Картинки Златограда

«Дай мне упасть, Дай мне воспарить, Настал момент, когда страх и мечта должны слиться воедино.»        Была глубокая ночь, когда Кэссиди охватило внезапное чувство, что прямо сейчас он должен открыть глаза. Повинуясь порыву, он очнулся от сладкой дремы, хотя будь он в других обстоятельствах — ни за что. И он не ошибся.        Костер догорел, и лишь угли тлели, распространяя едковатый дымок. Глаза, привыкшие к темноте, выхватили силуэт, очерченный слабым светом луны и звезд. Кассандра, все еще обнаженная, сидела к нему спиной, неподвижная, как скала в море. Кэссиди на мгновение укололо тревогой. Не такой была его любимая, чтобы терпеть то, что ей не по сердцу, и если он сделал что-то непоправимое, она бы уже оделась, встала и ушла или дождалась, пока он проснется, чтобы поговорить начистоту и расставить все по местам, не пряча невысказанные претензии. Но она молчала, и это было хуже всего. Это не та тишина, когда слова только нарушают интимность момента.        А возможно, он зря нагнетает обстановку и тянет одеяло на себя. И все было намного проще. Завтрашний день. И этим все сказано.        Раньше Кэссиди бы, не задумываясь, спросил в лоб, что случилось. Что ее тревожит, о чем ее переживания, тяжелые мысли. Сократил расстояние, прикоснулся, заключил в объятия. Но теперь… он чувствовал стену и не знал, что с ней делать. Кассандра же могла говорить с ним на любые темы, он все бы понял, все принял как данность, что же сейчас изменилось?..        — Что я наделала.        Кэссиди вздрогнул, услышав надломанный голос Искательницы. Она будто через силу выговаривала каждое слово. Чувство вины и раньше преследовало ее за многие принятые решения и не только — отступить от воли Церкви и возродить Инквизицию, поддержать леди Кадаш в поисках помощи у магов, не увидеть, чем стал Лорд-Искатель Люциус, и позволить Искателям исчезнуть, и все это было намного более значимо, чем просто… чем просто что? Очертя голову прыгнуть в отношения с настолько молодым менестрелем и позволить им зайти настолько далеко? В масштабах целого мира что значат две жизни? Но для них самих это было ощутимее всего.        Проще было сделать удивленный вид и большие глаза, спросить «о чем ты?», старательно изображая непонимание. Кэсси терялся в догадках, но нельзя было сказать, что он действительно не понимал, что происходит. Он с трудом пытался подобрать слова, чтобы как-то дать знак Кассандре, что она не одна в своей тревоге, что он не будет из нее тянуть признания, видя, как ей и без того некомфортно, но она продолжила сама, видимо, будучи не в силах выносить это тягостное молчание.        — Я не знаю, переживем ли мы завтрашний день. Раньше я бы засыпала в предвкушении славной битвы и, возможно, чертогов Создателя. Но теперь мне есть что оставлять здесь. И кого.        Она лишь мельком скользнула взглядом по замершему Кэссиди, попытавшись улыбнуться, но тут же со стыдом отвела глаза.        — Я думаю о тебе. Что будет, если ты узнаешь, что… нет, я не хочу об этом думать. Не хочу. Не представляю. Создатель не может поступить так жестоко. Ты — дар Андрасте. Ты спустился к нам из Золотого Города. Я знаю, что это не так. Но продолжаю верить.        Под каменными сводами продолжала звучать исповедь — не перед безмолвным Кэссиди, нет. Перед Создателем. Перед Андрасте. И перед самой собой.        — Как Искательница я должна была пройти через ритуал бдения. Дни в беспрестанных молитвах, отречение от всего, что связывает тебя с миром. Помню как вчера, с каким восторгом я рассказывала всем про необыкновенную легкость и радость после всех испытаний. Я искренне считала, что на меня снизошло озарение, благословление Создателя. Как выяснилось намного позже, тогда меня коснулся дух веры. Я не могу не верить. И я верю в невозможное.        Это путешествие не могло не отразиться на Кассандре, отмечал про себя Кэссиди. Он помнил, как для нее Церковь была всей жизнью, маяком и путеводной звездой. Но теперь то, что она раньше звала горячей, живой верой в андрастианство, чувствовала сердцем и чем горели ее яркие глаза, сузилось до двух простых слов — дух веры. Она увидела со стороны истину. Она ведь и есть Искательница Истины, несмотря на то, что истина может кольнуть, обидеть, уничтожить. Но даже если это и был дух веры, ее чувства подлинные. Весь этот огонь, все рвение, боль, радость, смятение, праведный гнев и печаль — все настоящее. Нельзя солгать самой себе в чувствах. Кому угодно, но не себе.        — Вера преображает. Вера заставляет и совершать невозможное. Если речь о том… я верю, что ты обязательно вернешься домой.        Губы Кассандры дрогнули в слабой попытке улыбнуться, едва она услышала его слова.        — Ты пел про дом, когда я впервые тебя встретила. Могла ли я знать, что ты станешь моим домом?..        — Не-а. Как и я не знал, что ты будешь моим. Я вообще много чего не знал и не знаю, но ведь впереди вся жизнь! С тобой. Я на другую не согласен!        Пламенная речь Кэссиди впервые за весь день и всю ночь заставили Кассандру по-настоящему улыбнуться. Ее возлюбленный никогда не отличался горячей верой в Создателя, его пречистую Невесту и андрастианство в целом, но иногда он говорил так, будто это было непреложной истиной.        — Малыш… ты не знаешь, что еще случится за твою долгую жизнь. А я уверена, она будет еще очень и очень долгой.        — Ты говоришь так, будто прощаешься, — обиженно надул губу Кэсси.        — Так и есть.        — А не надо. Я догадываюсь, что может быть. Жизнь еще тысячу раз может круто повернуться, вдруг завтра прилетит ворон с черной вестью, а если и нет, то через сколько-то там лет ты скажешь — Кэсси, прости, я полюбила другого. Я не хочу провести, как ты говоришь, долгую жизнь в ожидании худшего. Вечно думать о плохом, вечно тревожиться. Кассандра… я столько раз представлял, как ты мне даешь от ворот поворот. Я считал, что недостоин тебя, что я никто по сравнению с тобой. И все равно продолжал пытаться. А сейчас я тем более должен верить в лучшее. Да, мне страшно. Но я говорю себе: Кассандра — настоящая воительница, прошешая огонь, воду и медные трубы. И даже Зимний дворец. Ты выстоишь. Потому что это ты, и иначе быть никак не может.        Невидимая стена пошатнулась. Плеча Искательницы коснулись сначала кончики пальцев, потом — теплая ладонь. И Кэссиди удивленно моргнул, когда на его руку Кассандра улеглась изувеченной старым рубцом щекой, прижимаясь в поисках близости.        — Знаешь… с самого первого дня, когда я тебя увидела, я подумала, что ты очень добрый. Ну, разумеется, это не считая твоего голоса. Доброта ведь тоже бывает разной, для кого-то добро — идти по головам к вроде бы даже благой цели. Но ты… не знаю, как у тебя это получается. Твоя доброта не выходит боком. Будто, что бы ты ни делал, это всегда оборачивается к лучшему. Счастливый.        — У меня не было судьбоносных решений, когда не знаешь, что будет большим добром и меньшим злом.        — Наверное, потому и счастливый. Но мало одной доброты. Ты… ты не заставляешь меня думать о том, о чем ты можешь на самом деле помышлять. Я не жду от тебя подвоха. Я доверяю тебе. А сейчас — доверяю тебе больше, чем себе.        Кассандра повела плечами, словно примеряя на себе невидимый плащ. Ее сонно качнуло, но она упрямо продолжала сидеть в той же позе, обнимая колени руками. Тело еще помнило восхищенно-трепетные поцелуи, полные обожания, но эти воспоминания таяли, как снег на солнце, и только осторожное касание руки Кэссиди еще хранило эхо безудержной любви.        — Может, поэтому меня успокаивает твоя уверенность в том, что я вернусь? Вера — это мое все, но когда об этом говоришь ты… тот, для которого вера не была стержнем жизни. Это звучит иначе.        — Потому что любовь похожа на веру. — Свободной рукой Кэссиди нежно коснулся встрепанных волос Кассандры. — Не на ту веру, когда ты слепо доверяешь всему, что тебе сказали, а на ту, которую ты обретаешь своим разумом и сердцем.        — Варрик бы лучше не сказал.        Она больше не произносила ни слова, лишь молча придвинулась ближе к возлюбленному, пока не почувствовала спиной его живительное, успокаивающее тепло. Все ее существо дышало спокойствием и принятием судьбы и Воли Создателя, и только где-то внутри — и Кэссиди это точно знал — продолжала дремать могучая сила, которая и делала Кассандру Кассандрой. Его сильная женщина не нуждалась в том, чтобы быть для кого-то беззащитной, но ведь не всегда меч держат поднятым, тетиву — натянутой, а в броне спится хуже, чем в мягкой, пусть и проницаемой пижаме.        Скоро утро начнется, и те, кого Инквизиция собрала под свои знамена, с именами близких на устах, живых и почивших, пойдут в последний бой. Можно долго смеяться над «губительными», «неразумными» привязанностями, но пока звучат любовные сонеты и материнские колыбельные, детские заклички и дружные застольные частушки, солнце вновь и вновь будет подниматься для тех, кто отваживается протянуть руку помощи страждущему и встать стеной на защиту друг друга, кто прост сердцем и чист помыслами.        Ведь только люди* побеждают монстров.