Я не был готов к этому, не был готов, что сердце остановится, Но так и случилось, и я не стану отрицать. Я ощущаю это в каждом поцелуе, Это чувство медленно завладевает каждой мыслью. Ты не заметил этого? Да, я тоже, я тоже. Love don't hate it — Duncan Laurence
Они сидели в кофейне, прямо в аэропорту, потому что один из них не смог даже пытаться настаивать на том, чтобы обсудить все дома, а второй был слишком слаб, чтобы двигаться. Чуя нервно мял билет на авиарейс в руках, полностью осознавая, что никуда — сегодня, как минимум, — не улетит, а Дазай все пожирал взглядом Чую, не решаясь начать. — Чего пялишь? Я слушаю. Перед ними поставили две кружки кофе, и Осаму, который только набрал побольше воздуха в легкие, вдруг так и застыл с открытым ртом, наблюдая, как Чуя делает глоток, слишком жадно и быстро; но стоит его кадыку пошевелиться, как парня скривило, будто жидкость просится назад. И дело тут не в том, что кофе отвратный; уж Осаму знает на личном опыте, каково это: бороться с желудком, когда не переваривал что-либо, кроме самого себя очень и очень долгое время. Чуя еще пару раз шикнул, призывая начинать свою историю, и Дазай все же поддался. Чуя представлял себе это по-другому. В его голове это было фильмом с американскими подростками, наделенными кучей проблем, но нашедшими в этом мире друг друга; что так не хотят признавать свою симпатию, пока не обнаруживают себя ночью в одной кровати под одним одеялом, слишком уставшие, чтобы хотя бы натянуть нижнее белье, и, укрываясь от холода, они просто вынуждены жаться друг к другу, не прекращая ворчать, что это не их выбор. Он представлял, как Дазай закурит прямо в постели, загадочно поглядывая в потолок, и вдруг решит вывалить на Чую всю свою жизнь. Накахара думал, что он, должно быть, весь напряжется, что ему будет больно все это слушать, ведь он правда хотел бы прочувствовать каждую деталь, каждую эмоцию. И когда вся история закончится, то назад дороги точно не будет, ведь владеющий информацией владеет и человеком. И Осаму определенно знал это, когда начинал говорить, а это своего рода признание. Но они в гребаной забегаловке, среди кучи орущих и спешащих на рейсы людей, и если даже не считать, что обоим от этого шума голову сносит, то они в целом далеко не в норме. Уничтоженные, разбитые на атомы, вымотанные от всего, что произошло, а главное, так и не случилось. От недоставленных сообщений и сброшенного звонка, от в край охуевшей печени, которая заебалась разгребать отходы всех одиноких пьянок, и возможно с подозрительными синяками на внутренней стороне локтя, но это не так важно. Суть в том, что они здесь, слишком уставшие для того, чтобы что-то отрицать или где-то кричать, разбивать посуду и тушить сигареты о чужое мнение. Они настолько заебали друг друга, довели до обрывов и закопали глубоко под землю, просто топча ногами или вбивая с помощью гравитации, что просто хотят закончить прямо здесь и сейчас, впервые совсем не парясь о последствиях, в то время как их внутренние эстеты удовлетворенно мычат и голосом полнейших ценителей тянут: «Да, это именно то, что нужно было». Чуя слушает внимательно, по крайней мере не перебивает, когда не слышит чего-то из-за того, как скачет сердце от тех или иных слов шатена, хоть это и противоречит понятию внимательности. Кофе заканчивается, и Чуя пропадает на десять минут в уборную, и когда он возвращается, утирая рукавом слишком уж теплого свитера рот, Осаму ничего не спрашивает. В конце концов, это не его проблемы и не будут таковыми, пока ему не позволят позаботиться об этом. Вообще, Осаму не умеет в заботу ни разу, порой неспособный нормально обработать свои раны или совсем не желающий выбираться из голодовок; его выворачивает и от кофе, и от своих чувств, и он бился бы головой об стену, но предпочитает сейчас просто вводить в курс дела, а ля «я могу и об стену убиться», потому что это нечто абсолютно новое. Это не подарок от Чуи на следующий Новый год в виде аскорбинок, которые он обязательно выдаст за сильное снотворное, передозировка которым смертельна, это подарок уже для Чуи от Осаму. Подарок с описанием «я тоже слабый человек», и если сейчас Накахара отрицательно качает