***
Парни ели торт, который на радостях заказал Акутагава, вынуждая обоих сидеть в пекарне и ждать, пока его сделают, а это было очень и очень долго. Ацуши теперь был чересчур энергичным после стольких кружек кофе, и что-то ему подсказывало, что это входило в планы Ворона. Накаджима еще давно поставил запрет на все приглашения выпить, потому что одно такое закончилось очень плачевно. Плачевно не для пьяных Ацуши и Акутагавы, но для Ацуши с похмельем на следующий день, когда он вспоминал, почему у него сорван голос, а на полу валяется нечто пушистое и белое. Ацу тогда был слишком слаб, чтобы думать, что это, но когда к вечеру он пришел в себя и осознал, что там на полу анальный хвост, а рядом ушки на заколках, он понял, что слишком слаб в борьбе с алкоголем. Кофеин же можно было считать запрещенным приемом, но об этом можно было и позже поговорить с Аку. — Раз уж у тебя теперь есть доступ к всяким сводкам и файлам, не мог бы ты помочь? — ковыряясь в полностью черном торте, тихо спросил белобрысый юноша. — Думаешь, это хорошая идея с учетом того, что меня только восстановили в должности? — Рю, ты сегодня днем пришел к зданию ВДА дарить мне цветы, неужели ты думаешь, что есть что-то хуже этого?! Акутагава скорчил гримасу полного согласия, промямлив: «справедливо» и приступил к новому куску торта. — Так вот… — продолжил Ацуши. — Мог бы ты посмотреть, где сейчас находится Чуя? Может квартира, или вообще другой город… Рюноске проглотил кусок торта с таким осуждающим видом, что Ацуши даже почти захотелось отмотать время и не просить такого. — Даже если бы я мог достать всю эту информацию, вбивая в секретных источниках имя Накахары и не притащив его через пару часов в мафию, а сдав с руками и ногами тебе, ты правда думаешь, что у меня есть хоть малейшее желание? — То есть ты мог бы? — Нет. Ацуши хитро смотрит на Рюноске пару секунд, а потом ослабляет галстук и скидывает с плеч подтяжки. — И все же ты можешь сделать это для меня. — Ацуши отбирает ложку с куском торта на ней у Аку и просовывает в свой рот, даже не собираясь вынимать уже после того, как проглотил кисло-садкий бисквит. — Ты играешь нечестно, милый, — измученно улыбается Акутагава, — но, думаю, я мог бы попытаться.***
8 ноября. Дазай лениво черкал что-то на бумаге, выжидая времени, когда надо будет пойти прогуляться с Ранпо и Ацуши на одно дело. В кабинете сегодня было тихо и все были сосредоточены на своей работе, ну или витали в облаках, как шатен, который ставил уже пятую подпись на отчете. Йосано зашла в кабинет в поисках кофе и сразу же направилась к столу Осаму, откуда всегда доносился запах сигарет или латте. Осаму поднял на нее красные глаза с ужасными синими мешками под ними и устало потянулся к банке кофе, молча протягивая девушке. Та лишь головой покачала. За пару последних месяцев с Дазаем попытались поговорить все, кто только мог. Все уже понимали, в чем дело и где собака зарыта, но напрямую об этом было спрашивать все равно что ломать четвертую стену. Дазай все отнекивался от лишних расспросов и отвечал: «какая разница, работу же я выполняю?». Дольше всех держалась Йосано, но это не значит, что она смогла вытянуть из сотрудника больше других. «Два месяца, — все крутилось в голове у Осаму, — ровно два месяца». Вы собираетесь поставить точку, но слишком неуверенны и нервничаете, так что рука срывается, и из точки выходит кривая запятая. Это никак не исправить, ведь на жирную и огромную точку у вас точно не хватит сил, так что вы продолжаете волочить чернила по бумаге, нехотя растягивая и продолжая предложение, все не находя этому конца и края. Он сбросил, но это не значит, что стало легче. Даже после точки может появиться новое предложение. После законченной истории пишут сиквел; все знают — это самое худшее унылое дерьмо, которое можно придумать. — Дазай, Ацуши, Ранпо — вперед, — кивает на выход из кабинета Куникида. Даже Доппо не может привыкнуть к покорности напарника, к тому, как спокойно он идет на задания и заполняет до того омерзительные ему бумажки. Претензий тут конечно никаких не выставишь, но иногда хочется найти Осаму в мусорке возле ВДА, потому что уже второй месяц Дазай сидит с таким лицом, будто убежден, что он