Поэма о мёртвом ангеле.

Со времён первозданного вакуума никто из верховных не видел лик создателя, лишь его голос указывал им путь. Следуя за его речами, как за безумием больного старца, ангелы со смирением принимали тяготы наследства, а именно — «спасение человеческой души и тела». Вскоре, после одного из тысячных собраний архангелов им дали миссию -сотворение нового вестника, который будет направлен к грешным людям, ведь их земная брань уже омывала поля реками крови. Спустя три ночи архангелы выбрали вестника, что, явившись, заставил даже самых святейших зажмуриться при созерцании его богоподобного, излучающего сияние лика. Его белокурые длинные волосы и массивные крылья развевались за ним, но, в отличие от всех архангелов, он был удостоен ещё двух крыльев, как доказательства приближения к Богу. «Он не воин», — отчеканил архангел Михаил, недовольно поглядывая на этого святого, ослепляющего его суровый взгляд. «Михаил, не беспокойся. Мы уже выбрали его, как нашего вестника. Эти люди, ужасные люди, уже распяли двух наших пророков и… Даже если он провалится, не велика беда, а если справится… то его визит будет венцом заключительного акта», — шептал Варахиил, дружелюбно улыбаясь новому светлому лицу в их обители. — Там так и говорится? — с интересом спрашивал Демон, поглядывая на недовольного ангела-хранителя, — Ну! Говори же! Словно любопытный ребёнок, изнывающий от незнания, Жан-Жак то и дело цеплялся когтями за плечи второго хранителя, что тут же скидывал его руки с себя, злобно поглядывая на это улыбающееся существо с лицом человека и оскалом животного. — Ещё один грех вычти из списка. — А в тебе точно еврейской крови нет? Чувствует мой профессиональный нюх, что-то тут не чисто. Торгуешься много. — Вычти. Ещё один. Грех. — Хорошо, хорошо. Нервно размахивая своими обожжёнными крыльями, Жан-Жак был готов в буквальном смысле сгореть от любопытства, что отнюдь не поддерживал Отабек. Покорно вычёркивая грех Юры из своего огненного списка, демон недовольно поглядывал на рассвет, что одаривал этот мир жизнью и лишал прохожих страха. Грехов у Юры за эти годы накопилось не то что много, но и не мало, ведь даже один грех в списке демона мог легко обречь его душу на сжигание в аду, а что ещё хуже, ею легко может полакомиться и сам демон-хранитель. — Он был тайным вестником, не воином. Поэтому архангел Михаил выдал ему свой меч. Одна из его миссий, ради чего он был создан — это противостоять четырём всадникам апокалипсиса, а после…убить антихриста, изгнанного с небес. В истории везде упоминалось, что архангел Михаил убил антихриста своим мечом, но одна из ангелов Власти* поведала мне о неточности летописи. — Воу, а что дальше? — Мощь этого вестника в оружии архангела Михаила, что он до сих пор носит собой. А имя его было проклято высшими, оставив след только в древних свитках, да в летописях, что давно должны были кануть в лету… Шорох простыней и тихие вздохи просыпающегося артиста лишили хранителей голоса. Светлые глаза артиста медленно раскрылись и устремились к окну, открытому нараспашку и впускающему осенний морозный, но отрезвляющий воздух. На часах пробило уже 10 утра, птицы вовсю распевались, мир кипел жизнью, лишь Юра изнывал от крепатуры в руках, которые, видимо, испытали сильнейший стресс от первого дня представлений, а вот рассудок и голова не страдали, благодаря молодости и свежему воздуху. Ангел-хранитель бросил многозначительный взгляд на человека, так, словно перед его глазами этот солнечный день развалился на осколки солёной карамели. И вся эта красота мира вокруг, обласканная первыми лучами солнца во время поздней осени, совсем не радовала. Без лишних слов, он встал с кровати Юрочки и направился к деревянному окну, рама которого невольно скрипела от каждого лёгкого порыва ветра, зовущего в солнечный мир. — Ты куда? — поинтересовался демон, продолжая торопливо что-то записывать в свой горящий блокнот, словно каждое слово, сухо и отрывисто произнесенное его собеседником, было важнее любых происходящих событий. — Подышать. — А, бывает, — кивнул головой Жан-Жак, а после резко и торопливо вскочил с дивана, чтобы в последний момент увидеть ангела-хранителя уже в полете над горящими в лучах солнца крышами.— И чем же ты собрался дышать, мертвец? Не уж-то улетел молиться любящему «отцу» небес, чьё милосердие к людям так выборочно? Ты жалок. Охранять человека круглые сутки от кошмаров, влияния демонов и прочих опасностей — это одна из прямых обязанностей ангела-хранителя. День, что должен был начинаться с раннего подъёма и посещения школы, пока все остальные артисты радовались понедельнику- законному выходному дню, по- настоящему коробило сердце. Именно поэтому, проспав, несмотря на пять звонков будильника, Плисецкий не явился в школу. Поистине недоброе утро. В голове крутился водопад мыслей и сожалений о вчерашнем эмоциональном поступке. Юный артист и не подозревал, что когда-нибудь так изголодается по человеческому теплу и ласке, что под действием алкоголя, без грани сомнения, упадет в объятия того, с кем столько лет просто обменивался письмами, да короткими открытками из городов. Глупость, да и только. Наверное, во всем виновата эта поздняя золотая уральская осень, что была ласкающе-обворожительной для зрения, но отрезвляюще- холодной для тела. Был бы тут под боком ангел-хранитель, то он бы без труда прочёл мысли человека, терзающегося своим неосмысленным поступком и отсутствием своего приятеля по перепискам рядом. Словно этой ночи, что он провёл не наедине с самим собой, совершенно и не было. Губы невольно поджимались, но руки с лёгкой крепатурой в мышцах продолжали, как на автомате, кипятить чайник. Мир не рухнул, жизнь продолжается, вот только всё сначала, снова один, вот о чем думал человек, заливая кипяток в кружку и растворяя в нём кубик сахара. Худощавое бледное тело не привлекало тепло раскрытой постели, напротив, хотелось поскорее покинуть это место, допив свой недочай и убежать с головой в работу. Это всегда помогало. Ведь, когда ты работаешь и общаешься с коллективом, становится легче, ощущаешь себя не таким одиноким. — Я думал, вы поладите, — шипел на ухо человеку клыкастый демон, хитро поглядывая на его оголённую шею, что осталась без следов горячих поцелуев, — А знаешь, это даже лучше. Приближается заказанный финал и, чтобы другие существа не выдумывали, наперекор пророчеству не пойти. И вот, пока сердце ангела-хранителя пронзали шпаги сомнения, он медленно, вкрадчиво молился себе под нос, сидя на крыше цирка, как на самой высокой точке в этом районе. Когда мысли пришли в норму, а в голове прекратился привычный кавардак, Отабек с болью вспомнил, что не имеет чувств, его сердце давно не бьется, а вдыхание свежего воздуха не наполняет лёгкие, ведь вся его телесная оболочка — лишь эфемерная иллюзия; всё, что осталось ему от души и давно усопшего тела. Ему были дороги облака и мир, где он сейчас проживал, а так же люди, что так не любили свою жизнь. Но хранитель сбежал, чтобы не ломать барьер