Бездна Вероятностей

      Переглянувшись, они вскочили со ступеней.       — Что это? — озадаченно пробормотал Джеспар, щурясь в сторону темного коридора пещеры, ведшего наружу, так, будто надеялся разглядеть, что происходит снаружи через каменистые стены.       — Быть может, обвал в одной из шахт? — предположила Адила дрогнувшим голосом.       Всего в нескольких милях от их поместья через полосу леса начинались территории шахт. Девочка мигом вспомнила подслушанный ей однажды разговор Вивьен и Лемана о том, что по стечению нескольких лет после закрытия границ Эндерала и явной потери Дюнным статуса центра промышленности Арк существенно сократил финансирование горнодобывающих предприятий на восточном побережье.       Владельцы многих месторождений жаловались, что им не хватает денег на починку оборудования и крепление стен в рудниках — не говоря уже о плате работникам. Леман полагал, что трагедия, что унесет жизни не одной группы шахтеров, — лишь вопрос времени.       — Что бы это ни было, нам стоит как можно скорее вернуться, — дернул плечом брат и первым двинулся в сторону выхода. — Даже здесь слышен этот шум… Представь, что творится снаружи! Если дома все поднимутся на ноги, нас запросто могут хватиться.       И запросто могут поймать, когда они будут пролезать через ограду в сад. Адила понимала это так же хорошо, как и то, что у них нет выбора. Уж лучше их поймают у дома, чем начнут искать и не найдут. Торопливо развязав юбки, она бросилась вслед за Джеспаром.       Странный шум и не думал затихать. Напротив, чем ближе они подходили к выходу из пещеры, тем громче становился гул, а нос щипало от запаха гари. Что-то невнятно пробормотав, Джеспар и вовсе перешел на бег. Как и Адила, он понял, что то не было похоже ни на какой обвал. Что-то горело — и близко. Намного ближе, чем располагались территории шахт.       Но… что?       Стоило им выбежать из пещеры, как их оглушило горьким, едким воздухом. Глаза Адилы заслезились, и все же через влажную пелену она смогла разглядеть клубящийся столп дыма, уходящий в далекое, звездное небо.       — Не может быть, — тоненько выдохнул Джеспар откуда-то сбоку, и оцепенение, поразившее Адилу на мгновение, сменилось сильной дрожью во всем теле.       Горел их дом.       Она сделала шаг. Второй. Третий. Едва не покатилась вниз по холму, когда ослабшие ноги вдруг подкосились. Но она удержала равновесие, не отводя взгляда от марева, окрасившего верхушки деревьев оранжево-красным, дымчатым контуром.       Казалось, ей должно было сделаться страшно. И ей было страшно, но лишь потому, что ее в секунды обострившийся слух выхватывал гул пламени, крики перепуганных ночных птиц, шорох леса — и только. Адила не слышала людских голосов. Разве не должен был пожар переполошить все имение? Разве не должен был кто-то мчаться за помощью в город?       Она сорвалась с места так, будто кто-то толкнул ее в спину и заставил взлететь над землей.       — Адила! — услышала девочка позади крик Джеспара, но и не подумала остановиться.       Не сбавляя скорости, она ворвалась в заросли кустарника. Ветки больно хлестали ее по щекам, листья папоротника цеплялись за юбки и оплетали ей ноги, пока она пробиралась вперед, не разбирая дороги. Пару раз Адила упала, споткнувшись то ли о корни, то ли о лианы и обдирая колени о землю. В последний — совсем рядом с ней тревожно зашипели, застрекотали тени, но она вставала, не обращая внимания ни на что вокруг, и продолжала бежать.       Девочка не знала, что будет делать, когда добежит до поместья. В ее голове, тесня бьющий набатом вопрос — Почему вы молчите, почему, почему, почему?! — формировались лишь отголоски плана: если понадобится, она добежит и до города, чтобы позвать на помощь, и…       Джеспар налетел на нее откуда-то сбоку: сбил с ног и повалил в высокие папоротники, прижимая к земле всем весом. Адила ударилась подбородком, и лишь тогда вместе со вспышкой боли ее сознание прояснилось и — переполнилось животным, истеричным страхом. Она закричала, но ладонь брата грубо зажала ей рот.       — Замолчи! — зашипел Джеспар ей в ухо. Спиной девочка чувствовала, как бешено заходится его сердце. — Замолчи.       Адила задергалась под ним, замолотила ногами по земле. Как он не понимает: там, в поместье, им всем нужна помощь! Однако Джеспар лишь двинул локтем ей под ребра и добавил едва слышно:       — Замри, или нам конец.       Лишь тогда, испуганно всхлипнув, девочка застыла и подняла глаза на дом. Горела его восточная часть, та, где располагались спальни, но пламя было готово вот-вот перекинуться на холл и потянуться к сводам библиотеки и кабинету отца. В глазах Адилы с новой силой вскипели слезы, и все же…       Все ее внимание приковали черные фигуры, стекающиеся к фонтану на заднем дворе. Их движения были мягкими, скользящими, они походили на фантомные тени больше, чем на людей. Однако теням не нужно оружие, но на поясах, в руках незнакомцев было несложно различить мечи. Джеспар, в отличие от Адилы, заметил их сразу же и — вовремя. Одна из фигур в развевающемся плаще с капюшоном, казалось, смотрела прямо на них.       Смотрела долго, пристально. Когда один из черных людей подошел к ней, она вскинула руку, приказывая ему обождать. Адила в страхе закрыла глаза и уткнулась лбом в землю. Глупая молитва окрасила темноту перед ее глазами яркими всполохами света. И молилась она не Мальфасу, не Ирланде — ей не нужна была их справедливость. Ей было нужна отеческая рука, что отгородит ее от беды. И только Тир, Творец, Отец всего живого, мог помочь ей, только он…       Ну, полно тебе. Ты уже давно выросла из сказок, чтобы верить, будто тогда тебя спас Тир, а не случайное везение.       Насмешливый, шелестящий и абсолютно бесполый голос ворвался в ее сознание — кто ты? — и отрезвил ее хлесткой пощечиной. Адила вздрогнула и обнаружила, что с ее спины пропала тяжесть тела Джеспара. Распахнув глаза, она подняла голову, и земля, прилипшая к потному лбу, кусками заскользила по ее лицу вниз.       Пропал не только брат. Исчезли и страшные, черные фигуры из сада. Осталась лишь она одна — и пламя, гудящее, воющее, трещащее, словно ядовитая змея. Пожирающее ее дом без остатка.       — Джеспар? — проскрипела Адила, вставая на колени и озираясь вокруг.       Ни следа. Ни звука.       — Джеспар?!       Как мог он оставить ее одну?       Он оставил тебя одну уже много зим назад. Вспомни об этом и — выпрями спину. Это предательство не ново и не должно тебя трогать. Ты же Даль’Варек. Где твоя гордость?       — Что? — растерянно пробормотала Адила, но, убрав растрепавшиеся волосы с лица, подчинилась и тяжело поднялась на ноги.       Полы апотекарского плаща зацепились за папоротник, и она инстинктивно одернула его. Эта длинная дрянь постоянно цеплялась за что-то в самый неподходящий момент, и…       … — Люциус обещал, что навестит меня через несколько лун, в месяц Отплытия, — выдохнула Адила и уставилась на одну-единственную сумку, которую ей разрешили взять с собой в форт Лиги. Ее это не взволновало, но Зора Даль’Сойл, в свое время задарившая воспитанницу одеждой и обувью, расстроенно бубнила, что, становясь на путь апотекария, та не перестает быть женщиной. «Одна сумка для юной девушки — это настоящее издевательство, милая». — Ты приедешь с ним?       