Дорога в никуда

       Боль, которую я испытывала по началу выбила весь воздух из меня, причиняя физический дискомфорт. Человек, когда получает какие-то увечья, сначала это гиперболизирует, откидывая рациональное мышление в глубокий колодец, предаваясь панике. Так сделала и я, когда почувствовала, как у меня вздулись вены, закатились глаза и от силы пинка, я ударилась об землю. В такие моменты ты не думаешь, не вспоминаешь близких себе людей или что-то в этом духе, как любят подчеркивать в книгах и фильмах. Ты просто видишь все в ярких пятках, которые переливаются с мелкими темными. Нет, что это не длится час, два, весь день, все происходит быстро, в течении 30 секунд, которые добавляются в копилку под названием "дискомфорт".       Человеческие чувства всегда ухудшают и так существующие апории, которые подчиняются возникшим противоречиям, не позволяя мозгу функционировать как следует. И обычно это влечет за собой глобальные проблемы.       Богота, широко раскрыв глаза, смотрел на девушку, лежащую перед ним. Он, черт возьми, почувствовал, когда поднял ногу, что ударился об кого-то, и не сложно было догадаться об кого. Он стоял в изумлении, понимая, какую ошибку только что совершил. Он ударил, пусть и нечаянно девушку, ногой, прямо в ребра. Мужчина никогда не относил себя к добрякам и если ещё учесть то, на что они подписались, то Чернобыль не единственный человек, которому он мог бы навредить. Во время ограбления он сделает, возможно, ещё хуже, держа в заложниках ни в чем неповинных людей. Но тем не менее, от этого легче не становилось.       Он пришел в себя, когда услышал, как Чернобыль издает вздохи полные боли над склонившимся перед ней Профессором и остальными, которые только сейчас поняли всю серьезность ситуации.       Берлин сначала раздосадовано сжал кулаки. Он терпеть не мог проигрывать, не мог вынести чувства поражения. Победа рано или поздно склоняла голову перед ним, как перед титаном-правителем и не важно на какие жертвы приходилось идти. Берлин если и проигрывал, то делал это осознанно, получая обязательно в дальнейшем выгоду. И теперь он не мог поверить, что какой-то девчонке удалось обвести его вокруг пальца, скрыв свое умение. И когда он успел так расслабиться, что не заметил опасность под боком? Берлину было сложно поддаваться поражению, но проиграть бой этой девчонке, во второй раз, перерывало все существующие важные понятия. В нем просыпался обросший корнями нарцисс, который подчинял себе все и не мог дать игрушкам выбраться из клетки.       Он повернул голову в сторону и заметил, как Профессор быстро встал со стула на котором сидел, и выкрикивая имя нерадивой девчонки, подбежал и сел перед ней. Затем он заметил движение слева от себя, им оказался Марсель, который бежал в их сторону. Берлин не хотел стать участником ажиотажа, подчиниться внезапно нарастающей тревоге, но окружающие давили на него и единственным способом понять происходящее он видел в мужчине, стоящем рядом с ним.       Посмотрев на Мартина, у которого широко раскрылись и так кристально-голубые глаза, он понял, что все обернулось чем-то нехорошим. Заметив на полу, свернувшуюся колобком Чернобыль, его словно встряхнули, словно он вернулся к событиям было двадцатисемилетней давности.       Быстрыми шагами преодолев расстояние между ними, он встал над ней, крепко сжимая руки, чтобы ненароком не прикоснуться и выяснить ее состояние. Берлин заметил, что она дышала, стиснув зубы и, что у нее слезились глаза. Ему стоило немалых усилий не сесть перед девушкой, схватить за руку и показать, как правильно дышать. Но этим занимался Профессор, который не хуже всех присутствующих обладал данными навыками.       