Бездна Вероятностей

      С рваным вздохом Рэйка открыла глаза. Она не знала, сколько времени у неё ушло на то, чтобы определить, где верх, а где низ, где земля, а где небо, но догадывалась, что для того, чтобы вспомнить, где находится, и понять, что лежит на животе, хватая пересохшим губами окровавленный горелый песок, ей понадобилось времени куда больше.       Прямо перед ней раскинул свои лапы высокий папоротник. Под её пальцами правой руки лоснился мясистый бок лианы. Сама её рука, насколько могла судить Рэйка, выглядела неважно. Куда хуже, чем до того как они с Джеспаром вошли в эту проклятую шахту теневой руды. Перчатка на ней порвалась и обуглилась; кожа на тыльной стороне ладони покраснела и пузырилась краями ожогов.       — Дерьмо, — попыталась выдавить из себя Сафран, но ругательство застряло в её глотке слабым шипением и едким вкусом железа.       Небо над восточным побережьем Эндерала ещё не успело потемнеть — дело, приведшее Рэйку и Даль’Варека в это забытое Богами место, завершилось до смешного быстро. Неудивительно: смерть в большинстве случаев стремительна.       С трудом сглотнув кровь и песок — что угодно, лишь бы промочить горло, — Рэйка понаблюдала за дымом, витавшем в столпах тусклого вечернего света, который попадал в зал сквозь решетку в потолке. Между делом, постаралась вспомнить, что произошло после того, как Адила повернулась к ней и опалила взглядом безумных красных глаз. И не смогла.       — Дерьмо, — повторила Рэйка.       Это было похоже на замкнутый круг надежд и разочарований. Как только она уверялась в том, что наконец смогла победить саму себя, всё начиналось с самого начала. И…       Нет. Сейчас неважно то, что происходит с ней — в первый ли раз, в последний ли? Она не знала, что произошло, когда тёмная волна бешенства вновь — впервые за долгие годы — захлестнула её с головой, однако — хорошо помнила, что случилось до этого. На глазах вскипели слезы, но Сафран из последних сил сдержала их — она начинала чувствовать боль и боялась, что её станет нестерпимо много, когда соль разъест опалённое лицо. Вместо этого она попыталась встать. Тело слушалось плохо — где ожог, где рана от меча, а где ушиб или перелом, оставалось только гадать. Хотя и гадать Рэйка не хотела: она была уверена, что если предположит, будто на ней нет ни единого живого места, то окажется не так уж неправа. Безумная сестрица Даль’Варека отделала её так, как, кажется, не удавалось ещё никому до неё.       Осталось понять, отплатила ли ей Рэйка тем же. Потому что, видит Солнце, другого Адила, блядский Костяной судья, не заслужила. Добродетель запрещает порицать безумство и поступки, которое оно за собой влечёт, но Рэйка никогда не была добродетельна. К тому же, она порицала себя — не так уж нечестно порицать и тех, с кем она в некотором роде схожа.       — Джеспар, — чуть слышно просипела Сафран, когда ей наконец-то удалось усесться на колени, упёршись обеими руками в камень, спрятанный под лианами и песком. Глупо, конечно: она знала, что Даль’Варек не откликнется, но не могла отказать себе в слабом проблеске надежды. — Джеспар? — позвала Рэйка чуть громче. Она всегда наивно надеялась на чудо.       Из-под спутанных, слипшихся от крови волос, едва ворочая шеей, Рэйка оглянулась на древний ритуальный круг, который Адила выбрала сценой для своего больного возмездия, и где с жизнью расстался отнюдь не один Валенцио Доран. Рядом с телом ублюдочного аристократа — куском поджаренного мяса в некогда роскошных одеждах — лежало ещё одно. По серо-голубой куртке в подпалинах и слишком рано поседевшим волосам в нём без труда узнавался Джеспар. Под его головой до сих пор расползалась лужа тёмной крови.       — Джеспар, — всхлипнула Рэйка. В носоглотке тотчас запершило, передавило, и Сафран, содрогнувшись всем искалеченным телом и подавив рвотный позыв — вонь костра и горелой человеческой плоти была жуткой, нестерпимой, слишком знакомой, — сплюнула кровь. Ещё раз и ещё.       Непослушной рукой она заелозила по поясу, кое-как отстегнула замок набедренной зачарованной сумки. Через некоторое время ей удалось выудить наружу исцеляющее зелье и амброзию: сначала один флакон, затем — другой. Крышки с них она оторвала зубами — пальцы отказывались вспоминать, что такое ловкость, но что за беда. Всё поправимо, пока ты жив, не так ли? Со всем можно справиться. Всё можно перетерпеть.       — Дурак, — выплюнула Рэйка, утирая с подбородка пролившуюся мимо рта амброзию. Это движение отозвалось режущей, резкой болью под рёбрами, и Сафран, задушенно ахнув и схватившись за бок, не удержалась на слабых коленях и завалилась назад. Мир вокруг неё сделал головокружительное сальто. Она зажмурилась, пережидая самые дерьмовые минуты после принятия исцеляющего зелья — только идиот может думать, что мгновенное заживление ран безболезненно и даже приятно. — Какой же ты дурак… Я ведь говорила тебе. Я ведь тебя предупреждала!..       Джеспар оказался таким же упрямым и наивным идиотом, как и она сама. Поверил, что может хоть что-то противопоставить безумию, что голос разума окажется сильнее слепой злобы. И заплатил за эту веру слишком высокую цену.       Под ладонью, зажимавшей бок, было горячо, мокро и больно. Рэйке не нужно было смотреть, чтобы понять, что виной тому отметка от меча Адилы. С закрытыми глазами прислушиваясь к ощущению, как под пальцами пульсирует кровь, как дёргает кожу, соединяя края раны, Сафран вдруг краем внутреннего глаза заглянула в утерянные воспоминания. Сестрица Даль’Варека дралась как бешеное животное. Она не умела управляться с мечом, но размахивала им так яростно и безумно, вцепилась в него так крепко, что Рэйка долго, слишком долго не могла выбить его из её рук. Да, кажется, так и было. Так и было, а когда меч все же со звоном отлетел в сторону, лучше не стало. Адила вскинула руки, и на её ладонях взревело пламя.       Рэйка тяжело сглотнула. На этом мгновении начиналось окончательное глухое забвение, но жалеть об этом она не стала. Сафран и без того могла представить, насколько озверела, когда к злобе и боли от потери добавился её животный страх боевого, смертоносного огня.       Где-то в коридорах, ведших от обжитых шахтерами карманов с жилами теневой руды к этому странному залу в самом сердце сети пещер, с каменного потолка капала вода. Рэйка насчитала сто пятнадцать ударов, прежде чем боль в её теле притупилась: раны и ожоги затянулись, чародейская лихорадка рассеялась под напором ударной порции амброзии и перестала терзать виски и кости ломотой. Сафран вновь села. На Джеспара она старалась не смотреть. Его веки остались приоткрытыми, и в его остановившемся взгляде ей чудился укор. Не отговорила. Не успела. Не спасла. Лишь отомстила, вот только вряд ли Даль’Варек был бы так уж признателен Рэйке, узнав, что она убила его сестру.       Убила ли? Или Адила сумела сбежать, победив незадачливую противницу и унеся с собой проклятый Чёрный камень?       С ёкнувшим сердцем, Рэйка откинула волосы с лица, заозиралась вокруг. И — простят её мертвые Боги — облегчённо вздохнула. Чуть поодаль от неё лежал ещё один труп. Лежал на спине, широко раскинув руки и уставившись на решётку в потолке зала обугленными провалами вместо глаз. Кажется, от них до сих пор слегка чадило дымом, а весь затылок и камни под ним окрасились в тёмно-красный — почти точь-в-точь как в случае с Джеспаром.       Сафран долго смотрела на Адилу, как будто желала до мельчайших подробностей запомнить, что сделала с ней, отворив двери узилища на задворках сознания и выпустив оттуда свою внутреннюю тьму. Но на самом деле она искала в себе хотя бы отголоски сочувствия — к девочке, чьё с детства хрупкое душевное здоровье пошатнула трагическая гибель почти всей семьи; к девочке, которая осталась совсем одна, когда её единственный оставшийся в живых брат отправился путешествовать по миру в поисках спокойствия души и приключений, и никто не мог поддержать её, остановить, пока не стало слишком поздно. Рэйка искала его, это чертово сочувствие, и не могла найти. Наверное, ей должно было быть стыдно за эти свои равнодушие и жестокость. Наверное, чуть позже стыдно ей и станет — когда пройдет немного времени, и Сафран вспомнит о своем решении стать другим человеком — лучше себя прежней, — и вновь закуёт свою внутреннюю тьму в кандалы, запрет её на все возможные замки. А пока — с кряхтением и руганью она поднялась на ноги и побрела в сторону Адилы.       В конце концов, стоило признать: смерть была единственным исходом для неё. Даже если бы случилось чудо, и апотекарии Ордена нашли лекарство от красного безумия, и сестра Джеспара излечилась бы от своего страшного недуга, после ей пришлось бы отвечать за все свои преступления, а ответ за такое количество жестоких убийств лишь один — смертная казнь. Но она всё ещё могла послужить доброму делу, более не препятствуя людям храма Солнца в поисках Чёрного камня Даль’Вареков.       Тот нашелся во внутреннем кармане её камзола — у самого сердца. Даже сквозь плотную, жёсткую ткань он опалял лихорадочным жаром, и Рэйка, прежде чем взять его в руки, окутала ладонь магической защитой и достала из сумки кусок суконной ткани, на которой ещё давно начертила охранные знаки, которыми пользовались маги храма Творца при работе с артефактами тёмных жрецов. В прошлый раз, отправившись на Морозные утёсы вместе с Калией, Сафран о подобной предосторожности не подумала, но, подержав камень Даль’Галара в руках, прислушавшись к запертой в чёрных гранях магической силе, поняла, что знания остиановских демонологов лишними не будут.       Рэйка не врала, говоря Лиджаму, что никогда много не думала о происхождении Чёрных камней, но — её терзали смутные сомнения. Их аура казалась ей отчасти знакомой. И пугала её воспоминаниями и возможными последствиями.       Камень Даль’Вареков оказался таким же продолговатым и рогатым, как и камень отца Калии, однако, в отличие от него, не был таким тусклым и безжизненным. Он сверкал, словно чёрный бриллиант, и, прислушавшись к нему, Рэйка как будто услышала далёкий шёпот и детский, девчачий смех — в этой вероятности, в других и между ними. Был ли этот камень особенным — более мощным — сам по себе, или же он напитался силами Адилы и оттого пришел в столь… возбуждённое состояние? Сафран нахмурились, проворачивая проклятое сокровище Даль’Вареков в складках ткани, но, спохватившись, одёрнула себя. Об этой загадке она подумает позже — возможно, на пару с Лиджамом, — а сейчас у неё есть дела поважнее.       Она должна подготовить тела для того, чтобы отправить их в Последний путь. До Дорана ей не было никакого дела: пусть обращается заблудшим и бродит под сводами этой пещеры хоть целую вечность — другого он не заслужил. Но Даль’Вареки… Меньшее, что Рэйка могла сделать для Джеспара и его сестры, какой бы чокнутой та ни была, так это обеспечить им достойные похороны.       Кое-как распрямившись и спрятав завёрнутый в зачарованную ткань Чёрный камень в недра сумки, Рэйка скользнула взглядом по обезображенному, залитому кровью лицу Адилы —       На неё не действовали никакие обездвиживающие заклинания, да и псионические удары отскакивали от неё рикошетом. В какой-то момент стало понятно, что магией Костяного судью не одолеть. Рэйке пришлось вспомнить всё, чему её учили Карлос и Матиус, простые вояки, полагавшиеся лишь на холодное оружие и собственные кулаки. Однако ни изяществу, ни точно выверенным движениям не нашлось места во взорвавшемся яростью сознании Сафран. На землю она повалила Адилу лишь благодаря недюжинному везению — та отбивалась не хуже дикого зверя. Но голову Даль’Варек никак не защищала, продолжая беспорядочно опалять пламенем, завывавшим на её ладонях. И Рэйка воспользовалась этим, приложив её затылком о камни — раз, второй, третий. О магии она вспомнила уже тогда, когда та была и не нужна вовсе — пропустила заряд молний через виски Адилы, взрывая ей глаза, выжигая всё, спрятанное под кожей. Чтобы наверняка.       — и, содрогнувшись от непрошеных воспоминаний, повернулась к Джеспару.       За всё то время, которое Рэйка провела на Эндерале, пытаясь обвыкнуться со своей ролью в своей новой жизни, друзьями они так и не стали. Они были хорошими товарищами по оружию: отправляясь на совместные задания Ордена, новоиспечённый хранитель и наёмник всегда добивались успеха, действуя слаженно и чётко. Однако их идиллия рушилась, стоило Даль’Вареку открыть рот не впустую, а Рэйке — слишком устать подстраиваться под чей-то характер, говоря и делая лишь то, чего от неё ждут, а не то, что она на самом деле думает, и о чём хочет говорить. В обществе Джеспара уставала Сафран быстро — ей не удавалось прикидываться той, кем она не являлась, и это могло бы быть благословением, не будь они столь разными. И столь одинаковыми одновременно.       