***
Казалось, так продолжалось вечно. Жизнь шла словно в замедленной съемке. Я каждый раз находила себя в спортзале, в то время как все остальные безустанно следили за мной. Палермо находил это забавным, доказывая Профессору, что его методы по устранению нежелательных эмоций безуспешны. Профессор задумчиво проводил по рукам, замечая меня по утрам за ноутбуком параллельно с кружкой пива, прекрасно зная, что мне не свойственно совмещать алкоголь с работой. Моя жизнь превращалась в протухший сценарий с дешевыми актерами. Наши занятия претерпели изменения, теперь каждая моя неудача балансировалась лишением свободной времени. Сеансы "как перестать быть истеричкой" проводились онлайн и без регистрации: с Профессором, с Палермо и его незаменимыми дурацкими шутками. Я часто ловила себя на мысли, что возвращаюсь в прошлое, когда была любительницей легкого чтива и размышления о бытии. В сказках говорится, что есть злая и добрая сторона и, что непременно добрая сторона всегда побеждает злую. Себя я ни к доброй, ни к злой стороне не отношу, моих напарников по еще несостоявшемуся ограблению тоже, но жизнь упорно, словно пятилетний ребенок, желающий, чтобы ему уделили внимание и купили игрушку, доказывает мне обратное. Иначе как понять тот факт, что страдаю от этого я, а не причина раздора. Виновник моего состояния ни в чем себе не отказывал. Он продолжал вести праздную жизнь, умудряясь, заново за эти три дня возобновить свои «потребительские отношения». Это выводило меня еще больше, срабатывал мой давно глубоко зарытый механизм, который действовал безотказно. Обычно в таком состоянии я становилась слишком чувствительной и могла либо отдаться целиком гормонам и творить вполне безобидные вещи в виде морфина и секса, либо, что хуже, превратиться в машину убийства. И так, как первого у меня не было, а для второго причина не весомая, просыпалась третья личность, которая припоминала все мои грехи - Госпожа Сожаление. Жизнь, как растаявшее прокисшее мороженое, остатки которого, извиваясь змеей, прилипают к пальцам, вызывая дискомфорт и отвращение.***
— Эй, Андромеда, скажи какого терять свою шавку, а? Кто тебя теперь трахать каждый вечер будет, а? Ты не стесняйся, обращайся, мой дружок всегда готов к твоим услугам, — слышать его противный смех было невыносимо, но еще противнее было слышать такие слова в адрес Карлоса. Собрав в свой ранец все книги, которыми дорожил мой друг, я направилась было к выходу, как меня остановила следующая фраза: — Вали к чертям, детдомовская шалава, твой Карлос умолял, чтобы мы тебя не трогали, зато сам за это отвечал сполна, — его лающий смех отдавался эхом в моей голове. Я не помнила, когда пересекла порог квартиры, когда схватила его за оба глаза, надавливая со всей силы, практически ослепляя, я не помнила, как меня пытались оттащить худые, маленькие руки, как пытались завалить. Не помню, как меня кинули на пол, как я заметила биту под столом и сорвалась с цепи. Карлос всегда говорил, что нужно уметь постоять за себя, что его не всегда будет рядом, что он все равно болен и рано или поздно умрет. Я не помнила все ровно до того момента, пока голова это урода не оказалась подбитой, когда его рука не превратилась в месиво и пока не столкнулась с испуганными светлыми глазами подростка, зажимающего уши. Его младший брат сидел рядом и рыдал от страха. В радужке его голубых глаз я увидела свое лицо, переполненное злобой и звериным оскалом, с каплями крови на подбородке. Я пришла в себя только тогда и сорвалась прочь из этого проклятого дома. Удивительно, как мозг человека может отключиться в такие моменты. Ты перестаешь думать, действуешь на инстинктах, превращаясь в дикое животное, готовое разорвать плоть, чтобы увековечить свою силу, наплевав на опасность. В этой жизни все ложь, кроме тебя и твоих эмоций. И никакая книга, искусство или психиатр не в состоянии объяснить твоё внутреннее состояние. Только ты и страх, родившиеся из одной утробы.***