головой на вопрос официантки будут ли они что-то заказывать, то рыжий сполна наедается всеми речами бывшего напарника. У Дазая звонит телефон много раз; сотрудники видимо интересуются, правда ли Осаму не намерен от них сбежать, а просто вышел прогуляться; Чуе никто не звонит и он почти находит силы ненавидеть это. Он потрошит прошлое Осаму вперемешку с настоящим; выслушивает все размышления вслух по типу «Хотел ли я этого? Не знаю», но он не может усмехнуться ни одной шутке, ни одному короткому рассказу Дазая, как не старается. Желание переварить все это, сказать «стоп» или просто поставить Дазая на паузу, уйти, пропасть, ведь это очень удобно, пересекается с нежеланием ворошить все внутри себя и рефлексировать, и его опять тянет блевать от всего этого ужаса в голове, из которого он не знает, как выбраться. Но он не останавливает Дазая, вообще ни разу, ведь он все еще не уверен, что ему дадут дослушать потом. Какой дебил вообще транслирует свои эфиры в истории? А Осаму все говорит и говорит, наконец почувствовавший, что свободен; говорит даже что-то об Оде, совсем забыв, что целью было донести самую суть его чувств. Диафрагма будто бы выдавливает из него слово за словом, истории не в хронологическом порядке и не лишённые полнейшего абсурда, но он просто напоминает вслух, что эгоист, и продолжает свою исповедь. Когда Осаму начинает часто запинаться, у него безумно сводит рот от такой речевой активности, а голос хрипит, как после пули в легкие, Чуя тормозит шатена. В самом Накахаре уже не осталось ничего, напоминающего ненависть или холод, единственное, что он хочет, это провалиться в сон, а дальше будь что будет. Последние два месяца он снимал квартиру, которую успешно вернул хозяйке, ведь он не собирался возвращаться в Йокогаму. Но он все еще здесь; пропутешествовавший разве что по всем переживаниям и чувствам Осаму, и это была очень тяжелая поездка. Денег на номер в отеле у него нет, а о пижамной вечеринке у Дазая и речи не должно быть. Дазай напряжен. Он не совсем понимает, как теперь вообще говорить с Чуей, потому что после всего, что он рассказал, любой вопрос, даже то же самое «ну что, домой?» звучало бы как минимум странно. — Может быть все-таки останемся еще немного и поедим? — Дазай есть не хочет совсем, но не против накормить Накахару, хоть они оба понимают, что это не такая простая задача. — Я не хочу находиться здесь больше ни минуты. Чуя поднимается, не позволяя своим ногам не удержать его в вертикальном положении, и направляется к выходу. Осаму бежит за ним, кажется краем уха слыша облегченные вздохи официанток, которые уже устали от посетителей, что за все три с половиной часа ничего не заказали. Осаму плетется за рыжим, но та атмосфера, в которой они идут, больше напоминает не «пойдем в тишине», а «пойдем в разные стороны», то бишь: Чуя игнорирует Дазая. И вправду, минут через десять Чуя целенаправленно сворачивает в какой-то переулок, и все, до чего додумался Дазай, это встать на повороте и смотреть Накахаре вслед. Он уходит? Ничего не вышло? Это конец? — Чуя? — Дазай хотел бы выкрикнуть, потому что Накахара уже метрах в пятнадцати, но голос захрипел, и, что хуже, дрогнул. И все бы было так невъебически плохо, если бы Накахара не обернулся, прежде чем снова зашагать в неизвестном для Осаму направлении, и, не вынимая рук из карманов куртки, все с таким же холодным бездушным взглядом не произнес: — Еще встретимся, Дазай.***
Чуя впервые проснулся так, что через пару секунд пробуждения ему не пришлось столкнуться с жутким давлением, когда ты сворачиваешься в клубочек и болезненно мычишь. Ну во-первых, сегодня он спал в более менее знакомой квартире и в комнате находился не один, — до чего вовремя допер, — так что подобное поведение со всей палитрой звуков могло бы слегка напугать хозяина квартиры, а этого очень хотелось избежать. Ацуши вообще иногда перебарщивает в заботой. Чуя очень не хотел идти к другу, потому что если Осаму к нему и пальцем не притронулся, и глазом лишний раз не моргнул на болезненный вид и ужасающую худобу, то Накаджима накинулся с порога, вместо объятий, которыми скорее всего мог сломать ребра юноше, повел на кухню. Несколько часов Чуя