которую на самом деле не испытывал.       Страж пристукнул ногой под столом и вновь провел рукой по волосам.       — А вы будете честны со мной? — В его голосе зазвучала горечь. — Вы много лжёте, Бог Тьмы. Мне не нужны лживые разговоры. Их уже было предостаточно.       Справедливо. Для нас обоих.       Баизак пожевал губами, вновь откашлялся и произнес:       — У меня было множество причин не говорить, кто я. Ты же умный парень и можешь себе представить, какие волнения поднялись бы в Совете…       — Волнения, — протянул Акарус. — Да, я понимаю, о чем вы. Лишние волнения никогда не бывают к месту, правильно?       — Да… То есть, нет, — сбивчиво ответил Баизак. — То есть это не всегда так, — добавил он и тут же заподозрил неладное: — Подожди, мы все ещё говорим обо мне, или?..       — С вами все предельно ясно, — поморщился страж, и Адалаис даже позавидовал ему. Спустя четыре года он сам не знал, ни кто он есть, ни что ему делать со своей жизнью после победы над Богами, а Акарус — раз! — и во всем разобрался. — Можно было догадаться, кто вы на самом деле — стоило лишь подумать чуточку больше. Но я просто верил, что все так, как вы говорите. Я во многое просто верил, — хмыкнул страж. — Например, в тысячелетие, которого никогда не было.       Твою мать.       Баизак утомленно прикрыл глаза и помассировал веки. Тайное всегда становится явным — это закон бытия. И чем больше накапливается этого «тайного», тем сложнее справляться с последствиями.       Баизак лишь надеялся, что ему не придется отдуваться за всех. Но, кажется, его надеждам не было суждено сбыться.       — Это Аркт рассказал тебе?       — О, у меня было время исследовать архивы Инодана и самому найти документы Святого Ордена о «странной временной аномалии» в Нериме. Господин Аркт лишь направил мои мысли в нужное русло, помог оформиться догадке, — возразил Акарус и грустно улыбнулся. — Но это могли сделать вы. В монастыре. В Треомаре. В Эрофине. Когда угодно. И все же вы не сделали этого. Почему?       Я не знаю почему.       Баизак опустил взгляд на свои сцепленные на коленях руки. Он и не заметил, как напомнила о себе детская привычка до хруста дергать пальцы в волнительные моменты.       Он и правда не знал, почему молчал. Когда он думал о «временном скачке», то представлял проблему всего неримского народа, а не отдельного человека, и не хотел быть тем, кто ее решит. Акарус оказался лишь частью толпы.       — Да, тут ты прав. Я мог, но не сказал, и я виноват. Но послушай, — нахмурился Баизак, — так уж это меняет дело? Ты рос с мыслью, что поступки Богов полны дерьма. Это всего лишь очередное подтверждение того, как далеки они были от навязанной нам святости.       Сейчас об этом говорилось легко, но когда об этом узнал сам Баизак, то едва не сошел с ума. В отличие от стража он рос среди людей, глубоко почитавших Рождённых Светом, но все те Боги, в которых верил маленький ученик первосвященника монастыря Тирин, оказались выдуманными, сказочными персонажами и не имели ничего общего с теми, кто на самом деле правил людьми с небесного города Инодан.       Акарус смерил его мрачным взглядом и встал из-за стола.       — Далеки от святости оказались не только они, — процедил страж, подходя к окну. — Давайте-ка я вам… тебе кое-что поясню. Расскажу, как я жил с того самого момента, как начал соображать и обнаружил себя в канализации Эрофина.       Как и все другие аэтерна, я голодал. Вши были нашими лучшими друзьями, кое-как мы справлялись с болезнями лишь потому, что среди нас была парочка лекарей. Люди чурались нас, и на поверхность мы выбирались по ночам, чтобы подышать свежим воздухом и своровать еду — иногда в порту, иногда на чьем-нибудь огороде, а иногда на рынке, в мусорных кучах с гнильем. То и дело у костров начинались разговоры о том, как несправедлив мир. Нас ненавидели за то, что произошло тысячелетие назад. Единственного, кого заботила несправедливость, Боги заточили в темницу. Мы слагали песни о разрушенном Треомаре, о храбром Наратзуле Арантэале и верили, что придет время, когда все изменится, когда угнетателям воздастся по заслугам. Как ты понимаешь, мои старшие товарищи не помнили, что все беды произошли ещё при них — их мозг был затуманен магией. Возможно, кто-то из них был беженцем из Треомара, но у них отняли эту часть жизни, навязали ложные воспоминания. Мне же никто ничего не навязывал: я родился спустя пять лет после трагедии и просто верил, что тысячелетие гонений — правда.       