Прислонившись к груше, я переводила дыхание. После этого события я дала слово, что перестану быть такой, перестану калечить людей и так остро реагировать на слова, но видимо я не переборола себя. Даже правила Профессора, его занятия не оказались полезными, раз вместо того, чтобы пойти и заняться медитацией, я выпускаю пар на груше, предпочитая физическую нагрузку когнитивной. Как и ожидалось, головная боль дала о себе знать, а это означало, что мне нужно прекращать доводить себя. Повернувшись спиной к груше, я закрыла глаза, вздохнула и оттолкнулась от нее, чтобы направиться в ванную и принять холодный душ. Только он поможет мне оставить эмоциональный багаж хотя бы частично в прошлом. Стоя под струями холодной воды, я чувствовала, как у меня восстанавливаются мышцы после изнурительных тренировок. Говорят, «ничто не обжигает, так как холод». Что ж, не могу не согласиться с этим, разве что, отдавая предпочтение прямому смыслу данного высказывания. Сначала, когда ты стоишь под холодным душем, тебе неприятно, холодно, тяжело, но потом твое тело привыкает к градусу, к напору воды, позволяя неудобству остаться в тени привычки, контролируя его, не позволяя загнуть тебя. Так и с жизнью, пока не возьмешь все под контроль, пока не бросишь вызов системе, будешь ползти на четвереньках. Холод может быть разным. Он как чешущийся нос, до которого не дотянуться из-за связанных рук. Он как паковые льды в Арктике, готовые сковать тебя и заточить навсегда глубоко под водой, а еще холод как смерть, он преследует тебя всю жизнь, но подступает лишь раз, чтобы навсегда вцепиться в плоть мертвыми, костлявыми пальцами могильщиц-плакальщиц, сливаясь с грешной душой.***
Когда я спустилась на кухню, то заметила Берлина, который наливал себе кофе. Он стоял ко мне спиной, одетый в чёрную сорочку. В комнате смешался аромат крепкого напитка и терпких духов, неизменно преследовавших меня. Услышав чужие шаги, он достал дополнительную кружку и налил кофе, поворачиваясь и протягивая взбадривающий напиток. Я сделала вид, что собралась забрать кружку, вплотную подходя к нему. Протянув руку, я провела невзначай по его плечу, грубо отодвигая, открывая доступ к бананам, лежавших на столе. Выражение лица Берлина забавным образом стёрло его неизменную ухмылку, образуя удивленно вздернутые брови. Но длилось это всего секунду. Мистер-айсберг быстро взял себя в руки, вернув прежнюю невозмутимость. — Ты все еще злишься за тот случай? — он не переставал улыбаться, вызывая у меня фыркающий вздох. Берлин выразительно смотрел на меня, вынуждая дать ответ, но напоровшись, на крепкую стену в виде моей раздражительности, продолжил: — Ты ведешь себя как ребенок, которого обделили вниманием из-за плохого поведения, — оперевшись на столешницу, подперев подбородок рукой, сказал Берлин. — И это мне говорит человек, который не смог вытерпеть конкуренции, человек, который решил потешить свое самолюбие. И кто же из нас ребенок. А, Берлин? — Спросила я, не сводя хмурого взгляда с него. Он на это лишь прищурил глаза, протянув руку в сторону кофе, чтобы обновить его. — Дорогая моя, я не животное и не дикарь, чтобы делить женщину. Женщина сама выбирает себе кавалера, а вот достоин ли он ее или нет, решает негласная битва за ее сердце, — отпивая горячий напиток, провозгласил он. Слова Берлина звучали, словно мёд для ушей. Он был настоящим оратором и умел перевернуть неблагоприятную ситуацию в свою пользу. Он мог заниматься данным видом искусства (несомненно, он считал это таковым) со своими ничего не подозревающими жертвами. С глупыми девками, с которыми он спит, но не со мной. Мы оба прекрасно знали, что я не поведусь на его красивые, приторные речи. Подыграть ему, чтобы потешить его самолюбие - с легкостью, но поверить - ни в коем случае. — Ты слишком высокого о себе мнения, друг мой. Чтобы заинтересовать меня мало одних только знаний об искусстве и грабеже. Даже эти потраченные десять минут моей жизни не стоили того, чтобы я объясняла тебе это, — я прекрасно знала, что лукавлю, что говорю это от обиды из-за испорченного вечера, так как знания Берлина в области искусства меня и вправду привлекали. Но ведь мы на войне, а на войне все средства хороши. Я видела, что это раззадорило его, Берлин собирался с мыслями, чтобы бросить мне в лицо нечто колкое, кое-что, что без сомнений по его мнению разозлит меня. — Я сейчас уйду и проведу замечательную ночь в компании сногсшибательной блондинки, так что оставь свои язвительные комментарии при себе, — вложив в мою руку горячий свежий напиток, не забыв напоследок одарить своей раздражающей улыбкой, Берлин повернулся и ушел вальяжным шагом. Я усмехнулась, понимая, что он принял очевидное поражение в начале битвы, он сказал мне то, что ниже его достоинства, прикрываясь женщинами, и прекрасно это понял. Я сжимала кружку, чувствуя как горячий напиток оставляет красные отпечатки на белоснежной коже. Холод охлаждает, но кипяток опаляет, а баланс - это неизменная составляющая этого мира. Сукин сын.***