сам — мусорка. Ранпо рассказывал слегка прихуевшим от такого сервиса гостиничным работникам о том, что случилось в их отеле вчера ночью (ведь это они должны были ему рассказать), когда Ацуши отвлек телефонный звонок. Дазай безразлично краем глаза глянул на имя контакта и отвернулся, кивнув Ацуши, что он может отойти и ответить. — Ты один? — Акутагава почти заговорческим шепотом начал, после того как услышал напряженное «Да». — Я на задании. — Звонок быстро прервался, и Накаджима, чертыхнувшись про себя, тут же перезвонил, убеждая парня, что он может уделить ему пару минут. — Я нашел информацию о рыжем отродье и решил, что стоит не медлить. — Акутагава сдержал паузу, видимо выжидая похвалы за оперативность, но когда в трубке просто утвердительно помычали, он продолжил. — Он снимал какую-то квартиру на краю города. Нигде не работал, по крайней мере законно и открыто. Телефон тот же, что и был во время агентства. Сидел в соцсетях, листал по большей части- — О боже, только не говори, что у тебя есть доступ к инфе о том, какие сайты посещают люди… — перебил Ацуши, громко захныкав, на что Осаму обернулся и вытянул из себя ехидную улыбку, будто воспоминания о возможностях мафии грели ему душу. — Не суть, — поджал губы Рю, — так вот, самое главное. Он улетает. На его имя заказан билет. Сегодня же вечером. — Точное время и город, — очень тихо, отходя еще на пару метров от Осаму, зашипел в трубку Накаджима. — Ацу, ты же не собираешься… — Время? — повторил парень. — В шесть сорок три. Он направляется в Киото. — Ацуши, возвращаемся, — сказал Осаму совсем близко, и то, как этого голоса испугался Ацуши не сравнить с тем, как Рюноске моментально бросил трубку. А звук перед гудками был такой, будто он бросил ее в стену.***
— Вызывали? — Дазай протиснулся в дверь, заглядывая в кабинет Фукудзавы. — Да, Дазай. Проходи, сядь пожалуйста. Вы справились с тем делом? — Да. — Коротко отвечает Осаму, понимая, что Фукудзава и так уже знал ответ. Это лишь повод начать диалог. — Ты выглядишь уставшим. — Мелочи, — пожимает плечами Дазай. Он давно понял, что это не мелочи. Его собственная стадия отрицания давно уже сменилась на гнев, а позже на торг. Он смог выиграть одну войну за принятие своих чувств, и это было по-настоящему грязная для него война; теперь же он боролся за принятие слова «конец». — Чуя выглядел также перед тем, как ушел, — вдруг очень твердо, с напором на имя, говорит Юкичи. Дазай от этого резко поднимает голову и смотрит прямо в глаза лидеру, сжимая зубы почти до треска. — Тебе стоит выйти в отпуск. Вернешься, когда будешь готов. — Я не нуждаюсь- — Дазай, — остановил его Фукудзава, устало поднимаясь, после чего Осаму вскочил следом, — я не часто приказываю тебе что-то. Тебе нужно отдохнуть. Юкичи встает прямо перед Дазаем и кладет руки ему на плечи. Осаму кивает и разворачивается, направляясь к выходу. — Осаму, — шатен оборачивается уже у двери, слегка удивившись, услышав свое имя, и если уже этим можно было согреть хоть что-то внутри души Дазая, то следующие слова даже заставили его улыбнуться. Искренне и благодарно. — Только вернись, ладно?***
Осаму выходил из кабинета еще более поникшим, чем обычно. Если раньше он мог отвлечься на работу, то теперь он один на один с самим собой. И этого никак не избежать. Он чувствовал, что скоро все закончится. Он придет домой, просидит так пару суток, вырывая волосы на голове от ненависти к себе и к тем эмоциям, что он испытывает. Как давно это началось? Всегда ли он был настолько небезразличен к Чуе? Чем они оба такое заслужили? У него не было ответов. «Может быть я мог бы принять в себе эту ужасную боль, поверх уже имеющейся, будто режу по незажившим шрамам, лишь сильнее занося инфекцию и засохшую на лезвии кровь под кожу, полосуя плоть и грубо шипя, заливая все сверху алкоголем, на себя и в себя. Может быть я мог бы принять это как что-то, что я определенно заслужил, сидящий в комнате с бутылкой в руке; гордо рассказать тебе, что теперь я понимаю тебя. Теперь бы мы стали ближе, ведь я схожу с ума, и я хотел бы думать, что я зациклен на своих тактильных ощущениях чего-то живого и разумного внутри; беспрерывно ноющего и колющего ребра, но я зациклен на тебе. Это