Каждый из них прятал себя настоящего за удобной маской. Каждый из них перекраивал себя, превращаясь в того, кем они хотели бы быть. Джеспару хотелось быть ветреным, смешливым наёмником, живущим без мыслей о прошлом и без сожалений в сердце, и ему не нравилось, когда Рэйка в лоб говорила ему, что получается это у него хреново. Рэйке же хотелось впервые за всю свою жизнь перестать думать только о себе и быть полезной другим людям, помогать им, чем только может. И её раздражало, когда Джеспар, посмеиваясь, говорил, что получается это у неё просто отменно — потому что ей не нужно переступать через себя, не нужно притворяться; потому что она такая и есть — с добрым сердцем и помыслами, с мыслями о других, но не о себе. Они никак не могли найти между собой компромисса, слишком зацикленные на мысли, что обязаны доказать другому, как тот ошибается на его счет.       Как же это было глупо. Каждый их серьёзный разговор заканчивался если не ссорой, то чем-то на неё похожим. Делая шаг навстречу друг другу, они тут же делали по два, а то и три шага назад. Но по-другому и быть не могло: Рэйка понимала это тогда и понимала это сейчас, опускаясь на каменный ритуальный круг рядом с Джеспаром и опуская его веки, пряча его помутневший, остановившийся взгляд. Только в добрых книжных историях люди мудры и сердечны настолько, чтобы одновременно сделать глубокий вздох и открыться друг другу, начать общаться безо лжи и притворства.       Но где-то там, на краю сознания — как бы она хотела, чтобы всё было иначе! Как бы Рэйка хотела хоть на мгновение вернуться в первые месяцы на Эндерале! В ту пору, когда между ними ещё не было глухих обид и недопониманий — лишь симпатия; когда ей, несмотря на слабые отголоски зависти, нравилась лёгкость, с которой Даль’Варек научился смотреть на мир, а Джеспар ещё не забросил идею сглаживать острые углы между ними шутками и смехом. Когда ни один из них даже предположить не мог, куда их приведёт работа на Святой Орден; что однажды выживший будет потерянно сидеть у тела погибшего и сожалеть обо всем сказанном и несказанном, сделанном и несделанном.       … — Никогда бы не подумал, что Испытания хранителей окажутся похожими на какой-то псионический трюк, — посмеиваясь, покачал головой Джеспар и спиной откинулся на низкую стену сторожевой башни. — А ты, милая леди, пошла на риск, рассказав мне об этом. Что будет, если я хорошенько напьюсь и растрезвоню об этой маленькой тайне всему Арку? Вот будет потеха!..       — Ты не похож на того, кто выбалтывает чужие тайны, — ухмыльнулась Рэйка и приложилась к горлышку бутылки с тирматральским бренди внутри. Что-то подсказывало ей, что от тирматральского в этом пойле было только название, но о своей догадке Сафран молчала. В конце концов, на вкус оно было не так уж плохо.       — Верно, верно, — самодовольно выпятил грудь Джеспар. — Болтуны не становятся хорошими наёмниками, а я, несомненно, хорош.       — Болтуны-наёмники долго не живут, — поправила его Рэйка, мудро пропуская мимо ушей откровенное бахвальство.       — И это верно, — согласился Даль’Варек и улыбнулся. — Поэтому не переживай, милая леди, я всего лишь дразнюсь. Да и кто бы, к тому же, стал меня слушать? — фыркнув, добавил он, дёрнул головой и выпустил в звёздное небо тонкую струйку дыма. Трубкой указал на кружащие в бесконечном танце ночные светила. — Эндеральцы, они такие. Скорее поверят, что луна одна, а вторая им мерещится, чем в то, что их Святой орден не так уж свят.       Рэйка лишь усмехнулась и поудобнее устроилась на куртке, скинутой на каменный пол крыши сторожевой башни. Эта летняя ночь была спокойной и тёплой. Она душисто пахла травой, садовыми фруктами и озёрной водой. И Сафран совсем не хотелось рассуждать о неоднозначности методов храма Солнца. Она давно уяснила, что в этом мире неоднозначно всё — до последней крупицы. Да и до репутации Святого ордена ей не было никакого дела. Главное, что он для неё полезен так же, как и она — для него.       — Так или иначе, — спустя некоторое время вновь заговорил Джеспар, вгрызаясь в кусок припасённого им копчёного мяса, — я должен тебя поздравить. С прохождением Испытаний, с получением Сигила… В этих краях нет пути почётнее, чем путь хранителя. И всё же. Скажи мне, милая леди, зачем тебе нужна вся эта муть? Ты ведь совсем не религиозна.       — Ты, кажется, забыл, что я из Остиана, дорогуша, — ухмыльнулась Рэйка, урывая для себя ещё несколько минут пустой болтовни. Они ей понадобятся, чтобы рассудить, как стоит ответить на вопрос Даль’Варека.       — А вот и нет, — помахал курительной трубкой рядом с её носом Джеспар, — как раз об этом я и помню прежде всего. Я встречал выходцев Южного королевства, когда работал в Нериме. Они или настолько безумны, что на каждом шагу восхваляют своего Творца, или настолько устали от храмовых безумств, что их тошнит даже от простенькой молитвы Богам. На безумицу ты не похожа, а значит…       — У тебя слишком радикальные представления о южанах, — пожурила его Сафран, но украдкой бросила на него заинтересованный взгляд. Не в первый раз Даль’Варек упоминал о своей работе в Нериме, но всегда мастерски уходил от ответа на вопрос, в чём она состояла. — Среди нас есть абсолютно нормальные люди.       — Ты из таких? — хитро прищурился Джеспар и подтолкнул плечом её плечо.       — Нет, — хмыкнула Рэйка. Называть себя нормальным человеком — ложь куда хуже самой безобразной.       — Так что же движет тобой? — протянул Джеспар и, не дожидаясь ответа, пустился в рассуждения: — Желание спасти этот мир? Изменить его? Показать себя? Стать кем-то другим?..       — Мне не нравилась та я, какой я была в Остиане, — поторопилась прервать его Сафран, ухватившись за его слова, как за якорь. — И когда у меня появился шанс вырваться оттуда и начать новую жизнь… Что ж, я действительно решила, что стать кем-то другим — кем-то лучше себя прежней, — не такая уж плохая идея. И, как видишь, мне выпал прекрасный шанс воплотить это решение в жизнь.       — Ну, если прекрасным шансом ты называешь вступление в ряды самой консервативной, унылой, а главное — религиозной организации Вина, то будь по-твоему, — хмыкнул с сомнением Джеспар. — Но с твоими внезапно приобретёнными силами ты могла начать эту «новую жизнь», как только твоей душе было бы угодно. Неужели тебе не жалко растрачивать свой потенциал… вот так?       Рэйка хрюкнула от смеха и подавилась тирматральским пойлом. С какой-то из ближайших к сторожевой башне ферм протяжно замычала корова, и в мычании её слышалось недовольство: всем миром, тем, кто осмелился потревожить её в ночи, и поразительной забывчивостью и наивностью Даль’Варека.       — Уж не запамятовал ли ты, что сам притащил меня в Святой Орден? — откашлявшись, спросила Сафран и, для вида немного поворотив носом, выхватила из рук улыбающегося Джеспара предложенный кусок мяса. — И когда они вылечили мою лихорадку и представили меня градмастеру, куда и как я уже могла сбежать? Этот старик Арантэаль посчитал, что я — Прорицатель, о котором писали пирийцы, и возжелал видеть меня подручным ему хранителем. Неужели ты действительно думаешь, будто он бы принял мой отказ и позволил мне покинуть храм Солнца?       Джеспар помолчал немного, попыхивая трубкой, а потом кивнул каким-то своим мыслям.       — Было бы здорово, будь оно так, — отозвался он наконец. — Ты бы стала отличным наёмником. Купалась бы в золоте, я уверен.       Рэйка усмехнулась, посасывая щедро приправленный специями кусок мяса, и покачала головой. Пусть и не отличным, но хорошим наёмником она и была. Уехав из Остиана, они с Сириусом побывали во многих уголках Нерима, и если не за счёт бардовских талантов Сириуса, то за счёт успешно выполненных Рэйкой заданий, порученных ей аристократами или крестьянами, стражей или купцами, деньги у них водились всегда. Сафран поначалу даже нравилась такая жизнь: иди, куда хочешь, делай, что вздумается, ведь знаешь, что не пропадёшь, как бы всё ни обернулось. Но шло время, и её запал иссяк. Ей была нужна цель, чтобы оправдать своё существование после всего, что она пережила — после всего, что она натворила, — в Остиане, а их скитания по трём королевствам никакой цели не несли. Новизна мира за пределами гор, отделявших Юг от остального Нерима, и ощущение свободы сменились предчувствием, что однажды поутру Рэйка проснётся и поймёт: мираж исчез, и всё вокруг вновь стало однообразным, серым и бессмысленным… Она не могла этого допустить. Ей не хотелось падать в одну и ту же пропасть дважды.       Сафран так и не смогла поделиться этим с Сириусом — не успела. В какой-то момент события завертелись с ошеломительной скоростью. До них дошли слухи о новых беспорядках в Остиане, теперь устроенных не храмом Творца, а людьми чёртового Таранора Коарека, и они поспешили вернуться домой. Представить, что им даже толком не удастся увидеть родные лица, что им вовсе придется бежать из Нерима, они не могли. И у них вновь не было другого плана, кроме того, что у них имелся раньше: оказавшись на новом месте, понадеяться на волшебство лютни в умелых руках и навыки мага-наёмника.       Они бы, конечно, справились. Но судьба распорядилась иначе. Или, правильнее сказать, — случайности, которые от них никак не зависели.       — Почему загрустила, милая леди? — щёлкнул пальцами у её носа Джеспар, и Рэйка медленно моргнула. Перед её внутренним взором до сих пор стояла фигура женщины, чьё лицо скрывала серая ткань капюшона, тонкая и воздушная, словно вуаль, и в чьих длинных, чёрных, словно самая тёмная ночь, косах тихо звенели медные монетки, постукивали друг о друга тонкие кости птиц. «Бедные заблудшие души, вероятности обернулись против вас. Первый взмах крыла должен случиться. Мне жаль», — сказала она, улыбаясь, но в улыбке её не было ни веселья, ни жалости, и — улыбки не было тоже. — Мясо совсем уж плохо? Или ты наконец поняла, насколько я прав, и сколько возможностей ты упустила, став хранителем?       — Мясо хорошее, — возразила, спохватившись, Рэйка. — И статус хранителя меня вполне устраивает. Беженцу вроде меня о таком и мечтать было невозможно, но… Мне повезло. Вероятности всё же оказались на моей стороне.       Джеспар растерянно прищурился и даже приоткрыл было рот, собираясь о чём-то переспросить, но всё же смолчал. Оно и к лучшему. Объяснять ничего не хотелось. Да и можно ли объяснить словами то чувство, которое зародилось в ней, в Рэйке? Вокруг неё было много неясного, впереди её наверняка ждут и трудности, и опасности, но теперь у неё появилась цель — пусть и навязанная. В конце концов, человек редко выбирает сам — в большинстве случаев он выбирает положиться на чужой выбор за него и тешит себя иллюзиями, будто от него ничего не зависело.       Погружаясь в дела храма Солнца, Рэйка всё меньше вспоминала о прошлом. О том, как меч пронзил грудь Сириуса, вырывая из него последний хрип. О том, насколько беспомощна она была, способная лишь наблюдать, как его безвольное тело оседает на палубу, и мечтать о том, что перережет хохочущее горло мерзкой суке, капитану корабля, — пусть лишь выпадет возможность встретить её вновь. О том, как сомкнулись над её головой морские солёные воды, и она почувствовала, как смерть взгромоздилась на её груди, холодно вздохнула в самое ухо — опять, но в этот раз окончательно.       «Дыши».       — Не обращай на меня внимания, — сказал вдруг Джеспар. Вытряхнув прогоревшую сон-траву из трубки и спрятав ту во внутренний карман куртки, он съехал спиной по стене башни и забросил руки за голову. Почти что мечтательно взглянул на россыпь далёких звёзд. У его носа закружил алчущий крови и человеческих страданий комар, но Даль’Варек сдул его прочь и заулыбался еще довольнее. — Прорицатель ты, или старик Арантэаль стал жертвой деменции, но раз уж всё так получилось, то… У меня хорошее предчувствие на твой счёт.       — Неужели? — фыркнула Рэйка, смакуя очередной глоток тирматральского бренди. Такие слова для неё были в новинку. Она привыкла, что не вызывает даже отголоска хорошего предчувствия — ни в ком.       — Есть в тебе что-то эдакое, — покрутил носком закинутой на ногу ноги Джеспар. — Смотришь на таких как ты и понимаешь, что не удивишься, если через пяток-другой зим услышишь, как барды поют о них песни.       — Кажется, ты выпил лишнего.       — Ты что, смутилась? Брось! Только представь: идёшь ты по улицам Арка, красный плащ развевается за твоей спиной, а простой люд восторженно вздыхает и заходится в экстазе. Ах, это же хранитель Сафран, та самая! — залопотал, кривляясь, Даль’Варек и лишь проказливо расхохотался, когда поймал её мрачный скептический взгляд. — Надеюсь, что хоть в одной из этих песен упомянут скромного, но обаятельного наёмника в потёртой куртке. Какая очередь тогда выстроится за его услугами!.. Даже представить страшно. И всё же этот парень выстоит и уделит внимание каждому! Ведь слава и почёт — это хорошо, но звон золотых в кошеле — ещё лучше…       Что-то прозрачное упало на обожжённую щеку Джеспара, на его нос. И в ту же секунду, как Рэйка увидела это — неясно, сквозь странную пелену на глазах, — она почувствовала, как что-то влажно щекочет её подбородок. Помедлив, она провела рукой по лицу. Оно было мокрым от слёз.       