несбыточных мечтаний этого юного человека, искренне верившего в тепло прошедшей ночи. Раздался ненавязчивый стук в дверь, словно кто-то вскользь коснулся двери и случайно решил постучать. Не обратив внимания на этот незначительный звук, Юра продолжил свои сборы, набивая репетиционную сумку теплыми носками, но стук повторился. — Да кого там носит? Не сдерживая злобный реакции, произнёс юный артист, натягивая на свой оголенный торс футболку. В глубине души теплилась надежда, что там за дверью будет никто иной, как вчерашний полуночный гость, приведший нетрезвый рассудок человека в полное безумие. Рукопожатиями да поцелуями советского гражданина не удивишь, но те, что он позволил себя вчера, были слишком личными, душевными, искренними. — Что в школу не ходим? Вот и первый вопрос и злобный взгляд, что встретили Юру поутру в этой гостинице. Как и ожидалось, на пороге стоял Саныч, со своими тремя волосинками, причесанными на два пробора, в рубахе и теплой вязаной жилетке, да и на ногах только лёгкие кроссовки, а значит, только что с манежа сбежал. Цирковому артисту, а тем более руководителю номера, не обязательно приходить в цирк с утра и сидеть там до вечера, но душа тянулась с первыми лучами солнца именно туда. Вот почему, не зная, как уснуть или как справиться со своими чувствами, Юра первым делом решил пойти в цирк, чтобы поваляться на репетиционном манеже и, закидывая ноги за голову, наслаждаться тишиной и столь родным запахом манежа, в то же время иногда раздражавшем до тошноты в печёнках. Но не зная другой жизни, артист всегда будет приходить туда, где с самого детства привык находиться, даже если с этим местом будут связаны не самые теплые воспоминания. — А что вы с утра, да пораньше, комнаты обходите? — Мне твоя классуха позвонила, — почёсывая затылок, произносил руководитель, заглядывая в комнату парня через его худощавое плечо, — Так, девок не вижу, а значит вопросов стало больше. Почему в школу не пошёл? — Устал после премьеры, вот и все будильники проспал, — пожимая плечами, хладнокровно отвечал Юра, отворачиваясь от своего руководителя, чтобы забрать репетиционную сумку, — А теперь, если позволите, я пойду репетировать. — Сынок, ещё успеется сто раз порепетировать. Тебе, вот, надо отучиться, в комсомол вступить, а то без этого звания и жены за границу не пустят. — Если вы прожили свою жизнь, это не значит, что можете поучать меня! — не сдержав закипающую внутри себя злость, Юра огрызнулся на руководителя своего номера и прошёл мимо него, с размаху захлопывая дверь в свою комнату. — Ты на кого посмел голос повышать?! Ни грамма уважения к взрослым, тем более к руководству! — А вы хотя бы раз меня уважали?! Только и слышу от вас, как было бы лучше, как сделал бы мой дед или как нужно делать для партии, достало! — Распущенный ребёнок, а ну пошёл в манеж! Будем из тебя эту дурь выгонять. Тихие смешки демона никто не слышал из присутствующих, а ведь он упивался всей этой сценой, записывая новый грешок в список повинностей Юрочки. Гнев всегда был одной из основополагающей чертой в этом юном человеке, и как же было прекрасно дергать её за ниточки. Жан-Жак провёл когтистой ладонью по шее парня и прошептал: — Нет, я больше не хочу ходить в это гнилое место. Слово в слово произнёс Юра, сбрасывая свою репетиционную сумку с плеча на пол, да с таким треском, словно деревянный пол смог проломиться под тяжестью его тряпок и кроссовок. — Эх, характер у тебя прям чугунный, — тяжело выдохнув, произнес руководитель, медленно надвигаясь на Плисецкого, — Весь в деда. Неуправляемый и агрессивный. Юра был готов ещё произнести пару слов поперек монолога руководителя, всё благодаря нашептыванию речей демона, но хлёсткий удар по затылку вернул ему рассудок. Профессиональный, отточенный удар тяжёлой рукой- отличный способ вернуть зазнавшегося артиста на землю, это прекрасно знал Саныч. Плисецкий хотел было возмутиться, но руководитель не дал ему произнести больше ни слова. Впихнул ему в руки сумку и почти за шкирку, как провинившегося кота, потащил вдоль гостиничного коридора. — После репетиции, на общем собрании, выскажешь своё недовольство. — День уже удался, — мурчал как сытый кот, демон, поглядывая на взбешенного человека, что, схватив свою сумку, мигом залетел обратно в свою маленькую комнату. — Ох, Юрочка, с таким нравом ты сам себя в могилу сведешь, и ни один ангел-хранитель тебе не поможет! Проходя мимо построек брежневской эпохи, а именно: десятиэтажек из красного кирпича, носивших гордое имя «дом», где раньше мог останавливаться какой-нибудь великий деятель страны, инженер или военный, исходя из текста на настенной табличке, Юра невольно поглядывал на прохожих. Рядом был парк. Такой туманный и яркий, ведь отключенные с наступлением рассвета фонари, как коконы, уже не освещали тонкую дорожку из осколков плитки, ведущей до универсама. Это был безумно- восхитительный момент, ведь мороз по коже в сочетании с золотой листвой одурманивали рассудок, делая из любого прохожего некоего художника, желавшего запечатлеть этот момент в своей памяти. — Что замечтался? Топай, пионер, а то в школу отправлю на вечерние занятия, — огрызнулся Саныч, открывая перед Юрой входные двери, что были с западной стороны от главного входа. Окунаясь в темноту закулисья, Юра с безразличием посмотрел по сторонам, где был расставлен весь реквизит, да репетиционные контейнеры. Ничего нового, кроме запаха свежего хлеба с молоком, ведь с утра репетировали животные, а в этой программе это были медведи. Ленивые, но такие хитрые и умные создания, что всегда умели отличать репетицию от настоящего представления, поэтому и не работали в полную силу, позволяя себе поваляться в манеже и погрызть сквозь намордник свой мягкий хлеб. — Хочу медвежат потискать, — с лёгкой улыбкой произнёс Юра, поглядывая из форганга на репетицию дрессировщиков Александровых. Табличка «ОСТОРОЖНО. ХИЩНИК»-алыми буквами на белом фоне-всегда предупреждала о репетиции опасных животных, вот только тот, кто прожил большую часть сознательной жизни в цирке, совсем не страшился этой надписи, напротив, хотелось переступить через неё и, выйдя в манеж к этим игривым и опасным существам, потрогать их шелковистую шерсть. — После репетиции, — отчеканил Саныч, наклоняясь к инспектору манежу, — Мы в репетиционный манеж подвеситься пойдём, хорошо? Мужчина с недоумением отложил свою утреннюю газету и посмотрел сначала на худощавого Плисецкого с репетиционной сумкой на плече, а после на дядь Саныча, что был мрачнее туч на Урале. — Хорошо. У вас есть час, пока спортсмены не придут на занятия по гимнастике. Вы же помните, что у нас тут ещё и кружок по здоровому образу жизни проходит? Вот-вот, лучше в их время не репетировать. — Так и быть. Мы начнём в репетиционном манеже, а после перейдём на главный. Сегодня же никто не заболел и не захочет репетировать? — Саныч! Не все цирковые поехали головой, чтобы по понедельникам репетировать, а-ха-ах! Насмешил! Это только ваше поколение репетирует каждый день, а они…- с