могло бы нас объединить. Только тебя нет». «А у меня нет права тебя искать». Он бы пошел в магазин спустя два дня, с ужасным перегаром и тонким слоем щетины, прошелся среди рядов с хлопьями и чипсами, будто это чертова последняя попытка быть обычным человеком, но когда невольно усмехаешься от вида такого соблазнительного мыла и средств для стирки, которыми так просто прожечь все свои внутренности и умереть, выблевывая кишки за пару минут до неминуемого — у тебя нет ни шанса. И если Чуя помешанный, то Осаму не лучше. Пользы от этого осознания ноль. Осаму как-то читал, что первые пара минут любви самые легкие, потому что все, что дальше - это аттракцион в парке ужасов, когда ты едешь в тележке, не имея возможности свернуть и убежать, а перед тобой мелькают гипсовые куклы с краской, в темноте по цвету напоминающую кровь. Возможно, если бы Осаму был более человечным прежде, когда эти чувства внутри него могли зародиться, когда щеки еще слегка краснели от злобных криков напарника с отборной нецензурной лексикой в свой адрес, и если бы еще тогда любовь вместе с мазохизмом Осаму смог бы в себе прочувствовать, то это были бы те приятные пара минут. Но он нещадно давил эту часть себя. Для Осаму правдой стало то, что любовь — не огромное прекрасное чувство. В нем это ощущалось, будто бы его кто-то предал, будто бы он предал сам себя. Маленькая обида и горечь, которая затихает, но стоит вспомнить о человеке, как она разгорается вновь, оставляя привкус крови во рту и выкрики про себя «как он мог?! Как он мог сделать это со мной? Во что я теперь превращусь?». Вам может показаться, что вы не любите человека; вы можете даже не знать в корне, что внутри вас уже растут эти злокачественные клетки рака, поглощая вас; в какой-то момент вы, увидев самого ненавистного для вас человека, вдруг вместо выстрела в его грудь упадете на колени. И ваши чувства не будут вашим же секретом, который вы утаиваете от близких, боясь, что они будут переживать. Потому что иногда наши чувства прекрасно держат сами себя в тайне, особенно зная, что их хозяин совсем не готов порой дать им название. Дазай выходил из кабинета, медленно прикрывая дверь, когда в него втолкнулся Ацуши, явно запыхавшийся. Они с ним мало разговаривали в последнее время, и там, где Дазай понимал, что это неправильно, но не мог выдавить из себя хоть капельку сил для дружелюбной улыбки, Ацуши уже начал действовать. — Дазай-сан, мне нужно с вами поговорить! Осаму остановился, приподнимая руки вверх и позволяя Накаджиме обвить его живот руками, обнимая и прижимаясь носом к груди. — Что-то срочное? — спрашивает Дазай, когда парень отстраняется, еле сдерживая слезы. — Да… Я думаю, что да. Это… на счет Чуи. — На этих словах Осаму слегка сдвигает парня в сторону, так как тот преграждал проход, и, одними губами произнося «извини» направляется в сторону выхода из учреждения. Он не выдержит разговоров о нем. Ни сегодня, ни завтра. Он не хочет делиться этим именем с кем-либо еще, чтобы кто-то спрашивал, рассчитывая на душераздирающую историю. Все слова уходили в неотправленные сообщения. — Может вам стоит хоть раз его не бросать?! — Накаджима выкрикивает вслед, переполненный злобы и обиды за своего друга. Тот никогда не рассказывал ему об их отношениях с Осаму, но разве все происходило не прямо на глазах? Плюс, если не рассказывал Накахара, это не значит, что не рассказывал Акутагава. Осаму медленно разворачивается на пятках лицом к Ацуши, что стоит в другом конце коридора и ждет, пока тот подойдет. Но Накаджима не двигается. — Он сегодня улетает. Вечером, в без двадцати семь. У Осаму слегка плывет перед глазами, под нижним веком предательски мокро и горячо. Он тянется к телефону в кармане, почти не слушая, какие мотивационные речи там еще кидает белобрысый. 