Отчего-то задать этот вопрос было страшно и стеснительно. В последнее время между ними возникла холодная стена отчуждения. Адила понимала, что виновата в этом сама — и немало, — но Джеспар…       Джеспар делал вид, что все нормально. Спустя пять лун он нацепил на лицо эту дурацкую, легкомысленную улыбку, но Адилу было не так-то просто обвести вокруг пальца. Своего брата она знала слишком хорошо, чтобы видеть, что за этой улыбкой ширится бездонная, жуткая пустота. Бездна.       — Конечно, — кивнул Джеспар. Он стоял на пороге ее комнаты, с деланной легкостью привалившись плечом к дверному косяку, и смотрел куда угодно, но не на Адилу.       И, конечно, он приехал — и в месяц Отплытия, и потом. Однако то был как будто не он, а лишь его тень. Они пытались говорить, как и раньше, обо всем на свете и делать вид, что безмерно рады друг другу, но то был какой-то бездушный спектакль. Адиле было легче не видеть брата вовсе, чем видеть его таким. Наверное, Джеспар это понял. И однажды перестал приезжать.       А чуть позже расстроенный Даль’Сойл признался, что Джеспар покинул Эндерал вовсе. Люциус не знал, где он, не попал ли он в неприятности. Его связи в поисках не помогли. Адила не была удивлена. Она знала — с детства знала, — что если Джеспар не хотел, чтобы его нашли, весь мир начинал вращаться по его правилам…       — Конечно, — просмаковала на языке дурацкое слово Адила и истерично хихикнула.       И правда, этому предательству — не меньше двух десятков зим. Впору простить, но — навсегда запомнить.       Придерживая полы плаща и робы, Адила пробралась к кованой ограде поместья. Оглянулась на их с Джеспаром лаз — что ж, теперь-то она уже точно не пролезет через него. Но ей было нужно — действительно нужно, но ты знаешь зачем? — попасть в сад, и…       Стоило ей коснуться нагревшихся от жара огня прутьев ограды, как они истончились и брызнули в стороны плотными кольцами черного тумана.       Проходи, — зашептал сотней голосов ветер, ударив ее в спину. Адила поежилась и сделала первый шаг.       Пламя резвилось внутри поместья Даль’Вареков, прорываясь наружу через осколки оконных стекол длинными, лижущими языками. Трава шелестела под сапогами Адилы, роняя на землю кровь, словно росу. В саду, куда ни кинь взгляд, лежали тела стражников. Из разговора Даль’Сойла и капитана стражи Дюнного, Болдрика Крепкощита, Адила знала, что у парней не было и шанса. Несмотря на то, что в ночь перед нападением Вивьен удвоила их количество по периметру поместья, атака застигла их врасплох. Крепкощит был уверен, что дело не обошлось без дикой магии. Наверняка бедняг сначала одурманили, а потом — перерезали, как безропотных овец.       Сглатывая подкатившую к горлу тошноту, Адила остановилась у одного из тел и всмотрелась в искаженное посмертной маской, запачканное кровью лицо павшего стражника. Его остекленевшие глаза смотрели в пустоту. То был Бенджамин, самый молодой и рьяный. Он собирался сделать своей спутнице предложение в конце той недели. Хвастался купленным на получку кольцом на пересменке, и Вивьен, посмеиваясь, дала ему пару дней отгула.       А чуть дальше лежал усатый, добродушный Бьерн. Он учил Армэля, как правильно сжимать кулак, чтобы не поранить руку, колошматя обидчиков по челюстям, а Доминика — простой мужицкой мудрости: пошлые комплименты нравятся, по большей части, только «мадамам» из борделя.       — Как много невинных душ было убито в ту ночь, — раздался сиплый голос за спиной Адилы, и та, потрясенно вздрогнув, оглянулась.       В нескольких шагах от нее стояла Вивьен. Запрокинув голову и оголив перерезанное горло, она смотрела на пылающее поместье. На ее посеребренной, изрезанной кольчуге то там, то здесь запеклась кровь. Ее руки были пусты, на поясе не висели привычные ножны, и это было так странно, так неправильно, что Адила задрожала лишь от осознания, что кто-то лишил капитана стражи Даль’Вареков не просто меча, но и гордости.       Почувствовав на себе ее взгляд, Вивьен опустила на нее красные — Боги, почему красные?— глаза. И улыбнулась, позволяя новой крови, перемешиваясь со старой, подсохшей, заструиться из уголков губ по подбородку.       — А сколько невинных было убито после? — прошелестела она, и все внутри Адилы оборвалось и потянуло ее вниз, словно камень на шее утопленника, земля дрогнула под ее ногами. — Убийцы скольких лишь смеялись в лицо правосудию и выбирали себе новых жертв? Как Доран.       — Я не… — жалкий стон, вырвавшийся из груди Адилы, потонул в другом голосе — и снова из-за ее спины.       — Ты видела, кто нас убил. Ты знала, — проскрипел Леман. Старик стоял у фонтана, устало прикрывая запавшие, но такие же красные, как и у Вивьен, глаза. Словно еще не потухшие угли из поместья Даль’Вареков. Из костра, в котором лживые праведники сжигали «Пути» со словами о торжестве справедливости. — И ты не сделала ничего, чтобы наши смерти хоть что-то стоили.       — Но… Но что я могла? — дрогнувшим голосом спросила Адила и попятилась.             По официальному заключению, на поместье прежнего главы Трибунала напала неизвестная банда разбойников. В то время Дюнное уже постепенно превращалось в то, чем являлось сейчас, хотя хранители еще даже не успели покинуть восточное побережье. Все складывалось в красивую, для кого-то очень удобную картину. Насколько помнила Адила, в конце расследования были даже казнены какие-то неудачливые прощелыги. На них повесили это преступление и — закрыли дело.       Но были те, кто знал, что это — безобразный фарс. Вот только идти против Трибунала и отныне маячившей за его спиной Ралаты никто так и не решился. Услышав от Адилы и Джеспара про «черных людей» в саду их поместья, Даль’Сойл лишь в ужасе прикрыл глаза. Зачитывающий ему вердикт Трибунала Крепкощит едва не плевался, но плечи его были понуро опущены: расследование вела стража Арка, и у Болдрика не было права голоса.       — Ты ничего не могла, — согласилась Доротея. Адила едва не налетела на нее спиной. Гувернантка смотрела на нее окрашенным в красный цвет и вместе с тем — таким привычным, недовольным взглядом. Кровь пропитала ее старомодный чепчик и потекла по шее вниз, пачкая рюши на ночной рубахе в пол. — Ты и сейчас ничего не можешь. Из всех нас Мальфас отвел от смерти именно тебя. Тебя, недостойную, глупую…       — Доротея, не надо, — простонала Адила, зажав руками уши — лишь бы не слышать.       Лишь бы — не от Доротеи.       Потушив пожар, люди Крепкощита принялись искать тела погибших в поместье. Лемана — то, что от него оставил огонь, — нашли в его комнатке. Армэля и Доминика, кухарку Марису так же убили в постели. Тело Вивьен опознали по расплавленным остаткам ее кольчуги — в спальне Дамиана Даль’Варека, неподалеку от ее господина. Она до последнего исполняла свой долг. Но Доротея…       Доротея, которая, как казалось Адиле, ее терпеть не могла. Доротея, от которой она не слышала доброго слова больше, чем раз или два в год. Доротея умерла у двери в комнату Адилы, так и не выпустив из руки маленький кинжал с оттиском ее давно угасшего в веках рода — он навсегда вплавился в ее ладонь. По предположениям Крепкощита, женщина каким-то образом одной из первых узнала о нападении — быть может, мучаясь от старческой бессонницы, увидела, что происходило в саду. Вряд ли она всерьез полагала, что сможет дать отпор разбойникам — ралаимов она в черных фигурах не признала, — но знала, что те могут сделать с молодой девочкой перед тем, как убить ее. И в одном решительном порыве бросилась к комнате «маленькой, невоспитанной чертовки».       