***
«Сейчас мне кажется, что по отношению к ребенку из всех возможных злодеяний человеческих то, о чем я пишу, — наибезобразнейшее, наинизчайшее и жесточайшее преступление. Но я сносил, я терпел. Так мне пришлось узнать еще одну сторону человеческого бытия, и я мог лишь бессильно смеяться над этим.» ©***
Его тело трогают. Ткань брюк скользкая, и Дазай то и дело сползает вниз, но человек напротив продолжает подтягивать его к себе, подхватывая под бедрами и прижимая ближе. Туда, где под штанами горячо и терпко. Мучитель гладит щеку, скользит большим пальцем по губе, тяжело дышит на ухо. — Ты такой нежный мальчик, Осаму-тяма. Язык очерчивает ушную раковину, прикусывает и оттягивает до покраснения. — Сладкий, как пирожное, — шепчет человек напротив и зарывается носом в его волосы. — Открой глазки, Осаму-тяма. Дазаю не хочется, но он все равно подчиняется. Вся эта ситуация не предполагает отказа. Мори Огай ласково убирает челку с его глаз, смотрит с нежной улыбкой и мягко целует в уголок губ. Осаму знает, что надо делать: приоткрыть рот, высунуть кончик языка и облизывать первым, будто на пробу. Как в первый раз. — Такой послушный и такой красивый, — делает еще один комплимент Мори, прежде чем снова прижаться к нему губами и пить. Пить и пить его до дна, пока ничего не останется. Дазай смотрит на свое тусклое отражение в стекле и никак не может понять, что красивого в его пустых, безжизненных глазах. Он напоминает себе полую внутри куклу, бессильно обвисшую в руках кукловода.***
Мори Огая он, пожалуй, уважает и, совсем немного, побаивается. Есть в нем что-то очень и очень тревожное. И, хотя правая рука босса портовой мафии дает ему приют, кормит и берет под свою ответственность, Дазай отнюдь не сразу начинает доверять ему. Мори Огай добр к Осаму. Учит его разным интересным вещам. Дазаю особенно нравятся языки и искусство. Нравится то, как Мори хвалит его, когда Дазай обыгрывает его в шахматы или сёги. Нравится то, что Мори куда отзывчивее его отца. Когда Дазай, наконец, рассказывает о своем прошлом, Огай говорит ему, что то, что он сделал, было «необходимой самообороной». И в этом нет ничего ужасного. Огай говорит ему: «Ты, Дазай-кун, настоящее сокровище. Алмаз, который мне выпало счастье огранить». Дазай, наверное, даже счастлив. У него появляется дом, несложная работа — помощь в медицинском крыле, и человек, которому не все равно на него. Человек, такой же умный, как и он. Спустя еще какое-то время (проходят месяцы, прежде чем это случается) Дазай даже начинает верить, что теперь у него есть новый дом. Даже жаль, что рано или поздно все в его жизни превращается в ад.***
Тогда на улице мечется молния, сплошной завесой обрушивается ливень. Осаму плохо спит. Со сном вполне закономерные проблемы, но Осаму уже почти привык к ним за тот неполный год, который он проводит в этой большой спальне один. Дазай принимает эту часть своей жизни, ну, потому что было бы странно, если бы кошмаров не было, верно? Обретение новой личности, нового места немного помогает отстраниться, но навязчивые воспоминания преследуют его в темных коридорах, в подвальных помещениях и в собственной спальне. Мори выписывает ему новое снотворное, но оно почти не действует. От него только хуже. Даже если заснуть удается, он встает совершенно разбитым, с тяжелой, гудящей головой. Становится сложно думать и этой ночью Дазай решается его не пить. Как и большинство решений в его жизни, это тоже оказывается ужасным. Он мучается часа два: сначала ворочается, ерзает, свешивает руки и ноги с кровати, комкает простынь, тщетно пытаясь провалиться в сон. Потом на улице грохочет особенно сильно. Дазай вздрагивает, бросая взгляд в чернильную темноту противоположного края комнаты. Ему кажется, что кто-то стоит там, совсем неподвижно, кто-то, кто смотрит на него сквозь