Предел

{timeline: after few day’s of Vongola Ring Conflict} Злой рок судьбы постоянно следовал по пятам и тихо нашёптывал в ухо противным голосочком: «У тебя никогда не получится реализовать намеченное, как бы упорно не старался, всё уже давно предрешено». Неизменно с самого дня рождения, чёртова светлого праздника, где такая личность и не должна была появляться на свет. Брюнет до сих пор задавался риторическим вопросом «Что это, собственно говоря, было?». Разве он мог родиться на свет ради чего-то доброго и светлого в этой жизни? И что способен был привнести хорошего в таком случае? Лениво перебрав все более-менее достойные социально восхищаемые профессии в своей голове, список выходил весьма невнушительным. То ли дело заключалось в отсутствии должного воображения, то ли мыслить в добросердечном русле у Занзаса просто не получалось. Вот, к примеру, был бы он врачом. Явно требовалось приходить на работу чётко по составленному графику и частенько круглосуточно находиться в окружении белых стен. Сносные условия, брюнет любил одиночество и мог стать полноправным королём этого продезинфицированного выбеленного царства. Вокруг бы сновали молодые интерны, однако завидя его издалека, незаметно бы сворачивали на полпути к очередному пациенту. В красочном воображении Занзас не представлял себя приятным собеседником, оставаясь по большей части угрюмым и нелюдимым, не переносящим на дух зевак и просто тупых людей. Поэтому вряд ли его любили как сотрудника-друга, на которого можно положиться и при удобном случае выложить все тяготившие проблемы, но точно бы ценили за нестандартный подход к лечению больных. Особенно за невероятные способности к преподаванию и первоклассное разъяснение сложного материала. Крупные кубики льда в бокале гулко ударились о хрупкие стеклянные стенки. Занзас скосил взгляд на янтарный напиток и серьёзно прикинул: сколько склянок пришлось бы списать в утиль? Неважно. Неизменным оставался хороший набор качеств: хладнокровие, быстрое принятие решений и несгибаемая стойкость в критических ситуациях. Единственное — сострадание, точно не его прерогатива, а кому как не лечащему врачу сообщать неприятные новости? С непроницаемым пугающим лицом только и оставалось общаться с родственниками, вгоняя тех в предынфарктное состояние задолго до начала беседы. Только внутри грызло приятное заблуждение: брюнету действительно доставляло удовольствие преодолевать препятствия в виде постановки чётких диагнозов среди бесчисленного множества известных заболеваний, да и просто неизученных зараз. В мыслях отлаженная правильность действий превращалась в маленькие победы, свершаемые изо дня в день. Сложно ориентироваться в многообразии инфекционных, бактериальных и прочих болезней. Да и чего стоило провести корректный план лечения, чтобы пациент в итоге не отошёл на тот свет. Но вот незадача, Занзас привык больше доверять собственной интуиции, чем полученной информации извне, пускай и вычитанной из достоверных источников. Не лучшая база для решений. И предвзятости к больным хоть отбавляй, хитрого старика лечить бы он безоговорочно не стал, хоть трижды пускай являлся лауреатам медицинских наград по искомой болезни, если таковые существовали в мире. В целом, у него имелись скудные представления о жизни врачей, больше подчерпнутые из увиденного собственными глазами в медотсеке Варии. Настроение вконец испортилось, опять это грёбаная интуиция, которая по сути его никогда не обманывала. Мысль замерла испуганным зверьком, и вскоре аккуратно отступила, подкидывая другую альтернативную возможность. Может, полицейским? Защита мирных жителей, участие в спецоперациях, залихватские погони за нарушителями, соблюдение законов… Ездил бы на полицейских авто без правил, устраивая захватывающие преследования и невероятные перестрелки. Жизнь на грани, порох, огнестрел и бронежилет на груди. Сказка. Есть место, где развернуться талантам. Вдоволь быть расчётливым, презирающим всех, непробиваемым на эмоции человеком. Никто и лезть не будет с непрошеными вопросами. Работа такая — какое приятное оправдание. Что-то заманчивое имело место быть, но подчиняться кому-то и следовать приказам — нет уж увольте. Или военным? Постоянно пребывать в окопах с винтовкой на перевес, весь в грязи, в пыли и чёрт знает в чём. И приказов можно случайно не услышать. Хрупкая рация сломалась, забарахлила в самый ответственный момент, уж босс Варии о «надёжности» техники знал не понаслышке. Здесь больше свободы, но опять же утренние построения и жёсткое соблюдение регламентов вне службы точно не его стихия. И в очередной раз мысли скатывались к активной деятельности с присутствием насилия. Какого чёрта? Нужно отмотать плёнку назад, не доходя до летающих склянок и медицинских карт, задержаться где-то посередине на том самом месте, где он живописно представлял, как от души прижимает короткоствол к очередному пойманному неудачнику. Дальше без зазрения совести стрелял, ведь тот при задержании сопротивлялся, и Занзас, действуя в рамках закона, применил право стрелять на поражение. Плевать, что жертва в принципе не способна напасть со сломанными ногами и челюстью, однако представлять-то можно что душе угодно. Брюнет презрительно фыркнул, хотя бы этого у него не отнимут. Едва растаявшие холодные кубики льда мерно покачивались в бокале с виски, ударяясь друг о дружку и звучно стукаясь о стеклянные стенки. Откуда возникла мрачная апатия? Неужели это признаки начинающегося сумасшествия или последствия прорыва точки нуля, вновь испытанного, пускай и временно? Занзас зябко передёрнул плечами. Недавно забытые ощущения в Колыбели, моментально вернулись, ярко