Твоими глазами

«Олега нет слишком долго.» В очередной раз посмотрев на часы, подумал Разумовский. Часовая стрелка уже перекочевала на левую половину циферблата, а Волков так и не появился. Сначала Сергей пытался унять беспокойство. Усевшись в кресло в зале, он долго и упорно смотрел в окно, словно силясь увидеть там что-то кроме леса и периодически мелькающей то тут, то там живности, но это не помогло. Тогда он взял книгу, но даже в столь привычном способе расслабления зациклившийся мозг не видел ничего, кроме хаотичного набора случайных символов, которые упрямо не складывались в нечто хоть сколько-то осмысленное. Отчаявшись, он стал просто ждать. Ближе к трём зверски захотелось есть, пройдя на кухню тихим бесшумным шагом, Сергей попытался затолкать в себя немного спагетти, но горло снова предательски сжалось, и он чудом успел сделать пару шагов до раковины, выпуская из себя только успевшие попасть в рот макароны. Язык и горло горели от желчи, которая всё поднималась и поднималась, вызывая новые приступы удушья, голова закружилась. Вцепившись одеревенелыми пальцами в острый нижний край старой раковины, Сергей попытался глотнуть воздух. Глаза кололо и щипало. Мысль о собственной ущербности была первой в оглушённом нехваткой кислорода разуме. Насколько нужно быть ничтожным, чтобы так бояться разговора с человеком, которого знаешь почти всю жизнь. Они с Олегом были рядом столько лет, Сергей так часто ощущал в груди щекочущее чувство его присутствия, что, казалось, суровый волчара давно проник к нему под кожу. А что сейчас? Он не может сказать ему четыре слова: «У меня раздвоение личности». Это ведь так просто, ничего не стоит, просто дать знать Волкову, то, что на самом деле он имел право знать уже давно. Осев на пол кухни, Разумовский глубоко задышал, закрыв глаза. Хотелось разнести всё вокруг: так было паршиво ощущать себя в который раз ничтожеством. Последний час Разумовский провёл в углу за подлокотником дивана, слушая мерное тиканье часов. Подняться наверх он был не в состоянии, на кухне ещё оставался запах еды, а на столе одиноко стояла вазочка с печеньем, от одного вида которой его воротило. Данный угол же был единственным местом в зале, с которого не было видно ни большого зеркала, приклеенного к дверце шкафа, ни входной двери, из-за которой парой слышались обманчивые звуки шагов. Жестокая игра его собственного разума. Но всё равно, где-то на периферии он слышал Птицу. В последнее время Сергей всё чаще ловил себя на том, что слышал эмоции второго «я». Оно могло даже ничего не говорить, а Разумовский уже понимал, что происходит. Словно плывёшь и чувствуешь пальцами ног холодное течение, оно чуть быстрее, чем верхнее, ощутив его, ты теряешься, и волны на поверхности воды могут случайно накрыть тебя с головой. В такие минуты бывшему IT-гению и любимцу всего Санкт-Петербурга хотелось снова стать ребёнком, который воспринимал крылатую тень рядом с собой словно немого рыцаря, способного защитить его от всего в минуты отсутствия рядом друга. Сейчас же, о том, что творилось в их с Птицей взаимоотношениях, если то, что происходило между ними, можно так назвать, не хотелось и думать. От одной мысли, что это может значить, немели пальцы, и хотелось, закрыв глаза, приказать себе полностью забыть о происходящем. Словно бы это действие поможет. Но он не был столь наивен.