— Эй, принцесса, папа кое-что купил тебе, — вытаскивая руки сзади, отец достал ярко-красный ранец. Он был таким ярким, что у меня светилось в глазах. Он был таким приятным на ощупь, что я не хотела никогда снимать его с плеч, он был мне очень дорог, что я никогда бы не променяла его на что-то более дорогое.***
— Андромеда, давай прикупим тебе новый рюкзак, а то этот уже совсем поношен. Я могу купить тебе самый дорогой, если хочешь, а если нет, то просто покажи мне тот, и я выкраду его для тебя, — Карлос взял и закрутил меня в воздухе, заставляя засмеяться. — Нет, друг мой, этот ранец будет со мной до самой смерти, и когда ты будешь хоронить свою старую подругу, ты обязательно поставишь ее со мной в гроб, так я смогу встретиться с дорогим мне человеком, — улыбаясь, сказала я. — Я не дам тебе умереть раньше меня, малышка, — нежно погладив мои волосы, сказал Карлос. — Ты будешь жить, ты прыгнешь с парашюта, как мечтала, поборов свой страх, ты напишешь отличную книгу, конечно же, сделав меня главным героев, не забыв добавить сексуальную брюнетку с голубыми глазами, которая будет без ума от меня, — я засмеялась на его фантазию, ударив его по плечу. Веселые искорки в глазах Карлоса резко изменились, его взгляд стал серьезным, — ты придешь ко мне только тогда, когда увидишь мир и запомнишь его со всеми красками, чтобы потом рассказать мне обо всем на свете. Я буду ждать тебя столько, сколько понадобится, ты ведь знаешь это, niña? — прищемив мой нос, Карлос заставил мне хватать ртом воздух. Я стала бить его по рукам, одновременно смеясь и задыхаясь от нехватки воздуха.***
Как же мне тебя не хватает, мой друг. Знал бы ты, во что я вляпалась в этот раз, собственноручно придушил бы и не отпустил бы одну. Ты бы спорил с Палермо, находя его шутки пошлыми, но смешными. Вы бы поладили. Профессор тебе показался бы ботаником, тут ты был бы прав. Но тебе бы он понравился, ты нашел бы его интеллигентным, а еще обязательно шутил бы над его пижамой. Ты бы был настороже с Берлином, не позволяя ему расслабляться и приближаться ко мне. Описал бы его как акулу, которая плавает в океане с мелкими рыбешками, но не для того, чтобы охотиться на них, а чтобы держать в страхе. И ты был бы абсолютно прав, Карлос. Вместе мы бы справились. Было уже поздно, когда я спустилась в спортзал, сооружённый лично Профессором. Когда я вызвалась превратить одну комнату в зал для упражнений, он был не против. Оказывается, он тоже не прочь размять кости, поэтому мы с ним делили график между собой, так как кроме нас туда никто не шел. И вот сейчас стоя, перед дверью в комнату, предназначенной для тренировок, я думала, правильно ли я поступила, присоединяясь к этому ограблению. Стоит ли это дело потраченных девяти месяцев заточения, а также испорченных нервов и не могла найти ответ. Черный кожаный снаряд в удлиненной цилиндрической форме одиноко висел над потолком. Издалека он напоминал избитого человека, попавшего в этот монастырь случайно. Насилие и монастырь – противоречивое сочетание, парадоксально, верно? Как и все то, что происходит в моей жизни. Подойдя вплотную к груше, я обняла ее обеими руками, прислонившись головой. Господи, отчего у меня так сжимается сердце, почему я не могу спокойно вздохнуть, что меня так гложет? Первый удар пришелся вяло, я не испытывала никаких чувств, только усталость, второй заставил меня вспомнить обидные слова в сторону Карлоса, третий пришелся по краю и я вспомнила свою драку в университете. Четвертый – мое первое дело в качестве взломщика, пятый – предательство одногруппницы, удар пришелся по правому краю снизу, шестой – звонок в наш дом в ту злосчастную ночь, он получился очень болезненным, заставляя костяшки пальцев гореть. Седьмой – предсмертная улыбка Карлоса, я чувствовала, как подступают слезы, восьмой – исчезновение отца, первая слеза скатилась, девятый – темно-карие глаза дьявола и я застыла, как вкопанная. Неужели? Девять ударов, как девять кругов ада. Кажется, я схожу с ума, ища везде параллели. Я тяжело переводила дыхание, когда перед глазами бегали строки из "Божественной комедии", заставляя