А когда мне исполнилось шесть лет, я впервые встретил Каллисто. Он нашел меня у таверны. Я копошился в мусорной куче, потому что не ел два дня, и мне было все равно, насколько что-то протухло или сгнило. Каллисто был под заклинанием, меняющим внешность, и я видел, как его фигура буквально дымится, дрожит — тогда я не знал, что другие не могли видеть этого. Я вскрикнул от страха, и он обратил на меня внимание. Когда он понял, что произошло, то был впечатлен, но забрал меня с собой лишь после нашей следующей встречи — спустя год. Он сказал, что такие как я помогут его Ордену изменить этот мир.       И я, черт возьми, поверил в это. Я прилежно учился, был в ужасе от того, когда понял, что мой дар не желает слушаться меня, во всем винил только себя. И не сдался даже тогда, когда Каллисто разочаровался настолько, что прекратил мое обучение. Я взялся за меч, я стал стражем. С холодным оружием я управлялся отменно — не то что с магией, — и мне нравилось думать, что хотя бы так я принесу пользу общему делу. Как я мог подвести Орден, как я мог сдаться, если мои благодетели не сдались даже спустя тысячу лет?       Никто и никогда не говорил нам, новичкам, что мы ошибаемся насчёт времени. Хотя они, старшие… Кто-то из них должен был знать правду. Каллисто, который путешествовал из королевства в королевство и точно знал, в каком времени живёт весь мир — за исключением Нерима. Мерзул… Проклятье, — неожиданно рассмеялся Акарус, — я боготворил его! Мы все боготворили его. Он был легендой: он видел Наратзула Арантэаля вживую, сражался с ним плечом к плечу и пронес верность его делу через века. Как силен должен быть маг, думал я, чтобы поддерживать свою жизнь, свое тело в том состоянии, что и тысячу лет назад? Феноменальная мощь, — горько проговорил страж и наконец замолчал.       Баизак тяжело сглотнул.       Люди желают верить в лучшее. После смерти их Бога, захвата Эрофина и падения Треомара неримцы мечтали о том, чтобы страх и ужас покинули их жизнь. Пока власть имущие и армия сопротивления Наратзула делили право на установление порядка, простые люди могли лишь молиться о том, чтобы однажды проснуться поутру и обнаружить, что все это им только приснилось, что все это — обычный ночной кошмар. Так и произошло. Их сознание почти что с радостью погрузилось в объятья чар.       Сложилась весьма примечательная картина: предатель Арантэаль побежден, как и аэтерна, поддержавшие его, и, несмотря на смерть Эродана от руки смертного, Боги не забыли про Нерим, подарив ему нового правителя, Баратеона. Под его чутким руководством Нерим тысячелетие восстанавливал свое доброе имя в глазах Рождённых Светом, и лишь очередное предательство — на этот раз от лица Таранора Коарека, провозгласившего независимость Северного Королевства, — перечеркнуло все его праведные начинания.       Конечно, эта примечательная картина была присыпана перцем: изоляция Нерима от других стран, запрет на магию, нарушение которого каралось смертной казнью… Баратеон обожал смертные казни. Когда Коарек восстал против него, то канцлеру выпала уникальная возможность оторваться на подданных от души. Народ боялся, но не роптал, воспринимая это как наказание гневом божественного наместника. Неримцы продолжали надеяться, что однажды Боги простят их за все грехи, в особенности — за смерть Эродана.       И, конечно же, больше всех страдали аэтерна. Тысячелетие сгладило настроения неримцев — за исключением ненависти к остроухим. Люди считали, что если бы не их магия, не их поддержка Наратзулу Арантэалю, то Эродан до сих пор был бы с ними, и они никогда не познали бы гнева Богов. Их гнали из городов, отказывали им в работе, втаптывали «длинноухих тварей» в грязь. Баизаку повезло: взрослея в Тирине, он не впитал в себя эту ненависть, не познал презрения. В стенах монастыря все были равны и любимы, а если странники, останавливающиеся на ночлег в Тирине, принимались донимать Баизака, первосвященник останавливал их, ставя перед выбором: не нарушать установленный им порядок или продолжать путь.       Акарус же прочувствовал на себе весь спектр ощущений.       — Ты можешь не продолжать, — тихо проговорил Баизак, опустив голову.       — Неужели? — фыркнул Акарус и обернулся на него через плечо. Вместе с горьким рассказом испарился его гнев, оставив за собой лишь печаль. — Я рассказывал это не для того, чтобы ты пожалел меня. Я рассказывал это для того, чтобы ты понял: меня злит не то, что Боги вложили в головы людей ложные воспоминания, а то, что никто не посчитал нужным мне это рассказать. Ни мне, ни кому другому, кто верил в эту ложь.       — Уверен, у Мерзула, Каллисто и Наратзула были свои причины, — буркнул Баизак. — Мне они тоже ни черта не говорили. И на самом деле, я был так же зол, как и ты.       — Если убрать излишний идеализм, то причины их молчания ясны, — пожал плечами Акарус. — Но какие причины были у тебя?       Баизак долго смотрел на стража, решая, как поступить. Хитрые, увертливые ответы не шли в голову, и ему осталось лишь обнажить нутро и приготовиться к презрению.       — Я об этом даже не думал. Я решил, что такими разоблачениями должен заниматься король, в нашем случае — Таранор. Все, что меня занимало по возвращению в Нерим, это Очищение… Прости меня.       Акарус моргнул и холодно улыбнулся.       — Очень выгодная позиция, — сказал он, проигнорировав его извинения.       — Выгодная? — растерялся Баизак.       — Таранор не делал никаких объявлений, — ушел от ответа страж. — Два года после твоего исчезновения Нерим раздирала гражданская война. Ещё год новый король пытался навести порядок, но потом он, как и ты, загорелся Очищением.       Баизак обиженно дернулся.       — Я не просто исчез, я…       — Занимался важной проблемой, которая ещё не явила себя, — закончил за него Акарус. — Путешествовал по другим мирам в поисках разгадки очередной тайны. Но наш мир полон проблем, которые уже бьют по жизни миллионов людей, и забывать о них безответственно.       С этими словами он подошёл к столу и провел ладонью по тому самому таинственному пергаменту. Подавив недовольство от несправедливых слов, Баизак вытянул шею в попытке рассмотреть, что так занимало внимание стража.       Карта?       — Как я уже сказал, пока ты боролся с чарами Тира, — сказал Акарус, — у меня было время исследовать архивы Инодана. Я нашел документы, которые наверняка могут помочь Совету разобраться с дестабилизацией магии. Я нашел карту, на которой отмечены все области поражения Вина Вораной. И я понятия не имею, сколько ещё я мог упустить по незнанию — я воин, а не учёный. Мы обязаны передать все это Совету, чтобы исследовательские группы могли работать не только с силой желания исправить ситуацию.       — Ты предлагаешь вернуться в Нерим? — озадаченно уточнил Баизак. — В Горный монастырь?       Акарус поджал губы и, помедлив, кивнул.       — Ты должен понимать, что я прав. Мы не можем оставить столь важные исследования в тайне. Они нужны людям.       Баизак понимал. Он помнил тяжёлую усталость в глазах Нары и растерянность в каждом движении Дратиса, когда они заговаривали о магических проблемах Нерима. И конечно же, он хотел помочь им.       — Более того, — добавил страж, пока Адалаис пытался собраться с мыслями, — я прошу тебя о доступе в Треомар и Инодан для учёных.       Голова Баизака пошла кругом, и он прижал пальцы к вискам. Акарус был прав, и его требования были справедливы. Но имеет ли он, Баизак, право исполнять эти требования?       А какой у меня выбор?       Можно было бесконечно слушать рассуждения Аркта о том, что Боги Тьмы уже достаточно повлияли на Вин и более не должны вмешиваться в его историю. Можно было даже соглашаться с ним. Но Баизак считал, что таким образом они избегают ответственности, и никакие доводы не могли убедить его в обратном.       Разве заметив поражённый тлёй стебель на цветке, ты отломишь его лишь на половину и оставишь его судьбу на волю случая? Баизак представлял возмущение Дураса, осмелься он задать ему такой вопрос.       — Но у меня нет времени возвращаться к Балину и убеждать его, что не собираюсь отбирать у него власть, а лишь хочу помочь Ордену, как и раньше, — усмехнулся Баизак.       — Время есть, — упрямо вскинул голову Акарус, — Вот уже пять лет Храм Солнца на Эндерале занимается вопросом Очищения, несколько дней не изменят дела. Но если ты сомневаешься…       Страж взлохматил волосы и, явно нервничая, отвел глаза. Баизак оцепенело наблюдал, как несколько черных прядей, растревоженные пальцами стража, падают на его высокий лоб. В его голове звенела пустота — ни одной умной мысли. Подобного с ним не случалось с момента нападения на Святилище и убийства Мерзула. Тогда он был просто рад, что рядом оказался Марвин и не позволил ему погрузиться в меланхолию, дав четкие указания, что делать дальше. Но теперь он не мог рассчитывать на поддержку старшего товарища: какое бы решение он ни принял, ответственность будет только его.       — Я останусь в Нериме, — выдохнул Акарус.       — Что? — погрузившись в сумрачные мысли, Баизак подумал, что ослышался.       — Я останусь в Нериме, — повторил страж. — У меня с собой магическая сумка, я нагружу ее документами, в которых уверен, и доставлю их в Горный монастырь. А если ты позволишь, то и проведу учёных в Треомар и Инодан.       Баизак едва успел прикусить язык, прежде чем с него сорвалось грубое «Нет».       — Ты с ума сошел? Если ты вернёшься в монастырь, Балин разорвет тебя на куски.       — Я что-нибудь придумаю. Скажу, что ты внезапно исчез, и мне не осталось ничего другого, кроме как вернуться.       — Это очень слабая отговорка, Акарус.       — Меня поддержит госпожа Нара. Она — единственная, кому Балин доверит выудить из меня правду, если не поверит мне. И оттого очень удачно, что она на нашей стороне.       — Надолго ли? Ты слишком веришь в нее. Аркт прав: если она окажется в меньшинстве, то…       — Не окажется, — процедил Акарус. — Когда я вернусь с материальными доказательствами твоей помощи, Балин выставит себя дураком, продолжая очернять твое имя. Это пошатнет его власть в Совете, а этого ему точно не нужно.       Баизаку хотелось верить, что страж прав. Рискованно отдавать в руки людей то, что от них скрывали тысячелетиями, но не сделать этого — ещё больший риск. Вин разрывало на части: если его не разрушит одна беда, то другая — обязательно закончит начатое. И Адалаис не мог позволить себе бездействовать. У него были силы и возможности исправить хоть что-то, но он не мог взяться за несколько дел одновременно. И если Акарус хочет помочь ему…       «Если чувствуешь, что не справляешься, позволь другим помочь тебе».       — Пожалуйста, — тихо сказал Акарус, и Баизак спохватился, поняв, что молчал слишком долго. — Многим из тех документов, что я нашел, не больше полувека, а некоторые — совсем свежие. Расчеты в них не так далеки от тех, что можно получить сейчас, и…       — Бери все, что тебе нужно, — оборвал его Баизак.       Акарус пораженно захлопнул рот. Кажется, он не ожидал, что убедить Адалаиса в своей правоте окажется так просто.       — Бери все, что тебе нужно, — повторил тот, чувствуя, как вспотели от страха его ладони. «Ох, блядь, пожалуйста, пусть я не пожалею об этом!». — Бери даже то, в чем ты не уверен. Бери все, что поместится в сумку. Я дам тебе доступ в Треомар, но в Инодан… Знания, что хранятся здесь, не принадлежат мне, и ты не должен спрашивать у меня разрешения, чтобы пользоваться ими, но — я умоляю тебя. Я умоляю тебя молчать о портале сюда. Во всяком случае, до некоторых пор.       Страж, не отрывая от Баизака пристального взгляда, отодвинул стул от стола и сел.       — Боишься, что знания вскружат людям голову? — спросил он спустя некоторое время раздумий.       — Не без этого, — Баизак с такой силой потянул палец, что захрустели суставы. «Боюсь, что затмят собой все проблемы. Боюсь, что их может оказаться недостаточно. Я боюсь всего и сразу». — Изучите все, что ты заберёшь с собой, и что вы найдете в Треомаре. Возможно, для учёных умов этого хватит для того, чтобы наметить путь решения проблемы. А если нет…       — Будем действовать по ситуации, — едва слышно закончил Акарус, и Адалаис неловко кивнул.       В глубине души он надеялся, что страж передумает и останется с ним, отправится на Эндерал и станет связующей нитью между ним и Неримом. Это было гнилое, эгоистичное желание, и Баизак знал это. Поэтому, когда Акарус, упрямо поджав губы, поднялся на ноги и потянулся к карте Вина на столе, он лишь со смирением опустил голову.       ***       Откинувшись спиной на колону воздушного бельведера, Аркт наблюдал за входом в казармы. Когда в дверях показался Акарус, на лице которого застыла маска мрачной решимости, архисерафим прищурился и кивком отдал приказ. Тени, сгустившиеся под потолком анфилады разделились на две части. Одна из них незаметно нырнула за дверной проем, а другая смешалась с тенью стража.       «Как животрепещуще. Видишь, Тир, с тобой или без тебя, мир всё так же не стоит на одном месте. Начинается новый виток истории, — мысленно обратился Аркт к Творцу. — И никому не известно, сколько их ещё будет».       Ответить ему, конечно же, никто не мог. Помедлив, Аркт оглянулся на круглую площадку за своей спиной. Даже пятно крови, оставленное Творцом на каменном полу, давно выцвело на солнце и было почти не заметным.       И всё же, архисерафим продолжил свою мысль. Он… знал, что дух Тира развеялся в Море Вероятностей, стал Его частью, а это значит, что слова Аркта подарены отнюдь не пустоте.       «Я живу долго, видел многое и все же… Сколько бы раз подобная история ни начиналась с самого начала, следить за ней всегда интересно. Мальчишку назначают лидером и ждут от него зрелых, взвешенных решений. Тот, кто так долго был в тени других, вдруг находит в себе силы выступить вперёд и взять на себя ответственность, о которой другие даже не задумывались. Присоединится ли к ним кто-то ещё? Хватит ли ещё у кого-то решимости переступить через навязанное ощущение собственной незначительности, бесполезности и воссиять, пусть и на короткий миг? Все может быть, старый друг, все возможно. Дух смертных чарующе силен и способен изменить любую вероятность. Нам, замершим в статике, такого даже не снилось».       Баизак показался из казарм спустя некоторое время. Аркт терпеливо ждал, пока он оглядится, щуря глаза на восходящее над позолоченными крышами Инодана солнце, и, наконец, заметит его черную фигуру, скрытую в тенях застывшего над землей бельведера. Юный Бог Тьмы потоптался немного, разминая ещё слабые ноги, и поспешил в его сторону.       «Смешно, правда? Ты так боялся прихода Тель’Имальтата… Каким ты себе его представлял? Что почувствовал, когда увидел его воочию? Всего лишь мальчишка, невероятно талантливый, но совсем незрелый. Сражайся ты с ним всерьез, ты бы победил — ещё до того, как он обнажил Пожиратель Душ. Но ты благородно сдался, и теперь этому щенку предстоит… Даже я не знаю, что ему предстоит. Он или спасет мир, или разрушит его, а может — всех его усилий окажется недостаточно».       Баизак замер под бельведером. Его явно озадачило отсутствие магической дорожки, ведшей наверх, и Аркт снисходительно фыркнул. Догадается или нет?       Догадался. Адалаис прикрыл глаза, сосредотачиваясь, и его ноги оторвались от земли.       «Он пытался пробраться в ту часть твоего сознания, что ты поместил в двери своих комнат. Не преуспел, конечно, но очень старался. С одной стороны, было смешно наблюдать за его попытками прыгнуть выше головы, но с другой… Снимаю шляпу перед его упорством. Он пытался освободить то, что ты присвоил себе, но что тебе не принадлежало. Все твои тайны развеялись в Море вместе с тобой, и среди них наверняка было что-то, что могло бы неплохо подсобить в предстоящих событиях».       Серебристая макушка Баизака медленно, но верно приближалась. Где-то на середине пути щенок сумел выровнять координацию, и теперь его не кидало из стороны в сторону, как осенний лист на ветру. Двигайся он быстрее, выглядело бы это даже внушительно.       «Стоит ли надеяться, что в мое отсутствие ты не обезумел настолько, что не заготовил запасной план, а, Тир? Ты так пекся о целостности этого мира, ты должен был понимать, что она зиждется не только на твоих смертных плечах».       Наконец, подошвы сапог Баизака коснулись пола бельведера. Облегчённо вздохнув, пацан пригладил растрепавшиеся волосы. Его взгляд заметался по круглой площадке, зацепился за тело Ирланды, уже разложившееся и иссохшееся на низком каменном столе, а затем — глаза Адалаиса изумлённо округлились.       — Что за чёрт? — пробормотал щенок. — Где тело Тира? Оно… Оно исчезло? Я ведь…       Аркт бросил ему подвеску с руной Связи, не дав ему закончить мысль. Баизак изловчился поймать ее и перекатил камушек между пальцами.       Сработало — теперь внимание Адалаиса вернулось в нужное русло.       — Ты…       — Она понадобится тебе больше, чем мне, — пожал плечами Аркт. — Уж если ты взялся контролировать ситуацию, контролируй ее до конца и с умом.       Щенок устало усмехнулся и спрятал подвеску в карман плаща.       — И что же? Ты даже не прочтешь мне нотацию о том, что я лезу в дела, в которые лезть не должен?       Аркт расслабленно пожал плечами.       — Ты уже запустил цепь событий. Я не буду рушить ее. Пока. Но если ты заиграешься в великого вершителя судеб, повторишь судьбу любого Бога на моем пути. Это я тебе гарантирую.       — Тебе будет не впервой, не так ли?       — Верно. Но — для разнообразия — в этот раз я вновь сделаю все своими руками.       — Замётано, — кивнул Баизак и замолчал.       Аркт выждал несколько минут, предоставив пацану шанс заговорить по собственной воле, а потом презрительно хмыкнул. Да, этот пацан был совершенно не похож на Тира. И одновременно с этим был готов повторить его ошибки — все до единой.       — А теперь, щенок, рассказывай, что утащило тебя в промежуток между вероятностями. И не смей мне лгать.       ***       Из Арка Тараэль выехал ранним утром, когда первые лучи солнца успели лишь притупить холодный свет звезд на небосклоне. Спустившись по пустынным улицам кварталов до конюшни у главных ворот, он вывел из стойла гнедого коня, Дариуса. Прожорливая скотина мигом учуяла припасенное для него угощение и едва не отхватила Тараэлю руку, пока он раскрывал ладонь с дольками яблок в ней. Никакой дисциплины и выдержки. Но хозяйка конюшен расписала Дариуса как быстрого, стойкого в дороге мальчика, а о большем Тараэль и не просил.       Он пустил коня легкой рысцой по мосту Арка, а сам, тем временем, разложил на коленях карту Рэйки. Тараэль изучал ее до глубокой ночи, запоминая все опасные места, через которые ему предстояло проехать как одному, так и в компании медовара на обратном пути. После того, как охрана Медякового тракта ослабла, разбойники и дикие маги оккупировали некоторые заброшенные торговые постройки, наблюдательные посты, разбили лагеря в зарослях у самой дороги. Они поджидали зазевавшихся путешественников, грабили незащищенные должным образом караваны и вели работы в мелких месторождениях железа и корунды, чтобы потом продать удачные куски руды в Подгороде.       Между Арком и Фермерским побережьем, согласно карте Сафран, располагалось два маленьких лагеря, но магичка говорила, что подолгу там никто не задерживается. То был наиболее охраняемый участок тракта: ни Святой Орден, ни Золотой серп не желали выслушивать жалобы фермеров, поставляющих им наибольший процент продукции. Как минимум, раз в неделю, когда Борек отправлял свои караваны на рынок Арка, конная стража оцепляла дорогу, и разбойники, отказываясь от столь пристального внимания к своим скромным персонам, снимались с насиженных мест. Тараэль надеялся, что ему повезет, и они еще не успеют вернуться: не далее как вчера у столичных ворот тянулась вереница повозок с провизией.       Однако полагаться на удачу — гиблое дело. Тараэль мог как постоять за себя, так и прикрыть спину спутнику, но если хренов медовар не знает, с какой стороны браться за меч, то дело — дрянь. В конце концов, жизнь доморощенного авантюриста оценивалась в две тысячи медяков. Одна четвертая суммы уже грела карман Тараэля, и он не собирался прозевать оставшуюся часть из-за банального недосмотра. Он решил, что обязательно проверит оба лагеря и убедится, что никто не вознамерится колдовать или пускать стрелы из придорожных кустов, пугая лошадей.       С другой проблемой было сложнее. Не только люди представляли опасность для беспечных путников. По дороге на Фермерское побережье Рэйка отметила пару мест, где то и дело появлялись заблудшие. Зачищать эту шваль можно было до бесконечности: на месте утихомиренных мечом или магией мертвецов появлялись новые. Магичка говорила, что виной тому — старые кладбища и склепы. Она сжигала тела тех заблудших, что пали от ее руки, но понимала: пока не иссякнет материал в захоронениях, покоя не будет. Она, конечно же, была права, и Тараэль планировал пустить коней в галоп, пересекая Камни Грела неподалеку от всеми позабытой гробницы.       Будь проклят этот ссыкливый медовар! Уж лучше бы Крепковар пролетел с зажмуренными глазами на мираде, чем испытывал свое везение.       И все же в душе Тараэля царило радостное предвкушение. Дела ралаима никогда не заводили его на плодородные северо-восточные земли над Арком. Ни Отец, ни Первый Провидец не хотели вступать в конфронтацию с Даль’Лораном и вели свои дела на почтительном расстоянии от земель под защитой Золотого серпа. О поставке продукции в Подгород Ралата договаривалась с подкупленными торгашами, расправляться с заказом на убийство — за редким исключением — предпочитала тогда, когда этот заказ на своих двоих прибывал в столицу. С контрабандой и наркоторговлей все было еще проще: желая купить запрещенные товары, люди находили шестерок Отца самостоятельно.       Так и получилось, что Тараэль побывал в Пороховой пустыне, Златолесье, Темной долине и даже в Кристальном лесу, но никогда не видел просторы плодоносных плантаций, никогда не вдыхал запах вспаханной земли и разогретой на солнце хвои. В тавернах Подгорода он слышал, что Фермерское побережье похоже на тихий рай на земле. Он не верил в эти россказни, представляя, что фермеры, денно и нощно вкалывающие на полях, которые им, по факту, даже не принадлежали, вряд ли согласись бы с болтунами, но — везде лучше, чем под горой. Он хотел собственными глазами увидеть зеленую долину, с одной стороны омываемую водами пролива, а с другой — оцепленную скалами с припорошенными снегом острыми верхушками.       