эту темноту отцовскими глазами. Сердце его колотится о ребра почти больно, он взмокает, а к горлу подкатывает ком. Он скручивается в клубок, кутаясь в одеяло, и всеми силами пытается заснуть. Все без толку. Кто-то во тьме снисходительно улыбается. Ему страшно вставать. Дазай на автомате ускоряет шаг, почти бежит по ледяному полу, будто если он остановится, то нечто или некто из темноты тут же схватит его. Совершенно нелепая паника заставляет его дрожать. Хочется к кому-то взрослому, к Мори. Пусть Дазаю уже исполнилось десять, ему все еще страшно. У него есть причины бояться темноты. В здании темно, словно кто-то вырубает все электричество. Осаму не помнит, где выключатели, а на ощупь ему искать страшно, как и ехать на лифте. В один момент мальчик стопорится у стены коридора, прижимаясь к ней спиной, застывает и сжимается там, всхлипывая от ужаса. Только боль приводит в себя, пускай ему и приходится сильно приложиться затылком о стену позади. Найти Огая — все, что от него требуется. В темноте вовсе не страшно. Это просто призраки из его головы. Они не смогут убить его. Не смогут навредить. Становится легче, но он все равно почти бежит к лестничным пролетам. Сам подъем наверх кажется бесконечным. Ступени неожиданно подворачиваются под ноги, заставляя спотыкаться. Дазаю кажется, что теперь-то он знает, на что это похоже — выбираться из могилы. В холоде и темноте человек роет себе путь. Долго, страшно и с ощущением, будто воздух вот-вот кончится, и он останется в этой тьме навсегда. На верхнем этаже тоже нет света, но дверь в кабинет босса распахнута, и Осаму видит, как мимолетный отблеск луны сквозь грозовые тучи вяло ползет вдоль пола. В его тусклом свете вырисовывается сутулая худая фигура. Дазай уже знает, кому она принадлежит. Он тихо шагает вперед, но до кабинета не доходит. На глаза боссу ему попадаться нельзя — так говорит ему Мори. Огай вздрагивает, выходя на свет и встречаясь с ним взглядом. Дазай не может разглядеть выражение его лица в этой темноте. — Дазай-кун? — окликает его Мори. Его бархатный голос звучит удивленно. Осаму делает еще шажок навстречу и тянется вперед. Ему нужно успокоение. За стенами здания снова грохочет. Мори присаживается на одно колено рядом, и Дазай видит, какое взволнованное и уставшее у него лицо. — Что ты здесь делаешь? Не спится? — с заботой спрашивает Огай и тянет к нему руку. Дазай тут же доверчиво подставляется под прикосновения и застывает. На щеке отпечатывается черная, остывающая жидкость, ноздри заполняет знакомый до ужаса запах, и Дазай отшатывается. Сложить все легко и просто. Мори Огай прижимает его к себе руками, облитыми кровью по локоть, и нежно шепчет на ухо об их маленьком секрете. Вскоре этих секретов становится куда больше. А в глазах Дазая все меньше желания жить. Мир меркнет, остается только серый и красный. Иногда ему кажется, что все, что было внутри, уже перегорело, но каждый раз, когда Мори снова и снова делает вещи, что-то в груди Дазая все еще жжется. Чувство предательства.***
tw! : изнасилование несовершеннолетнего; заканчивается на следующей ***.***
Осаму раскидывает руки в стороны и хочет сжать ткань, но не получается. Пальцы не гнутся. Его тело не принадлежит ему. Только глазные яблоки мечутся под тонкими веками туда-сюда, когда удается закрыть глаза. Обычно же его взгляд застывает на белом высоком потолке. Почему-то, даже когда Осаму переводит его, перед взором все равно белая ровная поверхность. Информация просто не поступает в мозг. Дазай просто не понимает ее. Его тело ласкают, трогают там, где ему самому порой стыдно, и зачем-то постоянно слюнявят. Его бока щупают, бедра сжимают, колени разводят в стороны. Гладят между ног, что-то натирают там и говорят, что Дазаю должно быть приятно. Осаму думает, что это не совсем правильное слово. Все это скорее