вспыхнув в сознании. Тогда казалось, время, проведённое во льдах, было куда более приятным, чем безжалостное и неумолимое принятие действительности. Старая мысль, давно похороненная на задворках сознания, снова ожила, заставляя с отвращением скривиться и рефлекторно сильнее сжать пальцами стакан. Занзас — фатальная ошибка этого реального мира. Рука переместилась выше и бокал оказывается на уровне лица. Наклонив голову чуть в бок, брюнет скучающе принялся рассматривать янтарный виски: дорогой, выдержанный, односолодовый. Древесина и спирт, без всякой намешанной ароматной дребедени, вот все составляющие ноты. Резкие и крепкие. Всё как любил Занзас. Старик откровенно старался с целью банального подкупа. Но опять же вновь просчитался: сложно знать, что творилось у чужого человека в голове, особенно не пребывая с ним в кровном родстве. Вмиг отличный напиток прекратил щедро предоставлять мнимую толику успокоения. Что-то неприятное лениво заворочалось внутри. Неужели пресловутая интуиция? Занзас усмехнулся накатившему сюрреализму — вонгольская интуиция, пламя ярости и два ствола. «Прекрасно» Мелко содрогнувшись в кресле, он чуть повёл плечами, окончательно сбрасывая оковы тяжёлых дум, и звучно поставил бокал на лакированную поверхность дубового стола. Брезгливо оттолкнул от себя подальше на самый край и потянулся за икс-пушками, неизменно сопутствующих и неистово ждущих своего часа. Пистолет приятно лёг в ладонь, чувствовался его ощутимый вес. Единственное огнестрельное оружие, способное обуздать и трансформировать его пламя в концентрированную яростную мощь. Они ему безумно нравились и по сей день, Занзас никогда не прекратит любоваться своим творением. Одна из форм нарциссизма. Всегда любил выделяться из толпы, и пушки должны закономерно соответствовать, являясь его продолжением. Вычурные иксы с алым росчерком на тёмной стали металла — личные символы, и их тоже никто не сможет у него отнять. По крайней мере пока он будет жить. Занзас задумчиво повёл кистью руки, с превосходством разглядывая ствол и временами проскальзывающие по нему причудливые блики. И вскоре алый взгляд перевёлся на расчерченную шрамами смуглую кожу, и, невольно поднимаясь выше, остановился на теряющихся концах тёмных отметин в закатанных рукавах белой рубашки. Помечен, как неудавшийся образец версии Десять, следами, благодарно оставленными засекреченной Колыбелью. Если остановиться и прислушаться к себе, смог бы до мельчайших подробностей воспроизвести терпкие ощущения застывшего пламени, заковавшего в самый настоящий пылающий ад. Хотя какая к чёрту засекреченность? Казалось, каждая собака в курсе, где прохлаждался Занзас эти восемь лет. На экскурсии по первой технике Примо, мать его. И самое паршивое — каждый норовил посочувствовать, выдать эту вонючую эмоцию и посмотреть с плохо скрываемой жалостью. Занзас бы мог вечно продолжать список эпитетов, но всё в воспалённом воображении сводилось к одному, вырисовываясь лживо добродушными глазами старика. Дверь приоткрылась чуть слышно, вошедший явно не хотел беспокоить владельца комнаты. Послышались неуверенные шаги и в скором времени появился в поле зрения прихвостень старика. Чуть нервно теребя край пиджака, тот вынужденно предстал перед горящими хищными глазами временно гостившего. Присланный визитёр колебался, не зная с чего начать и как лучше преподнести информацию. Не поднимая головы, он попытался совладеть со своей речью, но в итоге позорно икнул и произнёс нечто нечленораздельное. С первого раза получалось плохо у всех, кто с варийским боссом пытался контактировать. Успеху не прибавлял даже факт, что кроваво-красный взгляд обладателя, вольготно расположившегося в широком кресле и давно потерявшего всяческий интерес уже после секунды явления слуги, чётко был направлен на пистолет, до сих пор сжимающийся в ладони. Проблема таилась в корне: весь кабинет давно пропитался подавляющей и подчиняющей себе аурой. У слабых индивидуумов она вызывала физическое отторжение. Хотелось скрыться, уйти и стараться не пересекаться лишний раз, обходя стороной как можно дальше. Все инстинкты жертвы вопили убираться прочь, едва почуяв запах хищника. Как белоснежные кролики, едва завидев волка, удирают в свои уютные норки. В нерушимой тишине, застывшей и давящей, отчётливо послышался щелчок возводимого курка. Вошедший вздрогнул, моментально поднимая испуганный взгляд и инстинктивно делая шаг назад. Будто это могло спасти его душу. В такие моменты животные инстинкты всегда представали во всей красе: либо бей, либо беги. Только, что он, вонгольский прихвостень, способен сделать Занзасу, пока ещё официально считающимся сыном Тимотео? Ровным счётом ничего. Мерк и весомый факт, что этот сын повторно пытался свести в могилу своего старика, и последний явно совершенно был не доволен случившимся. Сокровенное знание, не требующее никакой к чёрту интуиции. Все они — полный ноль. Никто из них не стоил его пули. Занзас не привык размениваться на всякий ширпотрёб, к счастью, у него привито чувство собственного достоинства. И не важно, что его волчьи стандарты невозможно далеки от всеобщего мышиного мышления — пресмыкаться перед старым ублюдком. — Вас желает видеть Дон Тимотео в своём кабинете, — вскоре справившись с волнением и гулко сглотнув, очередной прихвостень старика быстро проговорил. Незаметно поправил ворот рубашки, ставший нестерпимо неудобным, и, не дождавшись ответа, слишком скоро покинул неприятную обитель. Успел закрыть дверь за собой и после нервно вздрогнуть с замиранием сердца от раздавшегося оглушительного выстрела. За эту работу ему явно полагалось двойное жалование, никто из подчинённых не