***

Звук открывающейся двери застал его врасплох. Распахнув глаза, Сергей попытался вглядеться в сторону коридора, но внезапно осознал, что, кажется, за своими размышлениями он пропустил момент захода солнца и сейчас сидел в полной темноте, не в силах пошевелиться, не предпринимая никаких попыток оповестить вошедшего о своём местонахождении. Послышались два знакомых шага и голос. — Серёж... Безвыходное, абсолютно глупое положение. Если Олег найдёт его так, разговор явно станет более «захватывающим», учитывая тот факт, что в полной мере раскрывать страх, который Разум испытывал к Птице, не хотелось. Показаться перед Волком нестабильным психически больным, но хоть сколько-то безопасным, было бы куда приятнее. Олег не должен знать о том, что ему нужно опасаться вторую личность Разумовского настолько. Выбор этого места был ошибкой. Внезапно всю комнату залил яркий свет. Лампочка под самым потолком моргнула и загорелась, словно раза в два ярче, чем была. Разумовский с шипением вдохнул воздух и зажмурился. Глаза словно резануло чём-то острым. Через секунду он осознал, что уже обнаружил себя.

***

Приглушённый звук из угла комнаты заставил Олега засомневаться в собственном слухе. На диване никого не было, но ведь ему не могло послышаться. Эта мысль оборвалась так же быстро, как и возникла. Из-за угла дивана совсем немного выглядывали ноги в полосатых носках. Тех самых, что утром он натянул на узкие холодные ступни в неконтролируемом порыве заботы. Думать, почему Разумовский прячется, не хотелось. Причин было слишком много, особенно с учётом новых знаний Волкова. Осторожно ступая по ковру, Олег приблизился к соулмейту вплотную, так что стала видна рыжая макушка. Один шаг в сторону, и Разумовский был полностью в его поле зрения. – Серёж, поднимайся, если будешь сидеть на полу, заболеешь. – Волков подумал, что было бы хорошо дать самому себе затрещину, но ничего белее подходящего он сказать не мог. Но Разумовский отреагировал. Приподнял голову, оторвав взгляд от пола, подогнул под себя одну ногу и уже начал, пошатываясь, подниматься, как потерял равновесие, и Волкову пришлось подхватить его за плечи буквально налету. Тут же в голову пришёл утренний инцидент — сейчас, точно как и тогда внутренний зверь заурчал, счастливый от того, что ему позволили позаботиться о соуле. Осторожно приведя рыжеволосого в вертикальное положение, Олег провёл ладонью от плеча к тонкой кисти и чуть сжал её, вспоминая, какие советы давались на форумах. – Нам нужно поговорить, – он постарался сказать это как можно мягче. – Давай сядем. Разумовский не проявил никакого интереса. Он, казалось, даже не дышал, когда Волк вывел его из-за дивана и посадил среди маленьких подушек. Сам он опустился в кресло, но зал был настолько захламлён всем, чем можно, начиная с антресоли и трюмо, заканчивая двумя старыми неработающими телевизорами-коробками, стоящими друг на друге рядом со складным столом. Так что между мужчинами не было и полуметра.