возился в тарелке с обычными макаронами, но пару грамм честно осилил, а большего пока требовать было глупо. Швы от порезов на руках, к которым Ацуши потянулся, невзирая на все протесты, были нетронуты и очень даже неплохо заживали. Но Ацу и этому несильно поверил, почти полностью раздевая полуживого Накахару и внимательно рассматривая, на что тот даже не сильно ворчал, полностью довольный тем, что выпил немного сладкого чая и впервые за долго время не только в тепле, но еще и в комфорте. И сейчас он проснулся, медленно ворочаясь на кровати и открывая глаза, и увидел как Ацуши бегает по комнате, видимо собираясь на работу. На прикроватной тумбочке стояла тарелка с чем-то наверняка вкусным, но не совсем доступным для желудка Чуи, по крайней мере в том количестве, в каком оно там лежит. А на диване в другом конце комнаты лежало одеяло и подушка; и Чуе правда было слишком стыдно за то, что он своим видом напугал и вынудил парня спать не на своей кровати. Хорошо хоть Акутагава вечером не пришел, а то летел бы Чуя из окна и пытался бы найти в себе силы использовать гравитацию. — Проснулся? — Ацуши подходит к Чуе, который уже облокотился об изголовье кровати и лениво потирал глаза. — Прости, что не могу остаться с тобой, опаздываю… Ты только не уходи, ладно? Чуя смеется. — Ну я же не кот, которого ты на улице подобрал и откормил, чтобы такое у меня просить. — Вообще-то… — Это было давно и неправда! — весело перебивает Чуя, не желая слушать про сравнение его с котом. Ацуши улыбается и закидывает телефон в свою сумку. Чуя в Йокогаме. Чуя улыбается. Значит, Дазай успел. Все будет хорошо. — Эй, Ацу… — окликает Накахара уже выходящего из комнаты парня. — Не говори Осаму, что я у тебя. — Ты же знаешь его, Чу, он бы и так догадался, — на это утверждение Накахара кивает, но даже сейчас в нем чувствуется волнение. — К тому же… Он в отпуске. Но не переживай, ключей от моей квартиры у него нет! — с этими словами, весело хихикая, Ацуши выбежал в подъезд. — Ага-а… Но зато они есть у Рюноске, и мне его искренне жаль, если Дазаю что-то взбредет. Чуя потянулся, снова падая на мягкую кровать и проваливаясь в сон. Безопасность. Спокойствие. Тепло.***
Осаму проснулся только к полудню. Такой вымотанный за последние два месяца, он еще пару раз по привычке просыпался ночью. Время, отведенное на его письма Накахаре, будто бы будильником трезвонило в голове, побуждая подскакивать и стараться не задохнуться. Хотя бы не теперь. Это было бы глупо. Это был бы прямо проеб. И хоть ничего больше Дазай от себя не привык ожидать, теперь хотелось попробовать иначе. Вместо лаж — ответственность, вместо беготни подальше от проблем — решение этих проблем. Он долго Чуе рассказывал, как все это не умеет, и хоть Накахара скуп был даже на выражение эмоций, уж не говоря о словах, Осаму вдруг задумался: «А как это меня оправдывает?». Он был удивлен такой аналогией в своей голове, но тем не менее: «Если бы Рюноске жаловался на то, что чего-то не умеет, то сейчас бы не был с Ацуши». Иногда, смотря на новый двойной черный, Осаму правда видел в этих парнях того, кто в ближайшем будущем станет круче их дуэта. Дуэта Накахары и Дазая. Конечно если только Чуя и Осаму не восстановятся как дуэт. Тогда уж яйца курицу не научат. Осаму ловил себя на мысли, что правда на протяжении часа, что он валяется в кровати, не думает о самоубийстве. Это приравнивалось чувству, когда ты вернулся из оздоровительного лагеря, выспался и наконец почувствовал себя здоровым. Не в лагере, а лишь за его пределами. На поле боя и правда сложно выстраивать тактику этого самого боя, так что лишь наблюдающие со стороны, а еще лучше с высоты птичьего полета, могут позволить себе фейспам и громкое: «Какие же они долбоебы!». Дазай наконец вылезает из-под одеяла, для начала направившись за бинтами, потому что эти за ночь размотались, и принялся перематывать руки и шею. Следующие пару часов ушли на уборку; далеко не плановую, но от того не менее генеральную. Все бутылки, лезвия и пустые тюбики из-под успокоительного полетели в мусор, оказавшись в итоге бесполезной тратой денежных средств. Где-то даже нашлась мотивация оттереть ванную от многочисленных кровоподтеков и успокоительного, что выходило через горло, не желая тогда помочь избавиться Осаму от его главной проблемы. Теперь все кажется не таким ужасным. На повестке вечера появляется важная проблема, которую временно безработный взрослый мужчина может себе позволить, а именно: писать ли первым. И вообще писать ли. Или звонить. Или лучше с утра?//Тебе стоит хоть раз самому пойти на встречу//
