я сижу и читаю мантры, чтобы стать подобным нулю чтоб узнать своё естество чтоб узнать зачем всё так было чтоб понять сколько всё это стоит так послушай мою историю ведь в начале Всего было Слово, и теперь я тоже скажу*
Мирно пищат аппараты в светлой комнате реанимации. Пахнет лекарствами и совсем немного хлоркой. Провода тянутся от тонкой шеи и груди, всевозможные регуляторы состояния и капельница. Парень, сейчас находящийся под успокоительными, без которых скорее всего был бы просто в обмороке, пережил за сутки пару переливаний крови и часовую операцию. Вдоль тонких рук швы, ещё такие свежие и пугающие, что даже бывалым врачам остаётся только корчиться.***
Сутки назад
Когда Акутагава рухнул на пол, задевая коленкой разбитую вазу, он не обратил на это никакого внимания, позволив стеклу сильнее впиться в его кожу. Он не долго тряс Чую, чувствуя, что просто выбивает из него оставшуюся жизнь, и дабы убедиться, что эта жизнь вообще ещё при рыжем, он измерил пульс на чужой шее. Та была такой тонкой, что казалось, будто пульсирующую венку можно просто увидеть, даже не дотрагиваясь до неё. Рюноске роется в своём пальто, трясущимися пальцами вылавливая телефон из кармана и набирает скорую. Пока слышатся первые гудки, он старательно приводит мысли в порядок и думает, что за номер у этого дома. С Накахарой он не поехал. Да, они были очень долго знакомы, и помимо периодических стычек, у них были и хорошие моменты, но Аку не думал, что он тот, кого Чуя захочет увидеть первым, если очнётся. Нет, «когда». Когда очнётся. Теперь Рюноске в смятении обходил новую квартиру рыжего, подмечая, что почти все вещи, которые Ворон раскидывал меньше месяца назад на бывшем месте жительства бывшего мафиози, лежат здесь, на тех же местах. На тумбочке, на стиральной машине, на холодильнике. Губы невольно поджимаются. Аку знает, что он тоже виноват в том, что скорая, включив сирену, везёт почти бездыханное тело в реанимацию, стараясь остановить кровь. Нет ничего страшного в смерти, и маловероятно, что Акутагава сильно бы переживал, будь то смерть в подвале от трёх выстрелов пистолета или что-то в этом духе. В этой квартире пахло отчаяньем, и вот, что правда заставляло скатываться по стенам на пол, хвататься за лезвия, умирать. Можно бесконечно долго думать о том, что было бы, если бы… если бы Акутагава не был так зависим Дазаем, если бы Чуя так сильно его не любил. Если бы Рю не соревновался с Чуей за внимание того, кого и след из мафии простыл. Может быть, они могли бы стать хорошими друзьями, и вытащить друг друга из разного дерьма намного раньше, чем сейчас. Может быть, Чуя бы не потерял свою значимость в ПМ, и его бы не хотели использовать как пушечное мясо; Кое бы не пошла его спасать и не умерла бы, как предательница. Дазай бы не утащил рыжего в агентство, Аку бы не был вынужден пытаться вернуть его назад; ему бы не пришлось стоять напротив Ацуши, будто бы они снова враги, а Осаму бы не избил до той степени, что Рюноске колит себе обезболивающее почти с наркотическим действием, чтобы стоять на ногах. Об этом можно думать бесконечно, но имеет ли сейчас это значение? На самом деле, Рюноске просто в квартире парня, который не был суицидником, но был в суицидника влюблён. В квартире, где пахнет испорченной едой, грязным бельём и металлическим привкусом крови. Дорожка тянется от кухни к прихожей, и вот вам такая теория: Может быть, Чуя и передумал, может быть в итоге он и не хотел умирать. Где-то он нашёл в себе силы, чтобы добраться до входной двери; где-то он нашёл в себе силы, чтобы слышать дверной звонок и голос Акутагавы, и если он собирался открыть — а он явно собирался — то он хотел помощи. Нет ничего страшнее самоубийства, о котором жалеешь в последний момент. М-да, возможно, из Акутагавы вышел бы неплохой детектив. Рюноске чувствует боль в области рёбер, он чувствует как трещины в костях почти сдавливают плоть. Рюноске шипит. Нет смысла думать, что можно было бы сделать иначе, чтобы сейчас не сидеть в квартире Чуи и смотреть на лужи крови на полу. Зато есть смысл встать с пола, отряхнуть руки и оповестить кого-нибудь, кому не все равно на Накахарау о том, что с ним случилось.***
Прошёл час с того момента, как Акутагава потолкался в дверь, выкрикивая что-то непотребное и обидное и так же неожиданно, как пришёл, исчез. Накаджима был почти уверен, что он в итоге выбьет дверь, причём для этого даже бы способность сильно не понадобилась — настолько хрупкие у этого дома стены и двери. Но Акутагава ушёл, и Ацуши не знал, что хуже. Апатия, наконец, уступила место слезам, и от этого становилось легче, потому что тигр рад был выпустить все эмоции на свободу. Правда всё это затянулось, и теперь он уже час не мог успокоиться. Надо было что-то с этим делать, в конце концов завтра он планировал пойти на работу. Так что первое и единственное, до чего додумался Ацу — сходить к Чуе. Он сегодня к нему не пришёл и это подозрительно, а уж за успокоительное, которое так потрясающе действовало и расслабляло, Накаджима готов был убивать, кажется. И откуда Накахара так шарит во всех этих таблетках? Чтобы не выглядело, будто светловолосый навещает друга только ради антидепрессантов, Ацуши захватил еды из холодильника, и, затолкав в подвернувшийся под руку пакет, отправился в соседний жилой комплекс. Возле входа в подъезд было достаточно людно, и это настораживало. Соседи Чуи в халатах что-то шумно обсуждали, кивая то в сторону их же дома, то куда-то на выезд к ближайшей дороге. Ацуши ускорился. Итак, он ускорял шаг с каждым новым этажом, и к шестому, где жил Чуя, он буквально нёсся, чтобы обнаружить прямо перед собой дыру там, где