Поцелуй за два миллиона

      Рома был не из плаксивых, хоть и не стремался слёз. Просто не любил плакать. Но московский канц, видимо, сломал его внутреннюю уверенность в этом.       После канцо и типичной раздачи автографов Денис успешно умотал гулять по Питеру в компании Рудбоя. Для Ромы же сейчас самое то было прийти в квартиру, лечь на раскладушку и начать медленно разлагаться, расплываясь на пол и испуская зловонные миазмы. От предвкушения завтрашнего выблядства с его стороны, Худякова конкретно шатало. Он желал раствориться в этом мире, слиться с воздухом и улететь в Томск. А там облаком поселиться в каком-нибудь из спальных районов и навсегда исчезнуть из внутренностей одной лысой головы.       Никакущий он пришел в дом, который ему будет домом лишь сутки, никакущий снял кроссовки и куртку, никакущий вошёл на балкон и никакущий закурил. Ему казалось, что что-то внутри грудной клетки сгнивало и скручивалось.       Кто-то по-свойски вошёл в квартиру. Что ж, а вот и Денис — что-то он быстро нагулялся. Но когда этот некто вошёл в гостиную, то Рома сразу почувствовал этот запах парфюма. Особенного парфюма. Этот парфюм состоял из питерской сырости, аптечного запаха и застарелого перегара. Не "Шанель номер пять", конечно, то от этого запаха Роме кружило голову покруче всего на свете. Это был Мирон.       — Завтра едем в Москву, ты помнишь?       Отлично. Как никогда, сука, помнит. Хотя, если честно, лучше бы забыл.       Хотелось прямо тут просто упасть ему на плечо и молча так стоять около часа, а потом все рассказать. Но ком застрял в горле. Рома нереально хотел сделать то, что он сделает завтра, но и одновременно было жуть как страшно. Было страшно после прикосновения к блядским красивым еврейским губам увидеть недоуменно-презрительный взгляд голубых глаз. Было страшно понять, что в зале все тоже недоуменно молчат. Эта пугающая картина за эти два дня столько раз возникала перед глазами Ромы, что, наверное, превратилась в худший кошмар.       Как будут неметь ноги и лицо, когда он, выдавив улыбку, уйдет со сцены. Как прозвучит звук микрофона, полетевшего в пол. Возможно, Рома драматизирует, но ведь у мозга есть тупая привычка подливать керосин в огонёк, раздувая пожар. Привычка из мимолётного волнения делать блядские панические атаки длиной, казалось бы, в вечность, но на деле — в несколько суток.       Из ступора его вывела обувь Мирона. Да, следы на полу оставались еле заметные — на улице грязи мало, погода, на удивление, была сухая, но это не значит, что нужно как в американских фильмах расхаживать по дому в обуви. Да и Рома не настолько любил Мирона, чтобы шлейфом за ним ходить и подлизывать грязь с пола.       — Ты в пещере живёшь, что ли? — кивнул Локи на его ботинки.       — Боже, да ты эту квартиру на сутки снял, какая нахуй разница? — проворчал Мирон, но под пристальным взглядом снял-таки обувь и поставил рядом. — Доволен?       — Вполне.       Недолгая пауза. Мирон о чем-то задумался, изредка поглядывая на Рому. О чем же это, блять, надо думать, чтобы так пристально на кого-то пялиться?       Роме казалось, что Мирон что-то знает или, по крайней мере, догадывается. Сука. С-У-К-А. А вдруг и правда? Вдруг это действительно глупый розыгрыш? Или ему рассказал Денис? Боже, да что угодно могло случиться!       Спокойно. Спокойно, Ром. Ты преувеличиваешь. Тупая привычка преувеличивать была у тебя всегда. Сейчас ты равнодушно затушишь сигарету и пафосно скажешь "Ну, ты чего пришел? Совесть появилась?".       Но, естественно, блять, Ром, ты дрожащими руками тушишь сигарету об край балкона, а ту самую фразу тебе не дал сказать, собственно, предмет твоего обожания, язвительно буркнув:       — Ты тоже, судя по всему, не сильно далеко из пещеры вышел. В обуви, значит, нельзя, а тушить об окно можно?       