похоже на очень странную медицинскую процедуру. Ему холодно, его морозит, и единственное желание, что возникает, это закутаться в одеяло и заснуть. Чувство долгого и томительного ожидания, затаенного страха и легкой тошноты, будто он на приеме у врача. Даже постель под ним, личная кровать босса с балдахинами и мягчайшими покрывалами, кажется жесткой скрипучей кушеткой. Руки Мори, вроде бы нежные и аккуратные, ощущаются цепкими и приносящими только боль. Хорошо, что они еще не в крови. Когда Осаму начинает представлять это, то мелко дрожит от страха. Огай запрещает о таком думать. Поэтому он не думает вообще. В голове его белый шум. Дазай старается ровно дышать, но дыхание все равно сбивается, когда Огай проникает в него. Осаму не может сдержать дрожь. Ему почти не больно, но… «Мерзко, боги, как же мерзко», — вертится в его голове. Длинное худое тело Огая нависает над ним, закрывая потолок. Дазай смотрит ему куда-то в район ключиц широко распахнутыми глазами и ничего не видит. Внутри невыносимо горячо, словно Мори засунул в него раскаленную добела железную трубу и Дазаю кажется, что еще немного и его живот лопнет. Осаму в красках представляет себе то, как это будет: звук рвущейся кожи, мерзкое бульканье, собственный крик, отдающийся звоном в ушах, и темноту. Благословенную темноту, не ту, которая окружает его каждую ночь, хищно обещая сожрать, но ту, которая ждет его за порогом жизни. Похожую на объятия его матери. Дазай моргает. Бедра болят, стискиваемые твердыми пальцами Мори до синяков. Пока Осаму отсутствовал, босс перевернул его набок, почти сгибая пополам, вколачиваясь так, что каждый толчок сбивал Дазаю дыхание. Больно, но как-то отдаленно, словно это не его боль. Дазай смотрит как вяло дергается, проезжаясь по простыням, чья-то худенькая ладошка, и даже еще удивляется, откуда она здесь? Потом до него доходит. Это его рука. Он здесь, в постели Мори Огая. Вот почему благословенная темнота отступила. В этот момент Мори входит как-то особенно глубоко и бедра сводит странным, ни на что непохожим чувством. Дазай теряется. Рука в его размытом поле зрения стискивает простынь до побелевших костяшек. Это не его. Это не с ним. По животу течет что-то, что заставляет Мори выпустить короткий хриплый смешок. — Надо же. Смотри, ты кончил, Осаму-тяма.***
Мори одевает его так же, как раздевал — будто дорогую фарфоровую статуэтку. Дазай позволяет ему, безучастно глядя поверх плеча. Мори ласково заправляет темную вьющуюся прядь за аккуратное ухо, целует в висок. Выставляет Дазая за дверь, где тот стоит еще минуту, медленно моргая. Проходя по длинным коридорам, не вслушиваясь в приглушенные голоса взрослых, не обращающих внимания на него, идущего куда-то мальчишку, Дазай думает: «Вот так и выглядит чистилище. Я убийца, а это мое до странного конкретное наказание.» Внутри все звенит, будто взвели колки, натянули струны так, что едва прикоснись и лопнет, разрываясь, хлестнет наотмашь, до крови. Его комната запирается на ключ, два поворота по часовой и сухой щелчок новенького замка. Дазай закрывает за собой дверь, прислоняется к ней на пару мгновений, прикрывает глаза. Его руки, держащие ключ, дрожат, но он все равно запирается. Теперь, он надеется, никто не войдет. Парный комплект ключей есть только у Мори. Дазай раздевается. Неторопливо. Складывает одежду аккуратно, шов ко шву, как и всегда. На темной ткани брюк нет ни единой лишней складки. В ванной комнате Осаму настраивает воду так, чтобы она была приятно-теплой. Он сидит на высоком бортике, едва доставая босыми ногами до пола, и смотрит на маленькую, едва заметную капельку зубной пасты, оставшуюся на зеркале над раковиной. Смотрит на нее до тех пор, пока вода не обхватывает его расслабленно опущенные пальцы. Осаму ложится в ванную. Ее размера хватает так, чтобы он мог вытянуть ноги и полностью лечь на дно. Он задерживает дыхание. Теплая вода смыкается над его лицом, даря восхитительное чувство невесомости. Лицо приятно щекочут пузырьки выдыхаемого кислорода. Дазай удерживает себя под водой до тех пор, пока воздух не кончается. А потом еще чуть-чуть. Когда он, наконец, выныривает, его легкие горят. Дазай чувствует себя почти живым.***
