Правильно неправильный

— Юрка, ты что творишь? — громко захохотала одна из девчонок в гримерке. — Всех нас облил. Пашу, который до этого спокойно топтался в коридоре с банкой пива, стриггерило моментом. На сочетание «Юра» и «что творишь» у него уже мгновенная реакция выработалась, жопа чуяла проблемы и требовала идти разбираться немедленно. Вздохнув тяжело, он перевел обреченный полупьяный взгляд на звуковика, с которым болтал последние десять минут, и двинулся в гримерку. Картинка там разворачивалась замечательная — раздетый по пояс Юрка стоял посреди комнаты, поливая себе голову из бутылки с водой, залил весь пол вокруг. С волос текло, рожа была красная, в глазах какая-то вселенская уверенность в своей правоте напополам с коньяком — он еще полчаса назад достиг той кондиции, когда пора было бы притормозить и вспомнить, что им скоро на сцену выходить. О чем Паша и напомнил ему спокойно, за что был покрыт хуями. Ругаться не хотелось, поэтому он просто благоразумно скрылся, решив выдать пиздюлей дома и на трезвую голову, когда Юрочка будет уже не таким смелым. Думая, надо ли вмешиваться в это представление, Паша поправил на голове привычным жестом шляпу, сдвигая ее на затылок. Вроде уже смирился с реквизитом, который таскать теперь стало обязательно, все равно цеплялся временами. Юрка упоролся по цыганской аутентичности, заебывая этим всех вокруг, пару раз даже порывался Паше глаза разукрасить карандашом, который спиздил у кого-то из визажистов. Паша отбивался как мог, он что с накрашенными глазами, что без, все равно на цыгана и издалека не похож был, даже вручи ему в руки рагу из ежа и вставь золотые зубы. Юра сначала дулся, потом выебывался, но в итоге согласился, насев со своими тупыми идеями на кого-то еще. Паша уже готов был нарваться на недовольство своего омеги, когда в гримерку неторопливо вплыл Ильич, засунув руки в карманы и сходу оценивая всю картину. Шагал барином, самоуверенный до пизды, как никак хозяин сегодняшнего вечера — это у его группы сегодня был солд аут в одном из крупнейших клубов Москвы. Он же и с господского плеча отвесил подарок — пригласил на разогрев новую, еще только начинающую раскручиваться группу. Прикрывая все дружбой и помощью, но Паша прекрасно помнил, какой процент от прибыли они ему со всего отваливать должны были. — Ты нам тут полы помыть решил, Юр? — с любопытством поинтересовался он, отбирая у того бутылку с водой и отставляя ее на стол. — Понимаю, кризис в стране, но ты б тогда лучше бутербродики с собой сложил, пока их все Старый не сожрал. — Какой в жопу кризис? — выругался Юра, распрямляясь и растирая по гладкой груди воду руками. — Протрезветь я пытаюсь, мне мама звонила, Кеша расклеился весь, сопливит и кашляет. — И ты из солидарности простыть решил? — хмыкнул он, смотря изучающим взглядом. Вот вроде пил вместе со всеми, налегая на пиво и коньяк, а так и не сказать было. — Может, еще на вокзал махнешь и обратно в Питер? — Надо будет — махну, — огрызнулся Юрка, поджав губы недовольно. — Я тебе чего, хуевый папаша, который будет петь и плясать, пока у него ребенок болеет? — По ходу, кто-то опять зассал. — Сам ты зассал! Ссыкотно будет без разогрева выступать, да? Юрка выебывался, но как-то неуверенно, и Паша решил вмешаться. Подошел со спины, обхватил рукой за плечи. Тот сначала дернулся, потом нахмурился, но заулыбался все же слабо. — Никто тут не зассал, — заявил он твердо, прижимая крепко Юрку к себе. Тот задрал голову, мазнул мокрыми волосами прямо ему по лицу, но Паша даже не поморщился. — Кроме Прокофьева, который льет слюни по новому оператору Джарахова, но все боится к нему подойти. Народ в комнате заржал, Паша мысленно поблагодарил Бога, что Андрюши в комнате не было, и тот ошивался где-то еще — с него на сегодня уже хватило обиженных омег. — Пойдем лучше