любил редкие визиты самого сложного из сыновей Девятого. А старик не стал тянуть, наконец-таки принял решение. Занзас нарочито лениво поднялся с места, медленно размял затёкшие мышцы, ощущая приятное расслабление. Неспешно окинул безучастным взглядом великолепное убранство и, хмыкнув, покинул своё временное заточение по прихоти Тимотео. Он не будет благодарить старика за столь щедрый подарок, когда как по собственным меркам его ждали, если не пуля в лоб, то хотя бы менее благоприятные условия пребывания в ожидании приговора. Впрочем, слабость Девятого — не его проблема. Уверенные шаги варийского босса гулко раздавались по коридору. Прямая спина и руки, в беспечном жесте заложенные в карманы — Занзас мог бы сойти за обычного инфантильного подростка с чрезмерным максимализмом, воюющим со всем миром. Если бы не дикий проблеск кроваво-красных глаз и жёсткая ухмылка убийцы, рефлекторно возникшая при проходе мимо застывших слуг по стойке смирно, отчаянно пытающихся слиться с окружающей обстановкой. Точно бы сошёл за нормальную ячейку общества, если не сосредотачивать особого внимания на испещрённое шрамами тело как снаружи, так и внутри. Душу он разрушил собственноручно, символичная плата за идеальный собирательный образ первоклассного убийцы, лелеемый в детстве и полноценно взращенный в ледяных оковах. Весьма прекрасные условия для тотального уничтожения человеческих чувств и создания нерушимого идеала, олицетворяющего жестокость и бессердечие в одном флаконе, с текущим в жилах чистым пламенем выдержанной восьмилетней ярости, способного без колебаний уничтожить особую категорию людей, глубоко вошедших в сердце против его собственной воли. Занзас мог обманываться простотой оправдания, детское сердце правда беззащитно. Однако падать ниже не было в его приоритетах. Факт не отменял: в свои шестнадцать лет впервые он поднял руку на отца исходя не из соображений получения абсолютной власти — тогда Вонгола была не нужна. Нестерпимо до зуда пламени на кончиках пальцев хотелось посмотреть в глаза старому лгуну. И наглядно продемонстрировать, что лёгкую пешку из него не получится сделать. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Влекло увидеть первобытный страх в обманчиво добрых глазах и насладиться болью, совершенно не ожидая, что восполнит его собственную. К тому моменту Занзаса изрядно поломало, и по большому счёту он уже ничего не чувствовал. А вот старик действительно любил, и эта сердечная привязанность сделала его невероятно слабым и жалким. Даже не в силах оказался убить, заковав на восемь чёртовых лет. Дверь за ним на выходе с еле слышным скрипом медленно закрылась. На миг в открывшемся проёме показался стол, с поверхности которого обильно стекали янтарные капли виски из разлетевшегося вдребезги от выстрела стакана. Занзасу откровенно плевать, что его ждёт в кабинете Девятого и что невероятного дряхлый старик вздумал сообщить. Разве могло что-то в принципе заботить человека, неспособного прочувствовать реальность собственного существования? По прошествии стольких лет в заточении так и не предпринявшего попыток найти ошибку в своих сосредоточенных размышлениях и нерушимых принципах. Словно во льдах осталось всё человечное, растворившись в ослепительно сверкающих кристаллах, унося за собой ощущения живости сердца. Занзас мог бы сойти за идеальное топливо для Гола Моска.

***

Взгляд Примо с портрета, обыденно смотрящий в глубину души, сегодня был крайне не одобряющий. Красноречиво говорящий — это вся твоя благодарность Вонголе, безродный щенок? Занзас всё время отвлекался, безучастно рассматривая окружающую обстановку, и после, не находя ничего интересного, возвращался вновь к Первому боссу, ожидая будто тот сменит свой гнев, отразив нечто иное на серьёзном лице. Конкретно что ожидал увидеть, сам брюнет не мог себе ответить. Видимо хотелось свеженького и новенького, а не очередного старого презрительного дерьма. — Сын, — даже не смотря на старика, легко представить в воображении, как тот сейчас смотрел на него своими невозможно больными глазами. Причина не в здоровье, которое крепко пошатнул несостоявшийся Десятый, а в чёртовом сострадании. Занзас чувствовал лишь жалость. Рефлекторно его лицо исказилось в гримасе презрения. Почудилось: в кабинете исключительно всё пропахло столь гадким ощущением. Ненависть поднялась из глубин, заставляя начать мысленный отсчёт до ста, чтобы ненароком не спалить здесь всё к чёртовой матери. О том, что будет с ним, если позволить вырваться пламени из-под контроля, размышлять совершенно не хотелось. Варийскому боссу ничего не хотелось, что заставляло задуматься на сей счёт даже его самого. Тимотео тяжело вздохнул. Попытка привлечь внимание неродного, но не менее от этого любимого сына, провалилась, всё рушилось с каждой секундой, расчерчивая явную пропасть между ними. И глубина её становилась безразмерной, изрядно врезаясь в ослабевшее старческое сердце не хуже острого ножа. Душевная боль не сравнится с физической, которую Занзас намеренно причинил, руководствуясь собственными рассуждениями о великой правде. — Занзас, — поправился Девятый, — никто не должен знать о происшествии в Японии. Брюнет инстинктивно вздрогнул и попытался подавить рвущийся наружу горький смех. Какая неслыханная дерзость! Его жалели, что он так крупно напортачил? Или всеобъемлющая сердобольность относилась к безродному мальчишке, не светившему абсолютно ничего в будущем? Истинное насмехательство. — Старик, кто я тебе, раз ты столь усердно пытаешься скрыть последствия? — собственный хрипловатый голос Занзас сначала не узнал, будто впервые за весь день у него получилось заговорить. Крепко