нахальной усмешкой произносил инспектор манежа, не сдерживая свой своеобразный акцент и обращаясь уже к юному Плисецкому, — Они репетируют от звонка до звонка, ни минуты больше. А после первого месяца работы хотят признание зрителя да поездки за границу. — Я всё слышу, — недовольно произнёс Юра, проходя мимо своего руководителя и инспектора манежа. — А ты и должен слушать, что тебе люди постарше говорят. Репетировать в выходной день — это нужно быть или фанатиком или не иметь другого занятия, которое помогает убежать от собственных чувств, и чаще всего -это почти одно и тоже. Вот и сейчас, пока пот стекал с горячих висков Юрочки, Саныч спокойно попивал кофе и наблюдал за тем, как юный артист, бегая по уже главному манежу, разминает и без того разгоряченное тело. Трапеция уже давно висела в центре, маты были расстелены, вот только Плисецкий всё не залезал на свой реквизит. Парень лишь краем глаза поглядывал на измученный, как и он сам, реквизит и всё не подходил к нему, словно всё его внутреннее нутро было против сегодняшней репетиции. — Ты уже больше часу бегаешь тут, может, уже к практике перейдём? — поинтересовался руководитель. — Руки ещё забиты. — Ой, ты пока разминёшься, ужин наступит. Давай залезай, повиси под носочками минуту и под пятками, а там уже по своей программе. Плисецкий недовольно зыркнул на своего руководителя, но всё же послушался. Стянул со своих стёртых ног тёплые носки и подошел ближе к трапеции, подвешенной чуть выше его роста. Привычно и без особых усилий, он подтянул своё тонкое тело, перевернулся вниз головой и зацепился носками за деревянную часть трапеции. Было не больно, совсем нет, ведь его стертые ноги с набитыми синяками уже почти не чувствовали боли, поэтому, находясь в этом положение, вися вниз головой и удерживая себя лишь носками ног, Юра чувствовал себя отлично. Ну или он так хорошо вбил себе в голову, что боли нет, что уже сам поверил в это, но это уже другой вопрос. Вытянувшись как ниточка, юный артист спокойно дышал и крутил своим корпусом, разминая в этом положение ещё и спину. — Отлично, а теперь правую ногу в шпагат. Отчеканил руководитель, и Плисецкий тут же среагировал на это указания. Он спокойно взял правую ногу под коленом и, притянув её к своей голове, перехватил за пятку и вытянул в шпагат, втягивая коленную чашечку до боли в сухожилиях. — Минута прошла, теперь упор под пятки. Отпустив правую ногу, Юра снова схватился за трапецию и, немного подтянувшись, поставил сухожилия на палку. Мелкая боль и дискомфорт пронзили ноги, но это тоже уже привычное дело. В таком положении нельзя было разгибать полностью ноги, нужно было специально изгибать спину и максимально сдерживать колени в полусогнутом состоянии, изображая из своего тела изогнутую лозу. С худощавым телом юного артиста это выглядело симпатично, не так вульгарно, как могло бы быть с обычным парнем. Сидя на самых дальних местах и скрываясь под работающим софитом, Отабек с любопытством наблюдал за репетицией своего человека, чьи мысли были полностью заняты подсчётом секунд. Это успокаивало, но и тревожило одновременно, ведь в очередной раз Юра просто уходил в себя с головой и не прекращал репетировать, ни на минуту, ни на секунду, даже в моменты перерыва он то и дело бегал по манежу или отбортовывал хореографию. Трудолюбие — одна из многих черт, что привил ему его дедушка, без конца водя с собой на свои репетиции. — Так, надо бы униформиста пойти поискать или мужика покрепче найти, чтоб трапецию повыше поднял. — Я и сам поднять могу. — Умный какой. А запрыгивать туда будешь с табуретки? Не спорь. Лучше еще повиси вниз головой, вдруг мозги на место встанут. — О! У меня план! — громко крикнул демон, резко вставая со своего места. Отабек устало перевёл свой взгляд в сторону и глянул на энергичного демона, словно только что подпитавшегося людскими эмоциями. Они встретились взглядами, и ангел-хранитель мигом произнёс, как ножом по сердцу: — Я отказываюсь. Даже слушать тебя не стану. — После всего случившегося, ты собираешься игнорировать своего человека? Ох, и куда же делась это вечно заботливая курица-наседка? Не успел демон вдоволь поглумиться над мрачным ангелом-хранителем, как ощутил сильный толчок в спину, который выкинул его под купол цирка, да так, что Жан-Жак невольно прокрутился в воздухе, словно теннисный шарик, то и дело срываясь на нервный смех. Хоть Отабек и не имел никакого небесного звания, а был простым хранителем, но силы ему было не занимать. Жан-Жак полностью отдавал себе отчёт, что, если ввязываться в физический конфликт с этим старым воином, то последних остатков крыльев можно лишиться, да и головы вдобавок, после чего придётся или таскать её в руках, или превратиться в корм подземных монстров. — Упрямый ты баран, — огрызнулся Жан-Жак, стряхивая с своих плеч неощутимую пыль, — Если не поговоришь с человеком, то он точно делов наворотит, как ты не понимаешь. — И я должен слушать демона, что сам совратил нашего человека, еще и меня к этому приплёл? — Во-первых, не совратил, он сам подавал мне сигналы. Во-вторых, не видел что-то я вчера, что тебе было противно прижимать к себе человеческое тело, напротив. — Ещё слово и я точно тебе крылья вырву. — Ой, лучше бы на другое время тратил, а не угрозы мертвому. Манерно махнув рукой вдоль манежа, демон коварно усмехнулся и указал одним из когтистых пальцев на комичную сцену, что разворачивалась на манеже, словно новая реприза в репертуаре клоунов. Юра Плисецкий, как нервозник, топал своими тонкими ногами и тащил полудряхлый стул, что принадлежал инспектору манежа. Саныч, как подобает руководителю, матерился тремя слоями мата на артиста, то и дело бросая в него страховочными бинтами, ну, а инспектор манежа спокойно наблюдал за воровством своего стула, что должен был доживать свои годы, спокойно поскрипывая. Не будь Отабек мрачнее тучи над Тихим океаном, то точно бы улыбнулся, ведь вид у всех персонажей был гротескный, до колик в животе забавный. — Я сказал, что сам справлюсь! — кричал юный артист, уже вставая на этот дряхлый стул. — Верни инспектору стул! Неудивительно, что твой дед скинул на мои плечи столь дрянного ребёнка! — Товарищи, делайте, что хотите, но верните мой стул целым. Легким, почти неощутимым порывом воздуха пронёсся Отабек, мимо своего человека и всех остальных персонажей в манеже. Спрятавшись за укромным уголком, что прикрывался занавесом, он тяжело вздохнул и скинул со своих плеч неосязаемый образ, наградив своё иллюзорное тело тяжестью. Серая и такая непримечательная одежда, словно сошедшая краска со стен закулисья, лишь добавляла мрачности образу ангела-хранителя, что только подбирал слова на языке. Ещё один робкий вздох и вот, он торжественно вышел из тени, позволяя лучам софитов осветить свой образ, что встал на писте, как некая немая статуя. Все взгляды, трёх персон, были прикованы к этой статуи с тёмными, почти чёрными глазами и острыми скулами, что ещё более подчёркивались яркими софитами. — Вы случаем не искали… Не успел