***
Почти неделя прошла с того самого разговора, который наконец расставил всё на свои места. Утром следующего дня Разумовский долго не хотел подниматься с постели, одновременно боясь и того, что произошедшее ему приснилось, и того, что всё окажется правдой. Оба варианта страшили его одинаково. Он долго лежал, укутавшись в простынь и поджав ноги ближе к груди, и думал, что же будет делать в случае каждого исхода. И в конце концов, поднялся лишь к 12 часам дня. Стараясь тихо ступать по скрипучему полу, он выбрался из комнаты и, ведя пальцами по стенке, спустился вниз. Дом никак не давал понять были события прошлой ночи сном или явью. Убедиться, что всё произошло в реальности, ему удалось лишь на кухне. На столе около плиты больше не стояла подставка с ножами, их не оказалось и в шкафчике с вилками и ложками, откуда пропала открывашка для банок и канцелярский нож, который почему-то вечно там валялся. Поначалу это слегка смутило Сергея, но память услужливо подкинула последние слова, сказанные Волковым той ночью. Тогда Разумовский в неверии обошёл весь дом, не зайдя разве что в комнату Олега, и обнаружил, что тот действительно воплотил своё обещание в реальность, при том подойдя к этому с особой щепетильностью. Единственной колюще-режущей вещью, которую удалось обнаружить Сергею, были маленькие маникюрные ножницы, лежавшие в шкатулке с нитками и пяльцами, что хранилась в нижнем отделе комода в зале. Он старался не думать, что именно заставило Олега подойти к проблеме столь серьёзно. Мысли стремились подкинуть самые страшные и отвратительные из вариантов, в которых Волк теперь считал его опасным и неконтролируемым или просто не достойным доверия, слабым перед своим заболеванием. Самым худшим являлось то, что отрицать всё это и сам Сергей был не в силах, ведь это было фактом его жизни. Страшным. Отвратительным. Ненавистным. Но... Правдивым.***
Следующие дни проходили в относительном спокойствии. Сергей лишь пару раз видел Волкова на кухне и в коридоре на лестнице, при этом они не перекинулись и парой фраз, чему он был несказанно рад. Говорить сейчас с кем-либо ему было бы слишком трудно. Но даже при этом, малом объёме их «общения» мозг перерабатывал абсолютно всю информацию, связанную с Олегом. Это ощущалось новой гиперфиксацией , как тогда с Громом. Внимание привлекало всё. Взгляд, выражение лица, когда они сталкивались, даже одежда, которая, казалось, не должна была хоть как-то запомниться Разумовскому, чей глаз раньше не был способен различить столь бытовые вещи. Он прислушивался к тихим шагам на лестнице, которые можно было даже почувствовать, если стоять на полу голыми ногами. Лёжа в постели, он мысленно следил, как Волков ходит на кухне, иногда напевая себе под нос что-то похожее на Цоя. Это было странно. Приходилось открывать нараспашку дверь и бояться, что в любой момент Олег может решить подняться наверх и обнаружить его маленький секрет. Поэтому, когда Разумовский проснулся, как-то раз случайно задремав в течение такого времяпрепровождения, он чуть не сошел с ума от страха. Но Волк вёл себя как всегда, и рыжий успокоился. Мысли то и дело возвращались к тому самому вечеру. Сергей склонялся к тому, что из-за недостатка тактильного контакта, его тело стало чересчур чувствительным, ведь иначе объяснить, почему на коже до сих пор горели прикосновения рук Волкова, он не мог. Вспоминая те объятья, он всякий раз не мог подавить грохочущее в груди чувство горечи и боли от понимания того, что это не повторится снова. То не иллюзорное, а самое настоящее и подлинное чувство защиты и полной всеобъемлющей безопасности больше не вернётся. Волков больше не коснётся его так, как делал это тогда, осторожно, словно Разумовский фарфоровая кукла, у которой может при неаккуратном движении отколоться часть, словно он дорожит им больше всего на свете... Словно их отношения на самом деле нечто куда более глубокое, чем он