задумавшись, он никак не мог припомнить момента, чтобы что-то произносил сегодня, да и не с кем было вести задушевные беседы. Пришедшая мысль удручала, но брюнет не желал демонстрировать не вовремя накатившую ненужную эмоцию старику, лишь устремил на Тимотео пытливый взгляд с отсутствующим привычным гневом, без затаённой ярости. Он неплохо научился абстрагироваться, лёжа покорёженным и израненным после оглушительного провала в Японии. Только Девятый успел ясно различить всепоглощающую бездну в глубине расширенных зрачков сына и инстинктивно замер, словно вглядываясь в саму тьму. Секундная стрелка старинных часов ползла медленно, неприятно щёлкая по оголившимся нервам. Казалось, время в кабинете пыталось застыть густым желе. Что чувствовал Занзас, пребывая восемь лет в заморозке? Так некстати пришедшая старику запоздалая мысль заставила покрыться кожу мурашками, а сердце забиться учащённым ритмом. Явно ничего хорошего. Мальчик остался наедине с концентрированной яростью, с переполняющим гневом и с осознанием невозможности выплеснуть разрушающие эмоции наружу. Тимотео на миг померещилось, что, возможно, его сына подменили. Это не тот вспыльчивый мальчишка, которого он замораживал секретной техникой Вонголы. Сейчас перед ним восседал некто другой из совершенно иного мира. Старик устало закрыл глаза, отгоняя безумное наваждение, чтобы, заново открыв, взять ложку с красивого китайского сервиза, подаренным Койотом, его хранителем Урагана, и с возникшим желанием немного разбавить гнетущую обстановку, принялся размешивать чай. Благородный коричневый оттенок расслабил блуждающий взор. Улавливаемый насыщенный аромат успокаивал замутнённое сознание, привнося немного ясности в их поступках, совершающихся на данный момент. Занзас невольно сравнил Девятого со всеми предыдущими боссами Вонголы, и опять сравнение не в пользу первого. Рядом было и очередное подтверждение — старик непозволительно мягок, неспособный пустить пулю в лоб взбунтовавшему и повторно посягнувшему на его жизнь сыну, не говоря уже о неродном. Хотелось рассмеяться ещё больше, громко, от души, и плевать, что совершенно не к месту. Уголки его губ приподнялись и это не осталось незамеченным Тимотео. — В произошедшем исключительно моя вина, мне следовало поговорить с тобой раньше. И моей роковой ошибкой было относиться к тебе как к ребенку. Ты рано повзрослел. Но, Занзас, для меня ты навсегда останешься тем повстречавшимся на улице мальчишкой со взглядом дикого волчонка. Уже в столь раннем возрасте познавшего лишения, но не сломленного с закалённым сильным характером. И эта непосредственная предприимчивость, необычайные глаза, отражающие непоколебимую веру и желание яростно отстаивать свои принципы, и твоё на миг беззащитное лицо при демонстрации пламени — всё моментально очаровало меня. Я хотел… — резко замолчав, Девятый оборвал монолог и с некоторым сожалением посмотрел в мерно покачивающийся потревоженный чай в чашке, словно в самой глубине увидел разворачивающиеся события из прошлого. «Хотел, чтобы я стал достойным кандидатом в наследники?» Отчаянно захотелось произнести, однако Занзас жёстко пресёк порыв души, сдержался. Но вдруг навалившаяся усталость от наступившего томительного ожидания продолжения фразы дала о себе знать: он сжал пальцами подлокотники кресла, раздражённо нахмурился, а нога, закинутая на другую, принялась раскачиваться в воздухе. Складывалось ощущение, как выпитая без счёту бутылка виски начинала постепенно выветриваться. Терпение испарялось следом. Причём со стремительной скоростью несоизмеримой с тембром старика. Несостоявшийся Десятый безмолвствовал, попутно наслаждаясь тем, как ломался под гнётом прошлого Тимотео. Кому, как не ему, известно насколько больно ворошить пережитки времени, которое невозможно повернуть вспять. — Хотел, чтобы ты не растрачивал впустую свой драгоценный дар. Я прекрасно осознавал, оставь тебя в той среде, ты бы загубил его, если первым не убился сам. Чувства страха и самосохранения напрочь отсутствует у детей, — удручённо заключил старик. Занзас продолжал угрюмо молчать, демонстрируя нежелание окунаться в прошлое, а совместно размышлять — и вовсе не было сил. Он вдоволь порассуждал ранее, как могла повернуться жизнь, если бы старик его не принял. Пускай их размышления были не очень-то и сопоставимы, но стоило признать, каждый пытался задумываться в виде простого «а что, если». — Я всё ещё надеюсь, что ты сможешь понять меня. Не хотел причинять тебе столько боли. Однако действительно: благими намерениями вымощена дорога в ад, — Тимотео, прекратив раздражающе помешивать ложкой, тихо прислонил её на блюдце, и наконец-таки поднял проницательный взгляд на сына. Тяжёлый, полный боли и, естественно, преисполненный сочувствия. И этого момента Занзасу достаточно для ясного разумения: его жалели, что он такой дурак, не осознающий своего настоящего счастья быть в семье Вонгола, по сути, не приходясь в ней никем. «Никто» — мысль одуряюще прокатилась по оголённым нервам. Словно взрыв сверхновой, а брюнет находился в самом эпицентре. Дремлющее доселе пламя взвилось змеёй, с наслаждением раскручивая свёрнутые кольца и предвкушая скорую расправу над стариком. Иллюзорно слышался нескончаемый рёв бушующей огненной стихии. Следовало обязательно сдержаться, он не должен был спалить весь замок. Кому не должен — не хотелось задумываться. Пускай у него только и осталась одна ненависть к старому ублюдку, однако, хладнокровно рассматривая текущую ситуацию, это невесомый повод разнести здесь всё окончательно. Хотя, кого он к чёрту обманывал? В первой попытке уничтожить старика им двигала безграничная ярость за