ангел-хранитель робко произнести свою выдуманную речь, как Саныч, мигом выхватил стул из-под ног юного артиста и тут же потащил в руки инспектора, оставив Плисецкого висеть на трапеции, как беспомощную тонкую веревку, что то и дело извивалась. — Да, ассистент нам нужен, — отчеканил Саныч, вручая хлипкий стул обратно его хозяину, — Смотрю, ты крепкий. Пришёл на подработку в униформу или на пробы? — Не, что вы, работа мне не нужна. Я просто знакомый Юры и пришёл его проведать. Недовольное фырчанье донеслось до всех присутствующих, это Плисецкий снова возмущался всем происходящим, как обиженный ребёнок, требующий к себе внимания и теплоты. Мигом подтянувшись и усевшись на трапецию, словно на ветку, он продолжал недовольно что-то ворчать, как сыч лесной, немного сгорбившись и хищно поглядывая на Отабека, что был в его мыслях и глазах не лучше предателя, что поступил хуже труса, сбежав на рассвете, не оставив и весточки после себя, будто всё это было сном в пылу пьяного бреда. — А-а-а, — протяжно произнёс Саныч. — Не велика разница. Так поможешь? Руководитель номера без лишних скромностей подошёл к Отабеку и потрогал руки хранителя, а после спину и плечи, проверяя на крепость тело стоящего перед ним парня. — Пойдёт. Думаю, девушек на руках таскал, так тут также. Юра у нас, как ты видел, весит не больше мешка картошки, поэтому тебе нужно будет его лишь поднять повыше, завязать страховочный узел и ждать команды, когда уже отпустить. Во время трюков тебе не нужно его держать. Кивнув головой, Отабек тут же словил в свои ладони специальные перчатки, что должны будут уберечь его руки от ожогов при форс-мажорных ситуациях — это было до боли мило, ощущать такую заботу и после смерти. Перчатки для лонжи были чем-то похожи на перчатки для сварки, такие же массивные, толстые и шершавые, в них можно было бы и на льва идти в бой, ведь толщину этого кроя и шилом не проколешь. — Смотри, узел будешь вязать так. Одна петля сверху, потом снизу… Как подобает профессионалу и ветерану дела, руководитель номера рассказывал про узлы так быстро и просто, словно любой прохожий должен это уметь, ну или после первого сухого объяснения понять и сделать. Было неловко переспрашивать столь сурового мужчину, что дышал в плечо Отабека, но хранитель посмел, ведь от правильности страховки зависела жизнь его человека, что висел там на трапеции так, словно его полностью ничего не волновало. Каменное спокойствие и безразличие настораживало ангела-хранителя, но и поговорить сейчас с человеком было бы ошибочно и неверно, ведь тут присутствовали лишние уши в роли старого седого руководителя. — Отлично! С этой мелочью справились! Теперь развязывай узел и подними этого Плисецкого пока на 2 метра. — А это не высоко? — Дурак что ли? — злобно произнёс Юра, поглядывая на своего хранителя через плечо, — Да я и с высоты повыше падал и ничего, жив. Хранитель невольно усмехнулся, ведь знал правду, что Юрочка падал максимально с двух метров и то, когда ноги уже не держали или из-за переутомления, когда он терял сознание во время очередным занятий у хореографического станка. Видеть, как дорогой человек загоняет себя не любимыми тренировками до белой горячки, было ужасно, а особенно, осознавать, что как бы сильно ты не желал, ты не можешь его поймать, ведь ты всего лишь эфемерное тело хранителя. — Как скажешь, — с лёгкой улыбкой произнёс Отабек, отвязывая узел и крепко удерживая натянутую верёвку с трапеций в своих ладонях, — Юр, держишь по крепче, ладно? В очередной раз фыркнув, без грамма осторожности, Юра поднялся на носочки и вытянулся в полный рост на трапеции, удерживая своё тонкое тело лишь двумя стропами, что так же и удерживали трапецию. — Это ты, держи трапецию по крепче. Почти не ощущая веса своего человека, Отабек бережно поднял его чуть выше чем на два метра и тут же завязал страховочный узел. Краем глаза Плисецкий посмотрел на своего хранителя, словно проверяя его прежде чем нырнуть вниз головой в обрыв, зацепившись в последний момент лишь носками за стропы трапеции. Будь сердце ангела-хранителя на месте, оно бы уже разорвалось в клочья, ведь наблюдать за такими рискованными проверками своего реквизита, это уже смахивает на сумасшествие, что также отчётливо и читалось в блестящих азартом глазах Юрочки. — Отлично, — кратко произнёс Юра, медленно раскачивая своё тело из стороны в сторону и поглядывая на испуганные глаза хранителя. Как только его тело набрало нужную амплитуду для следующего трюка, Юра моментально выскользнул из объятий своей трапеции, прокрутился в воздухе и выполнив лишь одно сальто, спокойно, почти филигранно приземлился на маты. Самодовольная улыбка расцвела на его лице, а руки так и потянулись к волосам, чтобы поправить растрепавшиеся локоны, что непокорно выскользнули из-под тугой резинки. — А теперь, опускай трапецию, — в приказном тоне произнёс Юра, указывая на маты у своих ног. — Зачем тогда нужно было спрыгивать, если я тебя только что поднял наверх? — не скрывая своё негодование, произносил хранитель, скрестив руки на своей груди. — Просто, молча возьми и подними меня. — Хорошо, как скажешь. Без грамма сомнения, ангел-хранитель перешагнув через барьер и с довольной усмешкой приблизился к Юре, что неволь отступил на пару шагов назад, ведь не выдерживал такого напора от своего сегодняшнего ассистента. Смущенно пряча взгляд ближе к стопам, Плисецкий пытался сохранить своё достоинство, но как только он ощутил эти массивные перчатки на своей пояснице, с языка невольно сорвался испуганный, но тихий волнительный писк. — Запрыгивай ко мне на плечо и сможешь дотянуться до трапеции, — спокойно произнёс Отабек, глядя прямо в изумрудные глаза своего человека, что всё пытался избежать с ним зрительного контакта. — Ты что творишь, — шипел артист, ощущая, как его щёки уже были объяты пожаром, а голова всё медленнее соображала. — О, так ты ещё и поддержки знаешь, ну-ка, покажи, — заинтересованно добавил свои пять копеек Саныч, наблюдая за дрожащим в руках Отабека Юры, — Эй, пионер, что раскис, тебе ж сказали, раз-два, поддержка и на плечи. — Вот ведь скотство, — шипел Плисецкий себе под нос, — Подставь мне своё колено, для опоры и…дай руку. Ангел-хранитель послушно исполнил все указания своего человека, что немного растерянно касался его перчатки. Одним лёгким толчком с опорной ноги, Юра перемахнул ногой через голову Отабека и аккуратно, как невесомая пушинка, уселся к нему на плечо, не забывая натягивать носочки и смущённо отводить взгляд в сторону. Плечи хранителя были не столь широки, как площадка для танцев, как у Владимира, но такие же крепкие и достаточно удобные для поддержек в акробатике. — Не тяжело? — поинтересовался Плисецкий, глядя куда-то в даль, между восьмым и седьмым рядом мест. — Нет, напротив, слишком легко. Не хочешь после репетиции пойти перекусить? — Не хочу. — Оу, а он уже у тебя на шее сидит. А у вас быстрое развитие отношений, — шептал когтистый демон, подлетев поближе к Отабеку, чтобы быть награждённым злобным до мурашек