старался себя убедить многие годы. Мысли были тёплые, приятные и заманчивые, их приходилось отгонять физической болью, снова и снова царапая ногтями нежную кожу бёдер с внутренней стороны, раздирая её сначала до красных полос, а после и до дорожек с редкими выступившими капельками алой крови. Старые темнели и желтели, на их место приходили новые. Раньше он боролся с собственным разумом иными способами, перепробовав всё: от наркотиков, до полного погружения мыслей в работу или учёбу. Кажется, у подобного даже был собственный термин, но Разумовский не помнил его. И всё же, как бы то ни было, но такая жизнь была лучше всего предыдущего. Ведь теперь их с Олегом не разделяла стена из тайн и лжи, хотя пару кирпичей из неё Разумовский таки оставил, основная часть была разобрана, подобно Берлинской стене. Единственное, что червём пожирало задворки его разума, были блистеры с таблетками и то, как с каждым днём они пустели. Теперь он исправно пил дозы препаратов, специально чуть снизив их, чтобы растянуть на подольше. Но и это не было панацеей. Он позволил себе это лишь потому, что перестал видеть Птицу. Тот затаился и не появлялся ни в зеркалах, ни во снах, даже голоса не подавал. Причины такого странного поведения не были известны Сергею, но он склонялся к тому, что снятое нервное напряжение и тот груз тайн, которые раньше ему приходилось хранить на замке глубоко внутри, оставшись позади, позволил его психике немного расслабиться и прийти в относительную норму. Она, конечно, всё ещё не была в пределах нормы обычных здоровых людей, но о подобном Разуму не следовало и мечтать. Довольствуясь тем, что есть, он каждый день глотал таблетки и снова прятал блистеры в верхний шкафчик тумбочки, стоящей рядом с его кроватью.***
На пятый день их сосуществования Олег впервые позвал Разумовского сесть вместе за стол, обычно он оставлял соулмейту еду в кастрюльке, заворачивая её в полотенце, но сегодня решил, что пора что-то менять. А именно — начинать наконец сближаться с пугливым рыжим существом, жившим у него под боком. Сергей спустился, когда Волк уже смирился с провалом попытки и сам сел за стол, накрытый клеёнкой, взяв в руку ложку. Он появился на кухне тихо и словно бы настороженно. В теле, закрытом потасканным синим свитером и тёмными джинсами, читалось напряжение. Ожидавший подобного Олег не обиделся, он прекрасно понимал теперь, что его вина во всём этом не так уж и велика. Правда, пришлось задушить в себе раздражение при виде голых стоп соулмейта. Но, не считая этого, всё было в порядке. Разумовский ел медленно, опустив глаза в тарелку с супом и поджав ноги под стул, но от наблюдательного Волкова не укрылись те взгляды, что бросал украдкой на него рыжий. Цепкие, изучающие. Зверь внутри почему-то, словно став более разумным после той ночи, отвечал на мысли хозяина тихим утверждающим и отчего-то подбадривающим урчанием. Словно уговаривая успокоиться и продолжать в том же духе. Это было для Волкова чем-то новым. Когда тарелки опустели, и Разумовский уже собирался, поставив свою в раковину, ускользнуть из помещения, продолжив традицию игры в молчанку, Олег тихо кашлянул и остановил его, подав голос. — Что мне приготовить на обед? Замерев с тарелкой в руках, Разумовский поднял растерянный взгляд: кажется, он не ожидал, что с ним заговорят. — Не важно, — проронил он и поспешил подойти к раковине. Приняв более расслабленную позу, Олег опёрся подбородком на кулак и продолжил. — Нет, мне кажется, что это важно. В последнее время ты плохо питался, и сейчас, я думаю, как раз то время, когда можно начинать возвращать в твою жизнь нормальную пищу. Мне самому не так уж и важно, что есть, поэтому я спрашиваю тебя. — Волков гордился, что смог сказать столь длинную фразу, не зря репетировал её весь вчерашний вечер, постоянно сверяясь с сайтами, на которых объясняли, как общаться с людьми с повреждённой психикой. — Ты хорошо