Ну, давай, ответь же ему. Скажи с каменным ебалом "ты к себе домой пришел, чтобы порядки устанавливать?" или "лысым слова не давали". Но только не говори какую-нибудь рандомную хуйню, пожалуйста. И прекрати размазывать пепел по подоконнику дрожащими, как у эпилептика со стажем, пальцами.       — Можно. Можно, но осторожно.       Как говорил Рома, это фабьюлос. Отлично. Невъебенно. Только объясни, нахуя ты это сейчас сморозил?       Ладно, успокойся, а то у тебя сейчас пульс будет под 260 bpm, и это тебе не ФЛ-студио, обратно на 120 не выкрутишь. Скажи что-нибудь менее ебанутое.       — С чего это ты заявился вообще? — спросил Рома, все также размазывая пепел.       Фух, обычная фраза обычного человека, на этот раз пронесло. Мирон опять на секунду задумался, нахмурившись, а затем сказал вместо ответа:       — Выпьем?       Окей, Рома, ты не один ебанулся, как видишь. Если не вникать в контекст разговора, то получится охуеть какой бессмысленный диалог двух амёб. Но с какого это хуя он решил, что ему можно пить?       Позже Мирон уточнил, что предлагал выпить чаю. Ну да, конечно, так мы тебе и поверили, алкаш ты сраный. Однако, чайник Рома всё-таки поставил. И, усмехнувшись про себя, позже заметил, что Федоров лишь едва коснулся кружки губами. Нет, не чаю он хотел.       А чего же?       Остальной вечер, после того, как ушел Окси, прошёл в тумане. Как и первая половина следующего дня. Он не помнит, как они ехали в микроавтобусе до Москвы и не помнит, как пришел к себе в квартиру. Он не помнит почти нихуя до того момента, когда Денис перед выходом на сцену хлопнул его по плечу.       — Ни пуха ни пера, если ты понимаешь, о чем я, — шепнул Рощев, ехидно ухмыляясь.       — Ага, — ответил Рома, тупо глядя на менеджера.       — Ром, что — ага? "К черту" говорят вообще-то. Ага, блин, ну-ну, — нахмурившись, передразнил его Денис и кивнул на Мирона, разогревающего на сцене толпу. — На последнем треке кивну тебе, когда будет хороший момент. Тут главное момент, Ром. От момента будет зависит реакция Мирона и толпы. И другие 50 процентов суммы.       — Ну да, а от того, что мы два блядских мужика ничего не зависит, не? — язвительно брякнул Худяков, сбросил со своего плеча его руку и напоследок крикнул ухмыляющемуся Денису, выходя на сцену. — К черту, Ден! Похуй!       Как только он выбежал на сцену, напряжение как рукой сняло, что было удивительно. Серьезно. Зажимы сняло так, будто их и не было.       Среди фанатов Мирона Рома тут же узнал свою Стаю — кучу людей по центру, но не превышающих и трети всех зрителей, которые кричали громче всех, когда Рома вошёл на сцену. Которые подпевали громче всех его куплеты, говоря иногда даже разборчивей, чем сам Локи — шутки про член во рту как никогда актуальны.       Его удивило, что время так быстро пролетело. Полет души, который выражался в часовом рейве, длился миг, а затем Денис его тихо окликнул.       Дальше все происходило для Ромы словно в слоумо, хотя сие действие длилось секунд пять от силы. Локи обернулся, а Денис кивнул на Мирона и подбадривающе показал большой палец, а затем жест, будто он смахивает деньги с ладоней. Затем Рома посмотрел на Мирона. Он сидел на корточках у самого края сцены, что-то читал в микро и пожимал руки фанам, что протягивали их ему. И его лицо выражало такое безмятежное умиротворение, что врываться в его эмоции и в рот было кощунственным. Но когда он встал, улыбаясь и горящими, как тот самый пожар в голове у Ромы вчера, глазами смотря на толпу, у Ромы буквально улетело сердце.       От этого ты хотел убежать, Мирон? От ревущей толпы, протягивающей к тебе руки? От парней и девушек, срывающих с себя футболки? Нет, по блеску в твоих глазах было понятно, что всё это было или лишь показушным привлечением внимания, или ты конкретно отъехал.       Но Рома понял, что отъехал он, когда сделал шаг в сторону Федорова. Затем второй. И никаких немеющих ног, никакого камня внутри, как было в пугающих обсессивных фантазиях Ромы. Он шел легко, будто это было обычное дело. Будто шел с утра чистить зубы или завтракать. Но он делает невообразимые вещи.       