обманутые ожидания. Кому понравится раскрывшаяся правда, где ты — неродной сын главы мафии, но воспитывают тебя прямо-таки без каких-либо на то нареканий? Чтобы у подопытного ни в коем случае не возникло подозрений, как можно дольше оставаясь в неведении. Красивая ловушка, чёрт возьми! Сомнительно, что добросердечный новоявленный Десятый остался при своих вознесённых идеалах, попадись бы он в это логово. — Когда ты собирался мне это сообщить? — хрипловатый голос прорезал собственный слух, раздирая запутанный клубок мыслей на клочки и резонируя в наступившей глубокой тишине. Если в прошлый неудачный раз, влекли высокие порывы, то во второй попытке Занзасу исключительно ради интереса хотелось понаблюдать, как старика убьёт им же выбранный наследник. Нанести фатальный урон: физический и моральный. Соизмеримый нанесённому ему стариком восемь лет назад. Шах и мат. — Сын… — Не смей, — угрожающий рык раскатисто отскочил от стен, — называть меня так, — чеканя слова, Занзас рывком вскочил на ноги, словно дикий зверь, готовящийся к прыжку. Облокотившись руками на стол, он навис тёмной тенью. Острый и пронзительный взгляд его устремлён и сконцентрирован на единственном объекте, вызывающим одно раздражение. Однако Тимотео не ощущал опасности, а только видел в глазах затаённую глухую боль от предательства, погребённую в глубине кровавой оболочки с причудливым суженным зрачком. Действительно взор зверя. — Занзас, остановись, — старик медленно поднялся с кресла, чувствовать взгляд снизу-вверх у него нет сил, да и у его сына терпение явно на исходе. — Я вижу, нанесённый мною урон непоправим, не в моих силах повернуть время вспять, однако прошу не разрушай себя окончательно. Ты всё равно остаёшься для меня любимым сыном. Я предлагаю наименьшее из зол, никто ничего не должен узнать. Ты сохранишь пост босса Варии, твои соучастники останутся на прежних местах. Но… — проникновенная речь резко оборвалась, на этом моменте Занзас, отталкиваясь от стола, хрипло и заливисто рассмеялся. Громкостью завидной чёртовой акулы, что, казалось, его в состоянии были услышать с нижних этажей. — У тебя по жизни одно сплошное «но», старик! — Занзас вдоволь отсмеялся, уголки его глаз увлажнились. Такой побочный эффект возникал от длительного смеха, он об этом узнал недавно, когда хохотал от души, наблюдая как акульего отброса пожирал его дальний сородич. Он смахнул влагу пальцами, на миг скрывая полыхающий гневом взгляд. — Мы друг друга стоим, — это могло бы прозвучать с восхищением, если бы Тимотео не знал своего собеседника. Несостоявшийся Десятый заново наклонился, чуть опираясь руками на стол, потянулся ближе к старику. Благо рост позволял, находясь в таком положении, продолжать смотреть глаза в глаза. «Я мог бы уничтожить тебя после пробуждения от Колыбели. Но…» — Что ты хочешь? Безоговорочное выполнение всех заказов от Вонголы? Полный отказ от миссий других семей? — в голосе сквозила издёвка, Занзас изливал всю желчь словами. — Или переквалифицируешь элитный отряд убийц в телохранителей для своего наследничка? — он медленно сокращал дистанцию и на последних словах понизил ироническую интонацию до яростного шёпота. Ему чудились собственные выдыхаемые клубы дыма, словно он какой-то огненный дракон, пойманный в ловушку, но не заставленный врасплох. Ещё чуть-чуть и перегрызёт старому хрычу горло. Тимотео чудилось будто само дыхание Занзаса невыносимо горячее и, приблизься тот немного ближе, оно опалит не хуже истинного огня. Сейчас он вёл диалог с чистой древней стихией, облачённой в человеческое обличие, и пламенные сполохи в скором времени грозились прикоснуться к нему, сжигая дотла. Слово «наследник» звучало как жёсткий сарказм и привело Девятого в чувство. Тсуна слишком мал, а мир огромен, не говоря уже о мафии. Его проглотят и не подавятся, а Тимотео не сможет всегда предоставлять ту требуемую защиту от бесконечных покушений и грязных интриг. Сам не готовился прожить долго, пять лет бы продержаться. Состояние становилось хуже из года в год, старость диктовала свои условия: времени для восстановления сил требовалось теперь больше, да и накладывались многочисленные ограничения на привычную активность. И это было закономерно. Как и злость Занзаса. Две переменные, которыми невозможно пренебречь, если дорога Вонгола. — Последняя — хорошая идея, — на что Занзас расширил глаза, с удивлением вскидывая брови, — Только не думаю, что у тебя получится сдержаться, не поддаться соблазну устранить единственную помеху на пути к власти. Факт, что старик окрестил мелкого помехой, брюнета ничуть не удивил. Напротив, он увидел перед собой истинную натуру прогнившего и уставшего вконец пожилого мужчины, прекрасно сочетаемую с мысленным образом в его голове. Занзас всегда любил лишний раз удостовериться в собственной правоте. Тимотео засиделся в кресле босса, не выглядел человеком, довольным жизнью, и наслаждающимся своим положением. Словно насильно когда-то его заставили принять наследство, и он безропотно тянул бремя сквозь года. И не особо рад подвернувшейся возможности передать это Саваде или, если на миг допустить невероятное, сыну. Хмыкнув, брюнет вскоре отвернулся, пристальным взглядом вновь обращаясь к Примо. Тот, наблюдал уже без неприязненной усмешки, однако с явным ожиданием, будто Занзас стоял на пороге нечто нового и ему требовалось принять какое-то судьбоносное решение, куда идти дальше. Избыток неизвестных в сложных задачах он всегда не любил. Ему нравились простые уравнения, не требующие прилагать особых сил. Но именно сейчас от выбранного дальнейшего действия будет ясно, каким взглядом впоследствии наградит первый босс Вонголы.