Как странно. Она плакала, но не чувствовала ровным счётом ничего. Или чувствовала слишком много, и оттого сознание не смогло понять, за что ухватиться первым, и погрузилось в оцепенение.       Сириус. Лишари. Теперь и Джеспар. Пусть Рэйка и покинула Нерим, пусть всеми силами пыталась измениться, стать лучше, но проклятье, которое, казалось, было с ней с самого рождения, никуда не делось. Она притягивала смерть, но — не свою, а тех, кто её окружает, тех, кто ей близок.       В какой-то из вероятностей Рэйка рыдала в голос, прижимаясь к бездыханной груди Даль’Варека или баюкая его отяжелевшую голову на коленях. В другой — тщетно пыталась вернуть его к жизни, применяя все известные ей исцеляющие заклинания одно за другим. В третьей — наконец сдалась, откликнулась на сладкий зов своей внутренней тьмы, отринула всякую мораль и, не желая мириться с потерей, подняла его могущественным мертвецом. Однако в этой — Сафран лишь поправила сбившийся в сторону воротник куртки Джеспара, словно опасалась, что иначе Даль’Варек может замёрзнуть, а в мыслях понадеялась, что сумеет левитировать два тела за раз. Такого Рэйка ещё ни разу не проворачивала — не выпадало возможности экспериментировать, — но справиться она просто обязана. Ей совершенно не хотелось возвращаться в эту проклятую шахту ещё раз.       Вздох, похожий на лёгкое дуновение ветра, заставил зарябить опустившуюся на зал вязкую тишину, и Сафран замерла, так и не отняв пальцев от ворота куртки Джеспара. Вздох этот раздался совсем близко, но Рэйка не слышала ни приближавшихся к ней шагов, ни колыхания воздуха от движения. Её изнурённое боем тело напряглось, разнося колкую боль по рукам и ногам. На свободной ладони молниями затрещала магия.       Неважно, как слаба она была, едва излечившись от ран, — враг не даст ей поблажек. И она сама не позволит ему расслабиться. Она…       Втянув воздух сквозь крепко сжатые зубы, Рэйка вскинула голову и — вновь застыла. На этот раз — в неверии.       — Ты?.. — выдохнула Сафран, не в силах ни на секунду отвести взгляд от невысокой фигуры в серой робе. Её рука, готовая нанести удар, безвольно расслабилась, и Женщина с тенью улыбки на лице склонила голову набок, заставив края низкого капюшона всколыхнуться под тяжестью оттянувшей их тугой черноволосой косы. Зазвенели вплетённые в неё медные монетки, ударились друг о друга тонкие кости птиц. — Ты!       — Смерть всегда неожиданна, не так ли? — Её глубокий, размеренный голос разлился в пространстве, протёк сквозь него в пустоту и вернулся обратно. Рэйка не видела её глаз, но догадывалась, что её взгляд направлен на бездыханного Джеспара. — Это горько. Нечестно.       Идеально ровная спина под просторными складками робы, холёные руки с тонкими длинными пальцами, сложенные в лёгкий замок под грудью. Женщина держалась так величаво и расслабленно, будто гордая мудрая королева перед своим коленопреклонённым верным слугой. Она не чувствовала опасности и не несла её сама.       Она была здесь, и — её как будто не было.       С трудом проглотив ком в горле, Рэйка облизала пересохшие губы.       — Что тебе нужно? Зачем ты здесь? — Ей хотелось спросить о столь многом — с самой первой их встречи вопросы лишь множились у неё в голове. Она желала увидеть Женщину хотя бы ещё раз, чтобы задать их все и высказать всё то, что долгие два года бурлило в душе, подогреваемое слухами и неожиданными зацепками. И вот — Женщина предстала пред ней вновь, но теперь Рэйка не была уверена, что хочет услышать от неё хоть что-то. Интуиция подсказывала ей, что если та и захочет говорить, то они, эти её ответы, запутают ещё больше. Или окончательно разобьют на мельчайшие осколки все иллюзии, за которые было так удобно, так безопасно держаться — прятаться за ними от правды.       — Я здесь для того, чтобы вернуть долг, — мягко проговорила Она. Сквозь решётку в потолке внутрь зала проникали порывы тёплого ветра. Они шелестели листьями карликовых пальм и папоротника, тревожили пряди волос на голове Джеспара. Женщина стояла в паре шагов от его тела, и ветер должен был касаться полов её одежд. Однако складки её робы оставались неподвижными.       Иллюзия? Рэйке до зуда в пальцах хотелось протянуть руку и коснуться Её, чтобы развеять сомнения.       — Долг? — вместо этого переспросила она.       — В твоей душе живёт уверенность, что смерть твоего друга, Сириуса, в какой-то мере лежит на мне. И пусть это неправда, я не люблю выглядеть разрушителем в чьих-то глазах. Вернуть тебе Сириуса я уже не в силах, однако его, — лёгким движением руки Женщина указала на Джеспара, — я всё ещё могу спасти. И спасу.       Из груди Рэйки против воли вырвался короткий смешок. А потом она и вовсе рассмеялась, ухватившись за ноющую грудь. Наваждение, породившее было в ней почти что благоговейный трепет на пару со страхом, исчезло. Существу перед ней был абсолютно безразличен трепет перед ним — как и любые другие эмоции, которые оно могло бы вызвать в человеке, в этом Рэйка была уверена. А раз так, то и смысла утруждать себя подобным тоже не было. И бояться тоже не имело смысла: смерть так называемой Прорицательницы Женщине была явно не нужна.       — Это так не работает, — прохрипела Сафран. Потеря Сириуса несравнима с потерей Даль’Варека. Ни одна жизнь не восполнит пустоту, оставшуюся после смерти этого добродушного, слишком чистого и наивного остиановского дурачка. Брата. — Это неравноценный обмен. К тому же, он мёртв. Как и Сириус.       — Ты говоришь так, будто веришь, что смерть окончательна, — помолчав немного, заговорила вновь Женщина, — но тебе ли не знать, что это не так?       Последний отзвук горького смеха перехватил горло Рэйки, и она замолчала. Медленно перевела взгляд с опаленного лица Джеспара на Неё. Мгновение — и её сознание взорвалось воспоминаниями: обо всём, чему её учила Мара, обо всём, что она услышала от неримских целителей и эндеральских апотекариев, обо всём, что она узнала о Женщине под вуалью и её деяниях.       Ещё полгода назад Сафран могла бы с уверенностью сказать, что даже магия не способна вернуть человека к жизни — это рушило все принципы, вбиваемые в голову магам в первые же дни их ученичества. Однако работа с Тараэлем и их совместное погружение в тайны Ралаты и Чёрных весов, а следом — знакомство с Эсме и их расследование исчезновения Тары в компании серых культистов — всё это породило в Рэйке сомнения. И — определённые догадки, пусть об этом было страшно думать даже про себя.       — Зачем тебе это нужно? — прошептала Рэйка. Вместо ответа Женщина сделала плавный шаг по направлению к ним, и Сафран, быстрее, чем поняла, что делает, дёрнула тело Джеспара на себя — с такой силой, что воротник его куртки затрещал в её пальцах, а его голова тяжело мотнулась ей на колени. — Не подходи!       Женщина безропотно замерла, но Рэйка чувствовала, как она смотрит на неё — словно мать, готовая вытерпеть любой каприз своего ребёнка.       — Ты не желаешь моего содействия, но разве ты не хочешь, чтобы он жил?       — Ты ничего не делаешь без причины, — с укоренившейся за годы уверенностью бросила Рэйка. — И какой бы эта причина ни была, она не касается ничьих желаний, кроме твоих собственных, — добавила Сафран и тут же недовольно поджала губы, завидев, как улыбка Женщины сделалась более явной — почти настоящей. Омерзительно терпеливой.       — Ты говоришь о моих желаниях, но я делаю лишь то, что должно.       — Он — всего лишь наёмник. Умрёт он или будет жить, роли это не сыграет.       — Это правда, но лишь в половине возможных вероятностей. Его смерть незначительна для мира, но значительна для тебя. И оттого становится неоднозначной. Я верну его тебе, чтобы ты позабыла об этом горе.       — Какая я, однако, ценная персона, — усмехнулась Рэйка и ещё крепче вцепилась в воротник куртки Джеспара. Спорить или долго думать не было ни времени, ни желания. Переведя дух, она на пробу воткнула острую шпильку: — А ты хороша в туманных ответах. Быть может, книжонка твоих серых культистов не врёт, и ты поднаторела в этом, когда царствовала в своём Кадате? В том самом, который ты уничтожила, когда он тебя разочаровал. Надеяться, что ехидство воздействует на Женщину, заставят дрогнуть её маску спокойствия, было, конечно же, излишне самоуверенно, однако излишняя самоуверенность руководила Рэйкой едва ли не чаще, чем злость. Ей хотелось, ужасно хотелось увидеть хотя бы проблеск истинной человеческой эмоции на лице этого существа, человека лишь напоминающего.       И реакция — её отсутствие — не заставила себя ждать. Безмолвно склонив голову, Женщина плавно поддалась вперед и — опустилась на колени у тела Джеспара. Если бы не низкий капюшон, Рэйка смогла бы увидеть её лицо прямо перед собой, в каком-то жалком десятке сантиметров. Тихий, нежный перезвон медных монеток в её чёрных косах поглотил всё сознание без остатка.       — Ты!.. — задохнулась от неожиданности и с новой силой обрушившегося трепета Сафран.       — Отойди, — прошелестела Она, коснувшись кончиками пальцев щеки Джеспара.       Но Рэйка лишь крепче ухватилась за Даль’Варека, вновь потянула его на себя, и тогда Женщина подняла голову, встречаясь с ней взглядом.       Её лицо было прекрасно и одновременно с этим — вселяло ужас. В её глазах плескалось Море Вероятностей и — закручивала свои тёмные щупальца равнодушная Бездна. Рэйка была уверена, что её облик никогда не сотрётся из памяти, но — тут же позабыла его, стоило ей лишь только моргнуть и —       Обнаружить себя в футе от разметавшегося по камням ритуального круга тела Джеспара. Вместо плотной ткани ворота его куртки она сжимала пустоту.       Женщина подвинула её в пространстве. И сделала это так быстро, с такой чарующей лёгкостью, будто Рэйка была пылинкой, гонимой ветром, безвольной тряпичной куклой в руках своевольного создателя. Её сердце не успело ударить о ребра даже единожды, прежде чем это произошло.       И всё, что она могла, — это смотреть, ожидать начало конца. Как тогда, на борту корабля, когда меч пронзил грудь Сириуса. Как тогда, когда за стеной замка Даль’Галара существо внутри Калии вырвалось наружу и разорвало килейских наёмников на мелкие клочья. Как тогда, когда в воспоминаниях Лишари умирала в страшной агонии на полу в захудалой комнатке «Кочевника».       — Что за?.. — дрожащим голосом пробормотала Сафран. Её взгляд прикипел к холодному голубоватому свечению, вдруг окутавшему тело Даль’Варека.       Воздух вокруг него и Женщины загустел и пошёл трещинами, словно старое зеркало — от удара о каменный пол. Рэйка видела нечто подобное лишь один раз в жизни — в Южном королевстве, когда стояла на холме, где приютилось небольшое шахтерское поселение Эльтридор, и вглядывалась в зеленые изломанные всполохи над кратером, поглощенным магической аномалией. Мара говорила, что этот эффект вызван наслойкой: бесконтрольная магия расколола реальность той вероятности, в которой жили они, и в неё, в ожесточённой борьбе друг с другом, хлынуло то, что могло бы в ней быть, и то, чего в ней быть не должно. Обуздать этот процесс, выбрав одну вероятность из великого множества, не предоставлялось возможным. «Ещё не родилось такого мага, который смог бы отменить какую-то часть вероятности или её целиком и заменить их чем-то новым и противоположным», — усмехалась старая ведьма.       И была неправа.       В этой вероятности Джеспар Даль’Варек погиб. То, что не закончил огонь, сорвавшийся с пальцев безумной Адилы, завершил сокрушительный удар его затылка о камень ритуального круга. Его сердце остановилось, ток крови иссяк. Это был конец — окончательный и бесповоротный. Личная вероятность Джеспара исчезла вместе с его последним вздохом и, по всем известным законам этого мира, уже не поддавалась воздействию даже самого могущественного мага на земле. Тогда почему же — почему прямо сейчас, нарушая все правила и законы, повинуясь желанию Женщины, ожоги на его теле пропадали, затягивалась рана на его затылке? Это не было исцелением, это не было энтропией света. Это было, мать его, воскрешение.        — Кто ты? — просипела Рэйка. — Да кто же ты, чёрт возьми, такая?!       Женщина ожидаемо промолчала в ответ, продолжая пристально всматриваться во вновь приобретающее краски лицо Джеспара.       Рука Сафран непроизвольно потянулась к шее — к тому месту, куда когда-то воткнулся острый клинок капитана «Утренней росы». Рэйка должна была тогда умереть — она и в самом деле умирала. Но до сегодняшнего дня она верила — убеждала себя, что ни во что иное верить нельзя, — в то, что Женщина смогла исцелить её в самый последний момент. Так, быть может?..       