Следующим вечером Дазай смотрит на себя в зеркало остановившимся, тусклым взглядом, касается синяков, оставшихся на плечах и шее. Отметины кажутся ему грязью, пятнающей его. Несмываемой отвратительной грязью. Весь день он проводит в кровати. Мори позволяет самому решать, когда выходить на работу, только если это не его приказ, конечно. Осаму не любит долго находиться в комнате, но он не чувствует, что в порядке с тем, чтобы встать. Его окружает уютный полумрак, не страшный, но уснуть не получается. Ближе к семи телефон звонит, и Дазаю требуется почти минута, чтобы заставить себя ответить на звонок. Голос Огая на том конце линии терпеливо произносит: «Ах, Дазай-кун, ты все-таки не спишь!» Осаму передергивает. «Спускайся вниз, в подвалы. У меня для тебя есть работа» И сбрасывает. Дазай тяжело поднимается. Ему кажется, что, стоит сейчас споткнуться и упасть, тело разлетится на осколки. В подвалах Портовой Мафии Осаму еще не был, но ничего хорошего там находиться не может. Размышления об этом бесполезны, в любом случае. Тем более, что Осаму ничего не может противопоставить своему боссу, да уже и не хочет. Ему просто все равно. Если хочет Мори Огай извращаться теперь и в подвале, Дазай не собирается (не сможет) этому мешать. Это несправедливо, но, как усвоил Шуджи со слов отца однажды, «жизнь несправедлива». С этим ничего не поделаешь, грязь уже успела запятнать его тело и душу. Хуже не станет, уверен Осаму. Дазай нажимает на кнопку вызова лифта и ждет. Кабина открывается и Дазай едва заметно морщится. В лифте зеркальные стены. Лифт едет долго и плавно, как растопленное масло стекает вниз, медленно тая на солнце. Тихое гудение наполняет уши. Осаму чувствует, как у него начинает кружиться голова. Чтобы отвлечься, он снова рассматривает своего двойника в отражении зеркал, а себя увидеть никак не может. Он тщетно пытается разглядеть, где кончается больной и грязный Осаму Дазай и начинается хороший, чистый Шуджи Цушима, но чем больше всматривается, тем сильнее осознает, что Шуджи Цушимы уже попросту не существует. Зеркальный лабиринт плывет перед глазами. Лифт мелодично звякает, оповещая о прибытии, и исторгает Дазая из себя, выплевывая под взгляды людей из Исполнительного Комитета. Осаму выпрямляется. В каждой линии искривленных губ ему чудится насмешка, будто они прекрасно знают, что ждет его в ближайшие часы. Они продолжают стоять, выпрямив затянутые в черные пиджаки спины и задрав головы. Осаму чувствует их взгляды, равнодушно или насмешливо скользящие по нему, и испытывает острое желание содрать со всех них эти нелепые черные очки, совершенно ненужные в приглушенном свете подвалов. Дазаю кажется, что, если бы он мог прямо заглянуть в их глаза, то обязательно увидел бы в них отвращение. Просто потому, что он сладкий мальчик их босса. (И, может быть, похоть, потому что Мори Огай после каждого промаха обещает отдать его на растерзание своим подчиненным.) Дазаю страшно до дрожи в коленях, но он идет прямо и твердо, не ускоряя шаг. Голову так тяжело держать, а лицо держать еще более невыносимо. Но он держит. Лишь это ему пока и по силам. Немного легче становится, когда толпа расступается, а его пропускают вперед. Цокольный этаж сам по себе достаточно холодный, но чем дальше Дазай спускается в подвальное помещение, тем сильнее коченеет. Он будто попадает в склеп. — Наконец-то ты здесь. Мне уже успело наскучить ожидание, — Мори Огай встречает его на входе. В бархатном