Бездна Вероятностей

      Огонь был повсюду. Проникал в лёгкие горьким удушливым дымом. Касался полов одежд, ластился к ногам и ладоням, словно игривый, но дикий зверь, не понимающий, что его страшатся до дрожи в коленях.       Отражался в расширившихся от испуга, безумных глазах папочки и своим рёвом заглушал плач Риззет из-за запертых дверей детской.       Сжигал серую холощёную робу на Ранне, безжизненно обвисшей в путах с меткой стрелой в груди.       Танцевал на площади у храма Творца, окрашивая ночной бой в рыжие, как ржавчина, и алые, как кровь, тона, и храмовники визжали как резаные свиньи, попадая в его жаркие объятья.       Трещал гладкими кристаллическими боками камней, найденных в Старом Рашенграде.       Окутывал Отца, перемежался с псионическими всполохами на его пальцах, и разъярённым зверем бился в магические щиты, в последнее мгновение выставленные между ним и обуянной горем и ненавистью высокой фигурой в ралаимском доспехе.       Взрывался под ногами Джеспара, ударял его в грудь.       Заставлял цепенеть всем телом, панически хватать ртом воздух, жмуриться в первобытном ужасе и кричать, кричать, кричать.       ***       Нерим, Южное королевство. 8 226 год от Звездопада, первый месяц весны.       — Хватит, — хлестко сказала Мара и вылила на неё, скрючившуюся на каменном полу, воду из глиняного кувшина. Перед этим она хорошенько проморозила ту заклинанием, и Рэйка, на секунду замолкнув от неожиданности, пронзительно взвизгнула и закрыла вспыхнувшее от холода лицо руками. — От твоих воплей трещит голова. Бесполезное создание.       Отшвырнув кувшин, магичка поудобнее перехватила трость и заковыляла к стулу, поставленному специально для неё в тени одной из колонн зала. Всхлипывая и глотая слёзы, Рэйка украдкой наблюдала за ней сквозь щелку между пальцами.       Неловко рухнув на сидение, Мара принялась с силой растирать ноющую ногу. На её лице застыла гримаса крайнего недовольства.       — Что толку от твоих иллюзий, если они слетают, как песок с дюны, стоит только испугать тебя? — наконец проворчала она, дёрнув уцелевшим после давешней встречи с храмовниками уголком рта. Другой переполз на худую щёку вслед за кривым страшным шрамом. — Забудь о своей мечте когда-либо попасть в передовую группу на постоянной основе. Ты всех погубишь.       Закусив перепачканную песком губу, Рэйка села на полу и мрачно уставилась на дрожащее пламя факелов на колоннах зала. Проклятье! Она так старалась, но все впустую. Этот страх — огненный, смердящий гарью и смолой, — был сильнее её, и она не знала, как побороть его.       Правда, сегодня ни с чем бороться Сафран и не хотела. Всё, что было ей нужно, так это чтобы её оставили в покое. Дали ей подумать.       И Мара, чтоб её пожрали пустынники, чувствовала брешь в её обороне, словно охотничий пёс — кровь подбитой дичи.       — Ты не стараешься, лишь делаешь вид, — продолжала она, с каждой секундой распаляясь всё сильнее. Рэйка сидела в нескольких метрах от неё, но даже со своего места чувствовала, как вокруг наставницы тяжелеет воздух, пропитывается запахом озона и крови. — У тебя природная предрасположенность к элементализму, первая претворённая тобой стихия — огонь. Это — твой бич. Ты должна сокрушать им врагов, а не бояться его.       — Но ты говорила, что у меня талант к псионике, — скривилась Сафран.       Цокнув языком, Мара раздражённо пристукнула тростью по каменному полу. Её иллюзорный глаз предупредительно сверкнул в испещрённой рваными шрамами глазнице, и Рэйка, не найдя в себе сил ни на что другое, вжала голову в плечи.       — Это разные понятия, глупая ты девчонка! Человек может родиться с идеальным слухом и собирать толпы на своих представлениях, а в свободное время писать картины, за которые будут драться все коллекционеры мира. Чувствуешь разницу? Так и с магией. Твоя природная предрасположенность к элементализму не отнимает твоего таланта к псионике. Но псионика должна лишь дополнять твоё могущество, а не быть ему заменой.       — Какая разница? — буркнула Рэйка. — Какая разница, как я буду сражаться с храмовниками? Зачем мне огонь, если…       — Лучше замолчи, — предупредила ее Мара, — пока я не применила свою трость для воспитательных целей.       Девочка, зная, что угрозы магички никогда не бывают пустыми, тотчас захлопнула рот и поёжилась. Её спина хорошо помнила, какова эта проклятая трость на вкус. За три года наставничества Мара пускала её в ход редко, но… В эти моменты Рэйка по-настоящему жалела, что страх блокирует её всякую связь с огнём. От одной мысли, что языки пламени вновь окружат её плотным коконом, найдут своего врага в её враге и ткнут её носом в запах его паленой плоти, хотелось забиться в угол и напрудить в штаны, но будь всё иначе… От трости Мары остался бы лишь пепел. И до своей опочивальни в убежище повстанцев старая грымза добиралась бы ползком.       — Ты напоминаешь мне одного дурачка из моего прошлого, — вдруг хмыкнула Мара, и Рэйка вздрогнула от неожиданности. Наставница молчала так долго, что девочке уже начало казаться, что время нотаций подошло к своему логическому концу. — Когда я познакомилась с ним лично, он был такого же возраста, что и ты сейчас. И вместо мозгов у него было примерно такое же дерьмо, что и у тебя. Вот только он заслужил звание величайшего мага среди ныне живущих смертных к своим двадцати трём годам, а ты… Ну что ж, с твоим расхлябанным отношением к себе ты до тех лет не доживешь, а если и доживешь, то так и будешь лишаться чувств, стоит кому-нибудь припугнуть тебя огнём.       Не сдержавшись, Рэйка обиженно поджала губы и отвернулась. Она не претендовала ни на какие сиятельные титулы, но столь пренебрежительное отношение к её заслугам задевало её за живое. В конце концов, она ведь действительно старалась. И пусть огненные претворения до сих пор оставались для неё за гранью возможного, она преуспела во многом другом. Научилась окружать себя иллюзиями, превращаясь в другого человека, — с каждым днем они становились всё стабильнее и оставались на всё более долгий срок. Научилась большей части проклятий, которым обучала Мара. Научилась держать в руках и меч, и кинжал, и даже стрелу на тетиву теперь накладывала правильно. И не шарахалась от свечей и факелов, огня в камине и костров, как это было по первости. Разве этого мало? Разве может один-единственный страх обесценить весь её труд?       Мара, тем временем, проведя языком по неестественной пустоте между верхними зубами, продолжила свой рассказ.       — Он тоже бежал от своей природы. Отказывался развивать свою Связь с Морем Вероятностей как положено в угоду трогательным клятвам своей погибшей мамочке. И все носились с ним, как курицы с золотым яйцом, и лишь изредка робко подталкивали на путь истинный. Даже вспоминать тошно.       — Что дурного в подобных клятвах? — разобиделась еще больше Рэйка — теперь уже за этого неизвестного мальчика. — К тому же, отказывался он или нет, а все равно стал величайшим магом.       — Он стал им, когда закончил маяться дурью, — оскалилась Мара. — Вот только на то, чтобы его мозги наконец встали на место, ушло непомерное количество чужих усилий. Не обессудь, лисичка, но у меня нет никакого желания упрашивать тебя быть сильной. Просто знай: чем дольше ты отказываешься от своей магической природы, тем нестабильнее твоя Связь с Морем Вероятностей — так и до чародейской лихорадки недалеко. А когда твоя магия обернется против тебя и ты станешь орбайей, я просто убью тебя и вздохну облегченно, потому что на моем горбу больше не будет такого бесполезного балласта.       — И какая же природная предрасположенность у этого мальчика? — мысленно заскрипев зубами, спросила Рэйка. Да, ей было за него обидно, но уж лучше старая грымза истекает ядом, вспоминая о нём, чем отравляет постоянными придирками её.       — Псионика, — хмыкнула Мара. — Редчайший случай, воистину редчайший. Вот его я бы с удовольствием взяла в ученики — и дурость из него быстрее бы выбила. Но придворные маги не могли наставлять паладинов, да и глаз на него положил тот, кому дорогу я никогда перебегать не осмелилась бы.       Рассеянность вдруг слетела с сознания Рэйки, а вслед за ней позабылись все обиды. С каким-то внутренним щелчком их место заняло озарение. Подобравшись, девочка даже подалась всем телом в сторону наставницы.       — Погоди, погоди, ты говоришь о Наратзуле Арантэале?       О своем прошлом Мара всегда говорила скупо — истории, подобные сегодняшней, были редкостью. Однако о том, кто восстал против Рожденных Светом и даже убил одного из них в сражении у стен неримского города аэтерна, Треомара, она упоминала — когда рассказывала о псионическом обмане Богов, так называемом Витке Времени. Рэйка, хоть и не питала особого интереса к тому, что происходило за границами Южного королевства, все же запомнила некоторые детали ее рассказа и не думала, что кто-либо ещё, кроме всеми проклинаемого и одновременно восхваляемого Наратзула Арантэаля, в столь юном возрасте мог заполучить звание величайшего мага среди ныне живущих смертных. Хотя бы потому, что этим титулом могли наречь лишь одного человека за раз. Что толку быть величайшим магом, если ты не единственный?       С тяжёлым вздохом Мара закатила глаза и кивнула, подтверждая её догадку, и Рэйка расхохоталась почти до слёз.       — Нашла же ты с кем меня сравнить!       — Не обольщайся, я сравнивала не ваши достижения и не ваши силы, а вашу глупость, — презрительно фыркнула пожилая магичка. — Глупость приравнивает всех: королей и простолюдинов, магических гениев и унылую посредственность.       Хохот Рэйки оборвался горьким смешком, почти всхлипом. Покачав головой, девочка наконец поднялась с пола и отряхнула штаны от песка. Наверное, ей все же пора смириться с тем, что она никогда не дождется похвалы от наставницы. «Не то чтобы она была мне нужна, — принялась успокаивать себя Сафран. — Мне лишь нужно научиться убивать храмовников и дожить до того дня, когда эти мрази получат по заслугам... Наверное».       За мысленными увещаниями она и не заметила, что Мара не отвела от неё пронзительного взгляда. Поведя шеей так, что в ней что-то протяжно хрустнуло и встало на место, магичка постучала длинными ногтями по набалдашнику трости.       — Раз уж мы всласть поболтали на отвлечённые темы, то теперь расскажи мне, что с тобой происходит, — с деланным миролюбием проговорила она. — Ты уже несколько дней на себя не похожа.       С досадой поджав губы, Рэйка сделала вид, что слишком занята поиском воды. Изобразить встревоженную занятость в её случае было несложно: после выматывающей тренировки в её рту было сухо, как в пустынях Киры, и жажда её не была притворной. Однако Мара, между тем, расплескала всю воду из единственного некогда благословенного кувшина ей на голову… Чтоб ей было пусто.       — Я жду.       — Со мной всё в порядке, — буркнула Сафран, поддевая носком ботинка глиняной бок теперь уже проклятого пустого кувшина. — Просто устала.       — Просто устала, — передразнила её Мара и вновь стукнула тростью по полу. — Не держи меня за дуру, лисичка. Кухарка говорит, что ты ни черта не ешь и лишь размазываешь еду по тарелке. Карлос причитает, что ты уже которую ночь не спишь и бродишь по коридорам, словно неупокоенная заблудшая душа. Сегодня на тренировке ты показала себя еще хуже, чем год назад: какой идиоткой нужно быть, чтобы попасться на такую банальную уловку и позволить противнику бросить сгусток огня тебе в лицо? Нет, ты не устала. Ты витаешь в облаках.       Выругавшись под нос, Рэйка со злостью пнула пресловутый кувшин, и тот, подлетев в воздух, ударился об изножье колонны и раскололся на части.       Мара была невыносима: так же грубо, как она хлестала её укорами, магичка залезала ей в душу. И не для того, чтобы помочь или излечить, — нет. Чтобы надорвать края образовавшейся раны ещё сильнее, поднять в ней волны злости и оставить бесноваться не хуже шторма у дальних берегов за заливом Остиана.       — Со мной всё в порядке, — по слогам повторила девочка. В этот раз она не хотела злиться еще больше, чем стало привычным за последние несколько дней. — Мне просто нужно немного времени.       — Немного времени — для чего? Чтобы понять, что для убийства у тебя кишка тонка? — спросила Мара и мрачно улыбнулась, когда Рэйка едва ли не с испугом воззрилась на неё. — Говорю же: не держи меня за дуру. Я высчитала дни и поняла, что ты раскисла после последней — и твоей первой — вылазки на храмовничьи угодья.       Рэйка открыла было рот, чтобы ответить — что-нибудь колкое, язвительное, — но перед её внутренним взором вдруг возникло лицо немолодого храмовника: серые глаза смотрят недоуменно, даже обиженно, губы шевелятся в последней попытке вымолвить хоть слово и окрашиваются в густой красный цвет. Судорожно вздохнув, девочка прижала к груди руки, в которых вдруг ощутила фантомную тяжесть кинжала — того самого, которым она три дня назад впервые убила человека. Она помнила, и как горяча была кровь, пролившаяся на её пальцы из проткнутого горла, и как холоден и сух был воздух в той пещере у руин погрязшего в песках южной пустыни поселения. Помнила всё, но — не остроумный ответ, которым всего секунду назад была готова огорошить Мару.       Да и было уж так важно отвечать ей?       — Ну так что? — поторопила её пожилая магичка и неприятно усмехнулась. — Ты так рвалась на эту вылазку, и вот — ты получила, что хотела. Как и ожидалось, обернулось всё славной, кровавой стычкой. Но ты… Ты оказалась к ней не готова?       Важно.       — Я была готова, — упрямо вздернув подбородок, ощерилась Рэйка.       — Тогда что это за душевные метания, которыми ты бередишь сердца окружающих по возвращению?       — Я… Я не знаю, как объяснить.       — Словами. Если не хочешь словами, могу поковыряться у тебя в сознании и узнать всё самостоятельно. Будет неприятно, но раз уж у тебя отнялся язык…       Сафран с сомнением покосилась на изломанный, пропитанный болью и зачерствелым гневом силуэт Мары. В полумраке зала, под тенью колонны, в своих чёрных одеждах она казалась сгустком непримиримой тьмы. Девочка сомневалась, что наставница по достоинству оценит её откровения и природу её душевных метаний. Ей вспомнился однажды подслушанный разговор группки повстанцев, засидевшихся за кружечкой мёда в оборудованном под столовую зале в убежище. Они, неприязненно морщась, говорили о старой ведьме и о том, что сотворили с ней храмовники, когда взяли её в плен на границе Южного королевства во время военных действий 8 215 года от Звездопада. Все увечья, которые с первого дня знакомства стали для Рэйки естественной частью образа Мары, были их рук делом. Но когда-то эта женщина выглядела совершенно иначе.       Матиус вспомнил ее, когда Мара сняла с него эффект Витка Времени. Вспомнил и содрогнулся. Он не стал скрывать от повстанцев то, о чем сама магичка предпочла умолчать то ли из-за нежелания вспоминать свою прошлую, потерянную навсегда жизнь, то ли из-за пренебрежения к своим новым соратникам. Он рассказал, что двадцать шесть лет тому назад она на пару со своей сестрой-близнецом возглавляла придворных магов Эродана и заслужила славу совсем не однозначную. Её уважали и боялись. В битвах при Треомаре она стояла в первых рядах объединенной армии Богов и смертных, командовала несколькими отрядами, и в войне против Южного королевства ей была отведена аналогичная роль.       Матиус не знал, как храмовникам удалось пленить эту страшную женщину, но то, что они сотворили с некогда статной, надменной и воистину могущественной магичкой, вселило в него ужас. «Командир так и сказал, — бормотал один из болтунов в столовой, и Рэйка, вся обратившись в слух, старалась не упустить ни слова, — мол, если эти мрази смогли одолеть саму главу придворных магов Эродана, то чего ожидать нам, простым воякам без капли магии — только с мечами в ножнах да с луками за спиной?».       Сафран была уверена, что чертовы храмовники смогли взять верх над Марой лишь благодаря великой удаче и совсем маленькой капельки хитрости. Предполагать, что кто-то из их магов оказался сильнее неё, было смешно. Даже изувеченная до неузнаваемости, наставница Рэйки не перестала быть могущественнее всех, кого девочка успела повстречать, присоединившись к повстанцам (и не перестала быть надменной, но это уже совсем другая история). Назови её немощной калекой, и она не оставит от тебя мокрого места — если не с помощью магии, то с помощью трости, которая была прочнее теневой стали.       Рэйка была готова спорить на что угодно: храмовникам не удалось сломить дух Мары. Единственное, в чем они преуспели, так это в том, что разожгли в ней испепеляющую ненависть к своему брату. Магичка не скрывала, что присоединилась к повстанцам лишь с одной целью: сжечь Храм Творца дотла, а вместе с ним — каждую свинью к нему причастную. Будущее Юга её ни капли не волновало. В этом Рэйка была с ней схожа. Так она думала до некоторых пор.       Решимость Мары никогда не дала бы подобных осечек.       — Я жду, — напомнила та, когда молчание между ними затянулось. И совсем не так терпеливо, как в первый раз.       Подумав ещё немного, Рэйка вздохнула и презрительно сплюнула вязкую слюну себе под ноги.       — Перестань, — тут же поморщилась наставница. — Ты же не развязный пьяный мужлан в таверне. Не забывай о манерах.       — Определись, за что ты собираешься отчитывать меня — за отсутствие манер или за витание в облаках, — огрызнулась девочка, но непозволительно вяло. Она и сама понимала это — просто тянула время.       — Одно другому не помешает, — отрезала Мара. — Твоя жизнь, если тебе повезёт, будет состоять не только из прозябания в старых руинах. Если начнёшь, такая красивенькая, плевать под ноги какому-нибудь лорду и утирать слюну с подбородка рукавом, тебя бросят в хлев к свиньям да там и забудут.       — Я…       — Если ты не собираешься отвечать на мой изначальный вопрос о твоем состоянии, то я не хочу слушать этот жалкий скулеж, — прищурилась магичка, и Рэйка прикусила язык.       Мара завозилась на стуле, пытаясь найти новое удобное положение. В её шее вновь что-то громко хрустнуло, заставив ее раздраженно зашипеть. Хорошего расположения духа это ей отнюдь не добавило.       — Итак, судя по тому, как ты жмешься и все никак не можешь осчастливить меня ответом, я поняла всё предельно правильно. Убивать храмовничьих свиней для тебя оказалось сложным делом.       — Нет, это было не сложно, — покачала головой Рэйка.       Она не лгала. Оказавшись посреди южной пустыни в рядах повстанцев под руководством Фриды, девочка точно знала, что от нее требуется, и чего ей следует ожидать. По данным, что получил Каразал от своих ушей в Остиане, пещера, которую на протяжении долгих месяцев искали храмовники, и пещерой-то не оказалась, а древней, всеми позабытой гробницей темного жреца, похороненного вместе со всеми своими богатствами, включая магические артефакты. Каразал желал знать, какие планы вынашивают служители храма Творца, а Маре были интересны артефакты — она полагала, что об их природе пушечное мясо, засланное в пустыню, могло и не догадываться. Так или иначе, задание повстанцев, отправленных на перехват вражеских сил, было предельно чётким: доставить магичке желанные ей «магические бирюльки», а их предводителю — хотя бы одного живого храмовника для обстоятельного допроса.       К пещере повстанцы прибыли с небольшой задержкой: когда они подвижными, стремительными тенями пронеслись по каменистым коридорам к главному залу — залу захоронения жреца, — в руках храмовников уже был искомый ими магический артефакт. Фрида тут же скомандовала начало атаки, и — начался хаос. Вот только Рэйку он удивительным образом не затронул. Её сознание осталось кристально ясным. Она так долго ждала момент, когда Матиус позволит ей участвовать в операциях, что не могла подвести саму себя. Сквозь мельтешение схлестнувшихся тел и какофонию звуков, состоявшую из звона металла о металл и шипения, криков и визгов ненависти, девочка вычленила женскую фигуру, метнувшуюся в один из боковых ходов из зала. К груди храмовничья сука прижимала артефакт, завернутый в плотную, испещренную магической защитной вязью ткань, и Рэйка бросилась за ней в погоню. Все то же сохранившееся здравомыслие подсказало ей, что помешать женщине сбежать будет куда важнее, чем присоединиться к бойне, где и без неё хватало тех, кто не прочь воткнуть клинок в брюхо противника.       Тот храмовник, сероглазый, с обиженным предсмертным лицом, возник перед ней внезапно. Сафран была готова поклясться, что он как будто соткался из воздуха — с обнаженным мечом в одной руке и ярко горящим факелом в другой. Он не ждал от неё ни ловкости, ни смекалки — лишь испуг и оцепенение. Однако когда он взмахнул факелом прямо перед лицом Рэйки, она на мгновение позволила себе задохнуться от жара огня, опалившего ей ресницы и брови, а потом — поднырнула под руку храмовника, выудила кинжал из ножен и воткнула его под подбородок замешкавшемуся врагу. О магии девочка не вспомнила — лишь с холодным восторгом, перед тем, как странная тьма заставила её взор померкнуть, отметила, как легко острый клинок вспорол кожу и блеснул уже сквозь приоткрытые в недоуменном вздохе губы.       