Доротея, старая, степенная, никогда не державшая оружия в руках всерьез, нашла в себе силы противостоять злу и защитить невинных. А Адила Даль’Варек — одна ее фамилия предполагала величие и решимость, — могла лишь ненавидеть несправедливый мир и тонуть в жалости к себе.       Смешно, правда?       — Интересно, что должно произойти, чтобы ты вспомнила, кто ты есть? — задумчиво протянул Армэль, наклоняясь и заглядывая Адиле в лицо. Жаркий, смердящий ветер трепал его слипшиеся от крови, светлые волосы.       Та вскрикнула и зажмурилась, не вынеся вида тлеющих углей в его зрачках. Неловко дернулась в сторону и, оступившись, упала навзничь. И тут же — над ней навис Доминик. Кровь из его распоротого горла закапала на щеки Адилы.       — Что должно произойти, чтобы ты поняла, что Доран — не самое страшное, что могло произойти с людьми? — усмехнулся брат.       — Твой отец отдал жизнь, не желая спускать преступление ему с рук, — презрительно поморщился Леман.       — А ты стушевалась, столкнувшись с кем-то похожим на него, — заметила Вивьен. — И это неприемлемо для той, кто хотел идти по стопам Дамиана Даль’Варека.       — Наверное, этому Черноводу нужно было не только насиловать женщин, но и убивать их, — хмыкнул Армэль.       — А потом — признать это в суде и быть оправданным, — добавил Доминик.       — И это далеко не все преступления, на которые люди закрыли глаза, — прошипела Доротея. — Ты — в том числе. Особенно — ты.       Заскулив, Адила сжалась, закрыла уши, почувствовала подбородком собственные колени. Трава под ее щекой пахла кровью и гарью, а голоса мертвецов звучали, казалось, прямо в ее голове. И говорили то, что она и без того хорошо знала. Правду. Горькую, страшную, сводящую с ума.       В этом мире не страшно сойти с ума. Тогда вы будете похожи. Тогда, быть может, ты узнаешь, как противостоять ему.       Но этот голос был иным. Он завершал те обрывки мыслей, что кружились в сознании Адилы неоконченными — иначе слишком страшно.       — Кто ты? — прошептала Адила непослушными губами.       Голос промолчал. Вместо этого она услышала приближающиеся к ней шаги мертвецов и вдруг — протяжный грохот обвалившейся крыши. Пылающие угли и ошметки черепицы брызнули в разные стороны, и Адила взвизгнула, прикрывая голову руками.       — Даль’Вареки никогда не бросают слов на ветер. Ты обещала мне доказать, что понимаешь это.       Вокруг Адилы воздух рябил от жара, но внутри нее как будто взорвалась колба с битым льдом. Давясь всхлипами, она открыла глаза и уставилась на носы отцовских туфель. Поднять голову выше ей было страшно — так страшно, что становилось нечем дышать.       — Встань, — хлесткий приказ перечеркнул ее страх.       Дамиан Даль’Варек погиб сражаясь. Крепкощит говорил, что убить его во сне у ралаимов не получилось — даже смерть тот был готов принять только на своих условиях. Адила не знала никаких подробностей, кроме той, что Вивьен не оставила своего друга и господина, и что наверняка в спальне отца развернулся нешуточный бой. Однако одолеть подосланных убийц Ралаты им так и не удалось.       Отец был одет так же, как в тот день — так же, как запомнила Адила. Вот только белый изысканный камзол было почти не узнать: в разводах темной крови, опаленный, он свисал клочьями — с трупа, в котором было так же сложно узнать Дамиана Даль’Варека. Адила завыла, не разжимая губ, и закрыла глаза, чтобы не видеть ни его обожжённое лицо, ни остатки некогда прекрасных волос на покрытом волдырями черепе.       Она не выдержит. Она не сможет выдержать. От глаз вверх по черепу и без того прорезала себе путь острая боль.       — Смотри на меня, — последовал новый приказ. — И выпрями спину.       Адила повиновалась. Боги милосердные, хотела бы она иметь больше силы воли. Наверное, будь на ее месте Джеспар, он бы сумел воспротивиться мертвецам, не ежился бы, зажатый ими в плотное кольцо, не сгибал бы спину под тяжестью вины перед ними.       Но его здесь нет. Он наслаждается новой жизнью вдалеке от Эндерала, и темнота этого мира его ни капли не тревожит.       — Тот преступник, которого ты разоблачила, — медленно произнес отец, — лишь мелочь. Разобраться с ним не составит труда. Но такой мелочи развелось непозволительно много, и вместе они образуют монстра неведомой мощи. Обезглавить его самого, одним ударом, невозможно. Ты понимаешь?       Адила, конечно же, понимала. Понимала все — кроме одного.       — Но что я могу? — пробормотала она. — Я — апотекарий, а закон… Я не уверена, что кто-то на Эндерале еще помнит, что такое закон, после… после…       После того, как ты был убит. Простые слова и — такие сложные. Адила, не отрывая взгляда от изуродованного лица отца, поджала губы в жалкой попытке скрыть от своего главного судьи, как они дрожат.       — Быть может, — В его голосе, в отличие от других мертвецов, не было ни презрения, ни насмешки. — Но разве я не оставил свое наследие, которое в силах все исправить?       — У меня нет сил, — покачала головой Адила.       — У тебя есть всё, — возразил отец, и вдруг его фигура зарябила, истончилась и обернулась черным дымом, как некогда — прутья ограды вокруг поместья.       Он обогнул замершую в ужасе Адилу, соединился с тем, что осталось от других мертвецов, и вместе они закружились странным хороводом, образуя кокон. И когда он распался — или впитался в фигуру внутри? — Адила увидела…       Себя.       Себя — точь-в-точь такую же, как в ночь пожара. Еще совсем юную, свежую и переполненную уверенностью в своих силах. Та она смотрела на нее прямо, и в ее глазах клубилось бесстрашное, решительное, красное пламя. А внутри Адилы — настоящей, взрослой, жалкой, теряющей сознание от боли и страха — разрастался оглушительный стыд за то, в кого она превратилась.       — Ты сделала вид, что меня не существует, хоть и цеплялась за меня, как за последнюю соломинку, — сказала маленькая копия ее, и наконец природа того таинственного голоса в ее голове стала предельно ясна. — Превратила меня в яркое воспоминание из прошлого, величайшее сокровище, в то, что могло бы быть, но чего нет. Но я — нечто совсем другое. Нечто большее.       Онемев от растерянности, Адила опустилась перед собой на колени. В руках, сложенных лодочкой и прижатых к груди, девочка прятала что-то, едва вмещающееся в еще детские ладони, но рассмотреть, что именно, не удавалось.       — Если мы будем вместе, ты наконец станешь собой, — серьезно проговорила она и, заметив пристальный взгляд на свои руки, улыбнулась. И сделала шаг вперед, приближаясь почти вплотную. — И никто больше не сможет сказать, что у тебя нет сил. И ты — тоже не сможешь.       Глаза Адилы разрезала вспышка нестерпимой боли, и она вцепилась в переносицу, зажмурившись и считая секунды до конца приступа. Мягкую, маленькую ладонь, оглаживающую ее по волосам, она едва почувствовала.       — И боли больше не будет. Тебе не понадобятся никакое глупое зелье.       — Только глупое зелье спасает меня от безумия, детка, — выплюнула горькую правду Адила, и в ту же секунду ей захотелось то ли засмеяться, то ли разрыдаться.       В ответ она получила снисходительный смешок:       — Если мы будем вместе, тебе больше не понадобится никакое спасение.       