голосе нет ни следа недовольства, впрочем, только усмешка. Он театрально разводит руками, демонстрируя Дазаю неуютно-большое помещение, и отходит в сторону. — Добро пожаловать в пыточную Портовой Мафии, Дазай-кун. Как тебе интерьер? Дазай дергает углом рта, послушно осматриваясь. От его внимания не укрывается заставленный металлической посудой столик на колесах, на каких официанты в ресторанах развозят заказы. Из-под кокетливо наброшенного сверху полотенца тускло поблескивает скальпель. На сером теле бетонных стен кое-где отчетливо видны буро-коричневые подтеки. К противоположной же стене, прямо в центре, неудобно прикован человек. Судя по тому, как стерлись его запястья до крови, а коленки уже дрожат от необходимости стоять, он здесь уже как минимум четыре-пять часов. Дазай косится на Огая, стоящего на самом краю его поля зрения. Ему кажется, что на лице Мори мелькает острая злая ухмылка. Прикованный к стене человек совершенно не выглядит как мафиози, которых видел до этого дня Дазай. На нем нет видимых знаков банд. Одежда дешевая и потрепанная — не богат. Грузная фигура выдает сидячий образ жизни. Лица не видно за мешком, надетым мужчине на голову. Дазай осматривается снова, уже внимательнее. Ему становится душно. Воздуха не хватает. Мужчина не висит на стене неподвижно. Его грудь часто-часто вздымается, колени дрожат, а руки неудобно подняты, так, чтобы кандалы не давили на потертости от металла. Манжеты его кремовой рубашки — смутно почему-то знакомой — испачканы в крови. — Мори-доно, — шепчет Дазай на выдохе. — Вы же не хотите, чтобы я?.. Он думает, что знает ответ, но все равно отступает до тех пор, пока не натыкается на твердую руку, давящую между лопаток. Она толкает его вперед, ведет его вмиг ставшее безвольным тело и руководит разумом. — Всегда надо начинать с малого, Дазай-кун, — шепчет Мори ему в ухо, и голос его интимный настолько, будто Осаму вновь на его коленях. — Главное, не бойся сделать что-то не так. Ты ведь только учишься, верно? Он мягко поворачивает голову Дазая в сторону того самого столика. Мори подводит его к нему, держа руки на плечах. Дазай почти парализован этим ощущением цепких длинных пальцев, которым даже не нужно сжимать его до синяков, чтобы получить полную власть. — Знаешь, Дазай-кун, под моим руководством ты уже получил достаточно знаний в прочих областях, вроде обожаемого тобой искусства, литературы или юриспруденции. Ах, с удовольствием вспоминаю наши с тобой занятия, — Мори отпускает Дазая, застывшего, с расширенными от страха зрачками. Мужчина несколько секунд рассматривает его бледное лицо, затем, перебрав в воздухе длинными нервными пальцами, театральным жестом откидывает полотенце в сторону, являя застывшему взгляду Осаму рабочие инструменты палача. Иглы. Щипцы. Зажимы для пальцев. — Но, как ни прискорбно мне говорить об этом, твое образование отнюдь не полно. Мори с любовью проводит затянутой в белую перчатку рукой по краю металлического подноса. Его голос негромок, но заливается в уши Дазая по капле, как расплавленное стекло. — Ты — алмаз, Дазай-кун. Почти ограненный, прекрасный алмаз. Я лично отшлифую тебя таким образом, чтобы разил наших врагов в са-а-амое сердце. Но пока что ты поможешь мне с ним. Худая рука босса указывает на человека, прикованного к стене. Дазая передергивает. Где-то внутри, сжимая внутренности в ледяной ком, растет паника. Мысль о том, чтобы применить все эти… инструменты, лежащие перед ним, отвратительна и от отступает на шаг, стремясь прочь. Прочь от этого подвала, от грязи, которой пропитался насквозь, от Мори, удрученно качающего головой. — …Иногда ты — сплошное разочарование, Дазай-кун, — Мори отворачивается, отходя к пленнику. Его слова подобны хлесткой пощечине, отвешенной непослушной шлюхе, никак не желающей делать то, что приказывают. Дазай