Только когда губы Даль’Варека разомкнулись и сотряслась его грудь, с жадностью и хрипом из горла принимая в себя воздух, Рэйка поняла, что всё это время и сама дышала через раз. Всё её существо заходилось в истошном внутреннем вопле: то, чему она стала свидетелем, попросту не могло произойти. Даже всесильные Рожденные Светом не смогли побороть смерть и страшились её наравне с обычными смертными — иначе ни одно религиозное писание Цивилизованного мира не обошло бы стороной их могущество; иначе появление Бога Тьмы в Вине превратилось бы в фарс… Так, быть может, все они, Боги Света и Бог Тьмы, были лишь фарсом, сами того не подозревая? А настоящий властитель мира, убедившись, что наёмник перед ней вновь вернулся к жизни, сейчас поднимается с колен в сердце заброшенной шахты теневой руды на юго-востоке Эндерала?       Нет. Нет, этого не может быть.       — Со мной ты сделала то же самое? — прошептала Рэйка и услышала жалкую надежду в своём голосе. — Так же воскресила меня и перенесла на Солнечный берег?       Она была готова заменить одну веру на другую — на ту, которая после увиденного, теперь казалась такой же удобной и спокойной. Не на ту, в которой распухшее синюшное тело утопленницы в глубинах Живого храма было, конечно же, ненастоящим, но рассказывало истинную историю. Не на ту, в которой Отец в отблесках фиолетового псионического пламени насмешливо и с потаённой гордостью рассказывал о своих экспериментах с переносом человеческого сознание в тело, сотканное из магии и чародейских материалов. Не на ту, в которой Каллиан, сегодня — беспомощный и полубезумный нищий, а в прошлом — хладнокровный и беспощадный убийца Чёрных весов, испуганно улыбался Рэйке и Тараэлю и говорил: «Вы должны верить мне! То — моё прошлое тело. Я похоронил его и начал новую жизнь. Уж вы-то двое должны понимать, что я говорю правду, разве нет?». Не на ту, в которой тень Женщины под вуалью мелькала в каждой из этих страшных, не поддающихся разумному объяснению историй, открывшихся Рэйке за эти два года на Эндерале.       Не на ту, в которой больные красным безумием срывались в неистовство при виде неё, крича, что она — монстр без человеческого тела.       Эту веру — правду — Рэйка гнала от себя, бежала от неё, как от морового поветрия. Даже сейчас она помнила о ней лишь на самом краю сознания. И не была готова её принять.       — Ты спрашиваешь меня, кто я такая, и как спасла тебя, — проговорила Женщина, вновь сложив руки под грудью, — но разве это так уж важно? Разве знание об этом повлияет на какое-то событие в этом разрушающемся мире?       — Если хоть что-то из того, что я узнала о тебе, правда, то ты здорово помогаешь ему разрушиться, — процедила Сафран, кое-как поднимаясь на ноги. Её взгляд то и дело возвращался к Джеспару. Живому, здоровому, дышащему Джеспару. Тот хмурился, его руки и ноги прошивала лёгкая дрожь, но в сознание он так и не пришёл. А это значит, что у неё ещё есть время на этот разговор. — Так зачем тебе спасать обычную беженку из Нерима, да ещё и наделять её силой, способной предотвратить Очищение?       — Моя цель не состоит в том, чтобы то, что вы называете Очищением, произошло или оказалось предотвращённым. Я лишь наблюдаю за событиями.       — И делаешь так, чтобы те или иные события произошли, — огрызнулась Рэйка. — Ты ведёшь себя так одухотворённо, так возвышенно, но так уж отстранённы твои намерения? Зачем тебе понадобились серые культисты? Они поклоняются тебе, своей Госпоже, словно божеству, готовы умереть за тебя. И думают, что они особенные, что в конце своего пути, прямо перед Очищением, вознесутся вместе с «великими мастерами», отделят своё сознание от тела и тогда полностью осознают себя. А всё потому, что ты убедила их в этом. Вот только хоть одна из них, девушка Тара, не особенная — она всего лишь больна, и твой верный слуга, Даль’Мерсер, об этом прекрасно осведомлён. Я знаю, что он готовил ей специальное зелье, пока они были в Арке. Он обманывает её, а ты своими сладкими речами о великом предназначении обманываешь всех их.       Женщина продолжала молчать, лишь её подобие улыбки сделалось ещё тоньше и нежнее. Её не заботили обличительные речи, и Рэйке казалось, что она — маленькая, визгливо тявкающая на многотысячелетнего дракона собачонка с облезлым хвостом, и ей лишь позволяют говорить, тешить свое самолюбие. И всё же останавливаться она уже не могла.       Ресницы Джеспара трепетали так, словно Даль’Варек силился открыть глаза, и Сафран лишь про себя молила его подождать еще чуть-чуть. Она знала, что если отведёт от Женщины взгляд больше, чем на секунду, та растворится в воздухе иллюзией, у которой истекло время.       — А Ралата? А Чёрные весы? — продолжала сыпать вопросами Рэйка. — Ещё одни культисты и гильдия убийц. Такие разные сборища психов, вот только Ралас похож на писание твоих культистов, как две капли воды, и эти придурки почти всем скопом убились в Храме Весов, пытаясь вознестись. А в записях Весов говорится о женщине, которая подозрительно похожа на тебя, и эксперименты Отца, главного в Ралате, во многом основаны на техниках, которые использовала гильдия, отбирая себе новичков. Так скажи мне, участвуя в их делах, ты наблюдаешь? В человеческом мире это называется действие.       — Ты углубилась в тёмные тайны этого мира, но разве знание о них решает хоть что-то? — промолвила Женщина. Ни на один из её вопросов она отвечать не собиралась — ни прямо, ни завуалированно. — Поможет ли оно тебе в том, что ты, Прорицательница, обозначила своей целью?       — Эту цель я себе не выбирала, — невесело рассмеялась Рэйка, делая несколько мелких шажков обратно к Джеспару. Эти крики в пустоту, возвращаемые искаженным эхом вопросов, окончательно лишили её едва накопленных сил. Да и воздух вокруг до сих пор гудел, был разряжен от мощного всплеска магии, и любое движение в нём давалось с трудом. — Я не хотела быть Прорицателем. Я всего лишь хотела начать новую жизнь.       — Разве ты не получила то, чего так желала? — качнула головой Она. — Ты считаешь, что это я навязала тебе эту роль, какой-то частью себя винишь меня во всех бедах, что обрушились на тебя после того, как вы с Сириусом сели на корабль до Эндерала. Но скажи мне, разве теперь ты не являешься той, кем хотела быть? Ты — другой человек, лучше себя прежней. Человек значимый, человек, который может что-то изменить. Ты думаешь, что твоя жизнь сложилась бы более достойным образом, не появись я тогда в трюме «Утренней росы»?       Рэйка замешкалась, не зная, как объяснить своё предчувствие, что вся её значимость ложна, и — стоит ли хоть что-то объяснять. Этот разговор всё больше напоминал ей давешние перепалки с Марой — те самые, из которых она, Сафран, никогда не выходила победителем.       — Я… — начала было Рэйка, но в этот же миг Джеспар надрывно закашлялся и распахнул полные боли и недоумения глаза, хватаясь за грудь и горло.       Наверное, она должна была не обратить на его пробуждение внимания. Должна была спросить Женщину ещё о множестве вещей в угоду глупой надежде, что та всё же смиловистится и ответит хотя бы на один вопрос: о Чёрных камнях и о красном безумии, о неримцах, подступающих к берегам Эндерала, чтобы дать последний бой теократии и остановить постройку Светоча, и о предателе в рядах Святого ордена. Но чувство вины толкнуло её к Даль’Вареку, заставив позабыть обо всём, что имело значение всего секунду назад. Ведь если бы Рэйка не согласилась с его дурацким планом, если бы она начала действовать хотя бы чуточку раньше, то вдвоем они наверняка смогли бы одолеть Адилу, и тогда трагедии не случилось бы.       — Осторожнее, — пробормотала Сафран, подхватывая Джеспара под плечи и помогая ему сесть. — Осторожнее, мать твою, я же сказала! — прикрикнула она, когда он неловко повернулся и, зашипев, дёрнулся от боли. — Как ты?       — Как будто пил неделю, — едва слышно прошелестел Даль’Варек, — а потом по мне попрыгал мирад. Возможно, я вот-вот помру…       — Раз способен шутить, то точно не помрешь, — сварливо заметила Рэйка, вглядываясь в его лицо. Ни царапины, ни ушиба. Поразительно. Но смерть, а затем воскрешение явно подпортили его память.       Украдкой она оглянулась на то место, где раньше стояла Женщина под вуалью. Как и ожидалось, её там больше не было. Она исчезла так же внезапно и бесшумно, как и пришла. И лишь внутри Рэйки раздавался её голос: «Я не твой враг, Прорицательница, и никогда им не была. Пойми это к нашей следующей встрече… Если она состоится».       Сафран не смогла сдержать злого смешка. К их следующей встрече, которая, конечно же, состоится, она постарается узнать об этом существе столько, сколько возможно. В конце концов, она сидит на хвосте чёртовых культистов Женщины, и когда она встретит их, то вытрясет из них всё, что они знают о своей Госпоже. Вряд ли они смогут похвастать таким же мастерством в невозмутимом уходе от ответа на вопросы. Более того, от простых людей Рэйка таких игрищ не потерпит.       Знакомая, такая родная ярость сжала виски, и Рэйка позволила ей волной разлиться по венам. Её путешествие в земли Дюнного не задалось изначально. Всё, что от неё требовалось, когда она на пару с Лиджамом телепортировала из Арка, так это помочь другу, если возникнут проблемы в переговорах с наблюдателями, и забрать второй Чёрный камень для Светоча. Она была так уверена в своём успехе, что даже пообещала Лунокрылу оставить Адилу, больную красным безумием, в живых. И что она получила в итоге? Наиглупейший разговор с Женщиной, больше похожий на истеричный монолог. Убитую — жестоко убитую — сестру Джеспара. Погибшего и тут же воскресшего, словно сраный святой из древних легенд, Даль’Варека. И, словно этого было мало, неготовое к переговорам Дюнное, чей наместник и его младший сын оказались в заложниках у неизвестных бандитов, засевших в самом крупном месторождении серы на востоке Эндерала. Когда хоть что-то в этой блядской жизни пойдет ровно по намеченному плану?       — Что… Что произошло? — простонал Джеспар, уронив голову себе в ладони. — Я помню лишь, как Адила…       — Всё дерьмово, Джеспар, — сухо отрезала Рэйка и, мысленно досчитав до пяти, попыталась унять злость. Срываться на Даль’Вареке, которому и без того пришлось худо, она вряд ли имела право. — Адила мертва. Она напала и на меня. Мне пришлось убить её… Прости, — неловко закончила она, немного помедлив.       В этой жизни Сафран ещё никогда не извинялась за то, что убила кого-то. И ощущалось это чем-то запредельно неправильным. Что толку от её извинений? Что они возместят?       Джеспар застыл, толком и не успев отнять руки от лица. Его взгляд прояснился и наполнился осознанностью лишь для того, чтобы в следующий же миг остекленеть. Его спина под пальцами Рэйки закаменела, и она поспешила убрать ладонь — ту самую, которая держала голову Адилы, разбивая её о камни, с которой срывались молнии, выжигая её череп изнутри.       Чёрт возьми. Стыдиться своей необузданной, почти безумной жестокости перед мёртвым оказалось куда проще, чем объяснить её живому.       — Джеспар…       Даль’Варек медленно повернул голову и, словно руководствуясь шестым чувством, тут же отыскал тело Адилы где-то за спиной Рэйки. Сафран едва подавила в себе желание подвинуться и заслонить собой его обзор. Оборачиваться самой не хотелось. Она уже насмотрелась на творение своих рук, своей яростной внутренней тьмы.       — Я пыталась остановить её, — попробовала оправдаться она. Рэйка точно помнила, что пыталась парализовать противницу, но не знала, для чего: для того, чтобы сохранить ей жизнь, или для того, чтобы жертва не вырывалась и безропотно позволила убить себя. Выбирать один из вариантов и озвучивать его вслух она не стала. Врать лишний раз не хотелось. — Но Чёрный камень сделал её невосприимчивой к магии, да и она сама… Она не оставила мне выбора.       Ни слова не говоря, Джеспар с трудом поднялся на ноги. Его зашатало, и Рэйка, вскочив следом, протянула было руки, чтобы поддержать его, но Даль’Варек с удивительной для его состояния ловкостью увернулся от её прикосновения. Её рот наполнился горечью, и Сафран отступила назад, позволяя ему проделать путь до тела сестры самостоятельно.       Перед Адилой он рухнул на колени так внезапно и стремительно, будто невидимый враг подсёк ему ноги. Губы Джеспара беззвучно шевелились: он что-то шептал, приподнимая сестру над землей и устраивая её окровавленную голову у себя на предплечье. Его свободная рука потянулась к её лицу, её глазам. Он наверняка хотел закрыть ей веки, но разряды молний, бившие в её череп, выжгли и их, и пальцы Даль’Варека задрожали. Вместо этого откинули светлую прядь волос с её виска с почерневшими венами.       Его горе разлилось по воздуху вокруг них и сделало его ядовитым. Рэйка, словно наказывая себя, вдыхала его и чувствовала, как с каждым вдохом всё сильнее кружится голова.       — Джеспар, — вновь позвала она спустя мучительные минуты, делая к нему несмелый шаг, и крупно вздрогнула, когда он вдруг крикнул:       — Не подходи! — и крепче прижал к груди остывающее тело сестры. — Не подходи, — едва слышно повторил он. — Ты ведь забрала у неё этот блядский камень, верно? Тогда уходи… Уходи, куда угодно, но оставь меня. Я… Спасибо, что защитила меня и исцелила, но это… — Голос Джеспара дрожал, и он задыхался, пытаясь оттереть подсохшую кровь со щеки Адилы. Кровь с её затылка окрасила серо-голубой рукав его куртки в тёмно-бордовый, почти чёрный цвет. — Это слишком.       Поспорить с его словами Рэйка никак не могла. Однако и оставлять Даль’Варека в этой пещере одного — наедине с трупом его безумной сестры — тоже казалось неправильным. Сжав руки в кулаки, она робко проговорила:       — Я могу помочь тебе похоронить её. Я могу…       Джеспар вскинул на неё дикий взгляд — взгляд, слишком похожий на тот, которым на неё смотрел Матиус, узнав о произошедшем в доме Тамины. Леденящий душу стыд пронёсся по телу Рэйки сокрушительной волной, и она, не выдержав, опустила глаза. Что, черт возьми, она несёт? Как она смеет? Что бы сделала она сама, предложи ей капитан «Утренней росы» вместе собрать дров для похоронного костра Сириуса?       — Уходи, — прорычал Джеспар, и Рэйка не осмелилась ему перечить.       На деревянных ногах Сафран побрела в сторону выхода из пещер. В извилистых коридорах она, не видя чёткой дороги перед собой из-за застилавших взор слёз, не потерялась лишь чудом.       Рэйка не жалела, что не рассказала Даль’Вареку о его чудесном воскрешении. Пусть думает, что и не умирал вовсе — так будет проще. Как сказала бы Женщина под вуалью: это знание не поможет ему ни в одной из вероятностей. Да и Рэйка могла подтвердить — есть то, о чём лучше не знать и не помнить. Что великое знание дало ей? А Тараэлю? Ей — отчаянное непринятие действительности, ему — кошмары и страх перед неизвестным будущем в лапах безумия.       Тараэль… Остановившись у разрушенного заблудшими лагеря шахтеров, Рэйка вздохнула и яростно потёрла глаза, высушивая слёзы. О Тараэле она в круговерти событий этих дней почти не вспоминала, но сейчас ей нестерпимо захотелось увидеть его. Чёрт знает почему, но она была уверена, что, окажись он рядом, ей бы стало легче.       Стало бы? Смог бы он избавить её от мысли, что усердие долгих лет разрушилось всего одной секундой? Все благонравные маски слетели с Рэйки, вновь явив миру настоящую её. Она искала в себе силы начать лепить их заново и не находила. Их не было — как и жалости к Адиле. Глубоко внутри себя Сафран была уверена, что поступила правильно. Жаль ей было лишь того, что она убила Даль’Варек так несдержанно жестоко, и что Джеспар стал тому свидетелем.       Рэйку тошнило от самой себя.       Снаружи вечернее небо оказалось затянуто плотными, тёмно-серыми тучами. Воздух пах приближающимся тропическим дождём. Неожиданностью это могло и не быть: южные земли всегда баловали своих жителей стремительно меняющейся погодой, Рэйка знала это не понаслышке, — если бы с утра не отгремела песчаная буря. После неё, по обыкновению, стояло несколько тихих деньков. Сафран недоуменно нахмурилась и ударила по щекам, приводя себя в чувство. Позволить себе раскиснуть она могла уже только внутри Дюнного — и то ненадолго.       У сожжённого поместья Даль’Вареков ждали лошади, но Рэйка не стала возвращаться к ним. Она знала, что Джеспар не бросит её скакуна и доведет до Дюнного на привязи, а у неё в сумке как раз завалялся ещё один свиток с руной телепорта… Вот только воспользуется она им лишь тогда, когда хоть как-то приведет себя в порядок. Её одежда была опалена и измазана кровью, чужой и самой Рэйки. С этим придётся смириться — и ей, и жителям Дюнного, которые увидят её по возвращению, — однако ничто не мешает ей отмыть кровь и сажу с лица и рук.       И Рэйка поспешила к небольшому озерцу, которое заприметила меж пальмами ещё по дороге в шахту. Оно было не таким уж глубоким, но вода в нём была чистой и, как оказалось, совсем не холодной. Отфыркиваясь, Сафран щедро плеснула целой пригоршней себе в лицо, провела мокрыми руками по волосам. Вгляделась в своё отражение.       Лицо как лицо. Глаза, губы, нос — всё, как у обычных людей. И руки у неё самые что ни на есть человеческие, тонкие, но сильные, как у всех магов. Прощупаешь запястья и услышишь пульс. Приложишь ладонь к груди и почувствуешь, как бьётся сердце. А раз так, то стоит ли бояться, что Женщина вовсе не воскресила её, а?..       Дождь обрушился с небес с такой силой, что Рэйке показалось, будто на неё без предупреждения вылили бочку холодной воды, одну за другой. Весь мир вокруг неё зашумел, загудел под напором стихии, и Сафран, хоть отфыркиваясь и чертыхаясь, смиренно застыла, позволяя дождевым каплям смыть с неё всю пыль, грязь и кровь. Краем глаза, сквозь опущенные ресницы, она продолжала следить за своим отражением в озерце. Озерцо рябило, бурлило и, словно в насмешку, размыло очертания Рэйки, не оставив в нём ни намёка на что-то человеческое.       Дерьмо.       ***       — Ты вернулся! — Истошный вопль разрезал мрачный, тяжёлый воздух, умостившийся в ущелье бесформенной тушей, и Тараэль вздрогнул, покрепче перехватив переброшенный через плечо ремень сумки. — Ты, блядь, вернулся!       Сквозь густой туман едва прорывалось тусклое свечение зелёных кристаллов, вырвавшихся из-под земли и горной породы то здесь, то там. Но его хватало для того, чтобы рассмотреть очертания мирада, улегшегося в небольшом проёме между скалами. Оттуда же доносились приветствующие его крики, и Тараэль двинулся на звук, про себя скрипя зубами. Джакуб, тупорылый ублюдок, или окончательно двинулся умом от страха, или изначально лишь с виду был хоть немного умён. Если на его завывания сбежится нежить со всей округи, Тараэль не пожалеет отдать его на растерзание первым.       Хранитель мирада вырвался из объятий тумана внезапно, пусть и топотал так, что наверняка разбудил всех мертвых, неспокойно дремлющих под землёй, и — вцепился в его предплечье словно какой клещ. Но лишь одной рукой: другой он нежно прижимал к груди бутылку, слишком похожую на винную, чтобы Тараэль мог ошибиться.       — Ты… — вновь пылко начал Джакуб, и Тараэль, выругавшись, одним стремительным движением закрыл ему рот. Глаза дурака вытаращились, и он возмущённо замычал в ладонь Нариса, когда пальцы того с нешуточной силой сжали его челюсть.       — Заткнись, — прошипел Тараэль, — или я тебе шею сверну, пикнуть не успеешь.       В угрозе было слишком мало от правды — труп не смог бы управлять мирадом, — но Джакуб всё равно впечатлился. Выражая крайнюю степень послушания, он быстро закивал. Выждав пару мгновений, Тараэль убрал руку, и хранитель перевел дух, поправил воротник куртки.       — Прости, не подумал, — свистящим шепотом покаялся он, — но я, блядь, был так рад тебя увидеть! Ты, сука, не представляешь. Время подходило к концу, я решил уже, что ты всё же в этих руинах и подох. А ещё звуки все эти в тумане, темнота… Думал, здешняя мразота с тобой разобралась и теперь к нам с Пышкой подбирается…       — И поэтому ты решил вином упиться? Чтобы помирать было не так страшно? — предположил Тараэль.       Джакуб перевёл недоуменный взгляд на бутылку, всё ещё прижатую к его груди, словно родное дитя.       — Да разве этим можно упиться? — наконец с досадой цокнул он языком. — Это так, только горло промочить…       Пьяным мужик действительно не выглядел, и этот приятный факт вселял надежду на то, что до Дюнного они доберутся без приключений. Криво усмехнувшись, Тараэль ещё раз прислушался к звукам вокруг. Густой туман, с наступлением вечера опустившийся на долину перед Талгардом, сократил видимость до жалких двух-трёх футов. Он переливался тихим звоном зелёных кристаллов, вздыхал далёкими энергетическими волнами, исходящими от элементалей, которыми был переполнен оставшийся позади Малаф. Стучал костями заблудших, копошащихся у руин монастыря. Тараэль, пользуясь туманом, обошел их стороной, но если эти прогнившие обмудки расслышат вопли Джакуба и доберутся до них до того, как Пышка — или как она там? — поднимется над землёй, то все его старания остаться незамеченным, а главное — уцелевшим окажутся тщетными.       — Нашёл хоть что искал? — все так же шепотом спросил хранитель мирада. Между делом, он успел вновь присосаться к бутылке. — Или я тут едва не поседел напрасно?       — Нашёл, — хмыкнул Тараэль. Джакуб бросил на него настороженный и одновременно с этим заинтересованный взгляд. Его рот приоткрылся, готовый извергнуть очередной вопрос. Пришлось его оборвать: — Давай двигать. Лично я сыт этим местом по горло.       — Я тоже, я тоже, — тут же закивал хранитель мирада. Встряхнул бутылкой, на звук проверяя, сколько в ней осталось вина, и, явно довольный результатами, заткнул её пробкой, сунул обратно в сумку. — Ты не серчай, — добавил он, двинувшись обратно к Пышке и принявшись проверять крепления на ремнях, соединяющих сёдла, — когда мне боязно, я всегда болтаю много — так легче. А я, пока тебя ждал, чуть не обосрался от страха. Поначалу, как и договаривались, планировал отлететь чуть дальше от ущелья да там время и переждать. Но те твари из храма — или что это ещё за громада такая? — уже настороженными были — всё рыскали, костями гремели, вздыхали… И будто бы с каждой секундой всё ближе, Мальфас меня сохрани! Вот мы с девочкой моей в этом закутке и притаились.       Пышка, словно в подтверждение его слов, едва слышно фыркнула. Она казалась спокойной, однако то была лишь видимость. Вроде бы от кого-то в Подгороде Тараэль слышал, что дикие мирады свирепы и смертоносны, а их одомашненные собратья, разбалованные человеческим вниманием и лаской, напротив, вырастали добродушными и крайне преданными своим хранителям существами. Напади на Джакуба и «его девочку» заблудшие или элементали, Пышка не смогла бы противостоять их дикой магии и напору, но и хозяина не бросила бы. Оттого и вела себя тихо, не желая привлекать внимание опасных созданий вокруг.       — Кстати, — молчание спутника ни в коей мере не смущало Джакуба. Когда Тараэль забрался в пассажирское седло и застегнул ремни, хранитель уже обхватил шею Пышки, но командовать взлёт не спешил. — Ты претендуешь на звание единственного, кому как будто и не интересно, почему я назвал мою девочку именно так и никак иначе!       Тараэль поднял на него мрачный взгляд. Ему было бы плевать, назови Джакуб свою мирадиху хоть Конфеткой, хоть Зефиркой, хоть Пушинкой.       — Это обязательное условие для того, чтобы ты перестал трепаться и унес меня из этого херова места?       — Нет, но больше нигде ты не встретишь мирада с таким именем, — невозмутимо парировал хранитель, — и не услышишь такой истории.       — Как-нибудь переживу, — отрезал Тараэль, а Пышка вдруг нетерпеливо ударила хвостом по земле.       Оба, Джакуб и Тараэль, в тот же миг замолчали, прислушались к переполненному звуками туману. К уже ставшему привычным перезвону кристаллов и клацанью костей заблудших откуда-то со стороны монастыря добавилось напевное бормотание. Тараэль неуютно повёл плечами. Он вспомнил, как разведчики Ралаты рассказывали, что в один из дней, пока они изучали местность Малафа для Голосов, они видели призрачные фигуры во внешнем дворе у руин, которые уже позже определили как монастырь. Фигуры эти были лишь отголосками прошлого: преклонив колени перед одной из разрушенных статуй, они воздевали руки к небу и возносили молитвы Богам. Казалось, им нет дела ни до чего вокруг, в особенности — до замерших в испуге и нерешительности разведчиков неподалеку, — но два мага Ралаты, состоявшие в группе, остерегли своих товарищей от необдуманных действий. Никто не знает, как отреагируют призраки безвинно убитых магическим взрывом людей, даже если при жизни они были благочестивыми монахами. Никто не знает, что движет ими после столь страшной смерти: злость на весь мир или страстное желание избавиться от вечных мук и обрести забвение. Тогда разведчики, послушав своих магов, обошли призраков стороной и чуть погодя наблюдали, как те вдруг подорвались со своих мест и бросились в атаку на заблудших, слонявшихся неподалёку, словно презрев факт своей кончины и поставив перед собой цель даже после смерти защищать святое место от всякого зла. Сейчас Тараэлю совершенно не хотелось проверять, считают ли монахи своими врагами и живых людей.        — Взлетаем, — бросил он Джакубу, добавив в голос толику угрозы.       Тот судорожно кивнул и защёлкал языком, отдавая мирадихе команду.       А Пышка словно только этого и ждала. Заслышав знакомые звуки, она взрыкнула, тяжело взмахнула крыльями, взметнув над землёй жухлую траву и зеленовато мерцающую пыль от кристаллов, и взлетела.       