***

Всё произошло слишком быстро, Сергей пришёл в себя, когда молчание уже слишком затянулось. Олег смотрел на него. Ощущение его взгляда заставляло сжать пальцы в кулаки и закрыть глаза. Хотелось спрятаться. – Я могу сидеть так очень долго, – тихий голос заставил Разума прислушаться, все его мысли мгновенно исчезли, оставив после себя только звук чужой речи. – Но уже поздно, так что нам стоит начать. Сглотнув вязкую слюну и попытавшись не смотреть на тарелку с печеньем, Сергей наконец поднял взгляд. –Да... – горло першило: сказывалось произошедшее на кухне. – Мне нужно было сказать об этом раньше. Олег молчал и это было лучшим, что он мог сделать сейчас. Он лишь смотрел, и в его карих глазах читались поддержка и готовность ко всему. Сергей давно научился видеть все оттенки чувств в этих тёмных глазах, когда многие не отличили бы гнев от сосредоточенности, он ещё маленьким рыжим мальчишкой нашёл ключ к это загадке. Ведь иначе эмоции лучшего друга, Волка, было не прочесть. А сейчас, поймав отголоски всего того тепла, что несмотря ни на что осталось внутри Олега, Серёжа чувствовал всю тяжесть своих грехов. От этого покалывало где-то у сердца. Он не заслуживал этого взгляда. – Я должен был сказать это ещё тогда. До... до той... – он запнулся, – ещё в замке, когда мы были одни. В тот день. Громкий смешок оборвал его. В зеркале за плечом Волкова был он. Растягивал губы в гадкой насмешливой ухмылке и гладил перья, расправляя их между собой, будто бледная худая ладонь была гребнем. Расслабленная поза Птицы, словно кривое зеркало, отражала сжавшегося Сергея. – Действительно, нужно было, – интонации Птицы стали вкрадчивее. – Возможно он бы сжалился и пристрелил тебя во сне. Он разразился пронзительным хохотом и сделал рывок, заставив Разума зажмуриться и вжаться в пыльную спинку. – Серёж. Поддавшись голосу Олега, он приоткрыл глаза. Птица давился смехом: он лишь припугнул его, оставшись в пределах зеркала. Простая провокация, даже не так — шутка, доставившая его второму «я», пожалуй, даже слишком много удовольствия. – Серый... – Я, прости, я сейчас объясню. – заламывая пальцы, он продолжил: – Это уже с детства... Нет, не так. Отражение ехидно вскинуло голову и закинуло ногу на ногу, словно спрашивая: «И ты действительно сделаешь это так? Ты жалок». Чёрные крылья словно жуткий плащ обвивали его плечи. Перья шевелились словно колышимые ветром, хотя в комнате не было даже намёка на сквозняк, из-за этого в голове всплывала неприятная ассоциация. Под перьями что-то было, что-то отвратительно живое, неприятное, вязкое и связывающее мысли в тугой комок. Поймав себя на этой мысли, Разумовский резко выдохнул. Он думает совершенно не о том, о чём должен. Сейчас нужно рассказать всё Олегу. Рассказать... Как просто это звучит. – Тот доктор из тюрьмы, Рубинштейн, я слышал о нём в новостях. Какой диагноз он поставил тебе? Фраза Волкова камнем разбила окно тяжёлых мыслей. Она словно дала Сергею глоток свежего воздуха, и он заговорил, теребя край растянутого свитера тонкими пальцами. – Диссоциативное расстройство идентичности. Рубинштейн, мой психолог... или психиатр, – поправил он себя, – из СИЗО. Не думаю, что он смог тогда многого от меня добиться, но он поставил именно этот диагноз. Его ещё называют «раздвоением личности».

***

Олег хотел сказать, что понял, о чём он говорит и знает термин, но не стал, опасаясь перебивать только начавшего раскрываться Сергея. Мало ли как тот мог отреагировать. Неосторожно брошенные слова могли всё испортить. Этот вечер обязан был поставить все точки над «i» и наметить путь их дальнейшей совместной жизни. Волков надеялся услышать достаточно, чтобы понять, как подступиться к соулу, как сделать его жизнь проще и позаботиться. Существо внутри также ожидало, навострив уши, оно было готово в любой момент броситься к Сергею, чтобы утешить, укрыть от опасности и показать, что с ними всё будет в порядке. Отличии от него, сам Олег не был так оптимистичен, даже более того — он больше строил планов, обходящих прямую демонстрацию заботы, надеясь, что слова Разума позволят ему меньше гадать о том, что того так пугает ни с того ни с сего в пустом доме, где их лишь двое. – То, что ты видел в Венеции, у меня было... можно сказать, обострение. – Сергей опустил глаза и замолчал. – То есть... – То, что случилось, я не оправдываю, это моя вина. – Его лицо стало на пару тонов бледнее. Блёклая фигура казалась лишней и инородней на пёстром пледе, лежащем на старом диване. – Это был я... Олег вспомнил ту бойню и внезапно понял, что Разумовский имел в виду вовсе не смерти его людей и друзей того майора. Он говорил о Нём. Воспоминания больно кольнули под рёбра. Перед глазами пронеслись залитый кровью пол, высокая решётка, разделяющая их, дуло пистолета, направленное прямо на него, и отблеск золотых глаз. Золотых глаз... Золотых... Странное открытие обухом ударило Волкова по голове — золотые глаза. Как такое могло быть? Глаза Сергея с самого детства были голубыми, не могли же они так резко изменить цвет, за пару лет их разлуки. Он поднял голову. Разумовский сидел на диване, поджав ноги и опустив голову так, что непослушные рыжие пряди не давали увидеть глаз. – Подними голову, – слова сами как-то возникли в пространстве комнаты. – Посмотри мне в глаза.

