***
На следующий день я уже чувствовала себя не просто хорошо, а даже могла без боли передвигаться по всему дому и даже делать приседания, чтобы привести себя в форму. Мое внезапное появление утром подняло всем настроение на кухне, в том числе и Берлину, хоть он и старался стереть образовавшуюся ухмылку вокруг губ. Присоединившись к ним, чтобы подготовить стол к завтраку, я слушала периодические едкие замечания от Палермо: — Эй, nina, смотри не сломай посуду, пока ковыляешь до стола, — я лишь рассмеялась, заставив его вздернуть бровью и искренне улыбнуться. Когда мы сели за стол, неожиданно зашли Богота и Марсель, которые решили проведать нас, чтобы удостовериться о моем самочувствии. Я встала и немного пританцовывая, направилась в их сторону и взялась и за предложенные локти. Они усмехнулись на это и подхватили мой темп. Так, в окружении двух здоровяков, которые вели меня к моему престолу, я величественно села за него и набросилась на вкусно приготовленную еду. Королева королевой, а вкусно поесть никто не отменял. За этим столом мы напоминали не группу опасных преступников, нарушителей закона, а вполне обыкновенных друзей, собравшихся в узком кругу. И мне нравилась моя новая семья, пусть и со всеми недостатками. Далеко за полночь, в компании бокала красного полусладкого и Камю, неожиданный стук прервал мое наслаждение. Думая, что это Палермо, выполняющий роль няньки, я велела войти ему, не прилагая особых усилий, чтобы повернуться за столом. — С каких пор ты научился стучаться, дружище? — хмыкнула я, переворачивая страницу на книге и потянулась к тумбочке, чтобы выключить настольную лампу и повернулась обратно. Аккуратные, тихие шаги, ступающие по полу, явно не принадлежали инженеру. Палермо никогда не подкрадывался как кот. Подняв голову и прищурив взгляд, я удостоверилась в своей догадке. Передо мной находился Берлин во всей красе. Несмотря на позднее время, предполагающее более удобную одежду, на нем был темно-синий пиджак со светло-голубой рубашкой и темно-синими брюками под цвет пиджака. С хитрым прищуром глаз и незаменимой ухмылкой, он двигался ко мне. Даже, когда мы расстанемся после ограбления, я не забуду ухмылку мужчины, приросшую к его лицу. Он стоял передо мной, засунув одну руку в карман, а другую держал сзади. Когда он ее поднял и протянул в мою сторону, я заметила у него в руках книгу. Встав из-за стола, я протянула руку, чтобы забрать ее и ощутила прикосновение холодных пальцев, отмечая, что мужчина сделал это специально. Я посмотрела на обложку, на которой были выведены цифры. Это была книга Джорджа Оруэлла «1984». Я хмыкнула в мыслях, не сомневаясь, что Берлин не предоставил возможность на раздумья и сделал следующий ход. — Ты пробыла практически неделю в постели, лишенная возможности умственно напрячь себя. Именно такая книга, вернет тебя быстро к прежнему строю, а то, боюсь представить, насколько упал твой уровень IQ за эти несколько дней, — закончил он с типичным ему едким замечанием. Мне иногда казалось, кто же из них более изобретателен в придумывании колких фраз: Берлин или Палермо? И почему-то я все-таки склонялась к первому варианту. — Спешу тебя обрадовать, что эти дни только поспособствовали увеличению моего IQ, так как я лишилась, к счастью, едких, никому ненужных колкостей со стороны одного индивидуума. — Сказав это, я скрестила руки на груди и выразительно глянула на него. Не думал же он, что я останусь в долгу на его безосновательные выпады. Выражение лица мужчины вытянулось и он нервно усмехнулся. Желая разрядить обстановку, я сказала следующее: — От книги не откажусь, скука и правда подкралась в последние дни. — Рад что так, а то совсем потерял надежду, заметив, как ты избегаешь библиотеки, предпочитая спортзал. — Вижу, следить за мной стало твоим любимым занятием, — усмехнувшись ответила я, ударяя мужчины по эго его же словами, брошенными некогда в мою сторону. Берлин оценил мой сарказм, импровизированно похлопав мне, а затем, попрощавшись, оставил меня в одиночестве. Должна ли я признаться, что начала эту книгу в ту же ночь и провела бессонную ночь за ней. Наш псих оказался прав, эта книга не для легкого чтива, в нее нужно вникать, ее нужно анализировать, именно этим я и занималась изо дня в день. Мое увлечение новым произведением не скрылось от него. Он часто замечал меня в компании потрепанной, но увлекательной книги: когда я гуляла в саду, когда спускалась за кофе, а чаще всего я наслаждалась подарком, когда принимала ванну, нежась в