Тараэль перевёл дух лишь тогда, когда каменные арки ущелья перед Малафом остались далеко позади, и чёртов туман выпустил их из своих ядовитых объятий. До этого же он крепко сжимал лук, готовый в любую секунду, при малейшем намёке на опасность сорвать его со спины и позволить тетиве спеть смертоносную песнь. С трудом разжав пальцы, он облокотился о высокий край пассажирского сидения, прикрыл глаза, прислушался к ощущениям. И спустя несколько мгновений, осознав, что более терпеть не имеет смысла, потянулся к боковому карману сумки, где была припрятана склянка с амброзией.       Он всегда считал, что магии в нём не так много, хотя Первый Провидец частенько ворчал, что Тараэль попросту не даёт себе шанса доказать, что это суждение ошибочно. В любом случае, развивать свои способности дальше Прыжка, он не желал. У него были мечи, кинжалы и лук со стрелами, и этого ему сполна хватало для того, чтобы выжить и доказать всем без исключения, что он силён и смертоносен — сильнее и смертоноснее всех тех неудачников, что когда-либо пытались бросить ему вызов или перейти ему дорогу. Однако его тело всегда реагировало на нестабильность в Море Вероятностей и на магические аномалии так, будто его Связь с Ним была так же прочна, как и у обученных магов.       То, что отравленные земли Талгарда являются одним из самых дерьмовых мест, которые ему выпало сомнительное счастье посетить, Тараэль выяснил ещё в прошлом. Пока маг-лекарь Ралаты возился с раной от топора солнцерождённого на его боку, сам он пил амброзию и мечтал о том мгновении, когда вновь окажется в Подгороде и постарается забыть обо всех херовых сюрпризах, которые ему преподнесла эта Преисподняя. Но тогда дальше преддверия Малафа он не забирался и не вслушивался в далёкий гомон, который принесла вслед за собой чародейская лихорадка. Сегодня же, возвращаясь из мастерской звёздника, Тараэль хлебнул впечатлений сполна.       Стараясь не попасться на глаза элементалям, к месту встречи с Джакубом он пробирался по самой окраине Малафа и всё равно — слышал детский смех и женские разговоры, перестук молотов в кузнице и шипение разливаемого пива по кружкам в таверне, звуки лютни и хор мужицких голосов, напевающий рыбацкие песни. А потом — оглушительный грохот и свист, крики и вой, в секунды превращающийся из человеческого в звериный. Несколько раз ему казалось, что под ним дрожит земля, и Тараэль останавливался, вжимал голову в плечи, терзаемый фантомным предчувствием, что вскоре — вот-вот, через мгновение! — за землей содрогнётся и само небо. То и дело его рука тянулась за склянкой с амброзией, но он вовремя останавливался, уговаривая себя перетерпеть, дождаться, когда проклятый Талгард скроется за горизонтом, и тогда от зелья будет толк, а не минутная передышка.       Прав был Джакуб: ёбнуло две тысячи лет назад, а Море Вероятностей так и не зализало эту рану. Какой дикой магией воспользовался светозарный хранитель Даль’Марак? Что за адскую машину он изобрёл, в великом порыве надменности назвав её Солнцем?..       Тараэль не заметил, как лечебный сон смежил его веки. Однако вместе с исцелением тот принёс ему очередные кошмары, пусть смазанные, едва понятные и принадлежащие как будто другому человеку. Во сне он со стороны наблюдал за двумя людьми, застывшими среди страшных развалин. Небо над ними зловеще нависло над землёй, мерцало ядовито-зелёными всполохами, и моросящий дождь напоминал брызги кислоты, под которыми шипели и дымились камни, жухла чудом уцелевшая трава.       Один человек был высок и как будто, за исключением бледного красивого лица, весь состоял из тьмы: чёрные одежды, чёрные длинные волосы, небрежно рассыпанные по плечам. Он стоял у обожжённого проёма в жалких остатках крепостной стены, заложив руки за спину, вглядываясь в распростертый под ним неясный пейзаж разрухи и увековеченных страданий, и губы его кривила презрительная усмешка. Другой сидел на полу: за его сгорбленной спиной развевались на ветру ошмётки красного плаща; его доспех был так затерт и грязен, что определить его прежний цвет не предоставлялось возможным; в его взлохмаченных светлых волосах запеклась кровь, она же густыми струйками стекала с его губ и пачкала бороду. Некогда этот человек наверняка был статен и могуч, вызывал у людей благоговейный трепет, но теперь представлял собой весьма жалкое зрелище — он так ослаб, что даже не мог поднять меч, лежащий на потрескавшемся полу рядом с ним.       Запавшие внутрь черепа глаза светловолосого человека лихорадочно блестели, и обкусанными в кровь губами он шептал: «Какая ирония… Из всех возможных людей, именно тебе выпало право судить меня. Тебе!.. Ведь я же знаю: ты — именно ты! — создал артефакты не менее страшные, чем то устройство, что создал я. И пусть пока они не вышли из-под твоего контроля, как это случилось со мной, но это лишь вопрос времени… Ты ведь не веришь, что сможешь предотвратить это, верно? Ты ведь не дурак, совсем не дурак… Ты умнее многих! И ты знаешь, чем полны твои творения, и знаешь, что произойдет, если хоть один из них разрушится и выпустит на волю то, что было заключено в нём тысячелетия! Тогда… О, тогда моя ошибка померкнет, тогда о ней вмиг позабудут!.. А ты окажешься на моём месте: презираемый, непонятый и приговорённый к смертной казни теми, кто ещё вчера называли себя твоими друзьями!».       В ответ на его бормотание послышался тихий смех, от которого волосы на затылке Тараэля встали дыбом. Чёрный человек оглянулся: сквозь тёмный шёлк волос выглянуло его острое ухо, блеснули равнодушным золотом его глаза. «Слышал я, что ты и нахален, и самонадеян, но и не подозревал, что у твоих пороков нет границ, — протянул он, покачивая головой. — Неужели тебе становится легче, когда ты сравниваешь себя со мной, ставишь нас на одну ступень в своих мечтах? Это и выглядит, и слышится так жалко… Позволь мне выражаться твоим языком и на твоём уровне. Мои творения служат уже тысячелетия, и столько же не будет в них отказа. Твой же хлам не протянул и десятилетия и осквернил землю Богов. Ну так скажи, — вздохнул аэтерна и склонился над светловолосым человеком. Тот, сжав губы, упрямо взглянул в его жёлтые глаза. — Ты всё ещё думаешь, что наши судьбы могут быть схожи?..».       Тараэль проснулся от рёва Пышки и ощущения, что они стремительно снижаются. Он с трудом разлепил глаза и огляделся — неужели они уже в Дюнном? Однако вокруг них простирался густой тропический лес. Небо над ним затянуло пухлыми тучами — казалось, ткни в них пальцем, и они прорвутся дождём. Где-то неподалёку, меж бугристых склонов песчано-каменных нагорий раздавались глухие раскаты грома. И Джакуб действительно вёл свою мирадиху вниз, в просвет между пальмами, под невысокий уступ у припорошенной песком и увитой лианами ленты дороги. Сильный ветер свистел в ушах Тараэля, забивался ему в рот, рвал капюшон на его голове и не давал никакой возможности окликнуть хранителя. Оттого ему лишь оставалось ждать, когда они приземлятся, да прижимать к груди сумку с добром, забранным из мастерской предка Даль’Терровина.       Под уступ Пышка забралась, едва не обломав рога о его каменистый низ. Вслушиваясь в щелчки языка Джакуба, она потопталась, повертелась и улеглась, закрывая собой ветхую дверь, явно ведшую в давно заброшенную и запечатанную шахту.       — Вот и прилетели, — сумрачно изрёк хранитель, соскальзывая со своего сидения на шее мирадихи. Перехватил вопросительный взгляд Тараэля и со вздохом пояснил: — Вот-вот ливанёт, а дожди у нас тут стеной. Моя девочка ни за что в такой непогоде дорогу до города не найдёт, да и я не позволю ей в этой срани мокнуть. Переждём.       — И сколько ждать будем? — нахмурился Тараэль. О дождях близ Дюнного он лишь слышал от других ралаимов, увидевших погодные диковинки восточного побережья Эндерала своими глазами, и от ралатских ушей в этой местности. Приятного в этих дождях — ливнях — было мало, однако длились они недолго — не то что в Сердцеземье.       — Если повезет, то не больше получаса, а то и меньше, — отозвался Джакуб, оттягивая нашейный платок. Здесь, в самом сердце тропического леса, в нескольких мгновениях от ливня, стояла удушающая жаркая влажность. Пока хранитель тыльной стороной ладони утирал выступивший на лбу пот, Тараэль чувствовал, как взмокает под слоями одежды и доспехом его спина. — Но вот же какая хрень! Это настоящая природная крайность, если можно так назвать. Да и случается редко — ливень сразу после песчаной бури… Недаром говорят, что земли Талгарда приносят одни беды да проклятья. Совпадение ли то, что сразу по возвращению оттуда нас с тобой угораздило на эту редкость напороться?       Тараэль фыркнул, но промолчал. Если этот дурак считает, будто настигший его в дороге ливень — беда или проклятье, то и пусть. В конце концов, тогда ему можно даже позавидовать: с настоящими бедами мужик явно не сталкивался.       Послонявшись из стороны в сторону некоторое время, Джакуб вздохнул и полез в прикреплённые к ремням на мираде сумки, чтобы через несколько мгновений достать оттуда завёрнутую в тряпицу лепёшку. Он придирчиво осмотрел её со всех сторон, понюхал и предложил Пышке, что-то нежно бормоча. И мирадиха, испустив протяжный вздох, как будто бы нехотя прихватила угощение с рук хранителя. Тараэль, украдкой наблюдавший за ними, насмешливо фыркнул. Рогатая животина оказалась хитрюгой: лишь делала вид, что ест из великой благосклонности к хозяину, а челюсти её, меж тем, работали так задорно и усердно, что сомнений не оставалось — будь её воля, она бы сожрала ещё штук десять таких лепёшек и не подавилась.       — Когда она была маленькой, — вдруг громче заговорил Джакуб, ласково поглаживая Пышку по шее, — аппетит у неё был и вовсе зверский. Сколько бы она ни ела, ей все было мало. Бездонная бочка — так называл её мой папашка. Он был в ужасе, потому что она же не только жрала как не в себя, но и толстела. Сам понимаешь — видел когда-нибудь жирного мирада в воздухе?.. Вот и мне это сейчас представляется с трудом, но тогда я был от неё в восторге. Она была такая мягкая, такая пухлая, такая послушная… Ну, когда знала, что если даст погладить себя, то получит лакомство. Отчего же тогда не побыть покорной, правда?.. Я её всегда украдкой баловал. А ещё обожал на ней спать. Она сворачивалась в клубочек и становилась похожей на золотистую половинку воздушной пышки. Я забирался меж её лап и словно оказывался внутри тёплого облака.       — Поэтому — Пышка? — Тараэль был так впечатлён романтической и трогательной натурой хранителя, что не удержался от догадки вслух.       — Ага, — растянул губы в улыбке Джакуб. — Папашка мой назвал её Селестис — говорил, что слышал от какого-то учёного, будто это имя переводится как «небесная». Знаково, конечно, но — ну какая она Селестис, правда? Сразу же видно, что она — Пышка! — Удостоверившись, что мирадиха слопала угощение, он вновь потрепал её по шее и опустился на землю, спиной прижался к её боку и достал из внутреннего кармана куртки курительную трубку и мешочек с табаком. — Эй, хочешь попробовать? Это местный табак, такого в вашем Сердцеземье не отыщешь.       Тараэль покачал головой, а про себя подумал, что Рэйка точно не отказалась бы от предложения хранителя. Она то и дело ворчала, что хваленная эндеральцами сон-трава слишком горчит.       — Тогда с твоего позволения…       Спустя несколько минут во влажный тяжёлый воздух поднялась тонкая струйка дыма, пахнущая чем-то сладко-древесным, и в то же время — небо наконец прорвало дождём. Мир вокруг них загудел, зашумел криками не успевших спрятаться птиц и зверей, сделался молочно-белым. Дождевая вода запузырилась по дороге близ облюбованного путниками входа в шахту, неудержимым потоком потекла по склону вниз. Резко похолодало.       Помолчав немного, Джакуб вновь заговорил — покой его языку только снился. Его новая история была о том, как его отец вознамерился посадить Пышку на диету, и каким карам он подверг своего тупорылого сынка, когда узнал, что тот закармливает неуёмно прожорливую скотину за его спиной. Тараэль, заскучав, его не слушал. Вместо этого он выудил из сумки одну из своих находок из мастерской предка Даль’Терровина. То, скорее всего, был энергетический куб, необходимый для того, чтобы работала звёздная машина. Выглядел он крайне занимательно, и Тараэль принялся вертеть его в руках, внимательно разглядывая со всех сторон, и размышлять о сне, который увидел до приземления.       Как и любой другой эндералец, родившийся спустя две тысячи лет после катастрофы в Талгарде, об этой истории он знал крайне мало. Более того, как и любой другой эндералец, знать много о ней он и не хотел. События давно прошедших дней, особенно такие трагические, в принципе не занимают умы людей, кроме того что перевираются спустя время и становятся притчами с размытым смыслом, которыми пугают детей и нахальных, излишне самоуверенных юных дарований. Неудивительно, что то же самое произошло с историей о Солнечном колесе Даль’Марака: в книгах, одобренных Святым орденом, о ней упоминалось лишь вскользь, а о землях на востоке Эндерала, Талгарде и пострадавшем от его расползшегося, словно опухоль, проклятья Добростраже, простые люди предпочитали не говорить — будто их и не было вовсе. Они-то и о Дюнном вспоминали лишь тогда, когда на рынках Сердцеземья становилось меньше фруктов, чем в прошлом году, или разорялся кто-то из мелких аристократов, финансировавший ставшее вдруг убыточным месторождение неподалёку от горячих песков Пороховой пустыни. Что уж говорить о местах, в которые ступала нога лишь особенно отчаянных авантюристов, и которые зачастую становились нечестивой могилой для таких смельчаков.       