готовишь, — тихо проговорил Разумовский, ставя тарелку на дно раковины; звук касания стекла и железа при этом почти заглушил начало его фразы. — Мне не важно, что это будет. — И всё же, мне важно знать. Понимая, что идёт по тонкому льду, Волков не двигался. Всё это напоминало ему разговор с ребёнком, который опасается тебя. Такие были в их детдоме, он заметил их почти перед выпуском: словно зверьки, они отступали при виде кого-то старше их, даже если тот не был опасен. Смотря сейчас на Сергея, он не мог отделаться от мысли, что не хочет сравнивать тех детей и его: возможно, это заставляло его чувствовать себя хуже. Разумовский молчал с минуту, но вдруг отвёл взгляд в сторону и заговорил, лица его при этом было почти не видно за отросшими рыжими прядями. — Плов. Тот, что ты готовил, когда мы только выпустились. Он мне всегда нравился. Сказав это, он словно испарился из кухни, оставив собеседника одного.***
Оставшуюся часть утра и дня он провёл на кухне. Олег совершенно не успевал закончить плов к обеду и думал уже, что провалится, но, поднявшись на второй этаж и увидев через приоткрытую дверь спокойно спящего в скомканном пледе Сергея, он расслабился и решил, что второй приём пищи в таком случае можно и пропустить. Плов был окончательно готов к пяти. И, кажется, именно его запах заставил Разумовского спуститься. Помятый, с сонным не цепляющиеся ни за что взглядом, он не вёл себя столь настороженно, как это было утром, за завтраком. Волков понимал, что его заслуги в этом нет, но сдержать тепло, затапливающее грудную клетку при взгляде на примостившегося в углу на стуле солулмейта, не мог чисто физически. Тот этого взгляда совершенно не замечал. Медленно мигая покрасневшими после сна глазами, Сергей потирал нос тыльной стороной ладони. Ситуация была самой что ни на что есть домашней. Такой родной, что щемило в груди и хотелось забыть про всё и просто насладиться этим. Они ели молча, но теперь тишина не давила, а даже как-то нежно обволакивала их. В этот раз Олег не стал заводить никакого разговора. Видя, что Разум как-то странно рассеян, он сам собрал тарелки, сполоснул их и вышел в зал, оставляя клевавшего носом Сергея на кухне.***
Они наконец поговорили... Сергей не хотел в это верить. Олег действительно заговорил с ним, спокойно, даже буднично, словно они делали это каждый день, сидя на этой самой кухне. Сейчас он лежал на кровати, голые ступни касались холодного пола, а руки раскинулись по обе стороны от тела на всю ширину матраса. Разумовский ещё раз прокрутил в голове короткий диалог и зажмурился. Плов. Сколько он себя помнил, никогда не любил его: в детдоме в него постоянно то не докладывали овощей, то рис был недоварен и хрустел на зубах; иногда казалось, что их всех хотят отравить, давая кислющее словно яд блюдо. Если уж кто и ел его не морщась, так только приехавшие в их заведение заморыши. Они в жизни ничего вкуснее слипшихся макарон не ели и не были против отвратительного плова поварих. Серёжа уже тогда не был идиотом без вкусовых рецепторов и, попробовав ложку подобной гадости, отставлял тарелку, жуя всё оставшееся время кусок хлеба, сначала свой, потом Олежи. Возможно поэтому и был тогда таким худым, что ветер сдувал. Распробовать плов удалось только после выпуска, когда Олег впервые приготовил его, строго следуя рецепту в поваренной книге, которую им одолжила старушка с нижнего этажа коммуналки. Тот вкус Разумовский наверное никогда не сможет забыть. Только Волку удавалось приготовить вкусный плов. Никто кроме него никогда не мог сотворит для Разумовского подобное. На секунду его мысли спутались, он словно снова был в том далёком времени, когда Олег ещё не успел уйти в армию, и они вместе жили в выделенной им государством коммуналке. Несколько комнат, чаще закрытых, потому что их хозяева были круглые сутки на работе, и кухонька, совсем крошечная, но чистая, с газовой плиткой. Такой же плиткой, как