***

Сегодня, как и в любой обычный день, в особняке Варии царила жёсткая дисциплина, без поблажек карающая всех выбившихся непутёвых офицеров из графика. На тренировочном поле постоянно слышались крики, на полигоне тяжело скрежетали различные орудия вперемешку со звучанием выстрелов, чуть поодаль велись увлечённые споры. Кто-то с упорством доказывал свою правоту, расчерчивая веточкой на земле стратегию одной удавшейся миссии, тем самым показывая оппоненту, что удачно сложившиеся обстоятельства — залог хорошо выполненной задачи. Правда второй участник беседы, скептически вглядываясь в изломанные линии, привык больше доверять фактам, а не эфемерным сущностям вселенной, складывающимся порой в обычную понятную простым смертным форму — удачу. А кому-то и вовсе не повезло, ведь никто не отменял порученных обязанностей по исполнению рутинной работы в виде составления очередных отчётов, вдоволь накопившихся в связи с отсутствием всей верхушки Варии, внезапно полным составом отправившихся в Японию. Шумно вздохнув и в последний раз неодобрительным взглядом окинув отлынивающих, главный офицер отошёл от окна и продолжил идти к пустующему кабинету их босса. И хотя за последний десяток лет рядовых командиров уже было нечем удивить, и бывали моменты, где они оставались брошенными непосредственным начальством, но по необъяснимым причинам именно в этот раз в воздухе царило недоброе предчувствие. И не сказать, что ощущалось безысходное одиночество, дел было предостаточно. Только поселилось душевное волнение от состояния подвешенной неопределённости и тихого неотвратимого ожидания нечто нехорошего для всей Варии. Столь вопиющего отсутствия в истории не случалось, из высших командиров кто-то да оставался в замке, к кому можно было обратиться за интересующими ответами. Исключением считался грозный босс. С ним была отдельная история у рядовых командиров. Ещё шестнадцатилетним мальчишкой Занзас не внушал особого доверия у всего состава. До момента, когда чуть ли не по щелчку не спалил всё западное крыло замка вместе с находящимся там людьми. Видя разверзшееся огненное зарево, ни у кого вопросов больше не возникло, и вмиг исчезла недосказанность в связи с вероломным нарушением старинной традиции наследования главы Варии, где титул босса завоёвывался по праву в бою. Всё-таки пламя Ярости — уникальное явление и получить его в наследство — великая честь. Ради этого можно сделать исключение. И если бы все глубокие потрясения на этом заканчивались. После непродолжительного своего правления он бесследно исчез на восемь лет, забирая с собой эпоху расцвета жесточайших изматывающих тренировок, бесконечных унижений и нескончаемого психологического давления, не говоря уже об укоренившихся пугающих размышлениях, как их новоявленный вспыльчивый босс способен сию минуту взорвать весь замок, разозлившись по мелкому пустяку. В первый год отсутствия главы все озирались с опаской, ожидая, как тот выпрыгнет из тёмного угла и, с патетической тирадой изрекая любимое «Не ожидали, ублюдки?», начнёт безудержно палить по всем, словно те живые мишени. К слову, босс частенько любил устраивать живой тир в плохое настроение, а оно в свою очередь было таким постоянным, чуть ли не каждодневным. Однако в последующие года весь офицерский состав, будто сговорившись разом, облегчённо выдохнул. Всё-таки временно замещающий Скуало был более адекватен по меркам отряда элитных убийц, если такое определение в принципе применимо ко второму Императору Мечей. Ничто не сотрёт из памяти первое впечатление после свержения Тира. Дикий взгляд, акулий оскал и бешеный напор, с мечом Суперби управлялся молниеносно и двигался словно дьявол. «Гордая Акула», которая в общем-то не нуждалась в Варии. Мальчишке всего лишь требовалось реализовать свои амбиции. В первую очередь доказать мастерство перед самим собой, уничтожив Императора Мечей, а все полученные бонусы ему, четырнадцатилетнему, ни разу не сдались. Скуало был противоречивой натурой, однако мог выслушать, и в разы с меньшей эмоциональностью принимал решения. По крайней мере, не выставлял её напоказ. Чего вспомнить нечастые визиты Оттавио, явно негласные, где за закрытой дверью кабинета велись разговоры нелицеприятного характера. После таких непродолжительных бесед Скуало выходил первым, тихо закрывая за собой дверь, двигался бесшумно, словно тень, стараясь ни с кем не встречаться по пути, забирал свой меч и уходил в неизвестном направлении: на полигоне и в тренировочных залах его не видели. И не возвращался вплоть до следующего дня, а после являлся с фирменной улыбкой-оскалом и светящимся изнутри многозначительным взглядом. Не зная его, в Варии многие бы могли принять за заядлого наркомана со всеми сопутствующими ломками и неестественно хорошим настроением после очередной полученной дозы. Был правда один рядовой командир, посмевший поинтересоваться у Скуало, что здесь делал Вонгольский посыльный. Почему тот облачён в фирменную варийскую одежду, да ещё с одним аксельбантом, благоразумно решил вопрос не поднимать, исходя из соображений собственной безопасности. Произошло это после очередного визита Оттавио и настигло «Гордую Акулу» у выхода из замка, нарушив привычный алгоритм действий. Стиснув руки на рукоятке меча, Суперби тогда медленно обернулся и поднял дикий взгляд, леденящий душу, бешеный, пробирающий до костей. Казалось именно это — последнее, что видели его достойные противники в