После той операции Ралаты в поисках колдовского текста для Отца Тараэль не вспоминал о Талгарде. У него и без того было слишком много дел и проблем. Однако после сегодняшней более обстоятельной вылазки в проклятые земли его фантазия разыгралась, хоть никогда и не была слишком богатой.       Тараэль не сомневался, что его встревоженное впечатлениями и чародейской лихорадкой сознание явило образ Даль’Марака в том светловолосом, могучем мужчине с обрывками плаща за спиной — красного, какой носили хранители Святого ордена. И то, что он подвергся гонениям и преследовался после того, как его Колесо разнесло восточное побережье Эндерала, убило несчётное количество людей и стольких же заразило неведомой болезнью, выглядело логично. Сумел ли он выжить, или же его казнили за столь страшное преступление перед ликом Богов, было неизвестно. Однако Тараэль, сидя на спине тихо урчащей о чем-то мирадихи и вслушиваясь в звуки бушующей непогоды, предполагал, что от слуг Рождённых Светом Даль’Марак долго скрываться не мог. Один против всего мира — такие истории никогда не имеют счастливого конца.       Именно поэтому сознание Тараэля изобразило рядом с хранителем того аэтерна, верно? Казалось верным, но у Тараэля осталось множество вопросов. Почему аэтерна? Почему он был одет так, а не в какие-нибудь сияющие доспехи слуг Богов? Почему он вселял такой ужас одним своим видом, одним лишь ощущением своей мощи? И что это за слова предполагаемого Даль’Марака о страшных артефактах, что создал этот аэтерна, и которые тысячелетия служат — кому? Рождённым Светом?       Откуда эти образы и мысли в его голове, Тараэль не знал. И даже предположить не мог, из обрывков каких историй они появились.       Да и так ли нужно искать глубинный смысл в подобных снах? Это дар Рэйки, Эхо, позволял заглядывать в прошлое и выуживать из него правду. Тараэль такими талантами не обладал, и — слава Солнцу. Он бы таких сил не хотел. Он был уверен, что владение ими напоминает игры с огнём — так же опасно, так же вероятно, что в один неудачный момент пламя поглотит тебя целиком и от тебя останется лишь жалкая горстка пепла. Рэйка была недовольна тем, что не контролирует Эхо, пыталась найти способ подчинить его своей воле, а Тараэль ловил себя на мысли, что не хочет, чтобы у неё это получилось.       Чёртовы маги, все без исключения, гнались за могуществом, наплевав на риски и редко думая о последствиях, — когда они восходили на новую ступень, они тут же начинали думать, как покорить следующую вершину. Но… Тараэль был рядом с Рэйкой, когда пробуждалось Эхо и позволяло ей заглянуть в прошлое, и в этом не было ничего… естественного. Пока для него проходила секунда или две, Рэйка могла пережить целое событие и вернуться обратно в реальность. Не наступит ли однажды тот миг, когда её сознание потеряется во времени, когда прошлое и настоящее смешаются у неё в голове в неразделимый клубок, когда она возомнит, будто владеет великим знанием, и всё в этом мире ей теперь подвластно? Тогда она потеряется в фантазиях, совсем не похожих на действительность.       Как тот псевдоясновидящий из Подгорода, за чьей головой Ралата пришла три года назад. И пусть он был лишь неудачником и светопыльным наркоманом, пусть никаких реальных сил у него не было и он лишь дурил доверчивых идиотов своими россказнями и представлениями с вхождением в транс, о нём Тараэль вспоминал прежде всего. Когда ралаимы пришли за этим придурком, он жёстко бредил. Был уверен, что может видеть будущее, а сны посылают ему видения прошлого и разговоры с мертвецами. Не понимал, кому перешёл дорогу, заигравшись в пророка под Королевской горой, и что против остро заточенной тёмной стали с голыми руками не прут. Он променял ясность ума на дурман светопыли, реальность — на фантазии.       Но предпочесть разыгравшееся воображение реальности люди умудряются и без наркотиков, правда? Тараэлю эта простая истина была знакома. Пусть он и был уверен, что оставил свои фантазии уже давно — в первый же день, когда за ним закрылась решётчатая дверь арены в Пыльной яме, и ему было нужно пустить кровь противнику для того, чтобы выйти обратно наружу, — он был слеп и обманывал самого себя. В конце концов, как иначе можно назвать его уверенность, что, подыхая от рук Отца, он сможет прихватить этого ублюдка вместе с собой в Преисподнюю? Ему просто повезло встретить Рэйку. Лишь по этой случайности ему удалось выжить и начать свыкаться со своими ошибками, а будь оно иначе, останься он один… Что ж, за своё больное воображение он бы расплатился сполна.       Криво ухмыльнувшись, Тараэль подбросил энергетический куб на ладони и запихнул подальше в сумку деревянный, обитый кожей футляр, где покоились чертежи предка Даль’Терровина, а про себя подумал: как всё же, если рассудить, циклична жизнь человека. Так же, как он сейчас смеялся над собой — ралаимом, так и он-ралаим смеялся над собой-сиротой из Убежища. Ему-ралаиму казалось, что уж он-то точно знает жизнь, и он презирал свои прошлые наивные фантазии. Но лучше бы он предавался им, чем погружался в пучины одержимости местью. Хотя… Тараэль с трудом мог представить, что поступил бы иначе и не встал на путь, который привёл его в храм Весов на Морозных Утёсах.       Теперь ему нравился тот сирота из Убежища. Он был чист и невинен — насколько можно быть чистым и невинным под тёмными сводами Подгорода, — мечтал и верил в хорошее будущее — для себя и для своего брата. Чем плохо? Вовсе не вина того мальца, что ему не было суждено жить долго и воплощать мечты в реальность.       А мечты были, стоит сказать, не так уж дурны. Долгие годы Тараэль не вспоминал о них, оставив их мальчику, который умер на столе в ходе бесчеловечных экспериментов, — за краями трупной ямы, за окровавленными стенами арены, за тяжёлыми деревянными воротами в храм Ралаты. Но сейчас… Сейчас, когда путь, по которому он шёл с ослеплёнными ненавистью глазами, закончился тупиком, всё, что ему оставалось, — выискивать отголоски прошлого в памяти и пытаться состыковать их с настоящим. Почему нет? Пока ничего другого у него, кроме этого прошлого, и не было. Как бы сентиментально это ни звучало.       Тараэль действительно был тем ещё прилипалой и отчаянно повторял за Лето всё, что мог повторить. И всё же, было то, что занимало только его, оставляя Лето равнодушным. Через маленькое немытое окно Тараэль мог часами наблюдать, как главный умелец Подгорода, механик Барнабас, возится за своим рабочим столом, чиня то, что уже, казалось, невозможно починить, и изобретая что-то новое. Поговаривали, что старина Барнабас настолько умён и талантлив, что не будь он беспутным, живи он на поверхности, за его услугами выстроилась бы очередь длиной до самого горизонта. И слухи не врали: этот удивительный мужик разбирался даже в звёздных механизмах. Тогда Тараэль ещё не знал, что даже Ралата частенько подбрасывает ему работёнку, но видел на его столе и странные старинные чертежи, и ценные редкие материалы. И был заворожен. Он мечтал, что когда-нибудь уговорит Барнабаса взять его если не в ученики, то в помощники — даже будучи простым мальчиком на побегушках, можно научиться, подсмотрев одним глазком, хоть чему-то.       Чёрт знает, вышел бы из него толк, случись так, что Барнабас действительно заинтересовался бы в таком предложении — лишние руки в его мастерской. Тараэль предпочитал думать, что не был бы так уж безнадежен. В конце концов, когда нанятые Первым Провидцем авантюристы и прочий сброд добывали тому звёздные диковинки, которые были защищены не магией, а механическими уловками, то он всегда обращался за помощью брата Гнев — с того самого дня, когда лишь Тараэль смог одолеть хитроумный звёздный замок на маленьком ларце, привезённом с Западного утёса. Вероятно, при должном обучении он бы смог понимать и уметь куда больше. И добытые сегодня в мастерской предка Даль’Терровина чертежи, куб и мелкие детали, похожие на связующие, имели бы для него больший смысл.       А оставаясь эдаким самоучкой, умеющим лишь разрушать, но не созидать, Тараэль мог только радоваться, что у предка безупречного звёздника и его людей не было времени запирать мастерскую в день побега из Талгарда; что им, уверенным, будто имя их покровителя, Даль’Марака, защитит их от любых невзгод, не пришло в голову прятать комнату-кабинет, где хранились чертежи, наработки и записи с наблюдениями. И что солнцерождённые, пусть и наведывались когда-то в эту мастерскую, не заинтересовались никакими бумагами — даже для того, чтобы просто-напросто пустить их на разжёг своих костров. Их задачей стало отбиться от охранявших помещения автоматонов и выжить. Удалось им это не особо: в темноте мастерской Тараэль то и дело натыкался на истлевшие кости, — но и механических охранников они потрепали знатно. Тараэлю пришлось добить лишь одного, пока он нашёл путь в кабинет. Всё сложилось крайне удачно.       — Слышишь? — вдруг спросил Джакуб. Он уже докурил и спрятал трубку обратно в карман куртки и теперь, поддавшись всем телом куда-то вперед, вслушивался в непогоду.       Тараэль, не выпуская куб из рук, последовал его примеру. Даже Пышка приподняла голову и встревоженно застригла ушами.       Грохот дождя и завывания ветра в кронах деревьев глушили все остальные звуки вокруг, однако спустя несколько мгновений Тараэлю всё же удалось расслышать приближающийся к ним быстрый перестук копыт и лошадиное ржание.       — Интересно, что?.. — начал было Джакуб, приподнимаясь со своего места, однако закончить свою мысль не успел.       Из-за каменной гряды утёса выскочил гнедой конь. Он нёсся во весь опор, и казалось, будто его ноги не касаются земли вовсе. На его шее болтался едва креплёный хомут, вокруг головы, путаясь в мокрой чёрной гриве, развевались обрывки удил. Похоже, его распрягали, когда конь испугался чего-то и рванул вперёд, не разбирая дороги. Но…       Что-то со свистом разрезало воздух и впилось в тёмно-рыжий круп коня. Тот, издав тонкое испуганное ржание, продолжил было скакать, однако его ноги вдруг подогнулись, тело пробила судорога, и бедное животное, ломано мотнув головой, завалилось в кусты у дороги. Взгляд Тараэля заметался от его конвульсивно дергающихся копыт к стреле, поразившей его.       К, мать его, стреле. Кто мог быть настолько удачлив и талантлив в стрельбе, чтобы при таком дожде, при таком ветре спустить стрелу столь метко, столь сокрушительно? Это было похоже на сраное чудо.       И какая стрела убивает так быстро? Что ж, ответ на этот вопрос не так уж сложно найти: та, которая смазана ядом.       — Какого хрена? — Глухое рычание Пышки почти заглушило срывающийся шёпот Джакуба. Тараэль, остро чувствуя что-то определённо неладное, сунул куб обратно в сумку и поспешил соскользнуть со спины напряжённо подобравшейся мирадихи. — Какого, блядь, хрена?       Стрелок не заставил себя долго ждать. На вороном жеребце он вынырнул из-за той же каменной гряды, что и гнедой несчастливец. То был мужчина, но его лицо из-за чёрной тканевой маски и низкого капюшона было не рассмотреть. Одет он был в ничем не примечательный кожаный доспех, а свой смертоносный лук расслабленно держал на колене. Однако вся его расслабленность мигом исчезла, стоило ему увидеть застывших под склоном утёса путников. Всадник медлил лишь миг, а потом его рука взметнулась за спину, к колчану со стрелами.       Блядь. На лбу Тараэля выступил холодный пот. У него в запасе было всего несколько секунд на то, чтобы хоть как-то спасти ситуацию. Деловитый внутренний голос предполагал, что он успеет настичь лучника за время, пока тот расправляется со стоящим ближе к нему Джакубом, но это был хреновый исход событий. В конце концов, Тараэлю всё ещё было нужно добраться до Дюнного, а без придурковатого хранителя и его мирадихи он лишь заплутает в тропических лесах.       Но прыгать Тараэль не мог. Он был слишком истощён ментально и ослаб от чародейской лихорадки физически. А значит… Что, блядь, он должен сделать?       Неизвестный лучник уже успел натянуть тетиву, когда помощь пришла оттуда, откуда Тараэль и не ждал. Ударив передними лапами по земле, Пышка взревела во всю мощь своих лёгких. И было это так внезапно, так оглушительно громко, что Тараэлю на секунду показалось, что он оглох, а его грудная клетка завибрировала так, что рёбра стукнулись друг о друга.       