взглядом, — Если так пожелаешь, то я вас оставлю. — Да, проваливай отсюда, — прошептал себе под нос Отабек, глядя на улыбчивого хитрого демона, растворявшегося в тенях софитов. Пусть в минуте будет поменьше песочных секунд, что так беспрекословно и стыдливо совершали побег сквозь пальцы, думал про себя хранитель, наблюдая за красотой движений своего человека. Плисецкий покрепче схватился за трапецию и без лишних усилий подтянул себя до упора на тазовых костях, удерживая себя в положение некой ласточки. Поймав себя на мысли, что этот белокурый, растрёпанный сорванец с диким характером поистине прекрасен в воздухе, как подобает журавлю в небе: высокомерный, утончённый и далёкий ото всех. Ритм дыхания Юры замедлился, когда он снова столкнулся взглядом с этими тёмными, как зеркальная бездна глазами, что были полны для него теплоты и доброты. Словно забыв, что такое чувство «страх», Юра продолжил отработку своего сольного номера, окунаясь в холодные потоки воздуха. — Снова пойдёшь в обрыв? Может, мне тебя поймать? — Отвяжись и иди на своё место, — прорычал Юра, отворачиваясь от Отабека, скрывая свои огненные щеки под нависшими на лице золотистыми волосами. Невольно улыбнувшись, Отабек отошёл от юного артиста, позволив тому собраться с мыслями, но ощущения обжигающего взгляда на своей холке не отпускало. Каждое отточенное движение или каждый обрыв отдавался мурашками по телу, словно вот- вот он ощутит горячее дыхание полуночного гостя на своей шее. Саныч не придавал значения поведению Юры, ведь его больше волновала чистота исполнения трюка и натянутые до предела носки, ведь если этого не будет, то можно смело брать железную линейку и хорошенько так обжечь кожу ударом, чтобы артист надолго запомнил свою ошибку. — Что ж так тяжело, — проскулил Юра, медленно присаживаясь на трапецию. Словно уставший ленивец, он расплылся на трапеции и разлёгся в прогибе на тоненькой палочке, растягивая позвонки и позволяя своему телу отдохнуть, не теряя баланс. Из этого положения тоже можно было легко уйти в обрыв, лишь слегка посильнее закинув голову назад, но сейчас Юра желал лишь небольшого перерыва. Пока юный артист прогибался на этой палочке, Отабек не скрывая своё любопытства, наблюдая за изгибом тела Юры, что он видел уже не первый раз, но в этот раз он мог прикоснуться к нему, да хоть каждое выпирающее ребро пересчитать, единственная преграда — это жгучий характер юного артиста и лишние глаза в манеже. — Устал? — поинтересовался Саныч, заглядывая в свою опустевшую кружку для кофе. — Вроде как. — Ну и чудесно! Дурь из тебя выгонять, ещё та морока. Ты прям как Бирюков в лучшие годы. — А это когда? — присаживаясь обратно на трапеция, спросил Юра, разминая затёкшую шею. — Промежуток между 30 и 40 годами. Когда он с Никулиным по гастролям ездил, как жонглёр, ещё и лошадей терской породы себе выкупал, чтобы уж точно себя нагрузить работой до истощения. Невольно прикусив губу, Юра посмотрел себе под босые ноги, что выглядели уродливо искалеченными. Синяки, маленькие ожоги от канатов и рваная до крови кожа на пальцах — типичные последствия репетиции. — Всё, я пошёл. Совсем меня утомили, — ворчал руководитель номера, медленно бродя вдоль первого ряда. — Не забудьте всё убрать, а то, — мужчина грозно пригрозил кулаком молодым людям и, улыбнувшись, напоследок растворился в закулисье за занавесом. — Хорошо, снимай меня, у меня нет сил для обрыва. Лёгкое прикосновение рук и холодные стопы Юры наполнились пожаром, а щёки снова налились алыми красками акварели. Перед глазами, как некая иллюзия появился Отабек с протянутыми руками, что были освобождены от тяжёлых и шершавых перчаток униформиста. Словно сон наяву, ничего тут не сказать, вот и Юрочка сильнее прижался руками к тросу, недоверчиво поглядывая на своего хранителя, что желал снять его с этой ветки, как травмированную птицу. — Сам же попросил снять тебя, — тихо произнёс хранитель, продолжая тянуть свои крепкие руки к юному артисту, невольно касаясь его острых коленей. — Я не это имел в виду. Да, тебе легко меня держать, но я могу и сам… — Юр, просто доверься мне. Разве ты не хочешь поговорить со мной? Прикусив нижнюю губу и невольно дрогнув в плечах, Юра в очередной раз глянул в эти бездонные глаза, наполнявшие теплом и согревающие душу. В очередной раз поддавшись моменту, осторожно, словно стараясь не нырять с головой в крепкие руки Отабека, что было уже невозможно, Юрочка аккуратно склонился к Отабеку, уперевшись ладонями в каменные плечи и позволяя хранителю обхватить его за бедра, чтобы стащить с трапеции. — Ты всё ещё против пообедать? Не отпуская Юру на землю, Отабек всматривался в тонкие черты лица человека, который, как пойманный зверёк, бегал своими большими глазами по углам цирка, ища своё спасение от столь пронзительного взгляда своего собеседника, что без доли смущения так крепко прижимал его к своей груди и цеплялся пальцами за тонкие бедра артиста. Всё как во сне. Слишком много тепла, доброты и заботы- всё было непривычно и в новинку для Юры, что даже не мог набраться смелости отказать просьбе. — Хорошо. Давай перекусим. — Прекрасно, а то у тебя сил не будет перед дневным представлением. — В смысле?! — воскликнул Юра, еще сильнее цепляясь своими пальчиками за плечи человеческого образа Отабека, — Какое еще выступление?! По понедельникам цирк никогда не работает! — На мгновение, ты искренне мне поверил. — А ты ещё не давал повода, тебе не доверять. Довольно усмехнувшись, Отабек бережно опустил юного артиста на ноги, позволив тому самостоятельно натянуть на свои измотанные ноги теплые носки и ушагать к лебёдке, чтобы спустить трапецию и упаковать её в чехол, до завтрашней работы. Проходя мимо авизо и комнатки инспектора манежа, Отабек краем глаза посмотрел на расписания выступлений. Да, все выходные забиты под завязку, ведь первое выступления уже в час дня, а так по накатанной, в три часа и в шесть вечера. Три палки, как говорят артисты, это типичное расписание праздников и выходных, а вот в будние по одному или два представления, всё в зависимости от указа. — Что уставился? Сам поверил, что сегодня работаем? — поинтересовался юный артист, заглядывая через плечо своего хранителя на авизо. — Если быть честным, да. — Помню, ты ещё вчера эту чепуху сморозил, но я не придал особого значения твоим словам… Каша в голове была. Ты ж понимаешь? — Конечно. Я прекрасно тебя понимаю. Невольно усмехнувшись, Юра умыкнул за приоткрытую дверь к инспектору манежа и расписался в его журнале безопасности. Это лишь формальность: поставить время выхода на манеж, а после- время окончания репетиции и загогулинка, что напоминала чем-то автограф курицы в тетради ученика начальных классов. На этом обычно день Юры заканчивал свои часы, ведь последующие минуты сливались в одно и проносились на экспрессе до ночи, что перетекала в следующий день, и так цикл за циклом. Вся жизнь замирала и умирала до момента следующей репетиции или работы, а ведь не зря говорят, что артист живёт на голом хлебе, воде и