должна быть дверь в квартиру рыжика. И из этой двери, нервно отряхивая руки, выходил Рюноске. Накаджима сглатывает слюну вместе с подступающей злостью и прыгает на Акутагаву, заваливаясь с ним назад в квартиру. У него ещё сомнения на тему того, что здесь забыл Ворон. Ну мало ли, может это и не он дверь входную выбил, ну может это и не из-за него тут Накахарой даже и не пахнет. Поэтому он сдерживает свою силу, когда валит Аку на пол, впиваясь пальцами в чужие плечи. А потом он смотрит правее головы своего парня и видит там лужу крови. Накаджима издаёт животный рык, сильнее вжимая Рюноске в паркет. — Ацу, давай полегче… — Черноволосый слегка жмурится от такого приветствия, но через силу улыбается одними только глазами, отчего Ацуши в минутном замешательстве. — Я тоже соскучился по тебе. Глаза напротив смотрят удивлено, но Накаджима быстро приводит себя в порядок и снова сжимает плечи Ворона. — Аргх… Я не трогал рыжего. — Теперь Аку уже явно шипит от боли. — Да дай же сказать, черт, Ацуши! Ацуши сощурился, но почему бы все-таки не дать шанс? Он ослабил хватку, перенося вес на лежащего под ним Рюноске, по сути просто осев у него на пахе. — Ты буквально сидишь у меня на чле… — Договорить не дала тонкая рука Ацуши, готовая замахнуться. — Та-ак, ладно, хорошо. Я зашёл к Накахаре… ну… — Акутагава задумался, стоит ли говорить о своих реальных мотивах, и понял, что «чтобы спросить, как с тобой можно помириться» звучит не очень. — Э-э… по-дружески, а тут будто бы никого не было, но я услышал, как что-то упало, выбил дверь, а Накахара на полу с порезанными руками. Ацуши медленно расслабил руки, которые до этого сжимали воротник Рюноске. — Чуя… порезал себя? — Ацуши охватывает паника, а глаза начинают слезиться. Он слезает с Ворона и облакачивается о стену коридора, водя взглядом по луже крови на полу. — А где- — Я вызвал скорую и его увезли. Он был жив, когда его забирали. Ацуши не находит слов. Им обоим было плохо, двум соседям, что с одной тарелки жрали таблетки последние дни, и теперь Накаджима корит себя, что не заметил, насколько плохо было Чуе. Тигрёнок никогда не мог бы назвать себя стойким и сильным; ему не раз попадало от Дазая за несвоевременную панику и слезы. Сейчас картина не меняется, так что Ацу трёт глаза, пытаясь вслушаться в то, что рассказывает Рюноске, но у него не выходит. Видимо, Ворон тоже это чувствует, так что просто подползает ближе и аккуратно опускает светловолосую голову себе на плечо, другой рукой поглаживая спину парня рядом. Он водит пальцами так аккуратно, почти неощутимо, глубоко в душе сглатывая и выдыхая, ведь Накаджима не оттолкнул. Да, возможно у него нет сил, да, возможно он просто не заметил из-за лёгкой истерики, ведь его трясёт, но Акутагава верил, что это так же из-за того, что они оба просто соскучились. К глубочайшему сожалению Рюноске, это продолжается от силы минут пять, потому что вот Накаджима слегка давит в чужую грудь, предлагая тем самым отстраниться, и утирает покрасневшие от солёного щеки, последние разы шмыгая носом. Что ж, хотя бы успокоился. Ацуши же думает о том, что в этих объятиях не так уж и плохо, но его минутные слабости в итоге сведут конфликт на нет, чтобы через пару месяцев Рюноске опять пришёл размахивать клешнями перед зданием ВДА. А сейчас есть вещи поважнее, чем тешить свои чувства, так ещё и понапрасну. — В какую больницу его отвезли? — В центральную, вроде. Получив основную информацию, Накаджима поднимается, стараясь как можно дальше обходить кровь на полу, и направляется к выходу из квартиры. Он даже думает, что круто бы хлопнуть дверью на прощанье, но это проблематично. Дверь в другом конце квартиры. — Ацу, с-стой! — Рюноске взлетает следом, стараясь уцепиться за рукав тигрёнка, который даже не обернулся. — Может все-таки уже разберёмся? Накаджиму слегка передёргивает. Это был запрещённый приём, и они оба это знают. Обычно Рюноске не говорит с ним таким голосом; более властным, хриплым и грубым. Накаджима знал, что так Аку общается с подчинёнными. Не общается даже, а приказывает. С Ацуши этот тон почти никогда не использовался, потому что даже в постели он больше пугал, чем возбуждал. Сделал ли Акутагава осознанно это, или же просто злился, но Ацу в любом случае бы не устоял. — Рюноске, — старается собрать всю волю в кулак Ацуши. Акутагаву откровенно тошнит, когда его парень так вот к нему обращается. Когда привыкаешь к «Рю» и «Аку», полный вариант имени вызывает отторжение. — Ладно, хрен с тобой. Но не дома. Дома говорить с тобой не буду. Пойдём в людное место. — Тигрёнок боится меня? — Когда Акутагава сказал это смягчённым голосом и уже явно с чёртиками в интонации, Накаджима закатил глаза. — У тебя вроде как больше нет права называть меня так, а? — Ты хотел сказать «временно нет права»? — На этом терпение светловолосого лопнуло и он опять зашагал к выходу из здания. — Ацуши! В кинотеатр? Пойдём в кино? — Если ты не ощущаешь разницы между деловыми переговорами и свиданием, то мне тебя жаль. Как ты собираешься говорить в кинотеатре? — не оборачиваясь на Рюноске, спокойно говорил юноша. На самом то деле у Акутагавы был план под кодовым названием «задние ряды», но видимо его парень, а по совместительству какой-никакой детектив, расколол эту затею и решил присечь в корне. — А кафе? — Они уже спустились на первый этаж, и Рю продолжил топтаться за спиной у Ацуши, пока тот даже не оборачивался. — Кафе пойдёт? — О боже, ну ты и прилипала. — Накаджима в очередной раз тянет на себя руку, за которую попытался взяться разыгравшийся Ворон. — Хорошо, кафе так кафе. Заедешь за мной завтра после работы. Накаджима просто хотел помучать Рю, которому явно страшно вообще приближаться к зданию Детективного агентства, так что если даже они не поговорят нормально, то Ацу хотя бы поржёт с синего лица Рюноске, когда тот ждёт его в машине перед ВДА.***
