***
Они оба не замечают, когда истерика Сергея сходит на нет. Слёзы высыхают на впалых щеках, оставляя после себя блеск, красноту и едва видные дорожки, ладони спокойно свисают по обе стороны от тела, теперь их не сотрясает тремор. Близость соулмейта без его же ведома успокаивает разум рыжего, даёт возможность спокойно вдыхать полные лёгкие воздуха и восполнять кислородное голодание. Он обмякает в родных сильных руках, укладывая голову за крепкое плечо, и дышит с приоткрытым ртом. Искусанные губы щиплет выдыхаемый воздух, но он не замечает этого, нежась в объятиях человека, которого когда-то — сейчас то время кажется ужасно далёким — чуть не убил. За спокойствием двух душ наблюдают двое. Это не люди, не земные звери и птицы. Одно существо сидит под диваном — его пронзительные глаза не сходят с другого, того, что в зеркале сидит за защитой стекла и хмурит брови. Они готовы кинуться друг на друга в любой момент, и непонятно ещё, кто кого растерзает. Они разные.***
Тепло. Это первое, что чувствует Разумовский, приходя в себя. Всеобъемлющее тепло и ощущение безопасности. Чувство, которое он и не надеялся ещё когда-то ощутить на себе, прямо сейчас окутывает со всех сторон, словно мягкое тяжёлое одеяло. Он провёл бы так целую вечность. Всё равно мысли не хотят собираться в разумную цепочку, ускользая, словно песчинки сквозь щели меж пальцев. Голова тяжёлая, а тело лёгкое и держится на земле лишь благодаря удерживающим его рукам. Рукам... Сергей приоткрывает глаза и оглядывает комнату. За двойной оконной рамой ничего не видно, он смотрит на шторы, которые обычно каждый вечер задёргивает Волк, и не может понять, почему сейчас ночь свободно наблюдает за домом. Он совершенно не помнит, что случилось перед тем, как сознание вернулось, и сколько времени прошло тоже. Зрение подводит, и после нескольких попыток разглядеть маленькие часы на полке серванта, Разумовский сдаётся. В голове смутно проявляются воспоминания. Они, словно только что оторвавшиеся от ветки листья, планируют мимо его взгляда, позволяя урывками рассмотреть утерянные фрагменты. Жуткая улыбка Птицы, затаившегося в зеркале, потеря контроля, ощущение беспомощности и страха, сжимающих горло, потом резкое возвращение и растерянное лицо Олега, часы за его спиной или наоборот, сначала Волк, потом минутная стрелка... Мысли не хотели собираться в кучу. Тепло окутывавшее его — что это? Олег. Вот чьи руки прямо сейчас сжимали его в объятиях. Олег. Олег.. Олег... Взгляд натолкнулся на зеркало, грязное, в подтёках воды из-за неправильного мытья с маленькой салфеткой, не позволяющей разглядеть рисунок ковра за их спиной, мутного, за стеклом которого раньше сидело его второе Я. На том самом месте сейчас сидели они. Сцепленные крепким кольцом рук. Двое. Лица Олега не было видно, но то, как поджались его плечи, напряглась спина и вздулись вены на предплечьях — всё выдавало его волнение. О чём он беспокоился? Сергей всё не мог прекратить анализировать. Он сидел почти на коленях у Волка, уткнувшись носом в место, где шея переходит в плечо. Пахло потом, лесом и солью. Серая футболка в этом месте была темнее, и Разумовского осенило. Неужели он плакал? Такого не было во время обычных панических атак, нет, но после них он и не приходил в себя, окутанный горячими объятиями единственного близкого в мире человека. Обычно это происходило где-то на полу в окружении перевёрнутых и разбитых вещей, с синяками от падений и ранами, взявшимися непойми откуда. Возможно, он и сам их себе нанёс, но предпочитал меньше анализировать подобные моменты своей и без того сложной и запутанной жизни. Но Волк... Почему он прямо сейчас делает это? Сергей боялся произносить эти слова даже в собственных мыслях, но сейчас... Неужели Олег беспокоится о нём? И то, что разум наблюдает сейчас результат его заботы... Результат попыток успокоить буйного... буйного кого? Друга? Босса? Лю... Он прервал себя на этой мысли и тут же почувствовал, что Олег отмер, немного ослабляя кольцо рук. — Олег...***