улыбке зрителя. — Юр, а почему ты себя совсем не жалеешь? — поинтересовался хранитель, поглядывая на синеватые пятна в области худых подтянутых икр артиста. Плисецкий гордо шагал по бетонной лестнице прямо в репетиционном одеянии до гримёрок, где на втором этаже располагалась столовая. Вид у парня был специфический, что-то между театральным актёром в черном облачении и бродячим цыганом, в обносках и дырках, а ведь репетиционная одежда была постоянным расходным материалом, рвущимся почти на каждой репетиции, поэтому и приходилось без конца и края перекраивать не только рабочие костюмы, но и такую мелочь, чтобы даже во время репетиций не выглядеть, как нищета. — Ты это о чём? Искренне поинтересовался Юрочка, поглядывая через плечо на Отабека, что шёл за ним по привычке сзади, словно сотрудник КГБ во время разведки. — Снова стёр стопы до крови и эти новые синяки… Выглядят крайне болезненно. — Бек, может для тебя это и выглядит «болезненно», но поверь мне на слово, мне ни капельки не больно. Если бы Отабек не имел бы ни слуха, ни глаз, то он бы мог поверить данным сладким словам юного артиста, но к сожалению, даже без чтения мыслей всё было ясно, как белый день. Юрочка хорошо научился за все эти годы скрывать свою боль и с улыбкой на лице продолжать идти вперёд. Это ещё одно из жестоких правил цирка. Зрителю не важно, как тебе больно, грустно или тяжело, он пришёл сюда лишь за одним-за смехом и позитивными эмоциями, и ты должен их ему дать. «Смех сквозь слезы», вот что приходило на ум ангела-хранителя, когда он смотрел на всех этих артистов за кулисами. — Хорошо, я тебе верю, — скупо произнёс Отабек, продолжая следовать за своим человеком, словно тень от его самой яркой улыбки. — На обед идёте? Это так мило, — прошептал демон, что подкрался незаметно, растворяясь за спиной Отабека, как дымка от папироски. Как всегда вовремя появился этот выходец из подземного царства, что был несвойственно спокоен, не такой шумный и улыбчивый, как обычный. И вот, собравшись из тысячи теней, за спиной юного артиста, Жан-Жак с интересом по разглядывал довольного парня, что на своих хромых ногах был готов чечётку сплясать. — Так устал, — продолжил демон.— Архив в аду — это какое-то зловонное месиво из одних отбросов и путаницы. — Да я и не сомневался, — злобно прошептал Отабек, отдёргивая своего собеседника от Плисецкого, — Лишь одно меня удивляет. Почему ты так быстро вернулся обратно? — Пропускать такое веселье, как твою социализацию после смерти? Пф, это было бы ещё одним грехом в мою копилку. — Врёшь, как дышишь. — А дышу я не часто, как ты мог заметить. Но знаешь, да, это не единственная причина моего скорого возвращения. Щёлкнув своими когтистыми пальцами, Жан-Жак достал из воздуха, как из дыры между двух миров, свою обожжённую пламенем чёрную и усохшую тетрадь, что был предназначена для записи грехов, вот только к ней низший демон относился к как головной мороке: не заполнял, что-то подрисовывал, вычёркивал, делал, что хотел, идя против законов преисподней. — Продолжим с того момента, на чём ещё утро остановились, — отчеканил Жан-Жак, поравнявшись со своим собеседником плечами.— Вычёркиваем тщеславие авансом. Вода вокруг мутнела, — подумал Отабек, заглядывая в горящие огнём, но такие тёмные глаза своего собеседника, но те молчали. Жан-Жак давно уже освоился с этой причудой ангела-хранителя и научился управлять своими мыслями, лишь бы не упрощать работу этому бывшему кочевнику. Не стоило бы доверять демону, особенно такому хитрому, но в тот момент Отабек не смог сдержать свои речи и продолжил рассказывать всё то, что узнал на небесах, во имя очищения в документации души Юры от грехов. Утро, что начинается с дикой боли в мышцах — к такому следовало бы привыкнуть, если не давать своему хрупкому организму передышку. Такая простая и банальная истина, но Плисецкий всё продолжал измываться над своим молодым телом, словно то могло выдержать и не такое. — Доброе утро, — ласково произнёс ангел-хранитель, что сидел около кровати своего человека, как его выдуманный и невидимый друг. Проведя тёплой и невесомой ладонью по растрёпанным волосам юного артиста, Отабек довольно улыбнулся, но краем глаза наблюдая за мрачной тенью его вечного собеседника, что всю ночь потратил на бредовые записи в своей тлеющей тетради. Жан-Жак был похож на безумца, хотя, уместно ли такое сравнение для умершего человека, что, лишившись души и утонув в мёртвых водах, переродился демоном. Сонными и ещё слипшимися после сна глазами, Плисецкий покосился на настенные часы, что так звонко отщёлкивали секунды до звонка к первому уроку. На часах было без двадцати минут восемь, а значит, вот-вот и нужно будет на всех парах бежать до школы, что по традиции была на соседней улице от цирка. — Сдохнуть хочется, — прошипел себе под нос юный артист, с трудом освобождая свое тощее тельце из захвата одеяла. — Ох, Юра и не говори, — поддержал его демон, поглядывая на довольного ангела-хранителя и помятого от усталости человека, — Всю ночь не спал…ведь столько неувязок в твоем рассказе, будто ты мне… — Ты мёртв, — отчеканил Отабек, наградив своего собеседника привычным холодным и гнетущим взглядом. — А вот ты с утра просто невыносим. Благо твой человек не видит твою кислую мину утром, а то бы давно отрекся от такого ангела. Утренняя брань двух хранителей- вот с чего по- настоящему начиналось утро, а не с быстрого умывания Юрочки, перекуса сухарём и школьной формы, что каким-то образом успела всё же пропахнуть фирменным запахом цирка, заменявшим всё это время Плисецкому любой одеколон. — Как?! Я опять опаздываю?! , — Не опять, а снова, — злобно прошипел демон, косо поглядывая на человека с высоты теней в углах комнаты, — Ох, утро только началось, а вы оба уже мне надоели. Скользя вдоль стены, Жан-Жак медленно спустился до самого пола, не отводя свой взор от приоткрытого окна, через которого было очень удобно рассматривать решётчатый купол цирка, лишёней витражей, но награждённый пронзающими лучами солнца. — Так во сколько первое выступление? — После обеда, а что? Если хочешь спуститься в ад, я тебя не держу, напротив, готов сам туда сопроводить. С лёгкостью произносил ангел-хранитель, удаляясь за своим человеком, выпорхнувшим, сломя голову, за порог, в одной школьной форме, да в лёгком пальто, даже шарф не намотал на свою тонкую шею. Улыбаясь в тридцать два зуба, Жан-Жак неохотно посмотрел в спину своего крылатого собеседника, а после, как подобает ночному кошмару, растворился где-то в дырах паркета, словно тёмная глинистая лужа под выстрелами убийственного раннего солнца. Это точно было не доброе утро, точно не для юного артиста, который опоздал куда только можно было. Он влетел в класс, как растрепанный домовой, с глазами по пять копеек и без пионерского галстука, лишь только орден с красным пламенем и ликом вождя красовался на его выцветшем сером пиджаке. А что же дальше? Уроки были тяжелее затвердевшей ириски марки «золотой ключик», но терпеть нужно было, ведь при плохом раскладе