Все, что нужно было сделать Ацуши, это взять пакет с простой едой, типа фруктов, и отправиться в больницу. Он управился за полчаса, так что теперь пытался пробиться через нескольких медсестёр, которые настаивали, что можно только родственникам. Блять, ну не рожает же Чуя, что ж такое? В итоге, он просто попросил передать пакет, но судя по голодным и жадным лицам тех же телок, до Накахары дойдёт только целлофан, как новый способ самоубийства. Тигр больше не мог с этим ничего сделать, так что направился назад в свою квартирку. На улице уже темнело, а Накаджима за день так ничего и не съел. В животе забурчало, но дело вот в том, что всё, что оставалось в холодильнике, он презентовал больнице и её жирным обитателям, так что он и не собирался есть. Теперь, сидя в кресле, закинув ноги на подлокотник и листая социальные сети, он надеялся, что Рю додумается отвести его в одну из любимых кафешек, а там-то он и наестся. Выжмет Ворона настолько, насколько это возможно, вот и все.***
Настоящее время
Проблемы у Дазая начались с утра. Мало того, что это понедельник, когда вообще подниматься не хочется, так ещё и орут уже на входе. Куникида что-то нудил про то, что отпрыски Дазая не приходят на работу, про то, что за ними нужно сходить или хотя бы позвонить и осведомиться, живы ли они. Осаму думал: «Да знаю я. Будто мой больной мозг не думал о том, чтобы позвонить» и ломал карандаши в руке. На задание пришлось идти одному, потому что все, кто мог помочь физической силой, съебались в закат уже как четыре дня и не торопились возвращаться назад. Без драки пришлось сложнее, пришлось втихаря, обманом, умом и обаятельностью. Так что освободился шатен уже только к четырём часам дня, не имея никакого желания идти на работу, но Доппо прикрикнул в трубку, с чем спорить не было уже сил. Так что когда Осаму вернулся, он первым делом обнаружил светловолосого парня, который совсем не похорошел за трёхдневный отпуск, а наоборот, осунулся и обзавёлся синяками под глазами. Но что самое интересное — он засунул какую-то таблетку себе в рот, а Дазай прищурился и начал думать, откуда может помнить эти таблетки. Вообще, он прекрасно разбирался в куче лекарственных препаратов, со многими из них его желудок старательно боролся, выталкивая назад из организма и отказываясь умирать. Так что это больная тема, и Осаму больше этим маленьким разноцветным штучкам не доверял, если собирался совершить суицид. Но не мог же Ацуши тут резко захотеть умереть? Быстро отчитался перед напарником и слегка понудив на тему того, что они вроде как напарники, а отчитывается только Дазай, за что он тут же получил подзатыльник и расхныкался ещё больше. Он отправился к Ацуши, пододвигая ближайший стул к его рабочему столу и плюхаясь рядом с исхудавшим парнем. — Я вижу, ты плохо отдохнул. Накаджима не очень хотел говорить с Осаму. Не очень хотел смотреть ему в глаза, не очень хотел слышать его голос. Его обида была не критична, ведь Акутагава жив-здоров и даже не жалуется на какие-либо боли, но он все-таки был избит. Накаджима не может обижаться в полной мере, потому что это просто работа, хотя он почти уверен, что личная неприязнь тоже замешана. В итоге, он просто отрицательно помотал головой, что даже нельзя было расценить как однозначный ответ, потому что «нет — плохо отдохнул или нет — хорошо?». — Я пойму, если ты просто не хочешь говорить, но может… обсудим? Накаджима аж воздухом поперхнулся. Последнее время все с ним что-то хотели обсудить и его просто разрывало на части от этих серьёзных разговоров. Дазай и сам не очень горел желанием обсуждать то, что он побил Рюноске, потому что он не чувствовал вины от слова совсем, да и смутно представлял, что тут вообще можно обсудить. — Я так понимаю, что Акутагава жив, раз ты здесь. — А вас волнует? — не выдерживает Накаджима. — Он? Честно? Нисколько. Но волнуешь ты. Волнует агентство. — Дазай думал добавить про то, что «я мог убить его, но не стал», но во время остановился, осознав, как это лицемерно бы звучало. — А больше вас ничего не волнует? Дазай с подозрением сощурил глаза, улавливая в интонации какую-то язвительность, будто бы это говорит змея, перед тем, как впрыснуть яд. — Ацуши… — Осаму хватает руку парня, разжимая его кулак, и вертит между пальцев блистер таблеток. — Откуда у тебя это? — Э-э… Чуя приносил. Это успокоительное, у него много. — Накаджима был удивлён такой резкой сменой темы, но это ничто по сравнению с эмоциями Осаму. У того глаза распахнулись и дыхание выбило. Чуя всегда пил эти таблетки в особо сложных жизненных ситуациях. Не при Осаму, но шатен знал наверняка, замечая их в столе напарника или даже под подушкой. В первый и последний раз, когда Дазай поинтересовался, что это за лекарства, потому что они буквально впились ему в задницу во время секса и это слегка сбило настрой, Чуя выхватил их из чужих рук и просто ушёл в ванную, чтобы вернуться минут через пять слегка расслабленным. Конечно, Осаму позже отрыл информацию через обычный поисковик, но это были антидепрессанты, одни из тех, что можно купить без рецепта. Через Огая позже бинтованный так же узнал, что на самом деле это очень мощное успокоительное, которое распространено среди тех, кто не может сходить к врачу, дабы тот выписал антидепрессанты. Мори просек подтекст разговора в пару секунд и сам рассказал, как Чуя заходил пару месяцев назад в лазарет мафии и требовал осмотр, но лично босс запретил пичкать его таблетками. Опускаться