бою, и не ясно был ли сам Тир удостоен этой привилегии. Мечник молча пребывал в бешенстве и в тихой ярости, которая ничуть не уступала огненному напору Занзаса. Произведённого эффекта хватило на всю оставшуюся короткую жизнь, и больше никто не осмеливался задавать непотребные вопросы. Хотя оставался в подвешенном состоянии всего лишь один невысказанный. Почему капитан Варии это терпел? И вновь спустя довольно продолжительное время всё изменилось: истинный босс вернулся. Тогда буйствовала настоящая гроза со шквальным ветром, гнувшим деревья, прижимая тех к земле, рискуя их вырвать на корню. Безудержными вспышками щедро разрисовывала на стенах замка поистине жуткие картины апокалипсиса. На краткий миг офицерам показалось, как очередным раскатом грома выбьются окна в гостиной, но те лишь жалобно звенели в ответ, содрогаясь в очередном приступе гнева непогоды. Страх разбушевавшейся стихии, как и любой другой, не был присущ варийцам и напрочь отсутствовал. Они были бледны и ходили бесшумно по стеночке, максимально сливаясь с окружающим интерьером, чтобы ненароком не попасться на глаза отчего-то вконец разъярённому Занзасу. Последний психовал даже от неровного дыхания простудившегося старшего офицера, который монотонно докладывал о миссиях, взятых под собственный контроль. Как только тот, не сдержавшись от очередного приступа, чихнул, моментально послышался щелчок снимаемого предохранителя и следом раздавшийся выстрел. В последний раз сослуживцы видели, как парня выносили из замка, вовсе не замечая разбушевавшейся стихии в округе. Что послужило одновременно дурным знаком, настали действительно смутные времена. Однако в сложившейся ситуации произошли и хорошие перемены. Оттавио куда-то исчез, и никто не стремился узнавать по какой причине и куда тот мог запропаститься, все попросту опасались повторить его судьбу. Капитан Варии ожил, будто до этой поры ходила его неудачная копия, пытающаяся соответствовать образу. И в сказочном миге возвращения на круги своя произошло чудесное преображение: перед варийцами предстал совершенно иной человек. Откровением было узнать, насколько босс имел прямое влияние на гордого мечника. Скуало искрил тёплым светом, как бенгальский огонь. Подолгу ходил с умиротворённым оскалом, редко возникающим в другие дни, лишь в особые моменты триумфальных выходов из смертоносных передряг с мизерной вероятностью выживания. Создавалось обманчивое представление, будто капитан вовсе и не являлся самым опасным и непобедимым мечником в мире. Всем казалось, сильные сотрясения Варии наконец позади, и жизнь вошла в своё законное русло. Замок накрыло приятным ощущением стабильности, и восстающий лев теперь не считался обычным геральдическим символом на гербе Варии. Не могли же вечно продолжаться эти странные кадровые перестановки? Для старой Варии всё произошедшее в принципе было невероятным и возмутительным, вдоволь пошатнувшим их древние традиции. И вот очередное потрясение вновь заставило встрепенуться обитателей замка. На горизонте возникла неоднозначная миссия, предполагающая поездку на другой континент. Существовала ли острая необходимость отправляться всей верхушке руководящего состава в Японию? Варийцы не ведали ответа. Непринужденно оставлять Варию без подстраховки оказалось опрометчивой неосторожностью. Самому Занзасу было глубоко безразлично на сей незначительный факт, либо тот попросту демонстрировал высшую степень пренебрежения как к самой Варии, так и к потенциальным кандидатам, желающих в своих амбициях замахнуться на пост босса. Хотя стоило бы поискать на свете смертника, возжелавшего перейти дорогу угрюмому шрамированному типу с ужасающей мистической аурой. Снова наступили томительные дни ожидания, приправленные поручениями и в некоторых случаях редкими видеозвонками с главнокомандующими. Пару раз получалось устроить конференцию с капитаном и с несколькими хранителями. Босс на этих встречах ни разу не присутствовал. Встречи успокаивали и вселяли надежду на скорое возвращение. Скуало на экране, необычайно живой, эмоционально размахивающий руками в моменты обсуждения заданий и лихо отчитывающий за мелкие недочёты, рождал непоколебимую уверенность, что всё пройдёт хорошо и все напасти обойдут стороной. Хотя о чём именно шла речь — мало кто понимал. По поводу основной секретной миссии им никто ничего не рассказывал. И всё шло своим чередом: как обычно Скуало на последнем их собрании определил следующую дату выхода на связь, и варийцы принялись активно выполнять поставленные задачи. Пока в наступивший день икс дозвониться до бесследно исчезнувших лидеров так и не получилось. Естественно обращаться напрямую к боссу желающих не нашлось. В Варии отсутствовало не только понятие страха, но и любое проявление человеческой слабости, трогательного волнения, и особенно едких сомнений — всё было неприемлемым в рядах обывателей. Единственное, что восхвалялось — чувство самосохранения. Опрометчиво бросаться открытой грудью на амбразуру — считалось моветоном. А постоянное пребывание по совместительству с опасным человеком априори заставит иммунитет выработать свой антидот на пути к бесстрашию или, на худой конец, взрастит безразличие к окружающей жестокой действительности. Как найти и перепробовать всевозможные яды на свете, и преспокойно отправиться в джунгли в гости к ядовитым змеям. Из-за отсутствия требуемой информации и осознанного непонимания дальнейших действий