в этом маленьком домике среди сосен. Снова открыв глаза, Сергей обнаружил, что как-то уже успел свернуться на постели чуть ли не калачиком. Посмотрев в окно, он чертыхнулся и резко поднялся с постели: проспал. Просто безбожно проспал. Открыв прикроватную тумбочку, он привычным движением выудил пару блистеров и баночку с таблетками. Одна. Две. Он замер, уставившись на последний препарат: блистер был пуст. Совершенно. Нырнув в тумбочку ещё раз, Разумовский убедился, что действительно теперь у него не было одного из лекарств. Проверив баночку, он почувствовал, как голова начинает слегка побаливать, в ней было всего четыре пилюли. Этого едва ли хватит на два дня... Последнего препарата было чуть больше, но не на много. Запасы, что выкрал вместе с самим Разумовским из тюрьмы Волк, подходили к концу. Тот скорее всего и не подозревал об этом, чтобы предполагать подобное, нужно знать дозировку, хотя и зная её... Сергей жевал таблетки почти горстями, после периодических приходов Птицы. Ни о какой мере не было и речи. Даже если он попытается растянуть эти остатки, конец им придёт спустя максимум неделю. Ничтожный срок. Повалившись спиной на скомканный плед, Разумовский закрыл лицо руками. Он уже сейчас чувствовал изменения, препарат, побочки которого раньше гасил закончившийся, ударил в голову. Кажется, теперь он будет больше спать. Подумал над этим ещё с минуту. Гася приливы головной боли, он сел и прислушался к звукам дома. Было тихо, даже кухня молчала, но, заострив своё внимание, Сергей почувствовал запах. Кажется, плов был готов. Если Олег спрашивал его, он наверное ждёт Разумовского внизу. Пора было спуститься. Собрав все силы, рыжеволосый поднялся на ноги и, опираясь на стену, побрёл вниз. Голова действительно кружилась, а глаза так и норовили закрыться. Он не ошибся. Теперь бодрствовать будет намного сложнее.***
Заметить, что что-то не так, оказалось очень просто. Вначале, правда, Волков списывал волнение, маячившее на периферии сознания, на банальную подозрительность и недоверчивость собственного я к белым полосам в жизни. Но, в очередной раз заглянув в приоткрытую комнату и увидев спящего среди бела дня Разумовского, забил внутреннюю тревогу. Наблюдать за соулмейтом пришлось следующие два дня, по окончании которых пазл сложился, и подозрения в собственном перестраховничестве были полностью сняты. Сергей спал буквально всё время. Подпирал голову за завтраком и ужином, чуть ли не валясь носом в тарелку. Перестал трогать ноутбук, хотя раньше постоянно что-то в нём писал даже несмотря на отсутствие в домике интернета. Стал рассеянным. При том настолько, что как-то раз надел и штаны, и свитер наизнанку и проходил так ещё два дня, хотя раньше — Олег это точно знал — никогда бы такого не допустил. Он стал реже посещать ванную, и Волков каждый раз дежурил под дверью, слушая, как мерно течёт вода. Всплески слышались изредка, и он опасался, что в какой-то момент Разумовский мог заснуть и там. Короткие промежутки бодрствования и долгие часы сна сменяли друг друга почти по строгому расписанию. Помимо этого, Олег опасался за его аппетит, который почти пропал. Ел Серёжа через силу и всегда только половину порции, которую Волк и без того уменьшил. Порой он просто пихал ложку в рот и глотал еду не пережевывая, словно единственной его целью было не перестать питаться полностью и не превратиться в скелет. Что-то явно было не так, а вот, что, согласно опыту следовало узнавать у самого Разумовского. — Как ты себя чувствуешь? Он снова начинает диалог на кухне. Либо это становится традицией, либо вредной привычкой — заставать Разумовского разговором в месте, где он чувствует себя хоть немного спокойным. Волков не обольщался, а затащить соула в зал или уж тем более в собственную комнату он и не мечтал. После той знаменательной ночи тот обходил самую большую комнату стороной, прошмыгивая мимо почти со скоростью молнии. Хотя