до воровства у мафии Накахара конечно не стал, поэтому нашёл более просто решение, то есть аптека и разрешённое сильное лекарство. Осаму тогда слушал и скрипел зубами, не понимая, что с этим рыжим не так. Он был хорош только в бою, в остальное время от него проблем выши крыши, и сейчас, оглядываясь на те воспоминания, Дазай бы переформулировал в «Что со мной не так? От него было столько проблем, а я возился и сам лез в них за компанию». А проблемы заключались в том, что в какой-то момент Дазая отправили в командировку, и когда он собирал чемодан, нервно выискивая пальто потеплее, то куртка Накахары соскользнула с вешалки, и из кармана явился на свет очередной, почти опустошённый, блистер. Осаму тогда ничего не сказал, просто повесил все как было и продолжил собирать вещи. Командировка закончилась на пару дней раньше, потому что шатену попросту надоело возиться с группировкой и он выпросил разрешения у босса «перестрелять их нахуй», так что теперь, уставший и голодный, катил чемодан по подьезду роскошного жилого комплекса, где они и жили с Накахарой. Фактически, это была квартира рыжего, но хоть Дазай не признается — она нравилась и ему тоже. Расположение мебели, интерьер… Дазай был ценителем прекрасного, так что даже то, что здесь живёт заноза в заднице можно было вытерпеть. На улице, как и в помещении, собственно говоря, час ночи, так что Дазай старается не нарушать тишину, проскальзывая в квартиру. Он думает просто умыться и пойти спать, надеясь обойтись без лишних вопросов. Но он ещё не знал, что уже через минуту вопросы будет задавать он. На ходу стягивая одежду, он заваливается в ванную, оставшись в одних боксёрах и бинтах, щёлкает выключателем света, немного щурясь от того, что теперь глаза слепит. И он почти ступает ногой в душевую, поддевая резинку трусов, но в кабинке сидит Чуя. Он сидит, сжавшись в комочек, голый и весь продрогший. Обнимает руками колени и немного всхлипывает, при этом его плечи вздрагивают, чтобы он снова сжался всем телом в стенку. Сначала Дазай подумал, что у рыжего очередной кошмар. Этю хуйню он у Чуи не любил, потому что не знал, как с ней бороться. Не то, чтобы не пытался, но знаете… Все дело в том, что Осаму не железный. Чуя видел его монстром. Чуя мог притворяться и обманывать себя, что нуждается во внимании Дазая, но- Он отрицал те моменты, когда Дазай давал это внимание ему. А Осаму мог давать это внимание, желал, пытался научиться это делать, но- Каждый раз его попытки рушились о бетонную стену, выстроенную Накахарой. И шатен просто прекратил стараться. Оно вроде как и не нужно ему самому, так? Так вот к моменту, когда Дазай выдохнул и подтянул трусы назад на задницу, начиная оглядываться по сторонам, его взгляд был сосредоточен на бритве. Реально странно, ведь в этом доме жила чуть ли не горничная в лице рыжего, которая терпеть не могла беспорядок, но бритва сухая и станок… станок, вставленный в неё, был острым. Слишком. Это было видно даже на глаз, и это было непонятно первые пару секунд, потому что у Чуи почти не росла щетина, а лобковые волосы никого из них не напрягали, так что… Осаму недовольно качает головой, прицокивая. Яркой реакции вы тут не дождётесь от суицидника. И хоть он не видит крови в душевой или на коленях парня, но он осторожно обхватывает запястье и вытягивает вперёд, осматривая. Накахара, который, казалось, только заметил Дазая, смотрит на него перепуганно снизу вверх, понимая, почему Осаму осматривает его руки. Они чистые, ни одного пореза, и тогда Дазай тянет сильнее на себя, ожидая, пока Накахара встанет на ноги. Дазай был готов его понести, но заметив, что рыжий твёрдо держит свой вес, он просто молча кивнул на выход из ванной, а Чуя потупил глаза в пол и выскочил. Они не обменялись ни словом; и Дазай понимал, что вряд сам ли смог бы хоть что-то сказать. Да, Накахара был не в норме почти всегда, да, он трясся не только во время оргазма или в холод, но нет, он — не самоубийца. И селфхармом он тоже не страдал. Тогда ночью Осаму так и не нашёл ответов на все интересующие вопросы, пока мылся и ложился под одеяло. Чуя лежал там же, привычно на самом краю, так что Осаму попробовал притянуть его ближе, но парень затрясся сильнее. Было решено оставить его в покое. А потом снова поговорить с Огаем. Когда Дазай на следующий день, помимо всех отчётов, кинул на стол босса бритву, Огай немного прихуел. — Дазай, тебе нужна помощь с этим? Может на эпиляцию сходишь, раз бритвой не справляешься? — Это вчера ночью я нашёл у Чуи. — Ох… — Мори медленно поднялся из-за рабочего стола, покачивая головой. — Надо было давно тебе сказать. Я знаю, что возможно пристыжу тебя, и ты, надеюсь, понимаешь, что ориентация, как и пол, — понятие относительное, но… — бровь Осаму вопросительно взметнулась вверх, а Огай продолжил, тем временем подходя к Дазаю и укладывая свою руку на плечо шатена. — Чуя — парень. Дазай завис в прострации на пару секунд, сохраняя гробовую тишину, прежде чем уловил связь и понял, что над ним смеются, и отдёрнул плечо. — Он пытался порезаться! Я пришёл ночью, а он лежал в ванной с нервным срывом! Я ничего не понимаю, это, блять, странно! — Успокойся. — Огай резко напрягся, заметно побледнев, но глубоко выдохнул и полез в сейф, доставая один бокал и начатую бутылку виски. Налил себе, но увидев, как на него смотрит парень по ту сторону стола, протянул ему. — Первым делом, принеси мне таблетки, которые он там пил. Все. Достань их везде. Ничего не должно остаться. И поносись с Накахарой пару дней, не давай заходить в аптеки. — Не буду я с ним носиться. — Ты прав. Скоро не будешь. Он вообще умрёт скоро такими темпами, если не напряжёшь