Тихий шёпот, заглушённый футболкой, заставил Волкова вынырнуть из тёплого небытия. Сколько же он провёл там? За границей. Он попытался настроиться на реальность, зверь внутри, всё ещё довольно порыкивающий, несколько отвлекал Олега, но не настолько, чтобы не почувствовать изменения в прижатом к нему замершем теле. Ощущать Серого, практически сидящего у него на коленях на пыльном старом диване, было странно. Кажется, они просидели так достаточно долго. Мышцы отяжелели и стали даже слегка поднывать. Вздрогнув, он расцепил пальцы за спиной Разумовского, но, не в силах убрать их полностью, всё ещё оставил руки обхватывающими острые плечи, покрытые тонкой вязкой свитера. Он хотел повернуть голову в сторону часов, но понял, что совершенно не хочет показывать соулмейту своё полное присутствие в реальности. Чувство близости и щемящей теплоты были такими правильными, настоящими и необходимыми, что он не мог заставить себя саморучно разрушить этот внезапно возведённый воздушный замок. Который бы никак не мог возникнуть сам в любой другой момент. Продлить эту блаженную тишину ещё хоть на минуту казалось жизненно необходимым. — Олег... — раздалось снова, и Волков не нашёл в себе сил игнорировать чужой голос второй раз подряд. Поэтому он медленно опустил руки ниже, на талию соула, и чуть отстранился, раздумывая, как выйти из сложившегося положения. Они были непозволительно близко. И хотя всё нутро кричало о правильности такого положения вещей, головой Волк понимал, что они с Разумовским находились не в тех отношениях, чтобы позволять себе подобное. Серый молчал, что ничуть не помогало, хотя задумавшись, Волков ужаснулся одной мысли о том, что мог бы сказать Разумовский сейчас. Лучше всего было бы опередить его и начать разговор самостоятельно, чтобы избежать ещё большей неловкости и ухода диалога не в то русло. Но и сам он не мог даже представить, что обычно говорят люди друг другу в таких ситуациях. Было ли лучшим спросить что-то вроде «ты в порядке?» или «как ты себя чувствуешь?», но Олег, собравшись с мыслями и отогнав очередной порыв прикусить язык и продлить момент близости, заговорил, чуть отсаживаясь и как можно более мягко перемещая Разумовского на диван: — Как ты? Болит голова? Мне стоит принести воды? Вид у Сергея был растерянный, словно все три вопроса застали его врасплох. Он, не поднимая глаз, тихо прошептал: — Да... Не было понятно, ответом на какой именно вопрос было это «да», но Волк быстро поднялся и, подойдя к комоду, налил из графина воды на треть стакана. После порылся во втором ящике и выудил из кучи шелестящих блистеров тот, на котором большими буквами было написано «АСПИРИН», взяв всё, он снова оказался рядом с соулом. — Выпей половину, если болит слишком сильно — целую. Словно давал указания ребёнку, хотя Разумовский несомненно знал, как нужно принимать обезболивающее и сам. Тот медленно, словно руки не хотели его слушаться, выдавил на ладонь одну таблетку и, запив её водой, отставил стакан на стол. Теперь он сидел в полоборота к Волкову, сложив ладони на коленях и опустив голову, словно ожидая казни. — Ты сказал, что у тебя раздвоение личности. Те таблетки, что ты пьёшь, они... — Волков замолчал, пытаясь сформулировать окончание фразы: что именно ему следовало сказать, чтобы не показаться идиотом и не вывести из себя собеседника, он не знал, но Разумовский продолжил самостоятельно. — Да. Это противоэпилептик и транквилизатор , но они... они не всегда работают так, как нужно, поэтому... Происходит нечто подобное. — Олегу захотелось вмешаться, когда тонкие пальцы Серёжи крепко и наверняка болезненно сжали ткань тонких штанов, проезжаясь ногтями по бёдрам, но он не позволил себе этого. Пока они не выходили за рамки сдержанного информативного разговора, и это радовало. — То, что произошло только что — подобное часто происходит? — он задал этот вопрос, так как не был уверен в собственных наблюдениях за соулом, Сергей большую часть времени сидел в комнате на втором этаже, и что там с ним могло происходить, одному богу известно. Тот поджал губы и сглотнул. — Нет. Такого не было уже давно, — слова словно не хотели из него выходить, но Разум заставлял их, выдавливая каждую букву. — Прости, — Олег произнёс это за секунду до того, как мысть об извинениях пришла к нему в голову, — я не знал, что делать, и получилось