сглатывает, тщательно следя за дыханием и неотрывно наблюдая за Мори испуганными, широко распахнутыми глазами. Огай сдергивает с головы пленника мешок. Хватает его пальцами за подбородок, приподнимая темноволосую голову. Дазай медленно моргает, холодея от чувства узнавания. Этот человек. Дазай дергается было к нему, но, наткнувшись на твердый, ледяной взгляд Мори, отступает. Этот человек знаком ему. Осаму бросает новый, полный жалости взгляд на стертые в кровь запястья, вспоминая, как эти широкие добрые ладони трепали его по макушке, подбадривая, когда он был младше. Учитель, перед ним его бывший учитель из средней школы, хваливший его и так интересно преподносивший материал. Он близоруко щурится, оглядывая помещение, и натыкается взглядом прямо на Дазая. Их взгляды встречаются. Вся пустота, что есть внутри Дазая, наполняется льдом от неверящего, короткого выдоха «Шуджи-кун?», покинувшего дрожащие полные губы пленника. Дазай отшатывается, качая головой. — Нет… Мори прищелкивает пальцами. — Вижу, вы знакомы, Дазай-кун, — мафиози переводит лукавый взгляд с белого как полотно лица своего подопечного на пленника, сцепившего зубы. — Тем лучше, тем лучше. Видишь ли, Каяно-сан задолжал нам… ммм… некоторую абстрактную сумму, предположим, довольно-таки большую. Мори отходит к столу, принимаясь задумчиво перебирать инструменты. Остановившись, наконец, на ножницах, Огай стягивает белоснежные перчатки, аккуратнейшим образом складывая их в карман пальто. Его движения становятся скупыми и деловитыми, выдавая привычку и профессионализм. — Настолько большую, что дело дошло даже до моих ушей, Дазай-кун, представь себе. И тогда мне пришло в голову, что ты, мой милый воспитанник, вовсе не обучен одному из наиважнейших искусств в нашем грешном подпольном мире. Пыткам, — Мори улыбается, как бы мимоходом срезая с Каяно-сенсея одежду. Дазай хочет отвернуться, но не может двинуться. — Думаю, в первый раз я позволю тебе только смотреть. Видишь ли, я немного подзаржавел, сидя в кресле босса, а ведь в таком деле требуется постоянная практика! Мори отбрасывает покромсанную одежду пленника прочь, оставляя его абсолютно обнаженным, и аккуратно подкатывает столик с инструментарием поближе. — Вот тебе первый урок, Дазай-кун, подойди поближе и внимательно запоминай, — Огай полуоборачивается к застывшему соляным столпом Осаму, не сводившему с него глаз. И сколько было в этом взгляде, о-о-о! Мори довольно, по-змеиному щурится. И страх, и ненависть, и жалость, и неподдельный, ледяной гнев. Какой контраст с той пустой куклой, которая спустилась в подвалы всего полчаса назад. Огай смотрит, как, несмотря на то, что Дазая гнет внутри и корежит, он неспешно приближается, становясь так, чтобы можно было удобно наблюдать и за Мори, и за Каяно. Да, решает мафиози, ему определенно повезло с этим учителишкой. — Первым делом, поставь пленника в неудобное положение. Раздень, подвесь за руки к потолку, так, чтобы человек почувствовал себя униженным. Это заставит его быть более… скажем так, сговорчивым. Мори пробегается костлявыми, паучьими пальцами по тускло поблескивающим рукоятям различных скальпелей. Он выбирает долго, не глядя на Каяно, который начинает подрагивать от холода и страха, мучая его самим ожиданием боли, просто из любви к искусству. Наконец, мафиози подцепляет длинный узкий ланцет. Пыточную заполняет крик и Мори морщится, почти ласково проводя еще один порез. — Ну что же вы так визжите, сенсей, вы же не свинья, в конце-то концов? Постыдились бы своего ученика, — ворчливо осуждает Каяно мафиози, приподнимая брови в деланном удивлении. — Кстати, вот тебе второй урок, Дазай-кун, маленькими порезами и терпением можно многого добиться. Подай мне мешочек, пожалуйста. Дазай напоминает себе манекен. Ноги не гнутся, руки колотит дрожь. Человека, который