***

Он сказал это, наконец-то. Нельзя было говорить, что он не говорил или не думал об этом прежде. Нет. Каждый жест, каждый взгляд, любое его слово, казалось, вопили об этом. Каждый день, засыпая в соседней комнате, Разумовский помнил тот момент, лицо Олега, свист прошивающих крепкое тело пуль, отвратительный звук безвольно повалившегося на кафельный пол человека. Человека, смерти которого он хотел бы в последнюю очередь. Не хотел бы никогда, но тот огненный бред, ударивший ему тогда в голову, тихий, подначивающий шёпот на ухо, шокированный взгляд его главного врага... Как он мог? Как он мог сотворить подобное? От понимания кипел мозг и тряслись руки. И сейчас, сидя перед человеком уже в третий, да, именно в третий раз вырвавшем его из ада, Сергей не мог понять, отчего тот до сих пор не вышиб ему мозги, в этом доме ведь было оружие. Он не видел его, но знал — наученный прошлым, Волков не оставит себя без защиты. – Посмотри мне в глаза. Все мысли в один момент смешались, и Разум даже подёрнулся от неприятного ощущения вторжения. Посмотреть в глаза. Конечно. Нельзя было забываться. Откинув все мысли, он сделал это, ожидая увидеть перед собой абсолютно что угодно, но не выражение растерянности, непонимания и одновременно вопроса, проглядывающих сквозь разбитую маску спокойствия и уверенности. Такой взгляд, словно вот-вот должно было случиться что-то очень важное и одновременно до дрожи в пальцах опасное. Олег изучал его лицо, или конкретно, глаза. Что-то в них заставляло его сейчас сидеть, переклонившись через стол, поставив на него обе ладони. Слишком близко. Слишком странно. Краем глаза Разумовский заметил, как с интересом палача Птица приблизился к стеклу зеркала и следил за каждым действием Олега. Золотые глаза словно подсвечивались, так что на острые скулы падали длинные тени ресниц, перья на плечах были приподняты — всё выдавало нетерпение. Он тоже не мог понять, что происходит, но получал от сложившейся ситуации явно больше удовольствия, нежели его носитель, замерший на диване подобно маленькому беззащитному зверьку перед хищником. – Как такое может быть, – медленно проговорил Волков по слогам. Его взгляд метнулся к столу и снова к глазам напротив — казалось, Волк сейчас не мог ничего понять, теряясь между мыслями и догадками. Впервые Сергей видел его эмоции настолько открытыми. Но если бы всё сейчас было так хорошо, что он мог бы насладиться моментом, запомнить его. Впитать в себя. Нет. Птица за плечом Олега, кажется, начал что-то понимать, его зрачки расширились словно у большой кошки, готовой напасть, клыки скрытые под верхней губой показались, он оскалился и поставил ладонь на стекло. Если бы он дышал, на гладкой прозрачной поверхности осталось бы бледное запотевшее пятно. Но его не было. Не было... Точно. Он не вырвется. Не ударит, не растерзает на части, ничего этого не произойдёт. Снова посмотрев на монстра в зеркале, он хотел прорычать нечто грубое и наглое, чтобы отдёрнуть второе «я». Но ограничился только взглядом. – Твои глаза всегда были голубыми, почему в тот день они стали жёлтыми? Один вопрос и пустота. Диван с пёстрым пледом, продавленный у края, и зеркало в старой резной раме, с тёмными пятнами по углам. Отражающее Сергея Разумовского в двух измерениях. Длинные огненные пряди, собранные на одном плече, и чёрные перья, которые, будь они реальными, запутались бы среди огненных всполохов горячими углями. Костёр. Всё на костёр. – Потому что.