Убрав руку от лица, Адила изумленно посмотрела на себя. Та улыбнулась, как улыбается мать своему сбившемуся с пути дитя. Свою ношу девочка теперь сжимала одной рукой, и Адила наконец узнала черный камень. Свой черный камень. Ее пальцы, словно сами собой, нырнули в карман робы и — зачерпнули пустоту. Не может быть.       — Как… Как ты?..       — Все просто, — еще шире улыбнулась ее копия. — Ведь я — это ты.       — Отдай, — иррациональный страх заполонил грудь Адилы. Видеть сокровище отца в чужих — своих, но чужих — руках и не иметь возможности дотронуться до него хотя бы кончиком пальца ощущалось неправильно.       — Забирай, — безропотно кивнула девочка и протянула ей камень. — Только в этот раз владей им по-настоящему.       По-настоящему? Разве до этого мгновения она владела им не в полной мере? Адила растерянно моргнула, но инстинкты сработали быстрее, и она обеими руками вцепилась в шероховатые теплые бока камня.       И почти не удивилась, когда он сверкнул чернильной темнотой в ее ладонях, и темнота эта заполонила ее без остатка, заглушая звук пламени за спиной и освобождая ее от всякого страха.       ***       — Мадам! Мадам апотекарий!       Оклики незнакомого девичьего голоса были похожи на шум далекого прибоя. Адила вздрогнула, пытаясь вспомнить, где она и что с ней происходит. Тело не слушалось ее, но постепенно она начала ощущать холод досок под щекой и порывы ветра, впутывающие ей в волосы мороз и мелкий снег.       — Мадам апотекарий! — продолжала надрываться девчонка, и Адила с хриплым стоном приоткрыла веки.       Она лежала на балконе между зданиями «Кочевника», а рядом с ней, опустившись на корточки, сидела темноволосая, хорошенькая девчушка не больше девятнадцати зим на вид. Через несколько мгновений Адила узнала в ней дочку тавернщика.       Что произошло?       В ее носу до сих пор свербел запах гари и крови, но, очевидно, она всего лишь потеряла сознание и… И разговор с мертвецами, с самой собой ей просто почудился?       Не может быть. Милосердные Боги, как нечто подобное может «просто почудиться»?       Вновь застонав, Адила попробовала было подняться с пола. Уперлась ладонями в ледяные доски под собой, но ее тело будто налилось свинцом. Ее локти затряслись под сокрушительным весом, и, не успей дочь тавернщика перехватить ее за плечи, Адила рухнула бы обратно.       — Я вам помогу! — решительно заявила девчонка, вцепившись в нее словно клещ. И, потянув ее за собой вверх с неожиданной для столь хрупкого существа силой, затараторила. Каждое ее слово впивалось в мозг Адилы ударом маленького, острого молотка. — Я шла менять белье в одной из комнат, вижу: дверь на балкон приоткрыта, и так мерзко тянет от нее холодом. Я хотела закрыть ее, но мне словно Мальфас в уши нашептал: проверь! А тут вы, уже совсем промерзшая. Признаться честно, поначалу я думала, вы пьяна. Извините, тут у нас такое часто — только об этом сразу и думаешь. Но алкоголем от вас совсем не пахнет! Вам плохо? Плохо до сих пор? Я доведу вас до вашей комнаты, но хотите — я позову того апотекария, который внизу? Он осмотрит вас.       Вклиниться в этот словесный поток было невозможно, да и все силы Адилы уходили на то, чтобы заставить свои ноги крепко держать ее на земле, а пальцы — ловко пробраться в карман робы. Опираясь на девчонку, она коснулась камня — здесь, он здесь! — и ощутила от него странную пульсацию. Ее сердце дрогнуло и замерло.       Так значит, все же не почудилось?       — Ну так что, позвать его? — не отставала дочь тавернщика, волоча ее к дверям. Адиле оставалось лишь успевать переставлять ноги и мечтать, чтобы какие-нибудь высшие силы заткнули девчонке рот. Она, черт возьми, мешала ей думать.       Смысл ее слов настиг сознание Адилы чуть позже, когда они уже пересекли коридор таверны и остановились у дверей в ее комнату. И поверг ее в ужас. Представить, что Черновод будет касаться ее своими мерзкими руками и раздражать ее своим лживым добродушием, было смерти подобно.       — Не нужно никого звать, — прохрипела Адила. — У меня… был тяжелый день, я переутомилась.       — Точно? — растерянно протянула девчонка. Она провела ее к кровати, безразлично смахнула в сторону флаконы, подтверждение вины Черновода, и усадила, для надежности привалив плечом к стене. — Мне совсем не сложно…       — Со мной случается подобное, — торопливо уверила ее Адила. В ее голове наконец прояснилось, и теперь все, чего ей хотелось, так это остаться одной и хорошенько обдумать все, что она увидела в своем видении. В видении, что ей послал, пробуждаясь, камень отца. Мельком подумав об этом, Адила теперь понимала, что так оно и есть. Иначе и быть не может. — Извини, что напугала тебя, милая, но все в порядке.       В порядке, все в порядке. Только уйди.       Одернув юбки платья, дочь тавернщика неловко передернула плечами и коротко поклонилась ей.       — Как скажете, мадам, — сказала она и попятилась к двери. — Тогда я принесу вам воды. Вы попьете, умоетесь, и вам станет еще лучше.       Сквозь глухое раздражение Адила понимала, что девчонка искренна в своем желании помочь. Каким бы пропащим ни был этот мир, в нем еще рождались добрые люди.       — Спасибо, — смягчившись, кивнула она. — Я буду тебе крайне признательна.       А теперь — уходи.       Ободряюще улыбнувшись, девчонка коснулась ручки двери и — неуверенно, почти застенчиво покосилась на Адилу. Ну, что ещё?       — Мадам апотекарий, а можно последний вопрос?       Адила мрачно уставилась на нее исподлобья. С каждой секундой удерживать благодушный вид ей давалось с все большим трудом.       — Слушаю, — процедила она сквозь плотно сжатые зубы, и девчонка, вдруг предательски порозовев и заправив темные локоны волос за уши, выдохнула:       — В папиной книге учёта я видела, что ваша фамилия — Даль’Варек. Скажите, а… А Джеспар Даль’Варек? Он, наверное, ваш брат?       Дыхание Адилы вмиг перехватило. Она позабыла и о своем раздражении, и о черном камне, пульсирующем в кармане у ее бедра. Подавшись вперёд, она вцепилась глазами в лицо девчонки. Не приведи Боги, ты мне в чем-то соврешь.       — Джеспар? Откуда ты его знаешь? Он… Он здесь?       — Да, — просияла девчонка, не ведая о буре, что поднялась в душе Адилы. — Он снимает у нас комнату, там, дальше по коридору. Но уже несколько дней не появлялся. Наверное, — ее карие глаза подернулись мечтательной дымкой, — Святой Орден опять послал его куда-то с поручением.       — Святой Орден… что-то поручает моему брату? — запнувшись, переспросила Адила. Ей, возможно, послышалось?       — Ну… да, — подтвердила девчонка, наконец почуяв какой-то подвох. — Извините, вы, наверное, в дурных отношениях, раз… Еще раз извините, мадам. Но все здесь знают, что мессир Даль’Варек — наемник, работает на Святой Орден, но в свободное время не прочь взяться за работу от кого-то попроще.       Наемник.       Работает на Святой Орден, но не прочь взяться за работу от кого-то попроще.       Ее брат, ее Джеспар — наемник.       Адила, не выдержав, хихикнула и до крови прикусила губу. Девчонка покосилась на нее с подозрением.       — Извините, — в который раз пробормотала она. — Я думала, вы сможете мне…       О, Адила понимала, что от нее хотела эта наивная малышка. Этот румянец, этот мечтательный взгляд. Какая девчонка к своей двадцатой зиме не влюблялась в обаятельного негодяя? А уж если Джеспар, который с малых лет был копией своего отца, за годы их с Адилой разлуки потерял лишь свое достоинство, но не родовое сходство, то удивляться вспыхнувшему к нему интересу и вовсе не стоило.       — Найди себе кого-то помоложе, детка, — хмыкнула Адила. — И того, кто зарабатывает на жизнь честным путем, а не того, кто за лишний медяк не откажется вскрыть кому-нибудь глотку.       Девчонка открыла было рот, готовая встать на защиту объекта своей неуемной страсти, но что-то во взгляде собеседницы явно остановило ее. Заморгав, она еще раз поклонилась и выбежала за дверь. Адила же, дождавшись, когда ее шаги стихнут на лестнице, тяжело поднялась с кровати и проковыляла к окну.       — Как это на тебя похоже, Джеспар, — печально прошептала она, вглядываясь в свое отражение, но видя лицо брата. — Сделать все так, чтобы он наверняка сошел с ума от злости.       Их отец презирал наемников, и Адила считала, что любой добропорядочный человек не может относиться к ним с доверием. Какое может быть доверие к тем, кому безразлично, кто его наниматель, если он в состоянии ему заплатить? К тем, кто может предать, если за предательство им заплатят больше? Кодекс чести, которым многие из них бахвалились, не стоил и ломаного гроша. Гибкость ума, необходимая такого рода беспутной профессии, позволяла этот кодекс пересмотреть, если выпадет случай.       — Как низко ты пал…       Но, быть может, это еще можно исправить? Задумчиво наморщив лоб, Адила достала камень отца и поднесла его к глазам. Он изменился. Теперь он сверкал гладкими гранями, словно черный алмаз. Внутри него вихрился густой туман. Он словно… пробудился? Прикрыв глаза и прислушавшись к его пульсации, Адила могла поклясться, что ощущает его настроение. Он ожидал, что она предпримет дальше, согласившись в своем видении владеть им по-настоящему.       Вот только Адила пока не понимала, что это значит. Отец дорожил этим камнем… Быть может, он помогал и ему? Поддерживал его в стремлении быть тем, кем он являлся? А быть может, были правы в своих казавшихся глупыми сказках братья, и этот камень, передаваясь по наследству в их семье, ждал, когда появится тот, кто сможет раскрыть его потенциал — во вред или во благо? Представлять, что именно ее, Адилу, он посчитал достойной своих сил, было волнительно. До этого мига она сомневалась, что достойна хоть чего-то.       Но что это за силы? Сможет ли Адила с помощью них добиться правосудия для Молли Беловереск? А вразумить Джеспара?       — Похоже, мне остается лишь это проверить, — пробормотала Адила и оглянулась на кровать, где лежали ее флаконы с добавленным в зелья ликорисом.       Похоже, ей остается лишь рискнуть. Теперь, когда она не одна, когда у нее есть помощник, у нее должно получиться.       Ее горло перетянуло отголосками страха, но Адила решительно отмахнулась от него. Проверив застежку на плаще и собрав разбросанные по кровати флаконы в карманы, она выскочила из комнаты в коридор и — едва не столкнулась лбами с дочкой трактирщика, возвращавшейся к ней с кувшином воды и стаканом.       — Мадам? — изумленно пролепетала девчонка, расширив глаза. — Вам… вам стало лучше?       — Определенно, — буркнула Адила, не останавливаясь. Но на середины лестницы вниз ей сделалось совестно перед доброй малышкой, и она, оглянувшись через плечо, попыталась ей улыбнуться: — Поставь кувшин и стакан мне на стол. Когда я вернусь, они мне точно пригодятся.       Из таверны она вышла через боковую дверь. Она не могла допустить, чтобы Черновод увидел ее и умудрился что-либо заподозрить. Нет, пусть ублюдок и дальше думает, что находится в полной безопасности. Адила с удовольствием затянет удавку на его беззащитной шее — когда воспротивиться он уже не сможет.       Наслаждайся своей мерзкой свободой, пока можешь, жалкое ничтожество.       Мощенные булыжником улицы Квартала Чужестранцев покрылись тонкой коркой льда. Неловко поскальзываясь на поворотах, Адила припустила в сторону городских ворот. Стражники, несшие у них свой пост, проводили убегающую в вечернюю тьму женщину в желтой робе безразличными взглядами. Действительно, в этом зрелище не было ничего удивительного: апотекарии всегда спешат, и время суток для них не помеха. День или ночь, зной или вьюга, их путь был непреклонен. Всегда найдется бедолага, у которого прихватило спину, ребенок, которого одолел жар, женщина, которая не могла разродиться. И тогда молитвы Мальфасу утрачивали все свои чудодейственные свойства. Лишь целительские руки апотекариев могли им помочь.       Что ж, если призадуматься, миссия, что сейчас стояла перед Адилой, не так уж отличалась от рутины ее прежних дней. Вот только исцелить она собиралась не чью-то рану, не чью-то болезнь, а чью-то жизнь.       Остановилась передохнуть Адила только тогда, когда добежала до дороги, по правую руку от которой тянулись стены Арка, а по левую — именитые столичные озера. Впереди нее, в запорошенной снегом вечерней мгле, горели первые огни фермерского поселения. Растерев замерший нос руками, Адила заставила себя еще раз обдумать все, что пришло ей в голову после пробуждения в таверне.       Конечно, она не имела ни малейшего понятия, в каком доме живет Молли Беловереск, но узнать это будет не так уж трудно. Если ей не поможет соседское добродушие, то какая-нибудь сплетница не откажется почесать языком об ужасной лгунье, опорочившей доброе имя Лиги апотекариев. Найти такую будет также легко: если не на лавке у какого-нибудь дома с подружками, то — в небольшой таверне, расположенной у мельницы, где местные коротали свои вечера.       И, как только Адила найдет Молли, то приложит все свои усилия, чтобы возродить в ней надежду для еще одного рывка. Она покажет ей флакон с сонным зельем с добавлением ликориса, и когда женщина подтвердит, что именно оно попало ей в руки от Черновода, Адила напишет своему учителю, Солнцебору. Он выслушает ее, и, быть может, вместе они придумают, как разыскать контрабандиста Ройла, и как убедить Даль’Маннока в том, что он пригрел змею на своей груди.       Стук лошадиных копыт и грохот повозки за спиной заставили Адилу, замершую посреди дороги, опомниться, и она поспешно отошла к ее краю, под горящий ласковым, золотистым светом полуночного масла фонарь. Однако владелец повозки не спешил проезжать мимо. Заглянув ей в лицо, он тронул свою кобылу за поводья, и та послушно остановилась, отфыркиваясь от снежинок, норовивших залететь ей в нос.       То был уже совсем пожилой мужчина, завернутый в теплый, но такой же видавший виды, как и он сам, тулуп. Его белоснежная борода топорщилась в разные стороны так, будто в ней произошел алхимический взрыв. Из-под кустистых бровей на Адилу смотрели добрые медово-карие глаза.       — Мадам апотекарий! — поприветствовал он ее, приподняв над головой меховую шапку. — Благослови Мальфас ваш путь. Если хотите, я вас подброшу. Негоже в такую непогоду да в такую темень ходить на своих двоих.       Адила замерла на мгновение, осознавая свою удачу. Видят Боги, все складывалось изумительно гладко.       — Вы местный? — спросила она, подходя ближе к повозке.       — А то! — ухмыльнулся в усы старик. — Всю свою жизнь — да под взором Мальфаса, — добавил он и махнул рукой на чернеющий над Арком профиль, выбитый в скале. — Куда вам надобно?       — К дому Беловереск.       — Беловереск, — эхом откликнулся владелец повозки, и лицо его вдруг посуровело. — Вы, наверное, и без меня это знаете, мадам, но апотекариев в этом доме с некоторых пор не жалуют.       