был ему раньше дорог, пытают на его глазах, но страх перед Мори так велик, что захватывает его в ледяные злые тиски. Мальчишка стискивает ладони сложенных за спиною рук в кулаки, унимая трясущиеся пальцы. Осаму делает, как говорит ему Мори, вкладывая в протянутую не глядя руку небольшой коричневый мешочек с перетянутым шнурками горлышком, который Огай тут же развязывает, довольно улыбаясь. В мешочке морская соль. Мори высыпает на ладонь едва ли с чайную ложку крупных солевых песчинок и широким жестом втирает в длинный порез на груди пленника, оставленный им минуту назад. Дазаю кажется, что он глохнет — так Каяно кричит. Осаму никогда не слышал, чтобы он кричал раньше, но Мори может сломать кого угодно, в этом он уже убедился на собственном опыте.***
Следующие часы становятся одними из худших в его короткой жизни. Каяно громкий. Он кричит, умоляет, зовет Дазая по имени, плачет, трясется всем своим дряблым и грузным телом, обвисшим в оковах и окровавленным. Все, что использует Мори, чтобы довести этого человека до безумия — ланцет и соль. — Смотри внимательно, не упускай деталей, — сладко тянет Мори. — Это очень пригодится тебе в будущем, когда я препоручу тебе больше обязанностей. Дазай не хочет этого. Он не может отвести взгляда от залитого потом и слезами лица его бывшего сенсея. Все, что он видит перед собой — измученная, трясущаяся оболочка. Ни следа того, кто гладил его по голове, когда Дазай вызывался помочь, и улыбался так тепло, как никогда не улыбался отец. Когда Мори наконец прекращает, Дазаю кажется, что он уже никогда ничего больше не услышит в своих снах, только эти крики. — Ну, хорошенького понемножку, — мафиози отряхивает ладони от налипшей соли, потом вытирает полотенцем дочиста. — Пора бы нам закругляться. Закончи с ним, Дазай-кун. Осаму вздрагивает так, словно не верит, в то, что говорит ему Огай. — Ч-что? — он едва разлепляет пересохшие губы, а в горле стоит ком, мешая говорить. Ладони потеют. — Ты прекрасно слышал меня, Дазай, — бархатный голос Огая леденеет и приобретает металлические нотки. Мафиози щелкает затвором, будто точку ставит. — Закончи с ним, это приказ. Мальчишка смотрит на протянутое ему оружие так, словно Мори предлагает ему гадюку, готовящуюся ужалить. Пистолет в руках Дазая тяжелый, и эта тяжесть тащит его к полу, прибивает гравитацией. Дазаю кажется, что мир сузился до него и этой тяжести, все остальное тонет во мраке и отходит на второй план. В ушах гремит его загнанное дыхание. Каяно-сенсей отдаленно начинает рыдать снова, мотая головой и жалобно повторяя что-то вроде «Шуджи, Шуджи-кун, не надо, пожалуйста, не-…». Дазай смотрит и смотрит на хищный короткий ствол, взведенный курок, контраст между его белыми от страха руками и черной сталью оружия. «Убийца!» — гремит в его голове. «Убийца, убийца!» — повторяет, шипит голос отца, обычно такой тихий и презрительный. «УБИЙЦА, » — вскрикивает его мать. Дазай просто хочет, чтобы все прекратилось. Удивительно, но его руки не дрожат. Выстрел звучит оглушительно. Отражается от стен, эхом прокатывается по подвалу. В ушах звенит. В его голове тихо и пусто. Лицо Осаму ничего не выражает, но в широко распахнутых черных глазах нет света. В них отражается обвисшее на цепях тело Каяно-сенсея с кровавыми подтеками на лице, сочащимися из разнесенного пулей глаза. — Отдача слишком сильная для меня, — тихо произносит Дазай, не отводя взгляда от трупа. — Руки болят. Мори мягко улыбается. — Скоро привыкнешь, Осаму-тяма, — он гладит его по щеке и заправляет прядь волос за ухо, полуобнимает его, почти ласково вынимая оружие из взмокших ладоней. Дазай мелко вздрагивает от мысли о том, что делали сейчас эти касающиеся его руки. Но Огай больше не трогает его, проходя мимо, и Дазай чувствует стыдливое облегчение от того, что эта пытка наконец-то заканчивается. Это