пене. Однажды уснувшей за этой самой книгой, меня и поймал мужчин. Он мягко потряс за плечо, желая разбудить. Еле разлепив сонные глаза, я принялась незамедлительно протирать их, пытаясь сфокусировать взгляд на человеке, стоящим передо мной. Он отошел к графину с водой, чтобы налить воды и придвинул стакан ближе. Я благодарно кивнула и зевнув, осушила стакан за считанные секунды. — Меня прельщает, что ты так серьезно взялась за мои слова и книга пришлась по вкусу, но не думаешь ли ты, что стоит иногда давать глазам передохнуть. Твои глаза еще нам понадобятся. Они наш ключ к ограблению. Два редких бриллианта, которые проведут нас внутрь, но всему есть цена, дорогая. — Я не знаю мне смеяться или плакать от того, что мои глаза сравнили с прекрасными дорогими, бриллиантами, ведь им свойственно терять свою ценность со временем. И когда это произойдет, я останусь одна: немощная, слепая в мире аквариумных рыбок, — Я театрально взмахнула рукой, приложив руку к сердцу. Берлин мягко улыбнулся на мои действия, покачав головой. — Когда почувствуешь, что слепнешь, приходи ко мне, будем вместе слепнуть на каком-нибудь пляже, слушая песню «Guantanamera», под высоким голубым небом с блестящим солнцем, согревающим нашу кожу, где ни одно живое существо не сможет нас найти. В такие моменты передо мной открывался другой Берлин, который не боялся показать свою не ироничную, высокомерную сторону, который смотрел на тебя и улыбался не ухмылкой, предназначенной для того, чтобы разозлить или вызвать раздражение у окружающих, а обычной улыбкой, образующей вокруг его рта мелкие морщины, которые напоминали лучи солнца. Я продолжала смотреть на него не язвительной улыбкой, желая уколоть, а искренне улыбалась, замечая, что передо мной не Берлин, а немного уставший, будто бы постаревший, но расслабленный мужчина. Таким он мне казался очень привлекательным, готовым просто посидеть и предложить кое-что необычное. Будь то просто наслаждаться видом из окна на открывающиеся ночные красоты монастыря или рассказывающий увлекательную историю из жизни Такого Берлина не хотелось ужалить, тебе было просто интересно за ним наблюдать, подмечать тонкие аристократичные пальцы, острую линию челюсти,нос с горбинкой, морщины вокруг глаз, темно-карие глаза цвета темного шоколада. Такого Берлина не хотелось подталкивать к обрыву, разбивая о камни. Когда я перестала наблюдать за ним, то заметила, что он выжидательно смотрит на меня. Смутившись, я отвела взгляд, на что он лишь усмехнулся. Поднявшись, он протянул мне руку, предлагая свою помощь, и в этот раз, вложив свою в его, мы осознанно позволили друг другу обжечься, словно две одинокие горящие свечи. Стоя напротив моей комнаты, он вдруг повернулся ко мне и сказал: — Когда дочитаешь книгу, приходи и мы обсудим ее с тобой за бокалом прекрасного, настоявшегося вина. — Я тогда улыбнулась и кивнула ему, а себе пообещала, что дочитаю ее в ближайшие дни.***
Мама была права, когда говорила, что лучший способ узнать человека – это впустить его под кожу. Я слышала эту фразу, когда она говорила это тете Луисе. Тетя Луиса была великой женщиной: она была сильной, независимой, гордой и местами грубоватой. Одно оставалось у тети Луизы неизменным - мужчины. Она меняла своих партнёров также часто, как дни сменяют друг друга, считая недостойным встречаться с одним и тем же человеком больше двух недель. Однако делала это тетя Луиза из-за нежелания привязаться к кому-либо, стать зависимым от противоположного пола. Ей бы понравилась теория Палермо о «Бум-Бум, Чао», но она точно взялась бы за перевоспитание владельца данной фразы под свои стандарты. Я периодически замечала Берлина, который иногда готовил завтраки по утрам, пританцовывая под разные ностальгические песни. В такие редкие моменты он улыбался и призывал меня присоединиться к танцу, ни в коем случае не подпуская близко к плите. Чаще чем за готовкой я видела его в библиотеке за очередной книгой, сидящим в удобном кресле с очками на глазах. Я не смела прерывать его, лишь наблюдала издалека, пока не натыкалась на его усмехающийся взгляд. С каждым днем я ловила себя на мысли, что любуюсь его профилем. Иногда мы встречались по пути в спортзал. Обычно это происходило по ночам, когда Профессор после своих тренировок освобождал помещение для меня. Берлин никогда не заходил внутрь, лишь наблюдал, прислонившись к косяку двери. Я старалась не обращать на него внимания, но давалось это с каждым разом все сложнее и сложнее, стоило мне вспомнить нашу маленькую шалость, произошедшую именно здесь. Так, на протяжении двух недель, я подпустила этого мужчину под кожу, как советовала мама. Вот только я не заострила внимание, будучи ребенком на продолжении фразы: «Самый лучший способ узнать человека – это пустить его под кожу, но также это самый лучший способ навредить себе». Правильно говорят, что человек обращает внимание только на то, что ему хочется услышать. Так я и сделала, напрочь позабыв об обратной стороне монеты.***