Адила подавила в себе порыв болезненно зажмуриться.       Будь проклят этот мир. Будь прокляты люди, живущие в нем лишь для того, чтобы осквернить его еще больше. Апотекариев не должны бояться, не должны избегать. Апотекарии не должны разрушать жизни, они должны их спасать. Как, как получилось, что простые истины исказились, утратили свою первозданную суть?       Адила была готова к тому, что внутренний голос ответит ей на этот вопрос, но внутри нее зимней вьюгой свистела тишина. Дрогнувшими пальцами она сжала камень отца — или уже ее собственный? — в кармане, и лишь его мягкая пульсация успокоила ее.       — И все же мне нужно туда, — упрямо ответила Адила, и старик огорченно вздохнул.       — Воля ваша, мадам. Мальфас мне свидетель, я вас предупредил. Полезайте в повозку.       В повозке компанию Адиле составили мешки с зерном и репой. Она успела освободить себе место и примоститься на самом краю, свесив ноги вниз, как возница прищелкнул поводьями, и его кобыла, фырча, возобновила свой ход.       Промозглый, вмиг усилившийся ветер ударил по ушам Адилы, и она поспешно накинула на голову капюшон. На унылые черно-снежные пейзажи, проплывающие за боками повозки, она не смотрела. Вместо этого Адила одной рукой сжала камень в кармане робы, а другой достала — определила наощупь — флакон со своим зельем.       В голове мелькнула шальная мысль: вдруг оно просто не подействовало в тот час, и все, что происходило позже, извращенный результат осечки? Но она знала, как оно бывает, знала, что сейчас чувствует себя совсем иначе.       — Думаешь, это хорошая идея, вынуждать Беловереск вновь идти в бой?       Адила, вздрогнув, едва не выронила флакон на петляющую под ногами, разбитую в подмороженную грязь ленту дороги. Рядом с ней сидела ее маленькая копия. Она словно вышла из ночи пожара в реальность. В том же милом розовом платьице — с юбками помятыми из-за того, что их лихо закручивали за пояс.       И одно дело — видеть ее в видениях, но здесь, сейчас, на старой повозке, в завихрениях зимней вьюги она напоминала больную галлюцинацию, а не образ судьбы. Во рту Адилы сделалось кисло, и она еще сильнее сжала камень — то ли отца, то ли свой — в руке.       — Я хочу лишь справедливости для Молли. Она должна понять. Помогая мне, она поможет себе.       Маленькая она улыбнулась, и красный огонь в ее глазах вспыхнул в ночной темноте особенно ярко.       — Все не так просто, и ты это знаешь, — сказала девочка и посмотрела на флакон с зельем в руке Адилы. Нахмурила тонкие брови. — Я ведь сказала, что если мы будем вместе, тебе больше не понадобится это глупое зелье.       — Я помню, и все же… Ты теперь постоянно будешь вот так рядом со мной? — вырвалось у Адилы из самой груди.       — Не знаю. Это ты мне скажи. Это ведь ты все никак не решишься, — передернула плечами копия ее.       — Не решусь на что? — просевшим от волнения голосом спросила Адила, и в этот же миг повозка остановилась.       — Мадам, вы что-то сказали? — Старик неловко из-за толстого тулупа повернулся назад и отчего-то вздрогнул.       Черт возьми. Адила совсем забыла о нем и о том, что, разговаривая вслух, могла привлечь к себе лишнее внимание. Ведь, она была уверена, вряд ли хоть кто-то, кроме нее, увидит рядом с ней маленькую девочку… Адила едва не поперхнулась воздухом, оглянувшись на свою спутницу. Место в повозке рядом с ней было пусто. Как будто там никогда и никого не было.       — Я вслух проговаривала симптомы, — откашлявшись, улыбнулась старику Адила. Улыбка получилась жалкой, вымученной. — Иногда это помогает понять, что именно нужно лечить. Извините, если смутила вас.       — Нет-нет, если вам это нужно… Просто… Мне на секунду показалось, что ваши глаза… — замямлил было возница, но тряхнул головой и повернулся обратно к дороге. — А, не обращайте и вы на меня внимания. Чудится от усталости всякая дрянь.       Повозка вновь тронулась, и Адила с силой вгрызлась в большой палец руки. Как же глупо она подставилась! Ей повезет, если старик не посчитает ее безумной. Но ведь она придумала хорошую отговорку, правда? И она совсем не безумна. Все намного сложнее.       Их путь занял еще около дести минут. Они проехали мост через дамбу и остановились у ряда небольших, скромных домиков у изножья каменистых холмов.       — Вот, тот второй дом принадлежит Беловереск, — махнул рукой в нужном направлении старик, когда Адила, спрыгнув с повозки, подошла к нему. — Переночевать внутри вам вряд ли позволят, но мельница совсем недалеко от дамбы. А там, как вы наверняка знаете, наша таверна. Не аркские хоромы для путешественников, но комнатушку с сухой постелью Жак-Жак вам непременно выделит.       — Спасибо, — поблагодарила его Адила. — Благослови вас Мальфас.       — И вас, мадам, и вас. И удачи вам с Калебом. Мужик в последнее время совсем сбился с пути.       С этими словами старик укатил своей дорогой, а Адила, по щиколотку утопая в снегу, поспешила к дому Беловереск. В одной из его комнат горел свет свечи, и она, только сейчас вспомнив о времени, надеялась, что ее и вовсе пустят на порог в столь поздний час.       Поднявшись по низким ступенькам к двери, Адила стукнула по ней костяшками пальцев, и та вдруг приоткрылась, подгоняемая ее касанием и пронзительным ветром. Странно.       Внутри было пусто и тихо. Никто не отзывался на ее оклики, и Адила, чувствуя себя вором или убийцей, прошла вглубь — к комнате, где горела свеча. То оказалась кухня, маленькая и ужасно захламленная, покрытая пылью и грязью — женская рука ее давным-давно не касалась. За столом у стены сидел молодой мужчина, всклоченный, с темными кругами под глазами и несвежей рубахе. И пил.       Завидев на пороге Адилу, он на секунду застыл со стаканом у рта, а потом — выпил содержимое одним махом и утер губы тыльной стороной ладони. Его серые глаза пробежались по лицу гостьи и остановились на ее желтой робе, выглядывающей из-под плаща. И потемнели.       — Прошу простить меня за вторжение, — торопливо заговорила Адила, чувствуя, как тяжелеет воздух вокруг нее. — Я…       — Апотекарий, — выплюнул Калеб Беловереск с такой ненавистью, что сделалось страшно.       — … Адила Даль’Варек. Да, я апотекарий, но я пришла, чтобы помочь Молли. Я хочу поговорить с ней.       Некоторое время мужчина смотрел на нее так, будто не верил своим ушам, но затем вдруг горько фыркнул — как будто всхлипнул — и покачал головой.       — Поговорить с Молли? Смешно.       Сердце Адилы пропустило удар. Она заозиралась, надеясь, что Молли, услышав чужой голос, выйдет, чтобы увидеть незваного гостя. Но та не появлялась. Вместо нее в темном углу кухни Адила увидела маленькую себя. Девочка, раскачиваясь с пятки на носок, выжидательно посматривала то на нее, то на Калеба.       — Поверьте, мессир Беловереск, — с трудом оторвав взгляд от нее и облизнув пересохшие губы, сказала Адила, — я здесь не для того, чтобы причинить Молли зло. Я, кажется, знаю, как привлечь Ройла Черновода к суду, но мне нужна ее помощь.       — Уже никто не причинит зла моей Молли, — тихо и зло сказал Калеб и потянулся к бутылке. — Моя Молли мертва.       Время и пространство схлестнулись в глазах Адилы в тонкую линию, линия эта перевернулась и — оказалась иглой, впившейся в самую сердцевину ее мозга. Чтобы не упасть, она вцепилась рукой в край кухонной двери.       — Что? — глупо переспросила она.       — Моя Молли мертва, — повторил Калеб, наблюдая, как стакан наполняется прозрачной, терпко пахнущей жидкостью. — Ушла из жизни в начале этого года.       Из кухонного угла, где затаилась ее маленькая копия, донесся едва слышный, скорбный вздох. Девочка смотрела на Адилу безмолвно, но в ее красных глазах та без труда прочитала укор пополам с сожалением.       Все не так просто, и ты это знаешь.       Нет, подумала Адила, чувствуя дрожь в коленях, я не знала. Но ты наверняка знала все наперед.       — Я… мне очень жаль, — с трудом выговорила она. Ее сознание кружило темным хороводом из обрывков мыслей, и лучшее, что она могла выдавить из себя, так это с детства заученные, глупые фразы: — Да примет Мальфас ее на Вечных путях.       — Молли покончила с собой, — сказал Калеб ничего не выражающим тоном и опрокинул в себя очередной стакан. — Таких как она Мальфас на своих сраных путях не приемлет.       Все существо Адилы вмиг завопило от нестерпимого ужаса. Она без сил привалилась плечом к двери и на секунду прикрыла глаза, борясь с собой.       Соберись, соберись, соберись.       …Наверное, этому Черноводу нужно было не только насиловать женщин, но и убивать их.       Голос Армэля рухнул в ее сознание камнепадом, и Адила всхлипнула и зажала рот ладонью, скрывая от Беловереска беззвучный смех.       Ну, так он и убил. Молли умерла из-за него.       Из-за всех них. Из-за ублюдка, что изнасиловал ее. Из-за тех, кто косо смотрел на нее, плевал ей в спину. Из-за этих лоснящихся жиром свиней Трибунала.       Из-за нее. Из-за Адилы. Конечно же, и из-за нее.       — И мне похуй на этого Ройла, — добавил вдруг Калеб. Стянув с тарелки кусок сала, он кинул его в рот и принялся сосредоточенно жевать. — Точнее не так. Вот как правильно: я надеюсь, что совсем скоро он обманет и выебет спутницу какого-нибудь безупречного, и уж тогда его точно повесят. А еще — что я доживу до того времени и буду в первых рядах зевак, чтобы нассать на его труп. Вот. Так будет идеально. Ну а вы, мадам… как вас там?.. Даль’Варек, можете идти со своей помощью на хер. Здесь она уже никому не нужна.       Как же? Как же не нужна? Дыхание вновь перехватило, и Адила вцепилась в ворот робы, открывая и закрывая рот, словно рыба, выброшенная на берег.       Что это за мир, в котором люди уже не верят в то, что может совершиться справедливость? Что это за мир, в котором люди отчаялись настолько, что не верят в то, что кто-то еще может им помочь?       — Мессир Беловереск…       — Уходите, — повторил мужчина, продолжая жевать и рассматривая столешницу под своими руками. — Не заставляйте Богов испытывать мое терпение.       Наощупь — мир перед нею окрасился во тьму, — Адила побрела прочь. Ее сердце превратилось в сгусток отчаяния и билось под горлом, прорывалось наружу хрипом и горечью слез.       Наверное, ей не стоит отчаиваться. Наверное, даже без Беловереск еще можно что-либо сделать. В ее руках доказательство вины Черновода. И Солнцебор обязательно поддержит свою ученицу…       — Даль’Варек, — задумчиво протянул Калеб из кухни — так далеко и так близко — и — воткнул нож ей в спину: — Дамиан Даль’Варек наверняка был вашим отцом. Папка рассказывал мне о том, каким был Трибунал при нем. Говорил, что он был великим человеком. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что его плоть и кровь среди тех, кто покрывает насильников?       Будь ты проклят. Будь проклят весь этот мир.       Задыхаясь, Адила выскочила на улицу и побрела куда глаза глядят. Ей было нужно подумать.       Подумать еще раз. Нужно забыть злые слова Беловереск, но лучше — помнить. Они справедливы. Отец ни за что не простил бы Адилу, узнай он, каким людям она спускает все темные дела. Он…       Земля вдруг закончилась под ногами Адилы, и она, коротко взвизгнув, ухнула вниз, к грохочущей у изножья дамбы воде. Кубарем скатилась по склону, ребрами пересчитывая каждую кочку, прикрытую толстым слоем снега. И замерла, рухнув на спину, у самой кромки испускающей могильный холод, черной воды.       То ли хохоча, то ли рыдая — какая, к черту, разница? — Адила сплюнула кровь из прокушенной щеки, откинула с лица задравшиеся полы плаща и уставилась в темное, низкое небо. Снег продолжал кружиться в воздухе, оседая промозглой влагой на ее щеках.       В голове снова было пусто — ни хороших, ни плохих мыслей. Почти благодать. Лишь бы ее — ее, конечно, ее! — камень не выпал из кармана… Ах, он на месте. На месте.       Совсем скоро она услышала рядом с собой легкие, едва слышные шаги. Скосила глаза на звук и увидела маленькую себя. Остановившись рядом, девочка опустилась на колени и ладонью взбаламутила озерную воду. Она молчала, но и Адила не спешила открывать рот. Завороженная легким танцем снежинок над головой, она наслаждалась последними минутами покоя.       Она точно знала, что последними.       — Сегодня утром я спасла ребенка. Мальчика, — наконец заговорила Адила. Девочка рядом согласно тряхнула светлыми волосами, продолжая пропускать черную воду сквозь пальцы. — Он неправильно лежал в утробе, и молодой апотекарий, Шеймус, не знал, как помочь роженице. Я справилась, я знала, что делать, и мальчишка заявил, что это Боги послали меня в Арк в этот день. А я… я смотрела на этого синюшного младенца в своих руках и думала, что будь на это действительно воля Богов, то он бы не рождался вовсе.       — Почему? — склонила голову вбок ее маленькая копия. Ее глаза мягко мерцали в уютной снежной тьме едва потухшими углями. Красиво. И страшно.       Адила хохотнула, превозмогая боль в ребрах.       — Что с ним будет? Кем он вырастет? Быть может, ему повезет, и он будет просто очередным страдальцем. Проживет унылую жизнь, полную лишений и надежд на праведный божий суд, и умрет так, что никто не заметит его отсутствия. Но может случиться и так, что он окажется на месте несчастного Калеба: его любимую женщину оболгут, она, не выдержав позора, наложит на себя руки, а ему останется лишь похоронить ее, проклясть этот мир и спиться. И даже это не самое страшное. Он может стать тем, кто не будет страдать сам, но будет приносить страдания другим. Лгать, прикрываясь законом, насиловать, убивать.       — Все может быть, — согласилась девочка. — Людской мир полон вероятностей, — добавила она и протянула руку к мокрой робе Адилы. — Все твои флаконы разбились.       — Блядь, — изнуренно прошептала Адила и зажмурилась, чувствуя, как предательские слезы срываются вниз и затекают в уши.       Они помолчали еще немного. Откуда-то издалека, сквозь плотную тишину, окутавшую их, доносились отголоски лая собак и размеренного стука топора, рубящего дрова.       — Солнцебор мне теперь не поможет, — прошептала Адила. — У меня нет доказательств, только мои слова, и даже если он поверит им, то для Даль’Маннока их окажется мало. Если он и вовсе согласился бы нас слушать. Для него закон ничего не значит, только его репутация.       — Вероятней всего.       — Все впустую. Мне не дадут вернуть справедливость в этот… этот…       — А тебе нужна чья-то еще помощь? У тебя есть я.       — Я хочу действовать по закону.       — Ты сама сказала, что его больше нет в этом мире. Но он был в твоем отце. Есть и в тебе.       Адила собрала во рту остатки крови и вновь сплюнула. В ее груди расцветала уверенность, что в этих словах есть смысл. А почему нет? Как может его не быть?       — Ты сказала, что вернешь мне камень, если на этот раз я буду владеть им по-настоящему, — прокряхтела она, с трудом садясь на земле.       Ее ребра протестующе заныли, но она не обратила на боль никакого внимания. Вместо этого она достала из кармана свой камень, и тот осветил ее содранные в кровь, мокрые ладони черным светом. Красиво. И страшно. Но любая сила страшна, если не знаешь, как ей пользоваться.       — Я пока не понимаю, что это значит, — вздохнула Адила и — вздрогнула.       Моргнув, она обнаружила маленькую себя напротив. Девочка сидела в черной озерной воде, но холод ее, казалось, совсем не беспокоил. Розовые юбки ее платья, превратившись в прозрачную, тяжелую вуаль, оплетали ее ноги.       — Покажи мне, — прошептала Адила — ее голос пропал.       — Ты все знаешь и без меня, — покачала головой ее копия и прикрыла красные глаза. — Тебе всего лишь нужно решиться.       — Я решилась, — сказала Адила и в то же мгновения поняла, что это правда. И с каждым новым словом в ней разжигался праведный гнев: — Не хочу, чтобы спасенный мной мальчик страдал. Не хочу, чтобы он стал насильником, убийцей или честным лгуном. И я — Даль’Варек, я не могу сидеть сложа руки и ждать, когда мир исправится сам. И если, кроме меня, никто… Дай мне то, что поможет мне очистить мое имя и…       — Я не могу дать ничего из того, — подалась к ней всем телом девочка и сжала холодными ладонями руки Адилы с камнем в них, — что у тебя уже есть.       И в то же мгновение гнев, сосредоточившись в груди Адилы, брызнул по ее венам раскаленным потоком и — прорвался с ее ладоней яростным пламенем. Она ахнула, отвернув голову от жара. Тьма вокруг нее дрогнула и рассеялась красным золотом.       Она вспомнила, как в детстве мечтала об остром мече, а еще лучше — о нем и о сильной магии.       Она вспомнила строки Путей. «И Сельна ответила: «Магия не добро и не зло! Она была дарована нам Богами, и нам решать, использовать ли ее во вред или во благо».       А раз этот дар всегда был с ней, раз он был дан ей Богами… Адила знала, знала наверняка, что использует его только во благо. Заставит прозреть самих Богов.       ***       — Вот же… — сплюнув, выдохнул было Корбл, но вовремя вспомнил, что обещал своей Марьяне более не сквернословить. Подумал немного, разглядывая труп перед собой, и выдал дипломатичное: — … арпье дерьмо.       Серое, унылое утро затесалось между темными стволами деревьев Королевского леса. Стоявший пару дней мороз сменился оттепелью, и под сапогами ворчащих и грязно ругающихся стражников хлюпала грязь. Где-то в кустах верещали птицы и ворочались, фыркая, дикие кабаны. В паре шагов от трупа, обняв ствол бука одной рукой, отчаянно блевал еще зеленый новобранец.       — Ну что там? — спросил Корбл, поморщившись от особо громкого рвотного позыва пацана, и повернулся к своему товарищу, Манфреду. Тот с брезгливым выражением лица держал в руках записку, найденную на трупе, и пытался сквозь грязь и кровь разобрать ее содержимое.       — Если это не шутка, то перед нами Ройл Черновод, — откликнулся Манфред. — Пропавший апотекарий и, возможно, насильник.       Корбл критически осмотрел труп, разметавшийся на прогалине всего в десятке шагов от Медякового тракта. Нашли его абсолютно случайно. Караваны, идущие от Фермерского побережья в Арк на еженедельную ярмарку, остановились неподалеку, и одному из возниц приспичило отлить. Вряд ли бедный мужик полагал, что в кустах обнаружит изуродованный труп, но именно так и случилось. Корбл надеялся только, что бедняга не напрудил от ужаса прямо в штаны.       Собственно, узнать кого-либо в трупе не представлялось возможным. Мало того, что его явно пытали до того, как умертвить, так уже после им неплохо закусили лесные звери. Особенно, чтоб их разорвало, им понравилось его лицо. Стражникам повезло, что до оставленной на трупе записки, они так и не добрались.       — Я бы поставил «возможно» перед именем, дружище, — заметил Корбл. — Отчего ты сделал не так?       — Ну, хотя бы потому, что помню: этого парня оправдали несколько лун назад, — пожал плечами Манфред, — а в этой записке он признается в том, что оправдали ложно.       — Думаешь, писал он?       — Похоже на то. Его пытали, он все рассказал, записал, а потом его и кокнули.       — Дерьмо. А еще что в записке полезного? — спросил Корбл и склонился над трупом. — Хм, интересно: ему член отрезали, или это уже зверье так изысканно постаралось?       Новобранец, едва нашедший в себе силы отлипнуть от бука и подойти к своим старшим товарищам, опустил глаза на промежность Черновода, побледнел, посинел и убежал на исходную позицию.       — Как вы можете так спокойно говорить об этом? — простонал он в перерывах между тем, как завтрак покидал его бренное, дрожащее тело.       — Послужи с наше — и поймешь, — почесал подбородок Корбл. — А пока — блюй молча, раз ни на что другое не пригоден. Ну так что там, Манфред?..       — Все очень обстоятельно, — признал тот. — Так-так-так… Есть имя контрабандиста, что продавал ему ли… лик… наверное, ликорис? И есть список имен всех тех женщин, что он изнасиловал до Молли Беловереск. И… Ох, Мальфас меня сохрани, какая мерзость! Еще он написал, что никогда не планировал заранее, ему нравилось импровизировать, и вид усыпленных беззащитных женщин его невероятно возбуждал.       Со стороны бука донесся утробный стон, и даже Корбл поежился. Едкий зимний ветер внезапно пробрал его до самых костей.       — Вот вам и честный, оболганный апотекарий, — вновь сплюнул он и тяжело вздохнул.       Проклятье, это должен был быть обычный рутинный день. Смена Корбла заканчивалась вечером, после он планировал пройтись по ярмарочным рядам, выбрать подарки для Марьяны и их дочки, а потом отправиться домой и насладиться вкуснейшим ужином. А теперь… Черный Страж как будто посмеялся над ним.       — Ладно, — пробормотал Корбл и отошел от трупа подальше. — Дождемся трупную повозку, а пока осмотрим здесь все хорошенько: вдруг убийца оставил какие следы. Ну а потом…       — Поищем того контрабандиста, прищучим его, — подхватил Манфред, аккуратно складывая записку. — И, наверное, стоит пройтись по именам женщин. Если они не из Арка, написать в другие подразделения — пусть подтягиваются.       — Логично. Помощь не будет лишней. Еще нужно отследить путь Черновода до… хе-хе… его кончины. Вдруг кто-нибудь видел, как он уходил из Арка — и не один… А скажи-ка, там, в записке, случайно не написано, кто это сделал? Такие больные ублюдки любят, чтобы их знали если не в лицо, то по имени.       Нахмурив брови, Манфред без всякого желания оглядел клочок бумаги еще раз.       — Нет. Хотя, могу поклясться, выглядит все так, будто Черновод хотел написать что-то еще, но не написал. Видишь, вот тут и тут касались пером…       — Может, он только начал? — подал голос новобранец. Он был все еще бледен, но в его глазах Корбл увидел интерес. Возможно, из пацана все же выйдет толк. — И еще не успел определиться с именем.       — Может и так, — признал Манфред. — Хотя скажу вам честно, мужики. Я буду только рад, если больше никогда не увижу подобных записок на трупах.       С громким криком на прогалину, неподалеку от стражников, спикировал худой, общипанный ворон и примерился к еще уцелевшему глазу Черновода. Корбл спугнул его, притопнув ногой.       Это должен был быть обычный рутинный день. А теперь — это лишь мгновение трудного, нудного расследования.