17:35. Ацуши замолкает, видя, как эмоции сменяются на лице Осаму, пока тот смотрит на телефон. Так мучительно долго, что «5» превращается в «6», после чего Дазай срывается с места и бежит. — Не за что, — рвано выдыхает Ацуши и открывает дверь в кабинет, протирая пот со лба. Дазай выбегает из агентства, начиная соображать, как за такой короткий срок добраться до аэропорта. Ловит в переулке проезжающую такси и прыгает туда, называя адрес и совсем не парясь на счет цены. Лишь бы успеть. Таксист пытается поддержать диалог, что-то рассказывает и все выжидает ответа, пока Осаму думает, как ему взять себя в руки и не обнаружить себя тем, кто стоит в аэропорте и издалека смотрит, как некто важный проходит через таможню с чемоданом в руке. Как Чуя может ему доверять, если Осаму сам себе не доверяет? Дорога до аэропорта около получаса на автобусе. На машине может быть быстрее, если не встрять в пробки. Осаму смотрит на экран гаджета. 17:52. Ладони жутко потеют, в голове такой адский вой и неразбериха, что Дазай не в силах зацепиться хоть за одну мысль, в горле сухо и ему кажется, что он совсем не сможет ничего сказать. А ведь у него впервые есть слова, которые он мог бы выгодно продать, обменять на чуть менее презрительный взгляд, на удар по ребрам или может быть даже дрожащие губы. Он так чертовски не готов в глубине души к реакции, так не готов услышать голос Чуи сейчас, перед тем, как тот уедет, Осаму не готов принять, что лишь все усугубит этой встречей. Он грызет губы, хлопая дверцей машины и проклиная весь этот эгоизм в себе, ведь однозначно единственное, чего сейчас хочет Накахара - это сбежать отсюда. И Дазай знает, что каким бы дерьмом не был в глазах рыжего, каким бы еще большим дерьмом не был на самом деле, у него есть шанс остановить Чую. И если это самое худшее, что он мог сделать, воспользовавшись чужой слабостью, то пусть же теперь это будет во имя его собственных пристрастий. 17:57 Посадку уже наверняка объявили. Дазай вбегает в аэропорт, сразу сливаясь со всем народом, огромными потоками проходящих туда и сюда, теряясь от ярких вывесок баров и кафешек внутри здания и криков, бесконечных криков, в которых свои собственные становятся лишь ярче, пусть это и крик души. Дазаю так невъебически страшно. 18:03 Поиски не приносят результатов. Осаму выбирает между тем, чтобы кинуться к проходу к взлетным полосам через кассы и таможню и тем, чтобы пройтись по всем барам. Если он пойдет по кафешкам, то может потерять время, за которое бы уже нашел Чую где-то там, по дороге к самолету, а если он сразу пойдет туда, то рано или поздно столкнется с рыжим, если только не потеряется в людях и криках. Но с другой стороны человека намного сложнее остановить в нескольких метрах и минутах от избежания проблем и преследующего прошлого, чем в баре, где он последний раз выпивает за это прошлое. Дазай забегает в кафетерий, стараясь потратить на это занятие как можно меньше времени, ведь ему с трудом представляется бывший напарник, пьющий чай перед тем, как уехать из города, в котором прожил всю свою жизнь. А всю ли? Как много вообще они знают друг у друге? 18:06 Бар на другом углу аэропорта — следующая цель Осаму. Он чуть ли не срывается на бег, но все это быстро заканчивается. Копна рыжих волос, собранных в пучок на затылке с короткими выбивающимися прядями заставляет почти тормознуть на полпути к барной стойке. Гребаное хорошее зрение. Гребаное сбившееся дыхание. Гребаный Чуя, на котором сошелся весь мир. Дазай в эту минуту и правда думает убежать. Это пугает и толкает через край, заставляя сделать пару шагов вперед и почти упасть, споткнувшись о чью-то ногу. Осаму идет мучительно медленно, то и дело сбиваемый толпой и заносящийся из стороны в сторону. Два месяца. Два месяца. Прошло два месяца. Это даже не четыре года, и это так сложно для того, чтобы сказать хоть что-то. Где сейчас те дурацкие круассаны? Где сейчас похуизм? Где тот Дазай, что больше трех месяцев назад пришел в этот аэропорт и перекинул Накахару через плечо, богом готовый поклясться, что сердце парня вибрировало на его лопатке. А сейчас собственное сердце стучало так, что казалось, будто лопатка вместе с ребрами разобьется к чертям и сотрется в песок. Дазай чувствовал себя пластилином, и это было совсем не круто, потому что одно слово, одно движение может смять его так, что от плитки здания отскабливать придется. Дазай подходит слегка сбоку, видя, как Чуя держит стакан виски в руке, медленно переливая его покругу почти расслабленной рукой, такой худой рукой, будто она еле выдерживает вес пары сантиметров напитка в стеклянном стакане. — Не опаздываешь? — Дазай