Зеркальце

«Руды моей вар, Вражды моей чан, Богиня Иштар, Храни мой колчан…» (Взял меня — хан!) М. Цветаева От бабки Софьи досталась Ивану богатая библиотека. По малолетству к чтению Иван интереса не проявлял, да и грамоту-то освоил со скрипом. Однако, под чутким надзором Сильвестра пробудилась в юном царе тяга к чтению. Мудрым наставником Сильвестр был и превыше всего ценил слово печатное, что истину Господа хранило в себе. Однако, самому Ивану было мало одной лишь душеспасительной литературы. Тут-то и вспомнил царь про наследство бабки своей. Принялся жадно вчитываться он в незнакомые строки и бывало, что всю ночь за чтением проводил, глаза портя. Нашлись в библиотеке той и драмы греческие, и сочинения историков древних. Более всего полюбились Ивану жизнеописания тиранов, не боявшихся ни богов, ни людей. Волновали его душу рассказы об их кровавых деяниях, и среди всех тиранов более прочих полюбился ему Нерон. Одно только смутило душу царя. Хотел он было у Сильвестра спросить, но убоялся оскорбить своими вопросами мудрого старца. Затаил он в себе эту мысль до поры до времени. Но вот прошли годы, и вновь дума лукавая в его сердце проросла, корни крепко пустила. Не тот уже был царь, и мудрец не тот. Велел Иоанн к себе Сильвестра призвать, чтобы пояснил ученый муж темные места в тексте греческом. Явился Сильвестр, тяжким посохом оземь стуча, склонил спину, да только не провести было Ивана. Болезнь царя все по местам расставила. Как заболел Иван, спутался Сильвестр со Старицкими, Владимиру царскую корону прочил, а малолетнему сыну Иванову отказался крест целовать. Выздоровел Иван, но обиды не забыл. Затаил ее в сердце, укрыл под личиной смирения. Любил Бога Сильвестр, но и власть земную любил не меньше. — Ну-ка поясни мне это место, — сказал царь и ткнул пальцем в книгу, заранее извлеченную из библиотеки. Покряхтел Сильвестр, погладил окладистую бороду и склонился над книгой. Читал он долго, беззубым ртом шевеля, и не спешил царское любопытство удовлетворить. — Глаза уже не те, царь-батюшка, не разобрать ничего, — наконец сказал он в притворном сожалении. Осерчал Иван, стукнул посохом. — Ты мне зубы не заговаривай! Здесь сказано, что у Нерона помимо жен и мужья были, так ведь? Нахмурился Сильвестр, покачал головой, но все же ответил. — То грех содомский — нечестивые язычники так дьяволу поклонялись. Нерон тот тираном и прелюбодеем был, плотскими утехами с юношами предавался и теперь горит за то в геенне огненной. Крепко задумался Иван. Плотским утехам, значит? Посмотрел он на Сильвестра. Тот и по молодости не красавцем был, а уж теперь и подавно: нос что клюв, борода что пакля, тело постами иссушено, но глазенки-то еще горят, власти жаждут. Припомнил Иван и других Егорок да Прохорок, что вокруг него ошивались. Кто хромой, кто косой, носы картошкой, умишко с горошек. Видать, Нерон совсем из ума выжил, раз таких к себе в постель уложил. — Коль был он над людьми поставлен и властью облечен, разве не волен был творить, что ему вздумается? — спросил царь. — Все мы пред богом рабы и в ответе за свои грехи будем, — смиренно ответил Сильвестр. — Как же тирану не оступиться, коль ответственность на нем столь велика? — Слушать мужей мудрых, кои его на путь истинный наставят, — тут же ответил Сильвестр. Склонил голову царь. — Прав ты, Сильвестр, — сказал Иван в притворном сожалении. Просиял Сильвестр, поверил, что царь вновь к нему благосклонен, но продолжил Иван свою речь. — Стар ты стал, вон и глаза уже не те, сам сказал, за язык никто тебя не тянул. Прими-ка ты постриг да отмоли грехи мои царские. Видит Бог, много их у меня скопилось. Разогнул спину Сильвестр глазами гневно засверкал. — Постриг? А кто же в избранной раде будет?! — Кто будет, не твоего ума дело, — грозно ответил Иван. Заходил Сильвестр по комнате, застучал посохом, но притушил гнев и обратился к царю с притворной ласкою. — Не руби с горяча, царь, ужель забыл, что сделал я для тебя? Как костил тебя с малолетства и грамоте учил, на путь наставляя, как от козней бояр берег и во всем тебе верным союзником был. — Не забыл, и потому благодари, что жив остался. Увести его. Когда Сильвестра увели, Иван отложил посох и с наслаждением почесал голову, взопревшую под меховой шапкой. Не на кого было положиться ему — одни стяжатели и льстецы его окружали. Один лишь Курбский ему верным другом был, но Курбский всегда себе на уме. Жену отравили, изверги, а ответ кто держать будет? Верные люди тут нужны, которые его одного слушать будут. Отворилась дверь, то один из слуг с докладом явился. — Воевода Плещеев-Басманов челом бьет, государь. Говорит, Рязань от набега татар отстояли. — Рязань от татар, говоришь? Дело благое. Собирай бояр, пир готовь и воеводу этого на пир позови, — изрек Иоанн, надевая царскую шапку.