вот так. — В такие моменты я могу... Он замолчал. И Волков понял, что они дошли в своём разговоре до самого главного. — Я могу навредить окружающим. Фраза была сказана достаточно твёрдо, хотя Олег прекрасно видел, как начали дрожать бледные пальцы с яркими выделяющимися на сухих кистях костяшками. Он волновался. А точнее. Сергей Разумовский боялся его, Олега, реакции на сказанные слова. Боялся настолько сильно, что, кажется, весь сжался в ожидании удара или ещё чего. Это было, словно укол. Волков сдержал порыв встряхнуть соула, как тогда ночью, чтобы привести в себя и заглянуть в глаза, проверить, видят ли они вообще хоть что-то вокруг. Они ведь знали друг друга так долго. Ладно он сам. Хмурый солдат, с самого детства не отличавшийся способностью считывать чужие эмоции и руководствовавшийся только внешними признаками, делая любые выводы и основываясь на них. Люди не были его профилем никогда, а опыта обычной жизни было так мало, что он был бесполезен. Детдом, армия, Сирия... Строгая дисциплина, указания и приказы — вот к чему он привык, а при таком образе жизни, эмпатия — это последнее, что нужно человеку. Серый же, казалось бы, полная противоположность. С самого детства чувствительный и гибкий, как тонкая проволока. Он учился в институте, стал популярен, заработал баснословные деньги и, казалось бы, делал всё, что хотели от молодого миллиардера люди. Он построил жизнь на их понимании, предугадывая желания и страхи даже тогда, в Венеции, он знал каждый шаг Грома наперёд, проводя беседы с теми людьми, он считывал их, словно открытые книги, быстро и без малейшей сложности. Так что же было не так сейчас? Каким образом этот разбирающийся в людях гений, мог так ошибаться в собственном друге детства? Не видеть очевидного? Как, прожив с ним в этом домике больше месяца, Разумовский мог хотя бы предположить, что Олег может его ударить? Волкову совершенно не хотелось думать, что могло быть ещё в его воспалённом разуме. Может быть, он верил, что Волк наставил бы на него пистолет или нож? Смешно даже думать о подобном. К чему тогда вся эта забота? Ради чего? Он ведь мог бросить Разумовского гнить в тюрьме ещё тогда, не тратить силы. Отомстить за те пресловутые пять пуль. А не носиться с ним, отпаивая водой, когда рыжеволосый был накачан непонятно чем. Не подрываться всякий раз, стоило тому испуганно уставиться в угол, и не бежать по лестнице, рискуя подскользнуться и сломать шею на старом затертом дереве, только заслышав, что Серому снится кошмар. В этот момент ни кем, кроме как идиотом, Волков бы не смог назвать своего соулмейта. Он глубоко вздохнул и опустил подбородок к груди, силясь унять обиженно мечущегося зверя внутри.***
Тишина, воцарившаяся в комнате, пугала. Олег молчал. Просто сидел и молчал, всё ниже опуская голову. Сергей видел это краем глаза, и чем глубже становилась тишина, тем больше мыслей рождалось в его голове, которые вели себя, словно испуганные лаем борзых птицы. Хотелось убежать, но Разум чувствовал, что вряд ли сможет подняться на ноги. Аспирин снял боль, но принёс тяжесть и слабость. То ли от волнения, то ли от ещё чего-то даже дышать стало труднее, и Сергей чуть разомкнул слипшиеся губы, чтобы попытаться сделать беззвучный и глубокий вдох. Рёбра покалывали от недавнего приступа невралгии, а руки чуть тряслись. Кажется, ему уже нужно было выпить свои препараты. Поймав эту мысль, Сергей зажмурился, осознавая: от того и все неприятности. Разумовский подавил желание ударить себя. Знал ведь, что нельзя пропускать прием. Если уже сейчас так, то что будет, когда блистеры опустеют совсем? Синдром отмены , вот чего стоило бояться. – Тогда нам стоит принять меры, — голос Олега обухом ударил по голове. – Я унесу все ножи из кухни и перепрячу пистолеты. А тебе стоит пойти поспать, выглядишь бледным. Разумовский замер. Он ведь не ослышался? Олег только что сказал именно, то, что он услышал. Неожиданно даже для самого себя подняв голову, Сергей встретился с уверенным взглядом карих глаз. И потерялся. Олег довёл его до комнаты и, кажется, даже уложил в постель, но к этому моменту разум рыжеволосого не был способен воспринимать ничего. Он провалился в сон.