Я уже стояла напротив его приоткрытой комнаты и собиралась постучаться, как услышала следующий разговор. — Андрес де Фонойоса, ты обманул меня? — Чернобыль была уверена, что это был голос Профессора, который звучал строго. Ответной реакцией стал усталый вздох, но Профессор продолжал, не контролируя свое возмущение, надвигаться на соперника. Это вызвало ответную реакцию у другого мужчины: — Брат, прекращай вести себя как недо-Шерлок. Мы не в романе Конан Дойля и я не Ватсон, которым можно помыкать — голос Берлина, а это был определенно его, звучал раздраженно, словно ему порядком надоел этой разговор. — Не говори мне, что не знаешь, зачем мы здесь, — надрывно прошипел мозг операции, — ты говорил, ты клялся, что тебя с ней ничто не связывает. Так как понять твое к ней внимание, походы в комнату, разговоры по ночам, подарки? — Профессор чувствовал, что уже был на грани, он чувствовал, что план под угрозой и ему был известен только один выход, способный остановить это безумие. — Неужели ты следишь за мной? С каких пор ты примерил на себя роль наседливой курицы? Или уже обычные дружеские посиделки стали чем-то большим для тебя? Неужели ты решил, что это позволяет тебе повышать голос на меня! — Берлин практически прорычал последнее в лицо брата. — Я бы не стал, если бы не заметил твое волнение, твое изменившееся отношение к ней. Ты продолжаешь видеть в ней ма, - Берлин не дал ему закончить, его глаза наполнились яростью, а рука взметнулась в воздух. — Не смей, брат мой. Если ты не прекратишь свои глупые сравнительные анализы в мою сторону, то боюсь, мы поссоримся, — сделав ударение на обращении к младшему, сказал он, — как тебе только в голову пришло сравнить ее и нашу мать! Берлин выплюнул эту фразу в лицо Серхио и тот видел, что брат говорил правду в тот момент, он видел это по его глазам, по сжатым зубам, но Серхио не знал, что за правда кроется за той фразой. — Значит, ты находишь отношения с ней оскорбительными? — Разве тебе не известен мой вкус? Ты меня разочаровываешь, Серхио. — Хорошо, Андрес, я верю тебе, я поверю, что ты не станешь рисковать всем ради непродолжительных отношений, — он положил руку на плечо брата и притянул к себе, прислонившись лбами. Серхио не заметил, как рука брата на его спине впервые за долгое время дрогнула, так же как и не заметил пустой взгляд Андреса сквозь него. Из-за гнева, застилавшего его глаза, Серхио впервые в жизни не обратил внимания на состояние брата, не заметил первые признаки приближающихся возможных преждевременных симптомов болезни. Зато Андресу было известно, как все начинается и, предвидев это, он решил попрощаться и направиться как можно скорее в свою комнату. Он знал, что если не примет чертов Ретроксил, то не сможет не только уснуть этой ночью, но и дышать. Чернобыль, услышав приближающиеся шаги, завернула за угол и направилась к себе в комнату. Прислонилась спиной к двери, крепко сжимая книгу к груди, она хватала ртом воздух, в очередной раз, обвиняя себя в глупости, что повелась на любезные разговоры, позволяя запустить когти глубоко в душу. Она ведь обещала себе, что перестанет идти на поводу чувств, а что в итоге? Она подпустила к себе самого эгоистичного, эгоцентричного человека. Чернобыль не хотела этого признавать, но она видела, что сердце отбивало бешеный ритм, а в голове отдавался эхом их диалог. Чернобыль знала, что она наступила на ту полосу, откуда сойти будет очень сложно и ненавидела себя за эту глупость.***
Я не знала, что Андрес испытывал такие же сильные эмоции, как я. Наша недосказанность вредила нам. Андрес играл уже не только с планом, но и со своим здоровьем. Я слишком поздно очнулась и поняла это. Невозможно было все исправить: он вступил на опасный тернистый путь, переубедив себя в том, что самый лучший способ перебороть болезненный период – игнорировать его, превращаясь в хладнокровного монстра. Но Андрес нашел способ убивать себя медленно, лениво, кропотливо. И никакая болезнь ему не нужна была, чтобы лишить себя самого главного – вдохновения.