Когда Тараэль пересек мост и свернул к домам у стен Арка, солнце прочертило полосу из белого золота на восточном горизонте, и черные от ночи воды озер заискрились под его лучами серебряными прожилками. Дариус, надеясь, что его наездник слишком занят любованием плотной дымкой утреннего тумана, окутавшего Королевский лес, все замедлял и замедлял шаг, пока не остановился вовсе и потянулся к сиреневым головкам клевера у обочины дороги.       — Э, нет, хитрожопая скотина, — хмыкнул Тараэль, убирая карту в седельную сумку, и дернул поводьями. — Шевели копытами!       Плутоватый конь разочарованно всхрапнул, и из придорожных кустов брызнули испуганные громким звуком мелкие пичуги. Тараэль проследил за их суматошным мельтешением и поудобнее устроился в жестком седле.       Два хранителя нагнали его в тот самый момент, когда он увлеченно ковырялся в разбойничьем лагере в часе езды от поселения фермеров. Больше всего его интересовало кострище. Пепел в нем уже давно остыл, его прибило вчерашним теплым дождем. Снимаясь с места, разбойники забрали все свои пожитки; от их палаток остались лишь вмятины на земле. Можно было не опасаться того, что они вернутся в ближайшие дни, но в голове Тараэля мелькала мысль: для такой мобильности нужно место, где можно переждать возможную облаву. Наверняка где-то в чаще леса запрятались руины форта, которые и облюбовала банда, приспособив их под свою главную базу.       Солнце еще только приподнялось над горизонтом, а воздух уже рябил от жары. В зарослях высокой травы надрывались цикады, верещали зяблики — да так громко, что звенело в ушах. Тараэль млел в кожаном доспехе и не представлял, каково этим двум в полном обмундировании хранителей. Наверное, стоило порадоваться, что у них хватило мозгов снять шлемы.       — Мессир! Благословляю ваш путь! — крикнул мужчина. То был молодой звездник, гладковыбритый, чистенький, с зализанными назад каштановыми волосами. Он кивнул себе за плечо. — Это ваш конь?       Он старался держаться расслабленно, но Тараэль видел, как опустилась его рука на рукоять длинного меча на поясе. Оно и понятно: аэтерна, засевший в кустах, ни у кого не вызовет доверия. Кто знает, может, дальше в лесу прятались его приятели?       Тараэль поднялся с корточек, стараясь двигаться так, чтобы хранители видели его пустые руки.       — Мой, — ответил он и пояснил: — Я наемник. Проверяю точки, где обычно заседают разбойники.       — Кто-то нанял вас ликвидировать их? — подал голос второй хранитель.       То была девушка, высокая, светлокожая, с длинными, пшеничного цвета волосами, собранными в низкий хвост.       — Нет, — качнул головой Тараэль, наблюдая, как она подозрительно щурит серо-зеленые глаза. — Меня наняли доставить из Фермерского побережья в Арк одного человека — в целости и сохранности. В моих интересах перепроверить путь.       — И что же это за человек? — не унималась девица, и Тараэль, пытавшийся высмотреть, что жрал Дариус, с головой занырнув в придорожные кусты, раздосадовано вздохнул.       — Элегонас Крепковар. У него медоварня на Верхних Стогах.       Хранители переглянулись, словно безмолвно совещаясь друг с другом, а Тараэль, тем временем, убедившись, что тупая хвостатая скотина не спешит биться в судорогах от каких-нибудь ядовитых ягод, подумал, что видеть служителей Храма Солнца так далеко от Арка — непривычно. Ни для кого не секрет, что божий авангард не высовывал нос из столицы без великой нужды.       Наконец, девица махнула рукой, разрешая Тараэлю выйти обратно на дорогу.       — Нам с вами по пути, мессир, — дружелюбно сказал звездник, пока Нарис сердито свистел, отзывая Дариуса от дерева с пузатым пчелиным ульем у низких ветвей. — В другое время мы бы не были столь подозрительны к вам, но обстоятельства играют не в вашу пользу. Видите ли…       — Вовсе не обязательно выбалтывать о наших делах первому встречному, дубина! — вскинулась его напарница, но хранитель лишь отмахнулся от нее:       — Как только он окажется в поселении, то и сам все узнает. Такое не скроешь. Видите ли, мессир, на Фермерском побережье произошла трагедия. Был сожжён дом поселенца. Мы знаем, где прячутся преступники и один из нанятых ими разбойников, но второй, как вы уже догадались, сумел скрыться. Стража не успела рассмотреть его, поэтому под подозрения попадает любой. Вам придется поехать с нами, чтобы мы уверились, что вы именно тот, за кого себя выдаете.       — Без проблем, — усмехнулся Тараэль, отпихнул от лица морду Дариуса, вознамерившегося заслужить прощение закусив его ухом, и запрыгнул в седло.       «Что мешает мне пришпорить коня и вырваться вперед?», — подумал было он, но потом увидел лук, притороченный к седлу хранительницы, и вопросы отпали сами собой. Если высокомерие девицы подкрепляется мастерством лучника, то далеко никакой разбойник не уйдет.       — Меня зовут Мараджин, — представился звездник. Его конь возмущённо всхрапнул и стегнул хвостом, когда Дариус попытался впихнуться между ним и белоснежной, как первый снег, кобылкой хранительницы. Тараэль одернул его. — А это Илен.       — Литаэль.       — Мальфас благословил наше знакомство. Ну что же, в путь? Давайте пришпорим коней.       Чем ближе они подъезжали к Фермерскому побережью, тем отчётливее становился душок гари в воздухе. Он вытеснял и запах вспаханной земли, и аромат разогретой на солнце хвои.       Хранители обращали на Тараэля мало внимания, но ему это было только на руку. Они переговаривались друг с другом о деле, и никто не мешал ему развесить уши. Ему было интересно узнать, какого черта забыли хранители так далеко от Арка. Какой бы дом ни сгорел на Фермерском побережье, он должен был иметь какое-то значение для Ордена. В противном случае, с инцидентом справилась бы стража.       — Хорошо, что у Борека гостил странствующий чародей, — Мараджин ехал чуть впереди своих спутников, возглавляя их процессию. — Иначе по такой жаре вспыхнули бы все соседние дома.       — Подозреваю, эти идиоты об этом даже не подумали, — презрительно ухмыльнулась Илен.       — Или же они были в отчаянии и решили рискнуть, — возразил звездник. — Ты слышала, что сказал гонец из Фермерского: поселенцы считали этот дом проклятым.       — Не от большого ума. Фермеры — что с них возьмёшь? Давай смотреть правде в глаза, Джин, — закатила глаза девица, — им даже не хватило мозгов затаиться. Только идиоты будут ждать нанятых разбойников в старых руинах под поселением, а не скрываться у себя дома и делать вид, что они ни при чем.       Хранители заспорили, и очень скоро Тараэль смог сложить какую-никакую картину происшествия.       Проклятый дом действовал жителям Фермерского побережья на нервы. Все беды, произошедшие с ними, люди объясняли соседством с этим домом и считали, что с каждым днём его воздействие на них становится все хуже. Они жаловались страже, Бореку и даже Золотому серпу, просили известить Храм Солнца. Вот только никто не внимал их словам, и тогда группа рисковых мужиков решила взять дело в свои руки.       Дождавшись удобного момента, они наняли двух разбойников для исполнения своего замысла. Глубокой ночью те должны были поджечь проклятый дом и вернуться за оплатой в руины старого форта под поселением, где прятались их наниматели. Все шло гладко: разбойники дождались пересменки стражи, проскользнули к дому, — но они не учли элементарной, самой глупой случайности. Стражник вернулся за выпавшим из кармана мешочком с табаком.       Кто опешил больше — стражник, подоспевший как раз к тому моменту, когда разбойники уже подсмолили одну из стен дома и поджигали ее от огнива, или сами разбойники, — было до сих пор неизвестно. Но разбойники сориентировались быстро, хоть и без фантазии. Один из них бросился к заброшенному дому, где, как выяснилось позже, располагался тайный вход в руины старого форта, и вместе с перепуганными фермерами забаррикадировался в подвале. Другой, рискнув воспользоваться суетливой неразберихой, перемахнул через низкий забор и припустил по полям в ночь.       К счастью, стража сработала оперативно, известив Борека и оцепив все известные выходы из руин форта. К тому же, не оплошали и соседи, бросившись тушить пожар прежде, чем он затронул другие дома. Подоспевшему странствующему чародею осталось лишь помочь им унять огонь.       Борек был зол: на поселенцев, на преступников, на Святой Орден. Он приказал пасти неудачливых спасителей до тех пор, пока не прибудут хранители, и отправил гонца в Арк, не дожидаясь утра. Храм Солнца не смог проигнорировать его послание, хоть и отреагировал на него только с восходом солнца.       — А почему фермеры считают, что этот дом был проклят? — стараясь звучать равнодушно, спросил Тараэль.       Мараджин, помявшись немного, почесал затылок и вздохнул.       — Потому что там жила девушка, заразившаяся Красным безумием, — тихо ответил он. — Вот почему.       Та самая, которая теперь находится в Храме Солнца под наблюдением орденовских апотекариев, сообразил Тараэль и поджал губы.       Рэйке это совсем не понравится.