зад и… — Я понял. Я могу идти? Огай пролистнул бумаги с отчётами и удовлетворительно кивнул. Осаму встал, потянулся рукой к бритве, но Мори остановил его, покачав головой. — Я выкину. Иди. «Да,» — подумал Осаму, — «так будет лучше. А то в квартире с двумя самоубийцами бритвы превращаются в опасную штуку». Когда на следующий день он просто не вышел на работу, нагло оставив Чую одного наедине с документацией, он был правда занят делом и поручением лидера ПМ. А именно, копался в трусах Чуи и выискивал там таблетки, уже вообще не удивлённый, что нашёл их. Они были тут везде. В холодильнике, на самой низкой полке в ванной, куда Дазай не лез обычно, потому что его территория априори была выше. Блистеры лежали в одной из шляп, в коробке с хлопьями. К слову, Осаму перерыл вообще всю квартиру, а потом пересчитал пойманное. Шестнадцать блистеров, почти все начаты. Это правда не похоже на лекарство, которое прячет больной, это похоже на заначки наркомана. Когда он вывалил все это добро перед боссом, а тот отнёс специалистам, те сказали, что это вполне нормальный антидепрессант, но не универсальный. — Подходит он не всем, понимаете? На кого-то нормально действует, а на кого-то, допустим, с возбуждающим эффектом. Или наоборот в апатию погружает. Дрянь короче, особенно для тех, у кого здоровье слабое. Когда Осаму вернулся к ночи домой, Чуя, что в это время чаще всего мог пригубить один бокал дорогого вина или приготовить что-нибудь непозволительно вкусное, теперь рылся в своих вещах, тяжело дыша. В тот день был большой скандал, который в итоге закончился тем, что Дазай ушёл ночевать к себе, потому что Накахара окончательно взбесился и требовал успокоительное назад. А на утро Осаму ещё и от Огая получил за то, что оставил Чую одного, так что теперь рыжий лежал в лазарете ПМ, ожидая (на самом деле он не очень этого ждал) пока ему прочистят желудок. Дазай сидел с нервным тиком перед Ацуши, его веко правого глаза нещадно дёргалось. — Дазай-сан? Я сказал, что это Чуины таблетки. — М-м? Да-а, я понял. Давай-ка не будем их пить? Сходи к Йосано, пусть она тебе даст что-нибудь. Накахара у нас слаб на выбор хороших лекарств. — Дазай сунул блистер в карман и продолжил. — Как он? Вы так хорошо подружились! — Ага… — Накаджима отвёл глаза к окну, и если бы он этого не сделал, то Осаму бы даже не подумал, что парень не ответил на его вопрос, но… Теперь он думал, что возможно они больше, чем подружились, раз тот так напрягся. — Ацуши, ты не ответил на вопрос. — Накаджима каждой нервной клеткой ощутил рык Осаму, то, как тот понизил голос, и как потемнели его глаза. — Чуя… Он не пришёл ко мне вчера, — Дазай думает, что не выдержит грустной истории о том, как два парня в их новых отношениях первый раз поссорились, но продолжение более интригующее. — Акутагава нашёл его в крови. — Ацуши не в силах продолжить, не переводя дыхание, а у Осаму в глазах белеет. Сейчас бы логика могла помочь и высказать, что Ацуши слишком хорошо выглядит для того, у кого друг вчера умер, так что, конечно, Накахара жив… Но в тот момент Осаму не мог так думать. — Он вызвал скорую, и сейчас вроде все хорошо, я не знаю… Меня не пустили, но… — Кто это сделал? — Он сам.***
У Дазая было больше таланта и обаяния, чем у Ацуши, так что он спокойно пробрался на тот этаж, где лежал рыжий. У него не было с собой пакета с фруктами или чего-то такого, но он был уверен в том, что факта, что он сюда пришёл, для Чуи достаточно. Он нашёл палату, где бывший лежал под капельницами, но через окошко в стене было видно, что он моргает. — Так мне можно пройти? — Только если у вас хорошие взаимоотношения. Ему нельзя нервничать, а если… — У нас прекрасные взаимоотношения, девушка, — выразительно посмотрел Дазай. И вот он аккуратно ступает в полностью белое пространство, где лежит Чуя, который уже увидел его через стекло, и закрывает за собой дверь. Осаму подходит к кровати, топчась и перекатываясь с пятки на носок, что быстро раздражает Накахару. Он безумно слаб, и думается ему, что дело в успокоительных, но уже специально подобранных и сильных. С ним уже проводил беседу психолог, но это только нервировало. Теперь, когда желудок прочистили от тех лекарств, что он принимал, он и не думал вовсе, что суицид — выход. Ну, почти не думал. — Чего навис? Сядь. — Чуя говорит тихо, но Осаму почти читает по губам и садится на стул, который перед эти подтянул к кровати, чуть не задев капельницу. Он поймал её и смущённо улыбаясь, будто бы вместо извинений, взглянул на рыжика, который только глаза закатил. Капельница шла не от рук, а от шеи, так что Накахара корчился каждый раз, когда вынужден был поворчаивать головой. — Кто сказал, что я здесь? — Ацуши. Он, наверное, не планировал, но я… — Но ты полез не в своё дело? — решил закончить за него Чуя. — Ну, знаешь, суицид — это вроде по моей части. — Дазай говорил спокойно, чтобы Чуя вдруг не решил его избить или придушить. — Можно я взгляну? — он кивает на руки рыжего, которые лежат под простынями, как и он целиком, собственно. — Нет. — Я уже считай договорился, сейчас отвезу тебя к Йосано. Будет больно, но зато без шрамов. — Осаму… — Юноша резко напрягся и постарался поймать своими глазами глаза шатена, удерживая зрительный контакт. — Просто давай никто в ВДА кроме тебя и Ацуши больше не узнает об этом, а? Дазай понимал. Конечно, в итоге бы шрамы заметили, но иногда лучше, когда люди не знают о твоих «пристрастиях». Таких штампов, как «суицидник» не пожелаешь и врагу. — Как скажешь. — Дазай встал, будто бы собираясь уходить. — Но я все равно тебя забираю. — Не надо. — Надо. Пойдём покажем тебя Мори, — серьёзно заявил Осаму. — Чего?! — Воздух из лёгких рывком выбило, и аппараты стали пищать чаще. — Из ума выжил?! — Ох боже, сейчас набегут… — Пробубнил Дазай за секунду до того, как в палату вбежали медсестры. Они потребовали выйти, и Дазай, быстро нагибаясь над лежащим, все ещё держа руки в кармане пальто, что было неудобно, когда на плечах белый халат, проговорил. — Это была шутка, кто ж знал, что ты так запаникуешь. Пусть эти приведут тебя в порядок и мы уезжаем.***