***

Не ожидал никого встретить Иван в покоях супруги покойной. Дернулся как ужаленный, схватился за рукоять кинжала, но, признав Федора, опустил руку, позабыв про гнев. Пригож был Федор лицом словно девица. Очи ясные лукавые, губы что алые ягоды, а брови соболиные. Лишь войдет в комнату, и сердце сладко щемит. Всем хорош был юноша, вот только пуглив сверх всякой меры и сейчас смотрел на царя так, словно тот его казнить велел. Не хотел Иоанн, чтобы на него так смотрели. Только не Федор. — Эка ты вырядился, словно праздник какой, — сказал Иван добродушно. Опустил голову Федор. — Я просто… — пробормотал он и замолк, не найдясь с ответом. Иван похлопал по ложу, приглашая его сесть рядом. Федор осторожно приблизился и сел, теребя бусы. Глаз он все еще не поднимал. — Ну-ну, не чинись, — сказал Иван. — По нраву тебе украшения пришлись? Федор закивал и принялся торопливо стаскивать серьги, но рука царя властно остановила его. — Оставь себе. Негоже добру пропадать без дела, а над моим словом крепко подумай. Неволить не стану, коли душа не лежит. С удивлением посмотрел на него Федор, и краска бросилась на его щеки. Остался сидеть, словно к месту прирос. Открыл он было рот, словно сказать чего хотел, да никак не решался. — Я Курбского видел, — наконец, изрек он. — Я тоже его видел, и что с того? — отшутился Иван. — Он знает, о чем вы меня попросили? — спросил Федор и посмотрел прямо ему в глаза. Задумался Иоанн. Показывал он как-то Андрею ту книгу, да тот как всегда свои истинные помыслы за насмешкой прикрыл. Однако, умен был Курбский. Мог и сам догадаться, коли б захотел. — Коли и проведает, то слова сказать не посмеет. Под моей защитой будешь. За все ответ будут передо мной держать. Гнев отразился на лице Федора, словно слышал он уже эти слова, да только не сдержал их обещавший. Не удержался Иван, провел по волосам черным, погладил по стану стройному. Вывернулся Федор из объятий словно уж, но остался стоять. Устал Иван от этих игр непонятных. — Ну, чего тебе ещё надобно? — спросил он. — Я не знаю, как дорогу в свои покои найти, — заявил Федор, гордо тряхнув волосами. Ишь какой выискался на его голову, быстро позабыл про скромность свою. — А мне почем знать? — разгневался царь, но, поняв, что тот и правда сейчас уйдет, позабыл про гнев. — Постой. Слуга мой подскажет, а то в неровен час заплутаешь где. В коридоре и правда ждали двое слуг. Отправив одного из них с Федором, Иван пошел своей дорогой. Не увидел он, как обернулся Федор, долгим взглядом его провожая. Каждый день ни свет ни заря вставал Федор, но не к заутрене. Строго следил Алексей Басманов за тем, как сын его воинскую науку постигает. С малолетства стрелял Федор и из лука тугого, и саблей орудовал не хуже прочих. — Можешь и лучше, — проворчал Алексей, наблюдая за сыном. Ненавистны были Федору мозоли на руках и сабельный звон, но не посмел он отцу перечить и вновь к упражнениям вернулся. Постепенно заполнялось подворье людьми служивыми, что тоже пришли силенки размять. Среди прочих выделялся молодой князь Оболенский-Овчинин, что с Курбским дружбу водил. Заприметив Федора, обратился к нему юный князь. — Чего нам стрелы зря тратить? — спросил он. — Давай-ка мы силами померяемся. Кто проиграет, тот со своей саблей попрощается. Усмешкою