маме позвоним, узнаем, как у них дела, — сказал быстро Паша, поймав ехидный взгляд Прусикина и понимая, что так просто тот с темы не слезет. Утащил Юрку из комнаты за собой, в последний момент прихватив со стула полотенце. Увел их по короткому коридору вперед в закуток рядом с туалетами — там можно было найти хоть какое-то подобие тишины. До выхода на сцену оставалось минут двадцать, зал почти полностью собрался. А в две довольно тесные гримерки народу столько набилось, что еще немного и дышать станет нечем — друзей на крупный концерт всех созвали. — Ну и чего ты завелся? — ласково спросил Паша, вытирая заботливо Юрины волосы полотенцем. Темные и густые, у Кеши такие же были. А вот глаза ему Пашины достались — голубые и светлые. — А хули мы тут торчим, когда он разболелся? — забухтел в ответ тот. — Юрка, я звонил им полчаса назад, все там нормально. Обычные детские сопельки, даже температуры нет, — хмыкнул Паша, проходясь полотенцем по его груди. — Правда зассал, что ли? — Ты видел сколько там людей? — тут же сменил тон Юра, посмотрев серьезно прямо в глаза, и правда умудрился протрезветь от холодных обливаний. — Это пиздец, целый клуб, которому мы нахуй не сдались, они ж сюда на недорейв приперлись. Закидают нас щас помидорами. — Ну не начинай. Всем твои песни нравятся, сам же мне комменты вслух читал. — Наши песни, — поправил его Юра. Тут же потянулся вперед и поцеловал ласково, притягивая к себе за плечи. Такой открытый и красивый сейчас был, ни следа от той выебистости, которую он обычно на людях включал. — Через год мы сами этот клуб соберем, я тебе точно говорю, — прошептал Паша ему в губы, поглаживая по влажным волосам. — Через полгода, — улыбнулся Юрка в ответ. — Пошли одеваться, мне свою шляпу найти надо, я ее еще час назад где-то проебал. Юрка унесся к гримеркам, снова включив свою самоуверенность и гиперактивность, смотреть на него такого было куда приятнее. Проследив за ним взглядом внимательно, Паша выдохнул облегченно, не идя сразу следом. Завернул сначала в туалет, чтобы отлить, помыл руки быстро и завис перед зеркалом, рассматривая свою хмельную рожу. Торчали в клубе с двух часов дня, успев несколько раз набраться и протрезветь. И чтобы он там сейчас Юре ни заливал, сам, на самом деле, боялся не меньше. У того хоть какой-то опыт был, они выступали с прошлой группой на более или менее крупных площадках. У Паши за спиной были только студенческие концерты, да и несколько выступлений их новой группы, которые в основном проходили в тесных барах. В туалет завалился Вадик, громко о чем-то разговаривая по телефону и пристроившись к ближайшему писсуару. Как сосед тот был куда лучше, чем как коллега по группе — проблем с ним неожиданно оказалось до хуя, и Паша уже несколько раз пожалел, что именно его предложил Юрке в кандидаты для трубача. Хотя тогда просто на стену лез, потому что в первоначальном составе их было четверо, все, кроме Паши, как на подбор омеги. И понятно было, кто разгребал там все проблемы и ссоры. Паше так-то хватало проблем и заебов Юрочки, который устал сидеть дома и заниматься ребенком, чтобы отвечать за еще двух дурных омег. Хоть Димка, их новый барабанщик, был парнем скромным и спокойным, дулся только долго и упорно, когда на него в очередной раз наезжали с двух сторон Юра с Кикиром. Ладно хоть с Кешей проблем не было, не считая легких простуд и сопелек. Здоровый, хороший, очень добрый мальчишка. Совсем взрослый — ему на днях полтора года было, осенью собирались в садик отдавать. Почти серьезный мужчина, который уже начинал выделываться и даже рычать попробовал, невольно вызывая у них с Юркой громкий хохот. Паша по нему скучал безумно, хоть и не видел его всего два дня. Не представлял, как они будут в туры ездить и оставлять его дома с Юриной мамой. Потом вспоминал, как Кеша