можно и зубов лишиться. Вот Юрочка и терпел, то и дело поглядывая на часы, словно уже опаздывая на дневное выступление, пока его одноклассники с удовольствием проглатывали разжёванное учительницей новое учение. — Хочу домой, — скулил Юрочка, наблюдая, как сороки ввили гнездо на березе, что росла прямо под окнами этой школы. — Ещё рано. Как самый жестокий преподаватель, произносил хранитель, не сводя свои тёмные глаза с тонких запястий парня, что уже вовсю прекратил что-либо записывать в свою тетрадь. Склонив свою белобрысую голову ближе к парте, Юрочка невольно был готов уснуть на неосязаемых руках своего хранителя, что сидел с ним совсем рядышком, на свободном месте. Неприкаянным Юрочка добирался до цирка, так же бегом и сквозь толпы уличных зевак, ведь каждая минута была на счету, вот только в голове отчётливо вертелась одна мысль: «А он придёт сегодня?». Тяжело вздыхая, Отабек коснулся плеча бегущего юного артиста и успокоил его дрожащую от волнения душу, что металась из стороны в сторону. Солнце тонкими кинжалами пронизывало купол цирка, пока нависшие тяжёлые ватные облака отступали ближе к востоку. И, наблюдая за всей этой красотой природы, Отабек был готов с упоением в глазах замереть на минуту-другую и понаблюдать, как его белокурый человек, выглядевший, как местный оборванец, бежит, стирая и так изношенные туфли, к месту, где он сможет впитать в себя плоды своих трудов. Да, хотелось ангелу-хранителю много, но всё это были людские блага, не его уж точно. Хотелось днями напролет глядеть на это капризное осеннее солнце и улыбаться каждый раз, как засмеётся этот юный цирковой артист, чей смех был прекраснее плодов в райском саду. Перебегая порог охранника и задевая за железные занавеси закулисья, Юра стал свидетелем ещё пустого форганга, даже балет не разминался тут в проходе, лишь только служащие дрессировщиков вытаскивали весь реквизит. — Боже, я не опоздал, — с облегчением произнёс Юрочка, пока его сердце все так же бешено стучало, как перед прыжком. Дело за малым — закинуть все школьные атрибуты в гримерку и, не глядя на остальных артистов, что курили на заднем дворе цирка, уйти в репетиционный манеж на разминку, ведь до представления остаётся всего ничего, около часу. Можно успеть выпить горячего чая, перекусить пережаренным пирожком из столовой на втором этаже и с грустными, такими задумчивыми, глазами наблюдать за всем происходящим вокруг, как за неким шоу, где все мимо пролетающие люди были лишь выдумкой этой мира. И пока вокруг все нарастала суета от приготовлений, ангел-хранитель спокойно сидел рядом со своим человеком и наблюдал, как тот, не торопясь, заплетал косы на на своей голове, приоткрывая второй изумрудный глазик для лучшего взора на мир. Завораживающее зрелище, это безусловно принимал Отабек, что взял ответственность за каждый вздох и решение своего человека. — «Боже, и где же он пропадает», — терзая свой детский рассудок неприятными мыслями, размышлял Юра, продолжая монотонно заплетать себе короткие косы. Многое хотел произнести этот человек, но к сожалению, или к счастью, с губ его срывалась скупая ложь, ведь только в собственных мыслях он был честен с собой. Не было желания продолжать этот дешёвый спектакль с обманом, но оставалось совсем ничего, лишь дотерпеть до конца города и разъехаться, думал ангел-хранитель, искренне молясь за то, что его человек не привяжется к иллюзии его жизненного образа ещё сильнее. Ведь рано или поздно, всё это обернётся невыносимой болью, но только не для хранителя, что продолжит находиться с ним рядом не в силах успокоить разрывающееся на кусочки разбитое сердце. — Карманный казах, вот я тебя и нашёл, — промурлыкал демон, что появился из-за угла, как ночной кошмар с безупречной и наглой улыбкой, — У меня тут новость имеется. Жан-Жак вернулся к прежнему своему состоянию пугающего и нахального мертвеца, что без какого-либо разрешения сразу же заваливался в беседу, как нежданный гость. Он присел по левую руку от человека и, глядя на темноволосого ангела, снова улыбнулся, хитро, словно волк перед нападением на жертву. — Извини, мне нужно с Юрой поговорить перед представлением. Он всю репетицию думал…не о работе, и его несобранность может плохо аукнуться ему во время выступления, — отчеканил ангел-хранитель, медленно вставая с барьера, как тяжеленный медведь после спячки. — Если ты меня сейчас не послушаешь, то в последующем можешь пожалеть. — О, ты мне тут собрался угрожать? Усмехнувшись, демон лишь пожал плечами и взмыл вверх, нависая над Отабеком как чёрная туча с белоснежным оскалом и рваными крыльями, что было оторвать легче простого, лишь бы рука не дрогнула. — Никак нет. Вода продолжала мутнеть вокруг этого вылезшего из ада мертвеца с хитрыми глазами, но Отабек не придал этому особого значения, удалившись за манеж, где между контейнерами артистов, скрываясь в тёмном углу, он смог скинуть со своих плеч невесомый образ с массивными крыльями и преобратиться в тяжёлый, но такой серый человеческий вид. Вокруг бетонных стен и деревянных полов люди, как некие ожившие, ярко-пестрые картины с витражей, то и дело суетливо бегали перед началом работы, лишь только Юрочка всё неторопливо разминал голеностопы, наматывая на стертые места бинты. — Привет. Скупо произнёс ангел-хранитель, нерешительно перешагивая порог манежа и ступая на писту, что была раскалена холодом от уральских ветров — сквозняков, пытавшихся разрезать стены цирка. — Привет. Так же сухо пробормотал Юра, опустив глаза на чёрную резину под барьером, чтобы скрыть щенячью радость в изумрудных блинчиках своих глаз. В душе горел пожар, но тело продолжало требовать тепла и объятий, пока в голове заваривалась каша из топора. Прозвучал второй звонок. — Нам пора выходить, — слегка улыбнувшись, произнёс хранитель, протягивая свою руку артисту, — Или ты не спешишь ещё в форганге размяться? Недовольно цокнув языком, Юра отмахнулся от руки своего хранителя и самостоятельно слез с барьера, натягивая на свои махровые носки ещё и резиновые тапочки. На плечах висел гордый цирковой халат с золотой вышивкой, волосы были туго заплетены в косы, а пионерский платок уже красовался поверх этой пиратской причёски. Хранитель был готов продолжать любоваться видом своего человека, что так надменно поглядывал на него, продолжая идти впереди так уверенно, словно канатоходец, что с улыбкой на лице шагал под куполом цирка так непринуждённо и открыто, что аж зависть пробирала. И пока Юрочка всё воротил свой нос от хранителя, однозначно отвечая на все его вопросы, Отабек искренне улыбался, ведь так оно и лучше. — О, какие люди. С началом, так сказать! Такой знакомый и бархатистый голос было бы тяжело забыть, а эти глаза цвета агата уж точно не перепутаешь с другими. Смотря в эти глаза второго хранителя, Отабек с ясностью читал в них: «хочу домой, не хочу находиться здесь», а вот цветущая улыбка на его светлом лице говорила об обратном. — И какими судьбами? — недовольно прошипел Юра, поглядывая сначала то на одного журналиста, то