руководства, всеобщая коллективная интуиция насмешливо стала подсказывать, рождая в усталых головах причудливые мысли. Что-то явно пошло не по намеченному ранее плану. И спустя неделю концепция обрела форму томительного напряжения, когда около замка появились сотрудники CEDEF. Те взяли за привычку посещать прибрежные окрестности Варии с весьма значительной частотой — несколько раз по дню. Столь повышенное внимание не сулило ничего хорошего, да и вестей никаких не было. Никто так и не вернулся, счетов на оплату для заправки личного самолёта Занзаса из Японии также не поступало. Дело предвещало принять скверный оборот. Бойцы лишь молча переглядывались между собой в нежелании что-либо обсуждать, им всё равно было кого убирать, если будет отдана соответствующая команда. Только образовавшаяся тишина по всем привычным каналам связи являлась самой огромной проблемой. В скором времени обострённая интуиция, ощутимое напряжение и длительная тишина, объединившись в единое целое, начали давать о себе знать, действуя не в пользу Варии. Вода камень точит, и варийцы не пренебрегали мудростями, переходящими испокон веков. Постепенно в рядах возникали шепотки, мимолетные беседы с обсуждением вероятно случившихся событий, моментально пресекаемые главными руководителями офицерских составов. И, наконец, спустя пары недель по защищённому каналу раздались характерные щелчки о желании провести соединение с внешним видеокоммуникатором. Командиры составов наскоро собрались в главной зале для совещаний, предчувствуя услышать неутешительные вести. В полнейшей тишине несколько секунд мелькали искажённые тёмные кадры. Однако вскоре их взору предстало весьма благородное помещение в ослепительно светлых тонах, где на спинках пустующих стульев, обитых голубым атласом, изображены гербы одной из влиятельных семей альянса. Зал для совещаний Вонголы, где во главе стола величественно восседал Занзас, привычно перекинув ногу на ногу, ботинками расположившись на столе. Яркий свет, льющийся из больших арочных окон, причудливо подсвечивал фигуру босса. Рядом стоял стакан с виски и, судя по нерастаявшим кубикам льда, только что налитый. Ненароком всеобщему взору бросилось и изрядно увеличившиеся полоски шрамов, расползшихся по смуглой коже босса. Их и в прежние времена было достаточно, но сейчас количество заметно удвоилось. Будто жили они собственной жизнью, делясь и ветвясь, пытались окончательно покрыть всё тело. — Никчёмный мусор, — приветственно хрипло гаркнул Занзас, алый полный ярости взгляд впивался в камеру и всем казалось, будто он смотрит лично на каждого, качественно внушая первородный ужас. — Есть что-то, требующее моего непосредственного участия? Все разом переглянулись между собой, явно ошарашенные увиденным и не ожидающие столь простого вопроса. И это простое действие не ушло от внимания босса, тот неприятно скривился словно повстречал падаль, пролежавшую продолжительное время на открытом солнце в пустыне. Стадное чувство Занзас всегда презирал. — Н… есть, — чуть робко произнёс брат варийца, умершего от пули Занзаса, не стерпевшего чужого насморка и простудного состояния. — Капитан Скуало не выходит на связь, когда как была оговорена дата очередного собрания, он так и не принял запрос на входящее соединение, — на этом босс Варии лишь широко и откровенно зевнул, — И остальные главнокомандующие также молчат. Нам бы хотелось узнать… — Что произошло? — перебил Занзас, пытаясь побороть внутри вселенскую скуку. Он не переменился в лице, пару раз мазнув безучастно взглядом по стакану с виски, подпёр рукой лицо. Несуразно длинные разговоры его всегда удручали. — Думаю, да, — командир посмотрел на присутствующих коллег за столом, пытаясь найти в них толику участия и поддержки. — Мусор, ты ещё умеешь думать? — босс неприятно оскалился и, взяв в руку стакан, принялся методично раскачивать кубики льда в нём, заставляя их биться о стеклянные края и производить характерный щёлкающий звук. Словно отсчитывал возможные секунды до изменения своего текущего состояния. Вариец вздрогнул, грубость Занзаса не была чем-то удивительным на свете, паршивое ощущение неприятности закралось в простом осознании, босс даже и не собирался сообщать, что всё в порядке. И почему только он вышел с ними на связь, когда как ни разу не был замечен в таких мероприятиях? Где остальной состав главнокомандующих? Занзас медлил с первоначальным ответом, несомненно проще было оставить Варию в неведении. Но ясно оценивая их длительное отсутствие, он мог предположить, что те вполне могут наворотить дел, которых уже сейчас было по горло. Босс перевёл хмурый взгляд с камеры, рассматривая искажённое отражение стола сквозь толстые гранённые стенки стакана. Мир окрасился в безобразно коричный оттенок. — Ничего не произошло, — произнёс Занзас после выдержанной многозначительной паузы, — Мы вернёмся через пару дней. Казалось, он хотел сказать что-то ещё, однако вовремя передумал. Внимание его вновь вернулось на камеру, и теперь алые глаза не были приправлены жгучей яростью, демонстрируя неопределённую ненависть. Чёрный китель с двойными аксельбантами неряшливо висел на спинке стула, защищая босса от света, во время всего разговора пытающегося поглотить фигуру, заставляя исчезнуть в ослепительной белизне. — До этого времени старайтесь не попадаться на глаза собакам CEDEF и не вступать в открытый конфликт. Совещание окончено. Связь с глухим щелчком оборвалась.