в последнее время он был настолько сонный, что даже зал проходил медленно, цепляясь за стены. Комната самого Разума тоже не была хорошим вариантом. Олег прочёл достаточно о личном пространстве, зонах комфорта и местах, которые следовало иметь людям вроде Сергея для поддержания психологического равновесия , чтобы не допустить такую банальную оплошность. Рыжеволосый замер, лица его было не разглядеть за распущенными огненными прядями. Они только закончили ужинать. В кухне всё ещё витал аромат тушёного мяса и приправ. Решив, что спускать на тормоза разговор нельзя, волк продолжил: — Ты в последнее время постоянно сонный. Не думай, что из-за того, что ты постоянно сидишь в комнате, я этого не замечаю. Что-то ведь не так? Зверь внутри пригнулся на передних лапах и навострил уши. Всё что касалось Сергея, касалось и его самого. Но Разумовский молчал. Олег пытался прочитать по его позе, о чём тот думает, что собирается сделать: сбежать или остаться на месте, но закрыться в себе и молчать до последнего. Или, может, его слова в этот раз будут восприняты менее остро, и обойдётся без казусов. Олег надеялся на это. Надеялся, что этот, только что начавшийся разговор, не будет так болезненен для них обоих, нежели прошлый. Глубоко внутри он верил, что Сергей стал меньше воспринимать его как некую опасность, что вспомнил их юность и понял, что всё хорошо. Но Волк старался забивать эту надежду поглубже, чтобы меньше расстроиться в случае обратного. Каким бы непробиваемым на вид он не был, чувствовать, как внутри что-то рушится, а зверь уже даже не царапает грудную клетку изнутри, а тихо подвывает, уткнув морду в лапы, было невыносимо. – Сядь. — Олег пятернёй зачесал назад слегка отросшие волосы и вздохнул. — Пожалуйста. Только вставший Сергей снова упал на стул и опустил голову. Волк решил дать ему пару минут тишины, надеясь, что по их исходу Разум заговорит.***
С каждым днём становилось всё сложнее. Мигрени настигли его уже следующим вечером и не прекращались, если Разумовский не закидывал в себя пару-тройку таблеток обезболивающего. Напичканный препаратами организм отказывался принимать пищу теперь почти полностью. Это было ужасно. Каждый раз спускаясь на кухню, чувствуя приятный запах еды, Сергей полагал, что в этот день сможет осилить тарелку, но стоило только проглотить первую ложку, его тянуло отставить приготовленное Олегом подальше и прижаться лбом к холодной стене. Было вкусно, он не мог этого отрицать, глупо бы было отрицать очевидное. Но его желудок, отравленный таблетками, был не в силах принять и тех крох, что накладывал Волков в старую советскую тарелку с голубыми рисунками по краю. Глотка словно сжималась, стоило попытаться проглотить что-то кроме воды. После парацетамола хотелось, чтобы кто-то посильнее ударил в грудь. Ощущение, что таблетка застряла где-то в трахее, было невыносимым, хотя Сергей и понимал, что это фантомное чувство, что на самом деле крупная таблетка лишь поцарапала стенка горла, но от этого было не легче. Сегодня было особенно трудно. Только открыв глаза, Разумовский понял, что вчерашняя мигрень и не думала заканчиваться. От света было больно. Пульсирующее ощущение в висках и сразу за глазными яблоками было невыносимо. Монотонное, с вспышками особенно сильных спазмов, словно какая-то древняя пытка. Он даже не стал заплетать волосы, одновременно надеясь, что они помогут скрыться от любого света и боясь перетянуть корни, что привело бы к ещё более сильной боли. Единственной радостью было лишь движение солнца, оно стремительно скрывалось за ветками деревьев, клонясь к закату. Пересилив себя, Сергей поднялся и дёрнул штору, закрыв окно окончательно. Даже сквозь ткань комната немного подсвечивалась. Он взял из ящика таблетку и, даже не запивая водой, проглотил. В блистере осталось всего 3 штуки. Разняв трясущиеся пальцы, Сергей уронил почти пустой кусок пластика и опустился на постель. Время