садится на соседний высокий стул, не поднимая глаз на Чую. Накахара даже не останавливается от своего занятия в виде игры с напитком. — Опаздываю, — выдыхает он, и, кинув на барную стойку пару купюр, ставит туда же уже пустой стакан. Дазай краем глаза смотрит на руки, когда они упираются о поверхность, тем самым помогая низкому парню слезть с такого длинного табурета. И когда Дазай тянется, чтобы остановить еще встающего парня, тот вдруг смотрит в карии глаза. Осаму видит в них столько холодности и презрения, что он буквально весь целиком зависает в воздухе, прожженный таким ледяным взглядом, а у Чуи, потратившего все свое равновесие на то, чтобы отшатнуться от чужой протянутой руки, подкашиваются слабые ноги, темнеет в глазах от пониженного давления и резкого скачка. Он обхватывает руками сидение, чудом не падая. — Чуя, — выдыхает шатен, быстро вставая и подбегая к парню. Накахара, опираясь трясущимися руками о мягкую кожаную обивку, выпрямляется, не в силах следующие секунд десять бегать от Осаму. И тот, сука, этим пользуется, обхватывая за плечи и испуганно поглядывая на рыжего. — … — Они оба знают, что Чуе есть, что сказать. Он многое может выкрикнуть прямо здесь, но станет ли он теперь? — Спасибо, что пришел попрощаться, очень мило с твоей стороны, — отчеканил Накахара, и наверное только из-за гула в помещении не слышал, как трещит по швам сердце у шатена. — Мне пора. — Нет, — Дазай делает попытку прижать к себе, но встретившись с сопротивлением тут же отшатывается. — Я… не умею. — Что ты не умеешь? — устало «интересуется» Чуя. — Всё. — Кла-а-асс, — тянет юноша. — …я не умею подбирать слова, эмоции, говорить о себе. Помнишь, ты хотел поговорить обо мне? Я хочу попробовать. Выслушай меня. Потом сможешь уехать, но, чтоб ты знал, я все еще рассчитываю удержать тебя своими словами и- — Какая же ты тварь, Осаму. Это было больше двух месяцев назад. Это было актуально тогда, когда ты оставлял мне надежду. Почему я должен теперь сделать то же самое для тебя? Осаму молчит, все боясь, что Чуя уйдет, так и не дав собраться с мыслями для ответа. Они никогда не будут такой сладкой парочкой, как новый двойной черный, они никогда не будут засыпать друг друга комплиментами, как бы может изредка этого ни хотелось, и что может сказать человек, который был монстром в чужих глазах, в тех глазах, которые его самого пугали? Как пугают сейчас. На чем могут строиться их отношения, что может заставить их чувствовать опору? У них нет ни стабильности, когда знаешь, что завтра не умрешь в перестрелке, у них обоих подкошена психика и черт бы знал, что на уме. Это был очень опасный ход, но вот что: что бы не сказал Дазай, Чуя бы ушел, если бы у него на это были силы. Если бы он знал, что не упадет пару раз, не удержав свой несчадно маленький вес на ногах, не разрыдается и не задохнется по дороге к взлетной полосе; он бы ушел уже давно, не пил бы в этом баре, когда давно должен сидеть в самолете, не пил бы тот напиток, что ненавидит, так неприятно прожигающий горло и бьющий по переваривающему свои стенки желудку, он бы, блять, уже ушел, если бы просто хотел. Так что абсолютно незначительно в глазах Чуи, что сейчас скажет Осаму, ведь он, бесконечно слабый перед этим человеком, отдавший всю свою любовь по акции, готов остаться уже только за то, что Дазай сюда пришел. Это неправильно. Это нездорово. Это неизлечимо. — …потому что ты все еще доверяешь мне? Губа Чуи дергается на долю секунды, будто бы рыжий мог бы позволить себе улыбку, но так его мышцы сейчас не работают. Он заглядывает в самую глубину глаз Дазая, находя там что-то такое, что уже видел вечером пару месяцев назад перед тем, как шатен накинулся на него, видимо намереваясь убить их обоих в тот вечер. Теперь Чуя знал: это страх. Чуя смотрел на Дазая, и если так не вовремя шепнуть ему на ухо вопрос: «Кто перед вами, Накахара-сан?», то между подонком и сволочью теперь появится что-то такое простое и непривычное, и вы удивитесь интонации, с которой будет произнесен ответ, потому что Чуя усмехнется так, будто правда лежала на поверхности, такая к удивлению легкая и приятная, что он с усмешкой и завышенной к концу слова интонацией выдохнет: «Человек». — Всегда.