Осаму Дазай 17:03: Я проспал до часу, встал и выкинул все вспомогательные штуки для самоубийства. Окно правда не вышло выкинуть… Но я и не выкинулся туда сам! Разве я не молодец? Привет, кстати. Чуя, который лениво жевал еще утром приготовленную яичницу, растягивая это удовольствие на весь день, всячески стараясь избегать рвотных позывов и при том головокружений, потянулся к телефону, читая сообщение через строку уведомлений. Вилка слегка стукнулась о зубы, как бы оповещая: «Эй, посмотри-ка, ты улыбаешься». Чуе хотелось верить, что улыбка — не плохой знак. Чуя Накахара 17:04: О, кто-то в хорошем настроении? Хотел бы я тоже порадоваться, но из-за тебя мне пришлось перезаказывать билет на следующий самолет. Минута молчания — это когда человек занят. Несколько минут молчания иногда знаменуют волнение. 17:08: Расслабься. Я в Йокогаме. Осаму Дазай 17:08: Чуя почти вынудил меня раскошелиться на билет! Чем занимаешься? Накахаре нужна пауза. Он читает сообщение и встает, сделав пару кругов по кухне. Вдох, выдох. Ему так хочется верить, что Осаму не играет в глупые игры, что те его слова были сказаны серьезно, и все это не просто дурацкий розыгрыш, а сам Чуя не сидит в белой палате с мягкими стенами и завязанными рукавами за спиной. Чуя Накахара 17:11: Слишком будничные вопросы пугают. Осаму Дазай 17:11: Ладно. Я уточню. Ты ешь? Чуя Накахара: 17:12: *Фотография* Осму улыбается, абсолютно игнорируя свое поведение, а ля американский подросток, потому что его ноги взлетают от кровати, поочередно сгибаясь и разгибаясь в коленях, когда он лежа на животе сохраняет снимок в галерею. Чуя с наколотым на вилку чем-то жареным. То ли омлет, то ли яичница. А щеки у рыжего уже не такие девственно белые, как накануне, а слегка розоватые. Ни намека на улыбку, но сам факт того, что эта фотка Чуи… Такого никогда прежде не было. Вообще ни одного снимка в их переписке. А это ведь сборище мемуаров и исповедей, но до изображений дело как-то не доходило. А может и зря. Теперь, смотря на снимок, Осаму думает, что сфоткайся Чуя так год назад, Дазай бы пришел в мафию и попросил бы нанять его уборщиком в ту рекреацию, где сидит исполнительный комитет. Это все ужасно непривычно и будто бы нереально, потому что Осаму не глупый и прекрасно понимает: чтобы полюбить человека спустя столько лет знакомства тому надо очень так неплохо выебнуться или измениться. И Осаму думал, что дело в его одиночестве; он нуждается в том, кто будет его любить. И ему было пиздец паршиво от мыслей, что его же теория верная, но пока у него не было доказательств обратного. Пока. 17:15: Это что, было проявление з а б о т ы? Осаму Дазай 17:16: Иди ты «Стереть набранный текст» Может быть «Стереть набранный текст» Да. По плитке с трещиной на заднем плане я смею предположить, что ты у Ацуши? Чуя Накахара 17:16: Возьми с полки пирожок, да. И, к слову, я слышу, как он открывает входную дверь. Осаму Дазай 17:17: О, если он притащит Акутагаву, знай, тебе есть куда идти! Ладно, если серьезно, ты можешь придти. Нет. Ты можешь прийти? Чуя Накахара 17:23: Он принес круассаны! Осаму Дазай 17:23: Думаю, теперь ты недоступен для общения. Приятного аппетита :) До завтра. И черт бы знал, что значит «до завтра», но Чуя правда заинтересован в том, чтобы съесть любимый десерт и не выблевать его в унитаз, а об остальном можно подумать и позже. Ацуши же просто рад, что щеки парня по цвету аж три раза за вечер слились с цветом клубничной начинки.***