смеялся счастливо и хлопал в ладоши, когда ему в первый раз показали только снятый для Шляпников первый клип. Оборачивался на них поочередно, показывая пальцем на экран и бормоча «папа». Паша тогда думал, что помрет от счастья на месте, так хорошо было. Вернувшись в гримерку, Паша уселся в углу, доставая из чехла аккордеон. Окинул комнату быстрым взглядом — вся группа на месте, плюс еще десяток каких-то левых людей. Юрка чего-то выделывался на камеру, уже нацепив на себя красную рубаху и шляпу, Кикир стоял рядом с Даней, новым менеджером, что-то шумно ему объясняя и доказывая. Паша хмыкнул, глядя на Саню — оплот трезвости и разума, наверное, единственный человек, который сегодня не выпил ничего крепче апельсинового сока. Юрка без конца подкалывал его за эту трезвость, все обещая, что еще немного и тот сорвется. Саша бросил пить не так уж и давно, полтора месяца назад, аккурат после двухдневного загула, который какой-то дурак назвал свадьбой. Паша его не винил, сам был бы рад бросить, до такого пиздеца они тогда дошли. Они с Юркой все-таки решили расписаться из самых меркантильных побуждений: Паша был гражданином Казахстана, с оформлением документов происходила куча затыков. После свадебки гражданство ему было получить гораздо проще, вот они и решили сгонять в загс, чтобы заодно и родню порадовать. Паша рассчитывал, что они просто придут и распишутся, а потом посидят где-нибудь и пожрут спокойно. Можно было позвать несколько друзей и Юрину родню, фоточек там поделать, чтобы было что потом сыну показать. Юрка же заартачился, начал выделываться и заявил, что хочет большую свадьбу. Чтобы толпа народу, поездка по достопримечательностям и потом ресторан на сто гостей, с хорошим тамадой и интересными конкурсами. В любой другой момент Паша бы просто рыкнул на него и сказал, что нечего тратить деньги, тогда не смог. Юрочка только вышел из затяжной депрессии, которую Паша со своей работой проворонил как дурак. Тот чуть не упал тогда снова в алкогольную жопу, срывался постоянно и был апатичной амебой. Паша так радовался, что Юра смог выбраться из этого дерьма, что все на свете ему разрешить мог. Они поругались в машине через пять минут после того, как из загса вышли. Кешеньку увезла Юрина мама, прятаться, в принципе, больше было не от кого. Саша, который ехал с ними в машине и выполнял роль свидетеля, все пытался их развеселить, но его никто не слушал, вместо этого они с Юркой хмуро накачивались шампанским. К ресторану подъехали уже в хлам, зато помирившиеся: Кикиру пришлось караулить рядом с подсобкой, в которой они на радостях решили потрахаться и умудрились сломать замок. Большую часть банкета Паша помнил только благодаря фото, благо, тех нащелкали миллион. В ход пошла вся тяжелая артиллерия — и конкурс попади карандашом в бутылку, и воздушные шарики они жопой лопали, тамада реально была отбитая на всю голову, промывала им мозги Лепсом и Укупником, заставляя сосаться под «горько» каждые десять минут. На второй день, еще не до конца протрезвев, они поехали продолжать в загородный коттедж, до обеда погружаясь в тот же алкогольный туман. Следующим утром у них был самолет в Тайланд — такой мини-медовый месяц на недельку. Как они ехали до аэропорта, Паша помнил смутно, очухался, только когда прилетели и выяснили, что вместо чемодана с одеждой схватили сумку с Кешиными игрушками. И Паша понятия не имел, что там после их отъезда произошло такого, что Кикир решил завязать с алкашкой, но все равно за него радовался. Повторять его подвиги, конечно, был не готов — Юрка выматывал ему нервы похлеще маленького ребенка, тут без ста грамм было никак не обойтись. Аккордеон повис на плечах привычным грузом, Паша поправил лямку на плече. Поймал тяжелый Юркин взгляд, улыбнулся неуверенно. Тот уже подзывал всех к себе — они встали в плотный