Профессор знал, что любой вид спорта опасен и нужен тот, кто сумеет вовремя остановить распространяющуюся опасность и безумие. А для этого нужно стать кем-то, кто не станет участвовать в этом, а тем, кто станет сторонним наблюдателем, вершителем закона.       Профессор знал, что нужно относиться так не только к играм, вся его жизнь должна контролироваться лично им. Никаких привилегий, никаких поблажек, строго правила, которые подведены под безупречный график. Что, как ни роль судьи может презентовать его в лучшем свете...       — Чернобыль, где болит? — Серхио хладнокровно спросил Серхио, понимая, что паника никак не поможет, поэтому и выполнял все четко и быстро. Наличие брата только подтверждало правильность его действий, иначе он бы давно вмешался. Андрес слишком щепетилен в таких вопросах.       — Грудь сдавливает, а еще мне сложно дышать, — проговорить эти простые слова никогда не казалось ей такой сложной задачей, но Чернобыль могла поспорить на данный момент с этим. У нее кружилась голова и путались мысли. Ей отдаленно слышался голос Профессора, который давал какие-то указы, она видела, как Палермо быстро забежал в монастырь, видела Боготу, смотревшего сквозь нее, пребывавшего все еще в шоке. Ей было жаль его, так как она знала, что он винит себя, хотя в спорте виноватых нет. Так говорил ее тренер в университете.       Андромеда испустила рваный вздох, когда кто-то поднял ее на руки. Определенно это был не Профессор, так как он был рядом, держа меня за руку и проверяя пульс. Краем глаза я заметила рыжие пряди волос,а также почувствовала мускулистые руки, которые не могли принадлежать Берлину. Значит - Марсель. Наш лев с золотым сердцем.       Он быстро нес меня куда-то, по пути сворачивая в нужных местах. Скоро я поняла, что оказалась в гостиной на диване. Профессор подошел и взглядом попросил разрешения поднять майку, и тогда мужчинам открылся торс девушки. Профессор стал потихоньку мягко нажимать на голые участки тела, и когда я вскрикнула, он повернулся к Берлину.       Берлин без вопросов понял его взгляд и вздохнул с облегчением. У нее не сломаны ребра, но случился сильный ушиб. Палермо присоединился к ним с холодной водой и тряпками в руках. Оставив все на полу возле Профессора, он встал в сторону, чтобы не стоять над ее головой. Профессор еще раз взглянул на своего брата и увидел, что Андрес схватил за руку Боготу и отвел его в сторону. Он наблюдал и видел, как желваки на лице Андреса играли с особой силой, видел, как его глаза пылали, когда он пытался сдержать гнев и раздражение. Берлин понимал, что в этом присутствует лишь частичная вина Боготы.       Профессор вернул взор на девушку, которой приложил холодные тряпки, он смотрел и боялся, что поздно приступил к устранению проблемы. И думал Серхио не только о теперь уже незначительной травме девушки. Какой же из него предводитель, если он не в состоянии предвидеть весь риск и устранить его. Сняв очки и протерев переносицу, он подозвал Мартина, чтобы тот сменил его, так как ощущал напряженную атмосферу между Берлином и Боготой, которая грозилась закончиться провалом для плана всей его жизни.       — Скажи мне, Санчес, как это произошло? Как ты умудрился приложить ее коленом? — Серхио слышал как слова, слово укусы змеи соскальзывали изо рта брата и он знал, что Андрес еще сдерживается, так как перед ним стоит его друг. Богота ничего не отвечал, он лишь повернул голову в сторону девушки и безмолвно смотрел на ее худую слабую фигуру.       — Андрес, прекрати, ты ведь знаешь, что он бы не стал такое делать специально, он сам жалеет, — конечно же Андрес понимал, а еще он понимал, что у него неприятно дрогнуло сердце и он попытался отбросить это в глубь: в самые непроходимые, темные, одинокие дебри.       — Дорогой Марсель, позволь тебе объяснить, если мы потеряем эту девочку, наш замечательный план сгниет на дне Марианской впадины, так как мы без нее, как цыплята без своей мамочки-насадки. Серхио знал, почему его брат цеплялся за нее, так как видел ее способности, они и правда потеряют, как минимум, год, пока будут искать нового способного участника, но почему-то мозг Серхио видел и другую сторону этого разговора: критическую, опасную, рискованную. И он срочно должен был остановить это, чего бы ему это не стоило.       — Эй, не оставляйте меня с этим психом, он меня скорее шутками добьет, чем какой-то там спорт сможет ликвидировать меня из вашей группы. Пожалуйста, — Чернобыль повернула голову в сторону мужчин, которые уже минут пятнадцать что-то бурно обсуждали, и ей не нравился их тон. Не хватало, чтобы перед ограблением возникли какие-то недопонимания.       Услышав ее хоть и подавленный, но отчасти шутливый голос, они повернули головы в ее сторону и направились к ней. Богота стоял возле нее с опущенной головой, ему было неловко поднять взгляд и посмотреть на нее.       — Эй, ametralladora, взгляни на меня, — увидев, как он отвел от этого только взгляд, она чертыхнулась, что он не оставил ей другого выбора, кроме как приподняться.       Заметив движение с ее стороны, рука Берлина почти машинально двинулась, но он успел схватить ее и прижать к себе, повторно . Богота быстро сообразил, что лучше посмотреть на нее и тогда, Чернобыль, усмехнувшись, сказала:       — Давайте расставим все точки над i. Не стоит винить себя, Богота, там была и моя вина. Чем я думала, когда пыталась блокировать такого быка как ты, не в обиду, дружище, — быстро проговорила она, — так что, прекрати вести себя, будто ты в меня случайно выстрелил, и я лежу тут и умираю и спасти меня может только принц на белом коне и только поцелуем! Другого варианта не принимаю. И да, от принца я бы не отказалась, он, по крайней мере, в сказках не такой эгоистичный козел, как многие мужчины, — на этом моменте присутствующие усмехнулись. Все кроме одного.       — Пусть моя травма станет началом нашей дружбы, — протянув ему руку, проговорила я, — и через несколько секунд Богота крепко схватился за нее, положив вторую руку сверху, сжимая в знак одобрения.       Когда мужчины уже собрались уходить, а Берлин с Профессором решили провести их, я обернулась и крикнула:       — Эй, а мой принц не собирается поднять меня в мою комнату, — мужчины недоуменно повернули головы в очередной раз в мою сторону.       — Ну же, Марсель, мой верный рыцарь в прекрасных шортах, мой принц с самыми замечательной шевелюрой, мне понравилось в твоих сильных руках. Выполни последнюю просьбу умирающей и подними ее к себе в покои, — я театрально вздернула руки ко лбу.       Марсель, покачал головой, усмехнувшись, подошел ко мне, встав на одно колено и легко подхватил. Я обернула руки вокруг его шеи, чтобы было удобно, и он направился в сторону лестницы, медленно поднимаясь по ней. Марсель и правда очень ловко поднимался, и мне было, честно сказать, удобно в его объятиях, несмотря на легкую боль от неторопливого хода.       Повернув голову к остальным, я заметила, как Профессор, стоявший ко мне спиной, хлопал по спине Боготу, Мартин убирал тряпки и воду, а Берлин, не отрывая равнодушного взгляда от моего лица, следил за нами. Я не видела его рук, так как он держал их спиной, но могу сказать, что моя маленькая сцена, приправленная сывороткой коварства, была выполнена достойно и даже Станиславский крикнул бы здесь "верю".       Хоть я и не обладала экстрасенсорными способностями, в отличии от моего напарника, но все же одно мне было известно наверняка: Берлин, увы, как и был, так остается для меня старинной, неясной, мрачной книгой в единственном экземпляре, отдающей скрипучими воспоминаниями о моих прошлых ошибках, и направляющий меня, держа за руку, на бесконечные круги ада.