помещение давит на него своими стенами, Осаму подташнивает, и у него болит голова, но он все равно упрямо подходит ближе к телу сенсея. Тяжелый металлический запах крови навязчиво лезет в ноздри, впитывается в тело Дазая. Он дрожащей рукой тянется, чтобы закрыть единственный оставшийся глаз Каяно-сана навсегда. Дазай думает, что заслуживает смерти куда как больше, чем Каяно-сан. Ему хочется умереть прямо здесь, осесть на каменный пол бессмысленной кучей костей и плоти, раствориться в утешающей мягкой пустоте. Или хотя бы выплакать все свое горе. С того, самого первого отчаянного рыдания в переулке, Дазаю ни разу не удалось заплакать снова. Слез просто не было, не текли, будто глаза пересохли. Шаги за его спиной останавливаются и Дазай настороженно опускает протянутую руку. Черная тень Мори Огая падает на все помещение, накрывая и пачкая Дазая своей тьмой, и его голос, приглушенный из-за расстояния между ними, кажется Дазаю невероятно громким и отчетливым. — С другими ты справишься сам, Дазай-кун. Отзвук неровного шарканья и четких шагов сливается в единый шум. Он слышит бормотания, тихий плач и прерывистое дыхание, видит, как люди в черных костюмах выводят и заковывают в кандалы еще трех человек. Двух женщин, мужчину. Их лица искажаются изумленным узнаванием, когда Дазай оборачивается к ним. Осаму прикрывает глаза. «Я думал, что то, что было раньше, было чистилищем. Теперь же я спустился с горы и пал в Ад, разверзшийся предо мной и поглотивший меня.» Дазай спиной чувствовал, как насмешливо заинтересованный взгляд кумичо сверлит его затылок. Он так виноват перед ними всеми. Одна из женщин, светловолосая, лет сорока, с заплаканным некрасивым лицом, она окликает его по имени. Спрашивает что-то, требовательно и визгливо, но Дазай не вслушивается. Он падает, падает в своем личном Аду, мимо всех кругов, падает на дно. «Что происходит? За что мы здесь?!» Дазай качает головой, не открывая глаз. «Просто так. Потому, что.» Им просто когда-то не повезло познакомиться с Цушимой Шуджи. И теперь они умрут. Из-за его спины слышится довольный сухой смешок и черная тень, накрывающая Дазая с головой, приходит в движение. Дверь захлопывается, погружая пыточную в душный полумрак. У него нет слез, ничего не остается в груди, крики становятся не слышны — его будто покрывает вакуум со всех сторон, когда он берет скальпель. Руки его не дрожат. Мори Огай хочет шоу? Мори Огай получит шоу. Дазай чувствует на себе его липкий взгляд и не сомневается, что босс наблюдает за ним даже сейчас. Все та же некрасивая блондинка кричит, захлебываясь в крови, когда Осаму быстрым движением вскрывает ей глотку. Кровь, хлынувшая из раны окрашивает мир Дазая в алый. В ушах звучит тошнотворный хруст собственных костей, сломанных от падения на самое дно Ада — на лед озера Коцит.***
Закатное солнце вызолачивает небо за окном красно-черного кабинета. Дазай флегматично наблюдает за тем, как облака, окрашенные в алый, багровый и золотой, тяжело плывут над Йокогамой. Иногда мелькают черные силуэты птиц, пролетающих мимо высотки. Они отпечатываются мимолетной тенью на красном, потому что все здесь этого цвета. Красный, красный, красный. Все оттенки крови. И Мори, восседающий посреди всего этого, смотрится так естественно и дополняет картину. Если бы Дазая спросили однажды, как выглядит дьявол, Осаму не колеблясь ни секунды ответил бы, что как босс Портовой Мафии. Дьявол улыбается, складывая перед лицом затянутые в белоснежные перчатки руки. Он доволен Дазаем, он восхищен Дазаем, он хочет большего от Дазая. Черная папка скользит по столу. Это содержание первого настоящего дела, которое будет ему поручено. — Разыскать и вернуть Портовой Мафии ее законную собственность, — озвучивает Мори, и взгляд его темнеет, — Озаки Кое и Йосано Акико. Живыми или мертвыми.***