круг, выслушивая традиционную мотивационную речь, которая у Юры состояла сплошь из «пиздец» и «ебанный в рот». — Погнали, ребятки! — взревел довольно Юра, подталкивая под жопу Кикира на лесенку, которая вела на сцену. Паша бросил на него последний взгляд, полез следом. На мгновение оглох и ослеп — толпа вопила, свет бил прямо в глаза. Даже не помнил, как первую песню отыграли, действовал на автомате, пропадая в музыке и эмоциях. Юрка подскочил к нему на проигрыше, хватая за волосы и подтягивая к себе для поцелуя. Засосал глубоко, вцепившись с силой пальцами, Паша сам не понял, каким чудом с нот не сбился. На секунду весь мир перестал существовать, вокруг повисла оглушительная тишина. Не было больше ни воплей толпы, ни музыки, ничего не существовало — только Юрка и его мягкие губы. Паша заулыбался ему в рот, ощущая что-то очень похожее на безграничное и искреннее счастье, которого в мире просто в принципе существовать не могло. Проигрыш закончился, и Юра повернулся лицом к залу, продолжая петь, мир снова навалился на Пашу с двух сторон, оглушая звуками и затапливая ощущениями. Он продолжал играть на автомате, бросив короткий взгляд на толпу и тут же переводя его обратно на Юрочку. Своего дурного и бесящего омегу, совершенно точно сейчас понимая, что иначе в жизни и быть не могло. Они вдвоем, их музыка — здесь все было правильно, складывалось в идеальную картинку их неидеальной жизни. Нигде больше его счастья не было, все оно пряталось рядом с Юрой. Пусть сегодня они были на сцене всего на несколько песен, разогревая другую группу. Паша нисколько не сомневался в том, что через полгода они и правда сами такой зал соберут. Потому что толпа смотрела на его Юрочку так же, как и он сам — с бесконечным обожанием, ловя каждый жест и взгляд. И Юра, пьяный от внимания людей и коньяка, горел на сцене еще ярче, пилил на скрипке как в последний раз, орал хрипло в микрофон. Бросал при этом постоянно короткие взгляды на Пашу, считывая его эмоции, пытаясь поделиться своими. Паша читал его радость как огромный рекламный проспект в центре города, делил напополам со своей. Готов был бы жизнь отдать, чтобы Юрка всегда оставался таким счастливым. Последняя песня подходила к концу, Паша тянул меха аккордеона как свою жизнь — лишь бы оно не закончилось никогда. Яркий свет ударил в глаза вместе с последней нотой, кончился их номер, сегодня никто больше ничего не хотел слушать, а он ведь только сам успел почувствовать и понять. — Какой же пиздец, Пашуль, — прошептал ему на ухо подлетевший Юра. Погладил пальцами по мокрой спине, утаскивая за собой. Улыбался еще понимающе так, хоть сам и поплыл от восторга и чужого внимания. Паша же шел за ним послушно, чуть не навернувшись на неудобных ступеньках, хотя и тогда бы попер с разбитой рожей, только лицо бы от крови утер. Потому что таким вот был его Юрочка — с ним хоть на край света, хоть к дьяволу, хоть к богу. Основывать свою религию было поздно, поэтому Паша просто потянул его на себя, вырывая из объятий поздравляющего Ильича и целуя жадно. Сердце в груди стучало так сильно, что шансов пережить следующие концерты не было никаких. Все равно не боялся, Паша был готов на все на свете, лишь бы умирать снова под темным Юркиным взглядом, рождаться заново после его мягких прикосновений. Создавая новую вселенную, титановый мыльный пузырь их любви, который обещал никогда не лопнуть. Потому что за оболочкой пустых слов и нот пряталось что-то куда более глубокое, что-то невозможное, что нельзя было передать никакими словами. Загадка на миллион — шесть букв, четвертая «о». По горизонтали сто процентов перли «счастье» и «вечность», хотя и без подсказок Паша понимал, что оно все значит. Потому что даже если бы кто-то построил самую высокую в мире стену, любовь все равно бы оказалась по обе стороны.