летело слишком быстро. На ужин Олег приготовил мясо с овощами. И сделай он это в любой иной день, даже вчера, Разумовский наверное бы изловчился, но впихнул в себя побольше. Но не сегодня, когда голова была особенно тяжёлой, а вилка в руках позорно дребезжала о край тарелки. Горло сдавливало постоянным спазмом, словно бы проглоченное им могло быть ядом, от которого организм хотел избавиться ещё до попадания внутрь. От мыслей об этом было противно. Мысли даже сквозь боль всё время стремились к нему и каждый раз заставляли Разумовского чувствовать себя идиотом, когда очередная из них твердила, что Олег ведь старается для него, он проявляет заботу. Но даже отмахиваясь и обороняясь, Сергей не мог сдержаться, от того чтобы в глубине души тоже так не считать, чтобы верить в эту глупую вещь так же сильно, как верил в своё правосудие месяцы назад. Стараясь дышать медленнее и глубже, он опустил голову, взял тарелку и приподнялся, уже хотел уйти, когда сквозь шум пульсирующей головной боли Сергей услышал голос Олега. — Как ты себя чувствуешь? Тут же попытавшись сосредоточиться, Разумовский замер и сильно зажмурился: теперь перед глазами была тёплая пелена оранжево-серого цвета, от неё всё ещё кололо правый висок, но меньше, чем когда он старался смотреть на свои руки. Голова кружилась, но это можно было пережить. Он снова прислушался к голосу Волкова, тот говорил, и с каждой секундой Сергею всё больше хотелось сбежать из кухни. Проблема была лишь в том, что встать сейчас было бы отвратительной идеей. Олег бы только больше себе надумал, если бы увидел, как Разумовский врезается в ближайший косяк, сползая на пыльный пол. Последняя просьба заставила его снова тяжело опуститься на стул и опустить голову ещё ниже, так как, кажется, его повело в сторону. Ну, давай. Мне уже интересно, как ты собираешься рассказать этому Волчаре о своей небольшой проблеме. Тихий голос, раздавшийся словно из-за спины, стал для Разумовского неожиданностью. По лопаткам словно бы пробежал липкий холод. Как давно он не слышал своё второе я? Наверное, с того самого вечера. Висок снова прострелило болью. Удивительно. Мне кажется, если ты таки это сделаешь, он запрёт нас в комнате и не будет выпускать. Я не в коем случае не драматизирую. Подумай. Не я сказал, что мы опасны. Ах да, не мы... Ты ведь сама невинность, это ведь не ты тогда стрелял в него, это конечно же был я, кто же ещё... Ядом, сквозившим в последней фразе, можно бы было отравить Разумовского так, что его органы скорее всего отказали бы мгновенно. Закусив губу, он сдержал порыв закрыть лицо руками. От воспоминаний того далёкого, как казалось, ещё вчера времени, глубоко внутри словно срывало все вентили и топило кипятком, обжигая похуже огня «правосудия», которым он одарил Санкт-Петербург больше года назад. И чего же ты молчишь? Ах да, ты ведь так боялся снова увидеть или услышать меня, что стал растягивать таблетки, и теперь даже от собственного голоса ты готов выбить из своей черепной корочки мозг, как видишь, точный приём и дозировка лекарств это не просто пустой звук. А ведь мы не так глупы, чтобы этого не знать, не правда ли? Или ты всё таки отупел в этой глуши, существуя подобно комнатному растению, полностью завися от этого идиота с армейской выправкой? Дышать было трудно. Хотелось закрыть уши, а ещё лучше оказаться где-то в темноте и тишине, и чтобы ни одного звука, даже собственное сердце показалось сейчас Разумовскому слишком громким. Ну? Не пытайся игнорировать меня. Это никогда не заканчивалось для тебя ничем хорошим. Сергей попытался считать вдохи и выдохи. Один. Два. Три... Так ты собираешься заговорить с ним или нет? Мне сделать это за тебя? Я ведь могу... Кажется, он перестал дышать. Резко открыв глаза, Сергей поднял голову и, не обращая внимания за головокружение, произнёс правду, на которую не мог решиться так долго. — Таблетки, которые я пью, почти закончились.