меня царапать горло, словно невидимые цепи сжимали ее. — Надеюсь, ты не представляешь кого-то из нас, когда бьешь ее, — голос, прозвучавший слева, заставил меня быстро и незаметно утереть одинокую слезу и широко взглянуть на обладателя этого голоса. Я быстро моргнула несколько раз, стирая видение Мефистофеля в лице Берлина. В моей голове все смешалось, все образы нарывались слиться в одну фигуру, заставляя мозг плавиться. Я тряхнула головой, отгоняя навязчивые мысли, принимая флегматичный вид. — Зачем ты пришел? Неужели надоело трахать неотесанных, неинтеллектуальных дам? — небрежно бросила я, намекая на нашу дневную перепалку. — Ты сама не своя целый день, неужели тебя так ранили мои слова в прошлый раз, а я ведь даже особых усилий не приложил, — он скрестил руки на груди, задрав голову, открывая вид на свежие засосы на шее. — Послушай, Берлин, ты ходишь по очень тонкому льду и если он хоть чуть- чуть треснет, то не выберешься оттуда, — угроза со стороны худой девушки, которая на голову меньше его ростом могла бы показаться посторонним смешной, но не ему, не тому, кто прекрасно знает на что я способна. — А может, я и не собираюсь проваливаться, — подойдя впритык к груше, сказал Берлин. От него пахло алкоголем, шоколадом и мятой, но Чернобыль знала, что на этого мужчину алкоголь не действует так, как на остальных. Закрыв глаза, я вложила всю силу в мой следующий удар, и увидела, как Берлин, стоящий за грушей, ощутил его на себе. Его руки опустили на черную кожаную накидку, сжимая по бокам, когда я занесла руку для следующего удара. Он не дал ему обрушиться на грудь, перехватив мою руку, схватив за талию, притягивая вплотную к себе. — Прекрати играть в свои игры, ты мешаешь мне, — скрестив руки на его груди, пытаясь хоть немного сохранить дистанцию, сказала я. — Да неужели? Чем же это? Этим, — Берлин нежно прошелся от моего локтя до тыльной стороны ладони, снимая перчатки, образуя мурашки в той части, где он прикасался, — или этим, — дотрагиваясь, своими манящими губами к пульсирующей венке на шее, спросил он. У меня рефлекторно закрылись глаза и раскрылись губы от наслаждения. Мой разум понимал, что он лишь играется, но тело отказывалось подчиняться. Я застыла в его объятиях. — Чего ты этим добиваешься? Я… — почувствовав его губы, спускающиеся от шеи к ключицам, я чуть было не выпустила стон, — не твоя игрушка. Я не твоя очередная па… ах, — стон все же вырвался из моей груди, когда он пальцами залез под мою футболку, поглаживая позвоночник, — пассия. — Засунь свой эгоизм себе в з… — докончить предложение я не смогла. Берлин закрыл мой рот поцелуем, заставляя прижаться к нему всем телом, снимая оставшуюся перчатку, отбрасывая в сторону. — Девушкам не подходит, когда их прекрасный ротик выдает такие скверные слова, — сказал он, после того как разорвал поцелуй, продолжая ласкать меня пальцами под футболкой, в то время как его другая рука гладила мои короткие волосы. — Тогда, боюсь, не на ту напал. Иди и тра... — Берлин прошелся рукой по моему прессу, заставляя меня сжать его, и задержать дыхание. — А я предупреждал — Как и я. Чего ты добиваешься? — Я чувствую это между нами, я вижу, как ты реагируешь на мои прикосновения. Чернобыль, я слежу за тобой, но ты ведь знаешь, что я не дам тому, что происходит между нами стать угрозой для плана. — Как и я, — подарив ему страстный поцелуй, я запустила руки в его волосы, потягивая их назад, заставляя его выгнуть шею в мою сторону, открывая вид на свежие засосы, — ты как шлюха, Берлин, позволяешь оставлять пометки на себе, — продолжала говорить я, осторожно обводя языком покрасневшие места, вырывая с его уст возбуждающий стон. — Только для того, чтобы ты сходила с ума, mi querida. Я видел, как тебя это заводит, — послышался его приглушенный смех, — тебе следовало просто попросить, — рыкнул Берлин возле моего уха, повернул спиной к себе, продолжая исследовать мое тело. — Не такой вы уж и правильный, сеньор, — повернув к нему лицо, сказала я. И когда он потянулся за страстным поцелуем, я подарила его ему, чтобы через несколько секунд оттолкнуть и скрыться в направлении своей комнаты. — Чертовка, — это было последнее, что услышала Чернобыль, перед тем как покинуть зал и запереться в своей комнате. Приблизив руку к сильно бьющемуся сердцу в попытках успокоить его, я чувствовала, как у меня сводит дыхание.