Жеребец лучника с диким ржанием встал на дыбы — его тёмные глаза расширились и остекленели от ужаса. От неожиданности наездник отпустил тетиву — стрела воткнулась в низкий край утёса, и на голову парализованному страхом Джакубу посыпалась мелкая каменная крошка, — нелепо взмахнул руками в отчаянной попытке ухватиться за поводья и удержаться в седле. Но все его усилия оказались тщетны: он рухнул с гарцующего коня, и тот бросился прочь — как можно дальше от разъярённой мирадихи, поднимающейся со своего места в облаках пыли.       Это был шанс. На ходу вынимая Гадюку, Тараэль бросился к копошащемуся на мокрой земле всаднику. Естественно, его приближение не осталось незамеченным: лучник рывком откатился в сторону, уходя от удара ногой в живот, и блокировал удар кинжала древком лука, одновременно с этим пытаясь достать каблуком сапога вражеское опорное колено. Однако падение с лошади сказалось на скорости его реакций, да и косые струи дождя били ему прямо в лицо, оттого Тараэль оказался ловчее. Следующий укус Гадюки пришёлся по запястью противника, над наручем; брызнула кровь, и лучник, вскрикнув, выронил лук из ослабевшей руки. В то же мгновение Тараэль обездвижил его, вдавив колено в его солнечное сплетение и накрепко прижав кинжал к его оголившейся шее.       Нужно было, конечно, резать ему горло, и — дело с концом. Однако интуиция подсказывала, что нужно обождать. Тараэль — не хренов энтропист: мертвец не ответит на образовавшиеся в его голове вопросы. А они, эти вопросы, были. В конце концов, не только явно дорогостоящий яд на стреле, но и весьма недурственное снаряжение выдавало во всаднике кого-то более серьёзного, чем жалкий разбойник из банды, приютившейся в каком-нибудь закутке тропических лесов у Дюнного.       Быть может, это кто-то из людей Скорпиона? Или же — один из разбойников, которые засели в той шахте близ Дюнного и беспокоили старого Крепкощита?       И чья эта лошадь, которую он убил?       — Не рыпайся, — выплюнул Тараэль, отфыркиваясь от дождевой воды, промочившей его капюшон и непрерывным потоком стекающей по его лицу. На краю сознания мелькнула мысль, что сегодня он достиг того лимита угроз, который обычно присутствовал в днях, когда он, будучи Голосом, наведывался к должникам Ралаты. — Иначе разрежу тебя от уха до уха. Кто ты такой? Какого хера ты тут устроил? Отвечай и не дури.       Из-под сбившегося вбок капюшона на Тараэля взглянули ясные серые глаза. По морщинам вокруг них можно было предположить, что лучник уже не молод, а по стали, светившейся в них холодным светом, — что мужик был не из робкого десятка, и пустословные угрозы на него не подействуют.       Тараэль придавил Гадюку к его шее ещё крепче, по её стали скользнула первая кровь. И тогда лучник вдруг прикрыл веки и тихо, но решительно вздохнул. А потом странно дёрнул челюстью, до скрежета сжимая зубы.       Возможно, Тараэлю показалось, но прежде, чем под его рукой, сжимавшей кинжал, дёрнулся кадык, он услышал тихий щелчок — будто лопнул какой-то маленький пузырь. И в то же мгновение тело лучника под ним выгнулось дугой — да с такой силой, что самого Тараэля подбросило в воздух. Он почувствовал, как под коленом сокращаются грудные мышцы, будто мужчина пытался сделать вдох и не мог; как дрожит его горло.       Затем всё кончилось. Голова лучника безвольно откинулась в сторону. Взгляд его серых глаз навечно застыл.       — Какого хрена? — изумлённо прошептал Тараэль и сорвал с него капюшон вместе с маской.       И увидел, как по его лицу, под светлой щетиной, ползут и исчезают тёмно-зеленые, почти чёрные змейки вен. Из уголка его рта, смешиваясь с каплями дождя, текла густая, дурно пахнущая кровь.       — Ты убил его? — раздался дрожащий голос Джакуба позади. Хранитель мирада, нерешительно шагая и то и дело поскальзываясь, подобрался ближе и заглянул за плечо Тараэля. — Блядь, зачем ты убил его?!       — Я не убивал его, — покачал головой тот. Он не мог поверить своим глазам. — Он сам.       — Но как?!       — У него во рту был яд. — Раньше Тараэль о подобном только слышал. Подобные «предосторожности» были в почёте у киранийских наёмников высокого класса: чтобы не выболтать секретную информацию под изощрёнными пытками, те предпочитали убить себя, раскусив небольшую капсулу с быстродействующим ядом, спрятанную между их задних зубов.       На киранийца теперь уже безнадёжно мёртвый лучник похож не был. Но способ, которым он воспользовался, чтобы уйти из жизни, говорил, что ему есть, что скрывать. Подумав немного, Тараэль рванул ворот его доспеха: он знал, что люди Скорпиона прячут под одеждами кулоны в виде посеребрённой монетки с выгравированной жалящей пустынной тварью на ней. Однако шея лучника была пуста.       Выругавшись, Тараэль распрямился и осмотрелся вокруг. Очертания вороного жеребца виднелись за стеной дождя чуть поодаль, у поворота дороги, но на нём не было седельных сумок, и его самая обыкновенная сбруя не могла ничего подсказать, а оттого и тратить на него время не было смысла.       — На этой стреле по всему древку начерчены какие-то руны! — подал голос Джакуб, пытаясь перекричать шум ливня. Убедившись, что Пышка успокоилась и не собирается устраивать дебошей, хранитель подошёл к трупу гнедого. Даже сквозь белесую пелену дождя на его лице просматривалось скорбное выражение, и казалось, что убитое животное ему жалко куда больше, чем погубившего себя человека. — А края раны взбухли и почернели.       — Стрела отравлена. Не вздумай её лапать, — ворчливо отозвался Тараэль и вновь присел на корточки рядом с лучником.       Чуть приподнял его за плечо и осторожно, прихватив пальцами за тёмное оперение, выудил одну стрелу из колчана. И действительно: не только её наконечник был смазан дорогим ядом, но и сама она была явно зачарована — возможно, именно поэтому её сестре были нипочём что дождь, что ветер. «Слишком, слишком дорого для обычного разбойника или наёмника, — подумал Тараэль, насчитывая ещё десять стрел в колчане. — А ещё дороже — тратить их на беглого коня и двух случайных дураков в компании мирада».       — Это наш конь, — вдруг продолжил Джакуб. — Вот по этой белой метке на лбу его узнать можно. Кажется, его звали Орешек. Наши менестрели одолжили его для одной из своих повозок взамен захворавшей кобылы. Я точно знаю — болтал с конюхом накануне, и он всё переживал, что этот мальчик может оказаться слишком норовистым и пугливым для такой работёнки.       Что это могло означать? Менестрели сделали вынужденный или изначально запланированный привал не в том месте и в не то время и увидели то, что видеть были не должны? Орешек, отчего-то наполовину снятый с упряжи, сумел бежать и возвращался по известному ему пути — обратно в Дюнное, — но люди, напавшие на музыкантов, не могли допустить, чтобы дюнновцы заподозрили неладное, завидев знакомого коня на подступах к городу. За беглецом отправили одного из своих, и тот, повстречав двух путников, решил избавиться и от этих возможных свидетелей. Это было всего лишь предположение, но, на вкус Тараэля, весьма и весьма складное.       — Думаешь, наши менестрели тоже мертвы? — испуганно спросил Джакуб, вернувшись к нему.       Тараэль лишь пожал плечами, и хранитель продолжил рассуждать вслух:       — Чёрт возьми, но ведь с ними была охрана из людей Скорпиона. Все они ещё те лихачи, так просто с ними не разделаешься, так быть может?..       — Та шахта, о которой вы говорили в Дюнном, в которой засели разбойники, — оборвал его Тараэль, — находится где-то здесь?       — Нет, — покачал головой Джакуб и махнул рукой куда-то в сторону гор. — Она в другом направлении. А это — очень спокойная дорога, самая быстрая, если добираться до Арка по суше, и…       «Да кто же ты, мать твою, такой?», — подумал Тараэль, больше не слушая бормотание хранителя и всматриваясь в лицо мёртвого лучника.       — Помоги-ка мне, — наконец вздохнул он и ухватил труп за ноги.       Джакуб сразу же понял, что он задумал: подхватил лучника под руки и помог Тараэлю втащить его под каменистый навес утёса. Дождь потихоньку стихал, и они оба уже вымокли до нитки, но ни у одного из них не было никакого желания торчать под ним и дальше.       — Что теперь? — спросил хранитель мирада, когда они опустили труп обратно на землю. Пышка, брезгливо пофыркивая, потянулась было, чтобы понюхать его, но Джакуб мягко отпихнул её рогатую голову в сторону. — Эй, ты зачем по его карманам шаришься? Что ты хочешь найти? Или просто решил поживиться? Тогда…       — Заткнись, — отрубил Тараэль, не желая отвечать ни на один идиотский вопрос своего придурковатого собрата по несчастью.       Быстро и деловито исследуя доспех лучника, он знал, что должен хоть что-то да найти. Пусть и хорошо спрятанный, но какой-то опознавательный знак, какую-то вещь, по которой его могли признать за своего — редкие группы наёмников не имели их вовсе. Татуировки были в почёте лишь у всяких мелких отбросов или культистов, подобно Ралате, а ребята более скрытные не могли позволить себе роскошь, чтобы их тела распознали после смерти.       Тараэль уже почти сдался и подумал, что зря воспринял лучника столь серьёзно, когда рядом с его левой подмышкой, у шва дублета, нащупал небольшое продолговатое уплотнение. Наверняка изнутри этот потайной кармашек поддавался намного легче, но Тараэль не стал мудрить — распорол чернёную кожу снаружи, и на его раскрытую ладонь упал плоский, отливающий медью, прямоугольный медальон.       — Что это на нём изображено? — засопел ему в самое ухо Джакуб. Подался ещё ближе и ткнул пальцем в гравировку: — Так, это грифон или орёл крылья распахнул, верно? А тут… колокольня? И три точки вокруг неё. Вот же!..       — Что? — оглянулся на него Тараэль и увидел, как мужик задумчиво стучит согнутыми пальцами себе по лбу. Сам он был уверен, что никогда ничего подобного не видел.       — Что-то знакомое, но я не могу вспомнить, — пожаловался Джакуб. Замер на несколько минут, кусая губы и уставившись в одну точку где-то за ухом Тараэля. А потом вдруг засиял и ударил ладонями себе по коленям: — Точно! Года четыре назад это было. Пришвартовался у нас тут тогда контрабандистский кораблик с востока Нерима, и у некоторых ребят-охранников были хорошие такие, добротные щиты. Они с ними ни на секунду не расставались и в таверну к нам с ними запёрлись. Мой дружище, Росс, тогда спросил, откуда они такую красоту взяли. Ну они и рассказали, что помародерствовали маленько над трупами срединных солдат. Мол, мёртвым снаряжение уже ни к чему, а живым — всегда пригодится!       — На них был такой же герб? — чуть помедлив, уточнил Тараэль. Он вспомнил рассказ Рэйки о том, что первые отряды войска Таранора Коарека обосновались на острове Полумесяц неподалеку от Дюнного. Совпадение ли это?..       — Не совсем, — наморщил лоб Джакуб. — Вроде бы орёл был сверху колокольни, и точек было всего две… Мы еще смеялись, что издали, если не присматриваться, на щитах разукрашенное лицо скомороха разглядеть можно!.. — И тут его лицо посерело. Потерев подбородок, хранитель посмотрел на тело лучника перед собой совсем другими глазами: — Блядь, неужели ты думаешь?..       … И если это не совпадение, то как, чёрт возьми, неримцы — их лазутчики? — оказались в глубине земель Дюнного? Знали ли об этом Крепкощит и Святой орден, или их обвели вокруг пальца?       Облизав сухие губы, Тараэль подбросил находку на ладони и постарался мыслить хладнокровно. Он мог ошибаться — изображения на медальоне и на гербах были всё же разными. Однако и махнуть рукой на возникшие в его голове опасения он не мог. В Дюнном находятся два хранителя Святого Ордена, и они не откажутся узнать о возможной опасности. Рэйка — так точно.       «Вот же проклятье, — подумал Тараэль, саркастично кривя губы. — Каким альтруистом я стал».       — Это я беру с собой, — заявил он, засунув медальон лучника в карман дублета, а затем кивнул на сам труп: — И это тоже.       Глаза Джакуба изумлённо поползли на лоб. Он даже отшатнулся прочь, словно услышал нечто абсолютно мерзкое.       — Милостивый Мальфас! Зачем тебе его тело?       — Думаешь, одного невесть откуда взявшегося медальона хватит, чтобы наблюдатели восприняли меня всерьёз? — усмехнулся Тараэль, вновь схватив мёртвого лучника за ноги. — Или они не подумают, что медальон принадлежит мне, а тебя я запугал, чтобы ты всё отрицал?       — Ты и меня хочешь в это втянуть?! — горестно возопил Джакуб и протестующе замахал руками. — Нет, нет и ещё раз нет, чтобы ты там себе не надумал!.. К тому же, отчего наблюдатели не подумают, что ты прихватил какой-то труп специально, чтобы отвести от себя подозрения?       — Заткнись, — устало огрызнулся Тараэль, — и помоги мне закинуть его на пассажирское седло.       — Пышка не повезёт на себе труп. Она откажется, — предпринял последнюю попытку Джакуб, но мигом приуныл, когда на него бросили особенно мрачный взгляд.       — Ну так уговори её. Она умнее тебя будет. Сообразит, что отказываться не стоит.