Дазай правда с кем-то там договорился, так что через час он поднял Чую на руки у выхода из больницы, куда его довезли на кушетке, и уложил на задние сидения в машине. Лежать тут становилось новой традицией, и Чуя не мог сказать, считает ли он её хорошей. Пока Накахара просто отдыхал от этого разъедающего белого света и потирал шею, куда недавно ещё были вставлены шприц с капельницей, Осаму свернул не туда. Чуя не сразу это заметил, но это правда была далеко не к нему домой. Он ничего не думал даже спрашивать: ну везёт и хуй с ним. Действие успокоительных как раз заканчивалось, так что прежняя пустота в голове теперь будто бы сгущалась, образовывала эмоции и переживания. Он не то чтобы волновался ехать с Осаму, а скорее всего они едут к нему домой. В конце концов, это не первый раз, и теперь его поить не собираются, а в постель на лопатки валить уж тем более. Сказать, что Чуя не хотел тогда этого нельзя. Он очень хотел, он скучал не только по ублюдочной душонке Осаму, но и по его телу. Все-таки это четыре года без секса, так резко, сразу после ежедневных оргазмов, и это тоже было сложно. Это тоже на него в каком-то смысле действовало и давило, так что Накахара ещё после первого предложения выпить все для себя решил. А Дазай наверное сильно и не скрывал мотивов, так что то, что рыжий пришёл и пьёт с ним, являлось для обоих тихим согласием. Но в Чуе кое-что изменилось. Дазай это тогда подметил. Осаму жмурился на утро и тёр виски, пытаясь вспомнить, как они там трахались раньше. Но это было довольно расплывчато, если дело доходит до эмоций. Он видел перед глазами то, как прижимает свою ногу в лакированной туфле к паху Чуи, он помнил все громкие стоны и то, как тот извивался в его руках, на нем и под ним. Он помнил даже как приоткрывался рот, как из уголков глаз собирались слёзки и потели волосы, но целиком картина не собиралась. Так что шатен просто знал, что Накахара как-то изменился. А рыжий всего-то не позволил своим чувствам взять верх. Алкоголь бы не способствовал обратному, потому что в глубине души Накахара всегда мог контролировать себя, но почему-то он не любит вспоминать об этом. Иногда его телу проще расплакаться при ком-то или ударить того, кто бесит, чем остаться стоять ровно и выдавить болючую улыбку. Раньше для Чуи секс с Дазаем был актом любви, потому что рыжий с трудом представлял их на равных. Шатен будто бы был на несколько ступенек выше, будто бы его бинтованная рука должна была потянуться вниз, чтобы подцепить Чую у его ног, поднять с земли и положить на кровать, раздевая. Так он видел это раньше, и сейчас он просто позволил думать себе, что они наравне. И не известно, кто кого на самом деле затащил в кровать, но впервые страшно было Дазаю. Когда дверь машины открылась, и Осаму жестом предложил выйти, Чуя выполз, стараясь руками ничего не касаться вообще, и тут же столкнулся с руками бинтованного, который видимо собрался его подхватить. — Боже, отъебись, я сам дойду! — Чуя отбивается от рук чуть ли не зубами, упорно стараясь не задеть швы на запястьях. Осаму кивнул. Чуя вышел из машины и увидел уже смутно знакомый вход в подъезд, где-то внутри квартира Дазая. Он пошёл впереди, а Дазай шёл, почти дыша в спину (а скорее в волосы на макушке), готовый в любой момент подхватить парня, которого накачали успокоительными. Но стоило осознать теперь, что видимо их действие ослабевало, потому что рыжий достаточно проворно стал взбираться по лестнице, отчего-то проигнорировав лифт. Он вообще их остерегался, когда был с Дазаем, после того как они один раз застряли в таком, и за те полчаса, что они ждали мастера, шатен конкретно заебал. Даже умудрился почти в прямом смысле заебать, но получил по яйцам коленкой и последние семь минут до освобождения лежал спокойно, даже стонать от боли не стал, умничка. У Чуи был план. С момента, когда суицидник пришёл к нему в больницу, когда Чуя посмел надеяться, что его отвезут в квартиру Осаму, он строил этот план старательно, в мельчайших подробностях. И вот теперь, запархнув в квартиру, которую открыли ключом, он мгновенно потопал к кухне, аккуратно, одними кончиками пальцев открывая холодильник и собираясь спиздить как можно больше. Но в холодильнике было ничего. — Ты хотел есть? Мог бы и по дороге сказать, знаешь ли, а не набрасываться на мой холодильник. Чуя застонал. Конечно, ему прокапали всяких витаминов, но он вообще не помнит, когда что-то ел. А Осаму не помнил, когда видел Чую настолько худым. Это было болезненно, в глазах аж белело, будто бы Чую случайно можно было не заметить. Так что Дазай поинтересовался, чего больной хочет, и заказал китайской еды. А теперь, — Дазай рывком подхватил Накахару под талию и усадил на кухонный стол, — время перевязки. Чуя смотрел вопросительно, но со стола не встал. Что было в разы ужаснее: он слегка раздвинул ноги, видимо среагировав на движения Осаму, когда тот плюхнул его на плоскую поверхность выше уровня пола. Но Дазай сразу же отошёл к ближайшему шкафу, весело хмыкнув — явно заметил, как двинулись тонкие ноги рыжего, — и принялся там рыться. Он выудил один рулон свежей марли, и о да, это добро у него было всегда. — Ну, — он направился с бинтами к Чуе, зубами поддевая