Рома идёт целовать Мирона.       Сейчас.       И он был уверен, что делает это уже не из-за денег. А просто потому, что хочет.       Шаг. Ещё шаг. Взял за плечо одной рукой, развернул к себе, другой рукой взял за шею и притянул. Он делал это так естественно, будто каждый день так делал.       И Мирон, странно, не сопротивлялся. То ли от неожиданности, то ли от...       От чего, Мирон? О чем же ты думаешь?       Губы прикоснулись к другим губам. Соленый привкус от пота на них. Мягкие и податливые, будто принадлежали непорочной девице, а не тридцати с лишним летнему МиронЯнычу. Немного сжал его губы, будто стараясь навсегда запомнить их вкус. И не было слышно ни криков толпы, ни своих мыслей. Не потому, что толпа замолкла — Рома не мог знать этого, потому что он не обращал внимание ни на что больше. Только Мирон. Только он.       Как назло себе, Рома посмотрел на Мирона. И увидел шокированные голубые глаза, которые выражали полнейший ахуй.       И эти глаза вывели Рому из пятисекундного сладкого блаженства. Локи тут же отскочил от Мирона, а затем начал пялиться на толпу.       Толпа молчала. Он испуганно перевел взгляд на Федорова. Федоров тоже молчал. Молчал и оставил рот немного приоткрытым.       Черт.       Какой же нахуй черт.       Затем из толпы кто-то выкрикнул "Ром, что за хуйня?", все, включая, что было странно, Мирона, рассмеялись. Но не злорадно, а "по-братски", если можно так выразиться. Они смеялись не над Ромой, а вместе с ним. Ни у кого, включая Рому, не было желания вникать ни в этот случай, ни в мотивы, которые двигали Худяковым.       Да, ровно до того момента, пока они не ушли в гримёрку.       Рома сидел на стуле. От волнения, стыда, страха и страдания от того, что происходит то, что происходит, его тошнило — пару раз даже наблевал в цветочный горшок, заманчиво стоящий рядом. Охуевали все. Охуевал даже Рощев, который в первых рядах планировал все это. И охуевал, в первую очередь, с довольного ебала Худякова, когда тот целовал Окси.       А что сделал Окси?       А Окси, видимо, не интересовало ничего, кроме того, чтобы по-быстрому собрать вещи и смотаться нахуй из этого балагана. Он залетел в гримёрку, как ебаная фурия, по-быстрому схватил телефон, открытое пиво, стоящее на столе, своему менеджеру Женечке, что была белая, как кость, сказал что-то вроде "я потом позвоню", взял под локоть Ваню, который все это время нервно переводил взгляд с артиста на артиста, затем запрыгнул к нему в тачку с выбитой фарой и смотался.       Мир перед глазами Ромы темнел. Тупо посидев на стуле ещё около получаса, он смыл весь марафет с лица, немного даже поискал Рощева, который после исчезновения Мирона загадочным образом сам испарился, а затем поплелся домой.       Домой, где его никто не ждёт.       Казалось, что все обрушилось. Что даже небо начало трескаться, не выдерживая всего того спектра чувств, которые сейчас испытывал Рома.       По пути домой, хотя, нет, уже не домой, наверное — Рома шел, не разбирая дороги, — он успел поплакать. Вот так вот иногда случается — непробиваемых людей можно пробить легко и просто. Просто не говоря ни слова.       Он сел на какую-то рандомную скамейку около девятиэтажки в каком-то дворе и вытер слезы, которые стекали по небритому лицу, оставляя после себя мокрые дорожки. Наверное, он сейчас выглядел жалко. Очень жалко.       Но, посмотрев на номер дома, Роме оставалось только в очередной раз охуевать. Сегодня что-то слишком высокая концентрация ахуя на квадратный метр. И охуевать он будет от того, куда притащили его ноги.       К Мирону. К дому, где он снимает квартиру на время московского канцо.       Казалось бы, это знак свыше. Никак иначе это судьба, хотя Худяков наличие судьбы отрицал.       Стоило прояснить пару моментов. От причин поцелуя до истинных причин поцелуя.       Рома подошёл к подъезду, позвонил в квартиру и ему открыли. Даже не спрашивая, кто идёт.