Когда тьма отступила, Рэйка обнаружила, что бежит дальше, держа в поле зрения полы темного плаща беглянки и — нагоняет ее! Во рту растекся резкий привкус железа, её руки были липкими от чужой крови, уже остывавшей и неприятно стягивавшей кожу, но, черт возьми, как же она была довольна! Её собственная кровь кипела злой радостью, предвкушением скорого конца погони. Сафран знала, что на этот раз не забудет о магии и воспользуется каким-нибудь проклятьем пострашнее. В конце концов, суку, заставившую её нестись во весь опор и петлять по запутанным коридорам пещеры, стоило наказать.       К сожалению, возмездию было не суждено свершиться. Женщину остановила стрела, воткнувшаяся промеж лопаток, — она просвистела рядом со щекой Рэйки, заставив её вздрогнуть всем телом и споткнуться о каменный выступ носком ботинка. Распластавшись на полу, пребольно ударившись коленями, содрав ладони в кровь и, конечно же, выронив кинжал, девочка с закипающим внутри гневом смотрела, как оседает безвольное тело беглянки. Мысль, что у неё несправедливо отняли добычу, распарывала виски, вырвалась наружу сквозь крепко сжатые зубы.       И мысль эта обуревала её весь остаток дня. Она смаковала её, как корень горечавки, когда возвращалась за Фридой — кто еще мог так ловко управляться с луком и стрелами? — по темным коридорам в главный зал пещеры, когда перешагивала через тело убитого ею храмовника, лежавшего лицом вниз, в луже собственной крови, когда заходила в завихрения магического портала, доставившего ударную группу повстанцев обратно в убежище. Рэйка была уверена, что она будет не давать ей спать по ночам еще долгое время, однако сложилось все совершенно иначе.       Ночью мысль о несвершившемся возмездии заменили мысли другого толка. И Рэйка оказалась совершенно к этому не готова.       Лёжа в своей кровати, в комнатушке, которая когда-то наверняка была кладовой при форте — не больше, девочка вдруг ясно вспомнила обиду в глазах храмовника. Вспомнила то, на что не обратила внимания в пещере, — как решительно, но в то же время горько были сжаты его губы перед тем, как он замахнулся на неё факелом, и что его пальцы сжимали рукоять меча так крепко, что вот-вот должны были начаться судороги.       Она вспомнила, как Карлос рассказывал, скорбно покачивая головой, что среди храмовников Южного пути были если не хорошие, то неплохие люди, и что даже в самых отъявленных местных мерзавцах не было столько фанатичного, свирепого неистовства, которое правило, правит и будет править впредь их столичными собратьями. И Матиус подтверждал его слова, припоминая, что в середине военных действий на границе Южного королевства и долины Фальтринд среди служителей храма Творца образовалась хоть и маленькая, но группа сопротивления храмовому режиму и его амбициям. Этих храмовников казнили свои же, и планы о тайных переговорах между представителями объединённой армии срединников и северян с мятежными служителями Творца были порушены.       И, как будто этого было мало, в сознании Рэйки вспыхнули собственные позабытые воспоминания. Стояло лето, и ей было не больше четырех лет — воздух ещё не был пропитан ядовитым предчувствием войны, Южный путь ещё не был разрушен, и семья Сафран ещё жила там, в большом уютном доме на краю невысокого уступа, вдалеке от шумного торгового пути. В тот день Рэйка со своей дружественной компанией мальчишек сновала меж рыночных рядов: денег у них не было, но и о воровстве они не помышляли и лишь разглядывали всевозможные фрукты на прилавках, про себя мечтая попробовать каждый из них. За ними долгое время наблюдал молодой храмовник, а потом подошёл к одной из торговок и вынул из кармана своего одеяния кошель. Он купил апельсины, попросил разрезать их на дольки и водрузить их на какое-нибудь свободное из блюд. А потом заговорщицким жестом подозвал к себе ребятню и угостил их. Не веря своему счастью, те даже и подумать не могли, что это может быть какой-нибудь хитростью или ловушкой. Но поступок храмовника и не был ни тем, ни другим. Улыбаясь, он смотрел, как они с жадностью вгрызаются в ярко-оранжевую мякоть апельсинов, слизывают сок с пальцев и ладоней, едва ли не проглатывают сладкие, совсем немного горчащие корки и поглядывают друг на друга с таким восторгом, будто выиграли самый лучший в мире приз. Да, это не было ни ловушкой, ни хитростью — лишь добротой. И пусть для молодого храмовника это могло быть мелочью, но для них, детей, искавших и находивших чудо в каждой из возможных мелочей, это значило многое.       Был ли тот добрый храмовник в числе тех, кто во время войны хотел перемирия с выступившими против бесчинств Юга соседними королевствами, и кто был убит за предательство Творца другими храмовниками? Или же он застал зарождение повстанческих сил в Южном пути и был убит в местном храме вместе с другими своими собратьями? Или же он пережил войну, окончательно зачерствев душой, перебрался в Остиан и принялся утолять жажду своего кровавого божества, отправляя на костры, четвертуя и обезглавливая грешников — и не думая о том, что среди них могли быть те дети, которых он годы тому назад угощал апельсинами?       Был ли на него похож тот храмовник, которого убила Рэйка в извилистых коридорах пещеры, затерявшейся в песках южной пустыни? Хотел ли он убить шестнадцатилетнюю девчонку — хотел ли он убивать хоть кого-то? Старшие среди повстанцев говорили, что некоторые из храмовников подчиняются своим господам из верхушки храма Творца лишь потому, что боятся за свою жизнь и жизни своих близких — был ли этот сероглазый, с обиженным предсмертным лицом храмовник из таких? Оправдывает ли страх его действия? Был ли этот страх, или Рэйка, позволив этим тревожным рассуждениям растерзать свое сердце, надумала то, чего никогда не было?       Была ли у этого храмовника семья? Плакал ли кто-то по нему, когда получил весть о его гибели? Проклинал ли кто-то его убийцу и клялся отомстить чудовищу? Вот какие мысли лишили Сафран покоя.       Убивать оказалось легко. А вот жить с вопящим во все горло голосом совести, под гнётом внезапно обрушившихся на плечи сомнений — сложно.       Рэйка и не заметила, как вывалила это всё на Мару, заикаясь и стачивая ногти о зубы, сведённые отнюдь не телесной мукой.       Наставница молчала долго, но всё это время глядела на Сафран и, кажется, даже не мигала. Это молчание девочке совсем не нравилось. И когда магичка встала, навалившись всем телом на трость и не отрывая взгляда от неё, Рэйка поняла, что предчувствие не обмануло её. Лицо Мары буквально потемнело от едва сдерживаемых эмоций, и несложно было представить, как тряслись поджилки у тех, кем была недовольна бывшая глава придворных магов Эродана. Рэйка вот с трудом заставила себя стоять на месте, а не пятиться до тех пор, пока расстояние между ними покажется наиболее безопасным.       — Ты дура, — выплюнула наконец с презрением Мара. — Так называемый воин, подобный тебе, долго не проживет.       — Я…       — Пусть кажется, что убьет его вражеский клинок, но на самом деле это сделает его собственная сопливая сентиментальность. Пока он рассуждает, оставляет ли он кого-то вдовой, или безутешной матерью, или сиротой, он размякает и становится легкой наживкой. Потому как шанс, что он сойдётся в бое с таким же мягкотелым идиотом, ничтожен. На войне следует забывать о чувствах: ты руководствуешься приказом убивать, и твой враг делает то же самое. Никто не остановится для того, чтобы поплакать друг у друга на плече и пожаловаться на жестокость своих предводителей. Ты или убиваешь, или будешь убит.       — Я понимаю, — пробубнила Рэйка, обхватив себя руками. — Но…       — Но? — хмыкнула Мара. — Этот храмовник, к которому ты вдруг воспылала жалостью, убил бы тебя не раздумывая. И, скорее всего, уже на следующий день не вспомнил бы твоё лицо — не то что цвет глаз, или как удивленно ты кривила рот перед смертью. Поверь мне, лисичка, он видел столько смертей и стольких убил, что уже давно позабыл, каково это, помнить. Да и среди этих остиановских фанатичных свиней уже не осталось тех, кому бы пришло в голову, что убивать ради своего кровавого Творца — дурно.       — Но откуда ты можешь знать? — воскликнула Сафран. В её голове царил раздрай. Ей было необходимо оспорить все то, что вкладывалось в её голову на протяжении трех лет, и во что она верила всем своим существом. Потому что слова остались лишь словами, а на деле все оказалось куда сложнее и неоднозначнее. Ей хотелось заново прощупать истину. — Быть может, повстанцам стоит призадуматься, что и сейчас в храме могут найтись те, кто готов выступить против него и помочь развалить его изнутри?       Тонкие, тёмные губы Мары раздвинулись в жестокой ухмылке, а потом — она и вовсе расхохоталась.       — О, безусловно! — протянула магичка, растирая свой задергавшийся живой глаз. Никогда прежде её ногти не напоминали Рэйке когти хищной птицы так явственно. — Давайте же уповать на чистоту душ и доброту сердец. Найдём какого-нибудь юродивого среди храмовников, а может — и двух. А когда храм прознает о них и выпытает из них всю информацию, удивимся, завидев их ударную группу у входа в наше убежище.       Во рту девочки мигом загорчило. Она представила, что сделают разозлённые предательством храмовники со всеми, кому не посчастливиться оказаться в убежище. Её фантазия подкреплялась опытом: все казни над грешниками храм Творца устраивал на главной площади Остиана и посмотреть на них мог каждый. И Рэйка видела немало из них. Разновидностей казней было великое множество, и сожжение на костре даже не занимало лидирующую позицию среди самых жестоких. Как говаривали некоторые из повстанцев, с огнём тебе может повезти — ты наглотаешься дыма и умрешь быстрее, чем языки пламени доберутся до твоих костей.       В убежище скрывались не только представители основных сил сопротивления — многие из них жили здесь с семьями. Как, например, Карлос. Храмовники не пожалеют никого, даже детей, и две его дочери чуть старше Рэйки, а также его маленький сын не станут исключением. Возможно, их колесуют. Возможно, забьют плетьми до смерти или примутся отрубать части тела — по одной за каждое из наспех придуманных преступлений помимо предательства Творца и его служителей. Рэйка увидела это как будто наяву и поняла, что узел из сочувствия и сожалений, сжимавший её горло все эти дни, потихоньку расплетается и исчезает.       Нужно было сразу идти к Маре — как только она почувствовала в себе слабину. Пусть та и зло посмеялась бы над ней, как сейчас, но зато сразу же, парой жестких фраз, сорвала бы предательскую пелену с её сознания.       — Что ж, все-таки это была твоя первая кровь, поэтому тебе позволительна подобная слабость, — отсмеявшись, сказала наставница и покачала головой. С разочарованием. И презрением. — Но, лисичка, если ты поймёшь, что со временем твоё сердце остается всё таким же мягким, если ты и дальше будешь думать о возможности дружбы с этими свиньями на убой, не трать моё время. Скажи мне об этом, и Матиус или Карлос найдут тебе занятие по способностям. В конце концов, нашему алхимику, Пестелю, уже пора обзавестись помощником, а в травах ты, судя по всему, разбираешься лучше, чем в убийстве.       Вздрогнув, Рэйка уставилась на неё во все глаза. Наставница её изумления как будто не замечала: бормоча себе что-то под нос, она заковыляла в сторону выхода.       Рэйка не могла поверить своим ушам. Стать алхимиком? Безвылазно сидеть в закутке, где Пестель оборудовал свою лабораторию, и горбатиться над котлом, варя лечебные зелья и мази для повстанцев? Как бы ни так! Как бы, черт возьми, ни так! У неё были другие планы! Пусть она и забыла о них, позволив дурацким мыслям об убитом ею храмовнике вытеснить всё по-настоящему важное из головы, но это было не больше, чем короткое помутнение рассудка.       Ещё три года назад она поклялась, что отомстит за смерть своей семьи. И если для того, чтобы добраться до Францискуса и всех тех служителей храма, что собрались в тот жаркий день на главной площади Остиана, ей будет нужно для начала убить кого помельче, то и пусть!       — Я справлюсь, — крикнула Рэйка в удаляющуюся спину Мары, и её голос дрожал уже не от испуга или робости, а от едва сдерживаемого гнева. Перед её внутренним взором вновь стояло скучающе-насмешливое лицо Францискуса и то, как он лениво взмахивал рукой, командуя поджигать хворост под Ранной. — Вот увидишь, я справлюсь!       Не обернувшись и даже не замедлив шаг, Мара фыркнула.       — Не обещай, а делай. Завтра с утра жду тебя в этом зале. Если снова начнешь верещать при виде огня, не жди пощады, — сказала она, взмахом руки открывая тяжелую дверь из зала. Рэйка, утерев пот, выступивший над верхней губой, мрачно уставилась на носы своих ботинок. Что же она должна предпринять, чтобы завтра не струсить, когда на ладонях наставницы вспыхнет пламя? Можно ли стать лучше за одну ночь? — И… Ох, Карлос. Как непривычно видеть тебя подслушивающим чужие разговоры, словно первая деревенская сплетница!       Удивленно вскинув голову, Сафран увидела невысокого коренастого мужчину, застывшего на пороге зала. Это действительно был Карлос. И выглядел он подавлено и угрюмо. Такое выражение лица девочка видела у него отнюдь не часто. Несмотря на то, что он был негласным третьим главой сил сопротивления и сталкивался с дерьмом этого мира куда больше своих подчиненных, чаще всего он улыбался, добро и даже нежно. За это повстанцы любили его куда больше извечно мрачного Матиуса и высокомерного Каразала.       — Каразал вернулся, — проговорил Карлос, кинув на Мару неприязненный взгляд, — и требует вас с отчетом о природе артефакта. Прямо сейчас.       — И вот так мой уход перестает быть столь драматичным, — проворчала пожилая магичка и оттеснила мужчину плечом, продвигаясь в узкое пространство коридора. — Так мило, что ты решил сообщить мне об этом лично. Я оценила этот твой любезный жест.       Рэйка задумчиво пожевала губами. Любезность любезностью, но для того, чтобы передать послание от глав, обычно посылали кого-нибудь из повстанцев помладше. Карлос, как представитель высшего эшелона власти в этом убежище, правом раздавать указы не пренебрегал, хоть и делал это так, что мелочи казалось, будто он просит их об услуге, и они не могли отказать тому, кто был всегда с ними добр. Что же в этот раз сподвигло его донести слова Каразала лично?       Ответ нашелся быстро. Стоило шагам Мары затихнуть за поворотом, Карлос ступил в полумрак зала и затворил за собой дверь.       — Если и ты хочешь прочитать мне нотации, — предположила Сафран, сложив руки на груди, — то давай в другой раз, ладно? Я уже наслушалась о том, как я безнадежна, и устала после тренировки.       — Прости, — коротко улыбнулся Карлос. Он всегда позволял ей подобные вольности, и Рэйка пользовалась этим. В разумных пределах. По большей части. — Однако ждать я не могу. Не в этот раз.       От этих слов девочке стало и вовсе дурно. Она не врала: она действительно устала. Эмоционально, магически и физически вымотанная, Рэйка мечтала лишь о том, чтобы вдоволь напиться воды, упасть на кровать и забыться целительным сном. И надеялась, что в этот раз ей и правда удастся уснуть, и обиженное лицо того храмовника больше не будет тревожить её, когда она закроет глаза. В конце концов, с помощью Мары она навела в мыслях хоть какой-то порядок. Дело осталось за малым — начать новый день, позабыв о сочувствии к тем, кто его не заслуживает.       Однако с этим ей явно придется обождать. Пока Сафран недовольно кривилась, Карлос подошел ближе и тяжело вздохнул. Неровное пламя факелов сделало морщины на его лице — у глаз, в складках у рта, несколько прорезало лоб — совсем глубокими.       — Я не согласен со многими суждениями госпожи Мары, однако готов признать, что в некоторых её словах есть правда, — наконец произнес он. — К сожалению, мы не в том положении, чтобы на поле боя проявлять сострадание к нашему врагу. Храм Творца мечтает уничтожить нас и лишь ждет, когда мы проявим слабость или поведем себя неосторожно. Лишь чудо бережет нас от того, чтобы быть обнаруженными и разгромленными. Однако, помня о жестокости и беспринципности храмовников, мы должны стремиться к тому, чтобы никогда не стать на них похожими.       Рэйка саркастично дернула бровью. Была у Карлоса одна особенность: при том, что он родился и вырос в семье обычных фермеров и сам был таковым, он обладал уникальной способностью говорить туманно и высокопарно одновременно — как какой-то аристократ. Девочке была больше по душе военная прямолинейность Матиуса: если у него было что сказать, говорил он четко, ясно и просто — чтобы тот, кому были предназначены эти слова, понял всё сразу и не вознамерился задавать глупые вопросы или спорить.       — К чему всё это, Карлос? — устало поторопила его Сафран. — Ты подслушал наш разговор, верно? Тогда как мои… душевные терзания привели тебя к таким мыслям?       Карлос поджал губы и заложил могучие руки за спину. Руки, которые раньше отлично управлялись с плугом, а теперь — с секирой. «Уж если обычный фермер научился быть воином, — подумала Рэйка, помня сожаления Матиуса о том, что заставил своего друга быть тем, кем тот никогда быть никогда не хотел, — то и я справлюсь».       — Сочувствие — это не плохо, Рэй, — медленно проговорил Карлос. — Для него должно быть своё место и время, и всё же оно должно лежать в основе наших поступков. Мы не мясники, наши заслуги не составляет то, скольких храмовников убили, и сколько радости нам это принесло. И Каразал, и Матиус предпочитают вести дела тихо и хитро, а уж если убивать, то лишь в крайнем случае и быстро, максимально безболезненно. Я с ними согласен.       — А Мара — нет, — наконец поняла, в чем дело, Рэйка и усмехнулась, — и ты на пару с Матиусом думаешь, что она дурно влияет на меня. Плевать! Слушай, Карлос, пусть сочувствует кто-нибудь другой, ладно? Я… Я на самом деле этого совсем не хочу. Не хочу сочувствовать, понимаешь? И не буду, — высоко и воинственно вскинула голову она.       — Но ты сочувствуешь, — мягко заметил Карлос. Он протянул руку, желая ободряюще сжать плечо Сафран, но та уклонилась в сторону. Его пальцы дрогнули, зачерпнув пустоту, и его рот горько скривился. — Ты сочувствуешь, — упрямо повторил Карлос, — пусть и запоздало. И это доказывает, что у тебя всё же доброе сердце. Как у Ранны. И я знаю, она учила тебя…       Сердитое шипение, сорвавшееся с губ Рэйки, заставило его замолчать. А девочка, тем временем, тряхнув головой и отогнав морок прошлого, в котором мама отчаянно рвалась из пут и умоляла пощадить её дочь, её маленькую Риззет, но получала лишь презрительные смешки собравшихся на казни служителей храма, прорычала:       — О, она многому меня учила, но ничего из этого не уберегло её от этих храмовничьих свиней. Нахрен доброе сердце, Карлос! — по слогам выплюнула она в лицо повстанца. — Я дала слабину в этот раз, но клянусь, в следующий раз такого не повторится.       Карлос зажмурился, словно от боли, и Рэйка, воспользовавшись моментом, обогнула его и направилась к дверям. Всё внутри неё кипело от позабытого на эти три дня гнева. И теперь, когда он, этот гнев, вернулся, Сафран представить не могла, как могла позволить себе быть такой идиоткой. Предаваясь добрым, светлым воспоминаниям, она забыла подумать вот о чём. Убитый ею храмовник был уже немолод и служил в остиановском храме Творца. Наверняка он был среди тех, кто девять лет тому назад по приказу Ягала, Лаваила и Гордека разрушил Южный путь и сжёг почти всех его жителей за предательство своего кровавого божества. И, вполне может статься, что он мог быть среди тех храмовников на главной площади Остиана, когда казнили семью Сафран. Рэйка не могла знать наверняка — на всех служителях храма, кроме Францискуса, были маски, — но почему бы, блядь, и нет?       — Рэй, — голос Карлоса, тихий, но решительный, камнем ударил девочке в спину, — следующего раза не будет.       Она оступилась и едва не полетела вниз. Сориентировалась в последнее мгновение, и оглянулась, надеясь, что ослышалась. Но Карлос смотрел на неё серьезно и если только отчасти виновато.       — Что? — хрипло переспросила Рэйка.       — Матиус получил отчет Фриды о том, как прошла операция в той пещере, — едва слышно сказал Карлос. — Перед отбытием ей было поручено следить за тобой и сообщить, как ты себя показала. И то, что она увидела… Ты более не будешь участвовать в операциях передовой группы. Возможно, со временем Матиус пересмотрит свое решение, но пока — нет.       Это было похоже на какой-то бред.       — Но что я сделала не так? — голос Рэйки окончательно просел. Её руки задрожали. Перед глазами стояло лицо Францискуса, и надменная улыбка ширила его губы. — Пока все сражались, я погналась за той женщиной с артефактом… Дорогу мне перегородил тот хренов храмовник, я убила его, и…       — Как ты убила этого храмовника, Рэй?       — Я ударила кинжалом ему под подбородок, — прошептала Сафран. Над её верхней губой вновь выступил пот. Она не понимала — не понимала, что происходит. — Как и учил Матиус.       — Сколько раз ты ударила его кинжалом? — ещё тише, чем прежде спросил Карлос. Или это в её ушах звенело так, что она не слышала ничего толком — читала по губам.       В груди Рэйки что-то оборвалось и каменной, необъятной глыбой упало вниз живота. Подняло холод, который сокрушительной волной понесся вверх, к сердцу, к горлу, к голове.       Она пыталась вспомнить. Но не могла.       Ещё секунду назад она гордилась, что сохранила ясность рассудка во время битвы. И забыла о тех мгновениях, когда в ее глазах потемнело. Девочка не предала этому значения, но…       — Шесть раз, — ответил на свой же вопрос Карлос и опустил глаза, пряча мелькнувшее в них горькое неверие и неловкий страх. — Ты ударила его шесть раз — без разбора, не только под подбородок. Била до тех пор, пока он не упал.       — Я… — пролепетала Рэйка. Проклятье! Проклятье, почему Фрида не поговорила с ней об этом в пещере?! Почему она промолчала тогда, но выложила обо всем в отчете?       Почему никто не говорил с ней об этом все эти дни?       Те, кому стало известно о ходе операции, думали, что ты и так обо всем знаешь, подсказал ей предательский внутренний голос, и Рэйка прижала дрожащую руку к губам.       Но она не знала.       Она так гордилась… И видела проблему совсем в другом.       Но были ли эти шесть ударов настоящей проблемой? И сможет ли она объясниться так, чтобы это перестало быть проблемой?       — А потом ты погналась за той женщиной, — продолжил Карлос, подступая чуть ближе, — не слушая, как Фрида кричит тебе вслед. И та женщина почти добежала до ещё одного выхода, о котором мы не знали. Если бы она могла телепортировать сама, то сделала бы это незамедлительно. Но она не могла. Следовательно, вполне вероятно, снаружи её ждало подкрепление — маги в том числе. Ты не воспользовалась рунами паралича, которые тебе дала Мара, и Фриде пришлось убить женщину до того, как ситуация окончательно испортилась.       — Ты не можешь знать наверняка, — пробормотала Рэйка. Выход из пещеры, к которому бежала храмовничья сука, она тоже не помнила.       Холод в её теле сменился лихорадочным жаром. Она то и дело посматривала на свои руки. Какая-то часть неё хотела думать, что Карлос ей врет. Что он пошел на поводу у Матиуса, который изначально был против того, чтобы дочь Ранны принимала непосредственное участие в делах повстанцев, и вместе они придумали, как лишить её шанса лично поквитаться с храмовниками. Но то были глупые мысли — Рэйка была готова признать это. Девочка вспоминала, сколько крови было на ней, на её руках, и теперь понимала, что от одного удара под подбородок, она бы не смогла запачкаться так.       — Ты не можешь знать наверняка, — повторила Сафран. — Мы не проверяли тот выход. Как только в наших руках оказался выживший храмовник, мы покинули пещеру через портал.       — Конечно, не проверяли, — поморщился Карлос. — Вы добыли артефакт, заполучили храмовника для допроса, и на этом ваше задание завершилось.       — Но она могла просто бежать туда, чтобы затаиться, а потом…       — Рэй, — оборвал её Карлос. Не только он, но и сама Рэйка тоже чувствовала, как жалки её попытки оправдать себя. — Ты потеряла над собой контроль. Или ты ещё слишком мала, а мы слишком рано потребовали от тебя слишком многого, или ты не годишься для такой… грязной работы. В любом случае, оба варианта исключают твою вовлеченность в работу передовой группы.       Сафран тяжело сглотнула. Ей хотелось затопать ногами, завизжать и зарыдать во весь голос, но она из последних сил сдерживала себя. За три года она уяснила, что ей хоть и позволяют многое, но её истерики не ценит никто — более того, они унижают ее в глазах наставников. А куда еще больше унижения, правда? Чертовых три года девочка умоляла Матиуса взять её в дело, усиленно тренировалась и показывала отличные результаты — и для чего? Чтобы на первом же задании выставить себя безумицей, чтобы её отстранили от операций, боясь, что в один прекрасный день она все окончательно испортит, снова не справившись с эмоциями?       Ей вдруг вспомнился папочка. В последние годы он часто впадал в буйство, а потом, когда трезвел или переставал гневаться, раскаивался — пусть и ненадолго, до следующего раза, когда его рассудок вновь затуманится. Рэйка так боялась его. Но неужели она такая же, как и он — просто не знала об этом?       Нет! Нет, нет, нет.       — Дайте мне ещё один шанс! Хотя бы один! — вскрикнула Рэйка. Словно в бреду, она подлетела к Карлосу и вцепилась в его куртку обеими руками. — Такого больше не повторится. Я обещаю!       Повстанец, поначалу уставившись на её пальцы, всё сильнее сжимающиеся на плотной ткани его куртки, медленно перевёл взгляд на её лицо. Девочка не знала, о чём он думал, и, честно, не хотела знать. Все, что ей было нужно, — увидеть понимание в его глазах, однако вместо него в черноте его зрачков вспыхнуло суровое пламя. Сафран едва не отшатнулась, на секунду испугавшись обжечься.       — Нет, — повторил Карлос, и в её легких закончился воздух. В его голосе звенела сталь — редкий случай, на который уже никто не мог повлиять. — Работа передовой группы состоит не только из убийства храмовников. А если по правде — это всего лишь самая маленькая, незначительная и необязательная её часть. Но ты помнишь только о ней. И просишь только за нее, несмотря на все сожаления, которые в тебе ещё есть. Теперь я окончательно уверился в правильности решения Матиуса. Ты отстранена. Твоим талантам найдется другое применение.       Рот Рэйки глупо приоткрылся. Под веками предательски и больно запекло.       Она бы, наверное, могла много сказать Карлосу в ответ. Про то, что все её таланты, которые она развивала эти годы, не предназначены ни для помощи алхимикам, ни для варки обедов и ужинов, ни для обеспечения повстанцев провизией — ни для чего, что ей теперь поручат. Про то, что лишь это применение её талантов, в котором ей теперь отказывают, могло наделить её жизнь, полученную взаймы и полную вины, которую уже никогда не искупить, смыслом — пусть кровавым и мстительным. Но отчаянная ядовитая злоба, вспыхнувшая в ней, отняла у Рэйки всякую способность объясняться человеческим языком.       Коротко, гортанно зарычав, она оттолкнула чуть замешкавшегося Карлоса и бросилась к выходу из зала. К черту объяснения! Девочка знала, что сделать важнее.       Карлос нагнал её у самых дверей и сомкнул на её локте вроде бы пальцы, а вроде — ториевые клещи. Рэйка попробовала было вырваться, но лишь добилась того, что при обратном рывке заскользила подошвой ботинок по песку, проникнувшему в руины старого форта во время последней песчаной бури через мелкие трещины в потолке зала.       — Куда это ты рванула? — хорошенько встряхнул её Карлос, и Сафран разъярённо взвизгнула ему в лицо:       — К Матиусу! Раз он принимает такие решения, то пусть скажет мне всё лично — сам, а не через тебя. Пусть скажет! Или у него не хватает смелости, а?!       Карлос, нахмурившись, вновь встряхнул её — да так, что ноги Рэйки едва не оторвались от пола.       — Сколько же в тебе спеси! Угомонись! Приди в себя, черт бы тебя побрал! — рявкнул он. — Матиус сейчас с Каразалом. Если хочешь — ворвись к ним, я позволю. Вот только Каразалу никто не собирался говорить о том, что одна из наших людей — то есть ты — настолько не умеет держать себя в руках, что может запросто запороть операцию. И поверь, девочка, если тебе кажется, что твои глупые мечты о мести уже втоптаны в грязь госпожой Марой, мной или Матиусом, то ты глубоко ошибаешься. Настроение у Каразала в последнее время паршивое, и когда до тебя доберется он, то не станет церемониться с твоими чувствами.       — А кто с ними церемонится?! — приняла новую попытку вырваться Рэйка.       — А кто-то должен? — тихо, но угрожающе спросил Карлос. От доброго и мирного него ничего не осталось. Он навис над девочкой горообразной тенью, добавил: — Или ты действительно думаешь, что единственная среди нас пострадала так, что тебе позволительно безумствовать и творить, что заблагорассудится?       И отпустил её. Сафран осела на пол, задыхаясь и — наконец — захлёбываясь в слезах.       Всё пропало. Всё. Она не знала, что делать, чтобы исправить эту ситуацию.       — Даже сейчас ты с легкостью теряешь над собой контроль, — проговорил Карлос, поправляя воротник куртки. — Извини, девочка, но выглядит это омерзительно. И печально. Учись управлять своими эмоциями, иначе… ты действительно долго не протянешь. И, уж если так хочешь, ни за кого не отомстишь.       За рыданиями Рэйка почти не слышала его. И пропустила момент, когда за ним закрылись тяжелые двери зала, оставляя её наедине со смесью злобы и обиды — на всех без разбора, на мир, на саму себя, — струящейся по её венам, подобно быстродействующему яду.       И когда этот яд проник в сердце, она закричала, избивая каменный пол ладонями и кулаками, расцарапывая его ногтями. Пламя всех факелов взмыло к потолку, затрещало, завыло голосами Преисподней и — погасло.       Казалось, весь мир погрузился во тьму.       ***       Контролируй себя. Научись управлять эмоциями.       Легко сказать, невообразимо сложно исполнить. После всех этих лет борьбы с собой Рэйка знала это точно.       Когда тебе шестнадцать, тебе кажется, что весь мир настроен против тебя, а ты лучше и умнее любого, кто шагает с тобой по одной земле, и никто не может сравниться с тобой в печалях и горестях, что выпали на твою долю. Этот возраст не благоволит работе над характером. И хорошо, если у тебя есть время, чтобы исправляться не спеша. У Рэйки его не было.       Оглядываясь назад, Сафран была готова признать, что идея, которая пришла в её разгоряченную от обиды и злости голову через пару дней после известия о том, что её отстраняют от дел передовой группы повстанцев, была продиктована злыми капризами. А ещё — желанием — если говорить языком той озлобленной дурочки, которой она была, — насолить всем, кто вставлял ей палки в колеса. Однако, в конечном счете, эта идея превратилась в единственно верное для нее решение.       Когда Рэйка рассказала о своей идее Маре, та, предупрежденная об особенностях ученицы, лишь рассмеялась и отказалась помогать ей. Поначалу. Но уже через неделю взялась за её обучение так, что девочка поняла: все её предыдущие уроки, которые казались сложными и выматывающими, были похожи на смехотворную разминку. Не сдалась она лишь благодаря своему упрямству и — злобе. Злоба в ту пору правила ей полноправно. Однако это не казалось ей важным. Важным было то, что уже к началу следующего года идея Рэйки — после безобразных скандалов с Матиусом и увещаний Карлоса, не увенчавшихся успехом, — воплотилась в жизнь.       Она переступила порог «Розы ветров», обитель греховного разврата, куда храмовники захаживали едва ли не чаще, чем к себе домой или в храм — на поклон своему кровавому Творцу. И доказала, что справится с поставленной перед ней задачей лучше, чем кто бы то ни был.       Она научилась контролю. Научилась держать себя в узде. Выбора у нее, опять же, не было — она сама истребила его на корню. Как бы ей ни хотелось вновь вогнать кинжал в храмовничью глотку и почувствовать горячую кровь врага на своих руках, она понимала, что в этом случае подпишет смертный приговор — и отнюдь не себе одной.       «Кто бы мог подумать, что осязаемая ответственность за жизни других людей станет узилищем для твоей внутренней тьмы! — хохотала Мара спустя год её успешной работы в «Розе». — Может, прав был Карлос, и у тебя действительно доброе сердце, лисичка?». Над подобными вопросами Рэйка никогда не размышляла. Доброе у неё сердце или нет, значения не имело. Значение имело лишь то, что она, добывая информацию у храмовников, проникая в их разнеженное после плотских утех сознание, со временем позабыла об убийстве. Псионическая власть над этими свиньями оказалась куда слаще, насыщала её тьму куда лучше и не приводила к срывам в пучины обманчивой ясности сознания.       Сафран уверилась, что меньшее зло победило зло большее, что она постепенно исцелилась. И не слушала предостережений.       Однако в мире нет ничего более хрупкого, чем самообман. Ее сплетенная из непомерных усилий узда порвалась, когда всплыла правда о Тамине, и — Рэйка осознала это лишь тогда, когда очнулась, душа предательницу на глазах ее детей. Для того чтобы описать то, что она почувствовала в тот момент, не существовало правильных слов. Но Рэйке хотелось верить — опять и опять, — что именно в этот день было положено начало её настоящему исцелению.       Несмотря на все последующие события, ей удалось возвести стены нового узилища, и они оказались крепче прежних. Они выдерживали все испытания, с которыми Рэйке пришлось столкнуться. Побег из Нерима. Смерть Сириуса, а затем и Лишари. Погружение в темные тайны Ралаты и бой с Отцом. Поиски первого Черного камня, едва не закончившиеся гибелью Калии… Неистовство, плененное в темнице её сознания, билось в оковах и рвалось наружу, но Рэйка брала над ним верх — из раза в раз. Она наконец-то оказалась сильнее. И позволила себе вздохнуть с облегчением.       И заходя в заброшенную шахту вслед за Джеспаром, следя за ним и Адилой из своего укрытия неподалеку от их места встречи, Сафран ни капли не волновалась и не сомневалась в том, что справится с любым исходом событий и вернется в Дюнное до того, как наблюдатели вытрясут из бедняги Лиджама всю душу.       Ведь, действительно: они все и без того по уши в дерьме. Что могло произойти, чтобы ситуация стала еще хуже?