край марли, которая ниточками запуталась с другими слоями, — теперь будешь таким же модным, как и я. Отсюда начинается самая неприятная часть для них обоих, потому что Дазай берет запястье Чуи, только двумя пальцами, будто это что-то невесомое и тряпичное, когда сам Чуя даже не старается протянуть руку парню напротив, хмурясь и сводя брови к переносице. Осаму все-таки смотрит, хотя думал, что не должен это делать, потому что это просто швы, которые позже превратятся в шрамы, возможно местами выпирающие и белые. Он уделяет этому пару секунд, проводя по одному особенно широкому и длинному, и Накахара ненавидит то, с каким серьёзным и вдумчивым лицом Осаму это делает, будто он гребаный врач. Чуя даже успевает осознать, что был бы не против подъебов и тупых комментариев, но он получает только тишину, и в этой тишине не витает осуждение, как было в больнице при суетящихся медсёстрах, нет… Он так же не улавливает понимания, чему удивлён ещё больше, может только немного сожаления… Но он сомневается. Когда Дазай разжимает губы и позволяет скулам расслабиться, начиная заматывать руку рыжего, тот уже уверен, что сожаление ему просто причудилось. Дазай замотал руки Чуи и так же, приподняв за талию, стащил со стола. Накахара ожидал многого, но не объятий. Это неуклюже, Дазай достаёт своими руками до своих же плеч, обхватывая Чую, потому что тот такой худой, будто бы вы просто решили обнять воздух, и сразу после того, как Чуя начинает ждать от шатена «я переживал», тот наклоняется к самому уху рыжего и шепчет: «Давай ты просто прекратишь уже пить эти чёртовы таблетки? Или мне опять самому прийти и всех их выкинуть?». Что ж, это не то, чего бы очень хотелось услышать, но Чую хотя бы не тошнит, когда он переваривает вопросы Осаму. На самом деле он продолжает винить в том, что пил это успокоительно, только Дазая, так что пусть он думает, что этого не следовало говорить, он все же это делает: — Отвали. Он отталкивается руками от чужой груди, устанавливая между ними расстояние в метр, и это исходная точка. Между ними всегда примерно столько. Об этом Дазай и думает; о том, что они вечно рядом, достаточно близко друг к другу, что бы все сделали вывод о том, что у них есть какие либо взаимоотношения, но недостаточно близко, чтобы они сами могли сделать такой вывод. Осаму скрипит зубами, когда смотрит на Чую сверху вниз, который скрестил руки на груди и отвернулся. — Ну почему Чуя так со мной? — Осаму собирает последние капли терпения, и даже не знает, какого хуя он этим занимается. — А почему должно быть по другому, Дазай? Я вроде как должен злиться на тебя, не? — Вроде как должен. Но этого же нет? Когда ты прекратишь выебываться? — Когда прекратишь ныть о том, что я выебывась? — Я просто периодически подкидываю идейку перейти уже на менее пафосный уровень общения. Чуя взглянул на Дазая так выразительно, будто ему есть, что сказать. Ему давно уже есть, но ещё никогда он не чувствовал, что готов. Он роется в карманах, но конечно же сигарет там не находит, так что если уж оставить пафос, то Накахара начал с того, что направился в прихожую, отыскал в пальто Осаму зажигалку и пачку сигарет, и так же бесцеремонно отправился на маленький балкон, смежный с спальней. Он курил в одиночестве с минуту, почти добравшись до фильтра на сигарете, когда дверь на балкончик открылась, из-за чего ветер пустился в квартиру, обдувая лицо с голубыми глазами и веснушками. На балконе был маленький столик и побитая жизнью табуретка, а на столике стояла дорогая пепельница, которую явно давно не отряхивали. Эта картина оставляла тонкий намёк на то, что у хозяина квартиры был вкус, потому что смотрелось все это эстетично и просто. Дазай подошёл к Чуе и вытянул из его полурасслабленной руки пачку, а следом и зажигалку, тоже подкуривая и вдыхая дым. Каждый думал о своём, как-то очень далеко друг от друга, и Чуя докурил раньше, так что просто стоял, наблюдая, как кончики его волос на плечах слегка развиваются. — Знаешь, Чуя, мы просто можем спрыгнуть сейчас и, — Дазай посмотрел на юношу, который обычно в этом моменте его перебивает, но тот молчал. — …и я даже никогда не думал, что говорить дальше. — Да тут вроде и договаривать нечего. — Вот так просто? — Нет, бинтованный, я не собираюсь делать это с тобой. — Чуя развернулся и вышел назад в комнату. Дазай поморщился на «с тобой», но это лучше, чем если бы рыжий взял его за руку и кивнул в сторону первого этажа. Он пошёл следом за Чуей, замечая его просто по середине комнаты. Не лежащим на кровати, не сидящим на диване, он просто стоял, будто бы готовился в бой. — Я четыре года служил мафии ради того, чтобы в итоге оказаться здесь? … — Дазай пожимает плечами. — Я могу спросить о себе тоже самое, только лет будет побольше. Они снова молчат, пока Чуя садится таки на диван, ворча что-то про «да когда же этот доставщик придет», а Дазай облакачивается на свой рабочий стол. Их движения начинают напоминать смену позиций двух врагов или странный танец. Несколько слов — выпад. Одна эмоция — удар. — Мори любил тебя. — Тебя он тоже любил, Чуя. — Почему он тогда хотел меня убить? — Ты же вроде стал слабее, не? — Значит за слабость убивают, даже если любят? — Прежде чем я отвечу, я все же уточню: мы все ещё про Огая говорим? Чуя улыбается. Дазай улыбается в ответ. — У нас не ладится диалог. — Чуя явно нервничает, теребит край своё футболки и говорит с придыханием. — Тогда я с удовольствием выслушаю твой монолог. — Осаму отодвигает компьютерный стул на колёсиках и садится так, что его руки упираются в спинку, а голова все ещё повёрнута к Чуе передом. Чуя опять молчит. В нем столько всего кипит: непонимания, злости, жадности. Он не улавливает, зачем Дазай приехал за ним, если на утро опять они превратятся в чуть ли незнакомых, чего он хочет, чего он хотел всегда. Но Осаму ждёт и это напоминает безумие. Так что Накахаре приходится подцепить ту мысль, что прожигала горло в тот момент, и родить её на свет. А потом его понесло. — Я просто пытаюсь не испытывать этого. Я пытаюсь не смотреть на тебя так, как смотрю, потому что твои глаза просто отражают этот слоящийся похуизм столько лет. — Чуя прерывается, делая передышку, понимая, как просто из него льются слова. — Я столько, блять, всего пытался, лишь бы не принимать в себе всё это, когда ты просто не принимал меня целиком, почему-то продолжая заявляться в мою квартиру и оттаскивать ночью от бритвы, и, собственно, какого хуя, Дазай? Я ничего не понимал тогда, и я просто нуждался хоть в каких-то объяснениях, но ты читал гребаные сообщения и молчал, будто бы я слишком ничто для того, чтобы помочь мне отстать от тебя. Вся проблема в том, что ты никогда не вёл себя в той степени ужасно, чтобы на тебя забить. На этом Дазая первый раз клинит, потому что вот оно, то, что лежало на поверхности все года, и у Осаму больше нет сил терпеть. — Чуя, я не виноват в том, что ты видишь во мне монстра, это просто не моя проблема. Но Накахара не слышит его. — У меня просто нет никаких сил больше, нет никакого желания. Я просто был убит этой тоской по тебе, уничтожен, когда Коё пришла и спасла меня, в очередной раз, а теперь… Из-за меня… — Он пару раз всхлипывает, даже не додумавшись удивиться, что в первый раз за всю жизнь прямо говорит о том, насколько нуждался в Дазае. Он старается глубоко дышать и продолжает. — И ты просто последнее, что осталось, и я ненавижу то, какое значение ты приобрёл на фоне всего… Дазай слушает. — Я знаю, как надо стонать в постели с тобой, чтобы тебе это нравилось; я знаю, кем быть утром, днём и вечером, если это время проходит с тобой, мне казалось, что из этого складывается вся моя жизнь, но ты ушёл, и я не понимал, кем мне нужно быть. Мне говорили, что нужно быть сильным, но ради чего? Я не чувствовал себя таким. — Он впервые за всю речь смотрит прямо в глаза Осаму, неспособный распознать, что тот испытывает, если он вообще может чувствовать. — Я, блять, ненавижу ту квартиру! Ненавижу эти отчёты, ноутбук, банковские карточки и кабинеты с скрипящими ещё пару лет после тебя столами! После нас… Я просто чувствовал себя игрушкой для ебли, потому что все, что осталось после тебя — гребаный ошейник и выматывающие ночи! Чуя замолчал, выжидая «Признайся, они неплохо выматывали», но этого не последовало. Дазай молчит. — На мне последние засосы сходили пару дней после того, как ты ушёл, ты хоть понимаешь?! Вот ты рядом в кровати и тебя просто больше нет в следующий миг! Запах, волосы в ванной, бинты в мусорке, следы на шее, а тебя нет. Я не чувствовал никакого прогресса, я не чувствую, что мне двадцать два, что я не в мафии, что у меня длинные волосы или пальто вместо куртки. Все плывёт перед глазами и ничего, вообще ничего не волнует больше. Мир сошёлся много лет назад на одном хитром глазе и до сих пор так и стоит. — У Чуи слезы текут по щекам, но это не так страшно. Он говорит спокойно, просто отдавшись жалости к самому себе. — Я уже даже не помню, чего там хотел, какие планы там в своей голове строил, когда шёл с тобой домой с заданий, я настолько погрузился в то, как ты меня воспринимал, что я просто омерзителен себе, до одури. Дазай слушает. — Я поддался тебе, потому что это то, чего я хотел, и я никогда не мог сказать, что это манипуляции с твоей стороны, потому что ты просто не готов был тратить столько времени на меня. Я помню в тебе того, кого, — Чуя делает бесконечно долгую паузу, и Дазай почти говорит: «Не надо» прежде чем- -… кого любил. — Это звучит так неуверенно и униженно, будто бы его ударят, и Чуя мысленно умоляет о том, чтобы тот сказал хоть слово, но Дазай молчит. — Я выслушивал все, что о тебе говорили в мафии, когда ты ушёл, я писал на листках отчётов все, что думаю о тебе, а потом рвал, вырывал из памяти, потому что я не могу очеловечить тебя. Дазай… Дазай, я не могу… Не могу, я… Дазай видит, как парень чуть ли не бредит. Он понимает, что больше тот мало вразумительного скажет, а добивает звонок в дверь, и Осаму просто не знает, что со всей этой какофонией делать. Но он видит Чую, только что просто уничтожившего себя, и садится рядом с ним на диван, где он трясётся и что-то мычит. В тот момент Осаму думал, что с этим так просто не справиться, что ему потребуется больше помощи, чем Дазай может предложить, и он даже не знает, стоит ли… Но Чуя удивительно чётко говорит: «Теперь ты», когда его рука хватается за подлокотник, а он выжидающе смотрит на шатена. И Дазай говорит. — Единственное, что ты делаешь, будто бы шестнадцатилетний подросток, так это то, что валишь все на других. Просто потому, что тебе от этого проще. — Дазай смотрит на Чую, ожидая, что тот поддержит зрительный контакт. — Но я не был извергом и тираном. Ты выдумал эту роль для меня, и я, как любой человек, просто имел право обижаться. Потому что ты думаешь, что я игрался с тобой, но это ты никогда не переживал о моих чувствах. Чуя смотрит на него. — Я многого не скажу, потому что это выльется в то, что кто-то из нас вцепится в другого зубами, но ты просто подумай о том, что тебе стоит хоть раз самому пойти на встречу. После этого Дазай встал и пошёл наконец открывать курьеру. Он оплатил заказ, поставил еду на стол и вернулся в комнату, упёршись боком в ближайшую стену. — А теперь иди есть. Чуя запомнит этот разговор навсегда, Дазай постарается его забыть.