Федор свой страх прикрыл. — А давай! — воскликнул он. Ударили юноши по рукам и взялись за луки. Стал собираться народ, чтобы посмотреть на добрых молодцев. Попал Овчина в цель. Попал и Федор. Вновь без промаха ударил Овчина, но и Федор не отставал. Одобрительно загудели люди, захлопали. Льстило Федору их внимание. «Вот бы и царь увидел» — подумал он, да только занят был Иван делами государственными. Вновь попал Федор в цель и, не удержавшись, поклонился честным людям, а те ему еще пуще захлопали. Помрачнел князь, натянул тетиву тугую и пустил стрелу. Угодила стрела точно в яблочко, и вновь повеселел князь. — Во как могем! — сказал он и хотел уже было идти. — Подожди, — придержал его Федор, храбрости набравшись. — У меня еще стрела осталась одна. — Ну, давай покажи, что сможешь, — сказал князь, в своей победе не сомневаясь. Наложил Федор стрелу на тетиву, правой щекой ветер чувствуя, и пустил ее в полет. Пролетела стрела через весь двор и прямо в стрелу Овчины угодила, ее расщепив. Заахал народ захлопал, и даже старики одобрительно головой покачали. — Да было бы чем чиниться! — проворчал князь. Обиделся Федор. — Не умеешь проигрывать, князь? — усмехнулся он. — Чай, не хуже твоего царю службу несем. Гаденькая улыбка появилась на лице князя. — Я и предки мои служили всегда с пользой государю, а ты служишь содомиею гнусной! — заявил он. Ошалел Федор от слов таких, посмотрел на отца своего, а тот стыдливо глаза отвел. Зашептался народ, из уст в уста клевету передавая. Бросил Федор лук оземь. — Ах так?! Ну так царь тогда и рассудит, кто ему лучше послужил, — заявил он. Побледнел Овчина, хотел было сказать что-то, но Федор уже был таков. Ворвался он в палаты царские, со всеми слугами переругавшись. Оторвался Иван от бумаг, но недовольство в его глазах быстро сменилось удивлением. Все без утайки поведал ему Федор, руки заламывая. — Хочешь, чтобы я на грех с тобой пошел, а кто за меня, бедного, вступится? Злые языки уже ядом капают, а, ведь, я еще и не виноват ни в чем! — говорил Федор, слез не тая. Внимательно Иван его выслушал. — Справедливы слова твои, — изрек он. — Будет тебе заступничество мое. Утер Федор слезы. — Правда? — недоверчиво спросил он. — Царскому слову не веришь? Эй, холопы, передайте Малюте, чтобы Овчину к себе прибрал, и чтобы не видел я его больше. А теперь все вон, окаянные, надоели мне, мочи нет. Разбежались все слуги, один только Федор остался. Восторженно смотрел он на гнев Ивана и бросился к его ногам, как только они одни остались. — Честь свою тебе отдаю, государь! — воскликнул он. Поверил ему Иван, даже не усомнившись. Нет и не будет у Федора заступников, кроме него. Такой не предаст, к врагам не переметнется. Раскраснелся Федор, принялся покрывать поцелуями руки заступника своего, а уж Иван его к себе притянул за стан гибкий, на колени усадил. Погладил он его по щекам пунцовым, запутались царские перстни в волосах черных. Душно в палатах стало от поцелуев жарких. — Люб я тебе? Скажи, что люб, — прошептал Федор и стоном ответил на вопрос свой. Крепче обнял его Иван, слова ласковые на ушко шепча. Когда все закончилось, Федор лежал на его груди. Липкой от пота. Тяжело вздымающейся. Он лежал и слушал стук чужого сердца. Он знал, что его любят. Ему было хорошо.