Они общались по сети больше недели. Осаму писал каждое утро, еще тогда, когда Чуя спокойно спал на диване Ацуши или только выходил из ванной, сонно зевая. За все это время Чуе даже не дали шанса написать первым, и эти восемь дней были одной из самых приятных стабильностей за долгие шесть последних лет. Осаму и не пытался вырваться к Ацуши домой, хотя, справедливости ради, Чуя был прав в своих догадках, ведь самый просто способ — это найти Рюноске и культурно попросить открыть дверь. И Дазай, и Накахара сейчас очень нуждались в личном пространстве и рефлексии, чем и наедались сполна в моменты, когда не получали друг от друга фотки смешных котиков. Только подумать: два взрослых парня, у которых детство в жопе заиграло. Чуя даже не переставал шутить на тему того, что никогда бы не подумал об Осаму, как о том, кто знает слово «мем» и даже умеет ими пользоваться, а Осаму все отвечал на это «вообще-то я младше тебя». Ну да, очень удобно вспоминать об этом не перед сексом. — Привет, — безразлично пробубнил неожиданно явившийся к полудню Акутагава, кидая связку ключей на полку в коридоре. — Еще есть? Акутагава кивнул на кусок торта, лежащий на блюдце прямо перед Чуей, который слегка ошарашенно поглядывал на вошедшего. — А ты чего пришел? — Вопрос от того, кто здесь не живет? Вместо ответа Чуя пожал плечами, доставая из холодильника наполовину съеденный торт и отрезая кусок Рюноске. — Не, ну мы прям как семья, — довольно тянет слова Чуя, заливая во вторую кружку кипяток. — Завали. Чуя облокотился на спинку стула и блаженно закатил глаза, укладывая ладонь на живот. Он осилил два куска торта с тех пор, как проснулся. То есть за часа полтора. Его вообще Ацуши откормил за неделю так, что от болезненной худобы не осталось почти ничего, и за это Накаджиме уже следовало бы подать медальку. Поэтому Рюноске, который наслушался историй про полумертвого Чую, сидел сейчас напротив и с подозрением вглядывался в вполне себе живого рыжего. И что, из-за этого его не пускали домой к Ацуши неделю? Обязательно надо было прийти, когда его парень на работе, чтобы увидеть, что здесь вовсе и не болезненный друг, а здоровый и даже довольный отожравшийся Накахара. — Ты надолго в Йокогаме? — угрюмо спросил Акутагава. — Да я вроде не планирую уезжать… — И отсюда тоже? Чуя перестал улыбаться, нервно сжимая телефон в руках, желая прочитать пришедшее сообщение, но пока не имея возможности. — Слушай, мне самому жутко неудобно стеснять Ацуши, но мне сейчас некуда пойти. — Денег нет? Видимо не очень-то много заработал в ВДА. Чуя убийственно улыбнулся на такую язвительную интонацию. — Ладно, я тебя понял. — Чуя встает, складывая чашки в раковину. — Только пришли мне открытку в честь новоселья, как съеду. Осаму Дазай 12:04: *Фотография* Чуя уходит в комнату и все пялит в телефон, с смешком рассматривая котика, который лежит на полу с самым грустным и одиноким видом, а под глазами ему прифотошопили слезы. С каждой подобной картинкой Чуя забывает все больше деталей таких ужасных четырех лет одиночества и затяжной депрессии, апатии, нежелания жить. Чуя Накахара 12:12: И что это должно значить? Осаму Дазай 12:13: Это я. Чуя Накахара 12:13: Ты скорее жираф. А по мою душу тут пришла собака. Осаму Дазай 12:13: Бешенная? Чуя Накахара 12:14: Очень. Может разберешься с ней, а? Меня выгоняют из дома Ацуши :( Дазай удивлен, что Чуя не заподозрил его в том, что шатен подослал Акутагаву лично; а так же он удивлен, что Накахара так спокойно говорит в том, что нуждается в квартире. Это ли не доверие? Даже если нет, это пипец трогает бинтованного, так что он прижимает телефон к груди, улыбаясь одними уголками губ. Почти обжигается сигаретой, что зажата между пальцев, и, опомнившись, тушит ее в пепельнице. Осаму Дазай 12:15: Ради тебя, конечно, на любые жертвы, но Ацуши меня потом съест. Чуя Накахара 12:15: То есть жизнью не готов рискнуть?! Осаму Дазай 12:16: Она неожиданно стала мне дорога. Чуя сидит на диване, все перечитывая последние сообщения, и периодически глядит на Рюноске, который бегает из комнаты в комнату, что-то высматривая и вынюхивая. Ревнует, ага. Чуя Накахара 12:18: Рюноске давит на меня своим присутствием. Я устал сидеть как принцесса в башне. Встретимся? Соседям Дазая приходится нелегко последнее время. Такие вопли. 12:21: Такие паузы слишком многозначительны, Осаму. Осаму Дазай 12:22: Смотрел, есть ли свободное время в моем плотном графике. Чуя Накахара 12:22: И как оно? Осаму Дазай 12:23: Думаю, я смогу что-нибудь придумать. :)