на другого. — Да, так, северный ветер принес, — лукаво улыбаясь, шептала бледная иллюзия человека, — А это… Ваш друг? Или новый ассистент по номеру? — Приятель. Рос как и я, в опилках цирка. — Да? — изумленно спросил Виктор, поглядывая на хранителя за плечами парня, — Какое удивительное совпадение. Отабек лишь промолчал, поглядывая то на второго ангела-хранителя, то на журналиста с азиатскими чертами лица, ведь где-то за спинами этих людей скрывался мрачный образ того, что был лишён небесного цвета, скрытно нося на своих плечах знак антихриста. Да, этот персонаж выглядел как выдуманная басня, но, увидев его однажды перед собой, больше никогда не сможешь усомниться в его существование. — Мы тут, на самом деле, по работе, — резко разорвав гнетущую тишину, журналист Юри с опаской поглядывал на двух цирковых персон, — Собираем мнение зрителей, о вашей программе, а ещё делаем фото-репортаж непосредственно из-за кулис. — Юри, нам пора идти, — приобняв своего коллегу за плечо, тихо произнёс второй журналист, сверкая в темноте закулисья своими седыми волосами.— Не будем отвлекать артистов и… Удачи. — К чёрту. С удовольствием вымолвил Юрочка, проходя мимо двух журналюг, да так, что чуть не сшибая одного с ног своим худощавым, но мускулистым плечом. Юри ошарашенно посмотрел в след на юного артиста и, потирая ноющее плечо, всё равно улыбнулся Отабеку, прощаясь и с этим эфемерным цирковым персонажем. — К чёрту? — улыбаясь переспросил Виктор, замерев, как вкопанная статуя гордого воина, — Ну, да, ему точно ни к Богу. Чувствуешь себя заложником ситуации? Прекрасно. Так оно и должно быть. Работа ради идеи, без понимания, чья это идея, цель жизнь, твоя ли она ещё или уже принадлежит другому. Вот и сейчас, обменявшись холодными, как воды Ангары*, взглядами хранители разошлись, следуя за своими людьми, как тени их душ. Одна была нелюдима и черна, а вторая душа полна холода и отторжения, немного лжива, но прекрасна. Замерев на маленьком пятачке форганга, что закрывали вторые занавеси манежа, Юра невольно поглядывал на тусклый свет из комнатки инспектора манежа, что по рации отдавал приказы униформистам, которых он с еще с утреннего собрания не отпускал с манежа. В мыслях юного артиста, глядевшего на всю эту суету, крутилась одна навязчивая мысль: «и это будет длиться всю мою жизнь?» Эйфория выступлений всё быстрее отпускала парня, оставляя после себя вымытую холодной водой яму-пустоту, что он старался закопать общением с другими людьми и Отабеком, но всё было тщетно. Мысли о будущем, сообщения о неразберихе в стране, транслировавшиеся по радио, напряженность в коллективе и груз ответственности перед его собственной фамилией- всё это сшибало с ног и тащило куда-то вниз. Но тёплые руки, напоминавшие родные прикосновения с детства, выдернули Юру из упадочных мыслей и меланхолии. — Всё хорошо? — так по- родному поинтересовался хранитель, удерживая свои ладони на плечах человека. — Да, — сухо ответил артист, скидывая руки ангела-хранителя со своих плеч. Глядя в эти изумрудные глаза, Отабек видел все мысли, калечившие душу человека и кричавшие о помощи, ломая рёбра изнутри. «Не хочу быть здесь. Как-то…плохо мне… Хочу домой», кричали его мысли, срываясь на шёпот и молчание. Эти мысли людей, калечили не только их самих, но и ангелов-хранителей, которым было даровано такое наказание. Отабек пытался быть лучше для каждого своего человека, используя все свои возможности, стирая ноги в кровь и со слезами на глазах просить о жизни, но каждая история, какая бы она ни была длинная, заканчивалась одинаково. Теряя своих людей, а с ним и себя самого, этот ангел-хранитель уже и не знал, что ему делать дальше. — Иди, занимай место, пока ещё есть свободные. Отчеканил Юра, отводя свой взгляд в сторону алых занавесей, сквозь щели которого можно было увидеть залитый золотым светом манеж, круглый ковер цвета флага идеального общества и людей, что неторопливо рассаживались по своим местам вокруг этого магического места притяжения. — После первого акта сходим в столовую, выпьем кофе? — поинтересовался хранитель, не решаясь повторно коснуться плеч артиста, что уже всеми мыслями был на манеже перед зрителем. — Хорошо. — И ещё, Юр, я всегда рядом с тобой. — Ха, сомнительно. Не видел что-то я тебя под куполом цирка, когда выполнял трюк на трапеции. — А ты в следующий раз присмотрись повнимательнее. Скромная, немного неловкая улыбка хранителя, вот чем закончилась их беседа перед призывным звоном третьего звонка. Пытаться подтолкнуть к нужному решению, возможно, не стоит, ведь в итоге ангел-хранитель всегда беспомощен перед человеком и его личными решениями, принимаемые им под давлением личных жизненных обстоятельств и общества. — Эй, дорогой ангелок, ты почувствовал присутствие этого исчадия ада? — резкий и пронзительный шёпот демона донеся до ушей второго хранителя. Отабек мигом перешагнул за занавес и где-то в глубине теней, из которых после погасшего света состояло всё закулисье, он скинул со своих плеч эту тяжёлую и энергозатратную иллюзию жизни человека. В голове была каша, руки, как ватные, висели вдоль тела, а маленький огонёк чего-то теплого в груди мерцал и угасал, от усталости. — Почему ты всегда со спины подходишь? — недовольно спросил ангел-хранитель, потирая свой темный лоб, словно там могли выступить капли пота, но это лишь рефлекс, не более. — Привычка ещё со времён жизни. Так мы не разобрались с нашими баранами. Журналисты тут, а этот…ну, бывший ангел, где? — Меня это сейчас меньше всего волнует. Отталкивая от себя темную фигуру Жан-Жака, как дымчатую завесу, Отабек продолжил шагать по закулисью, опоясывавшему ободком весь цирк. И лишь у фойе можно было уткнуться в тяжеленные железные занавеси, приоткрыв которые или пройдя сквозь них, можно увидеть ослепляющие мраморные полы, яркие лавочки с газировкой, улыбчивые и шумные семьи, а так же витражи, озарявшие всё пространство калидонским светом. Прозвучал третий звонок. Сейчас люди рассядутся по местам, свет в манеже погаснет, и под громкий гул барабанов и звон тарелок начнётся вся завораживающая магия этого волшебного места. — Пошли сядем, — улыбаясь, как змея, Жан-Жак подхватил своего вечного собеседника под локоть и потащил наверх, с каждым взмахом своих обнажённых крыльев неся их всё выше и выше, — А то ж, всё пропустим. Ты же не хочешь пропустить всё шоу? Розовые очки, сахарная вата на губах детей, чёрные пиджаки на плечах представителей рабочего класса, что в кругу суеты работают ради идеи, запах волос юного артиста, пропитанных самым дешёвым гелем для волос, мерцающие софиты, улыбки цирковых артистов и, наконец, само волшебное зрелище. Наверное, это всего лишь сон, что так болезненно пришёл спустя трое суток бессонницы, поэтому лучше попросить окружающих больше не будить ото сна. И пока все безукоризненно пролетало под звонкий аккомпанемент оркестра и аплодисменты зрителя, Отабек всё наблюдал, как с маленькими репризами его человек, с такой яркой, но фальшивой улыбкой до ушей, мелькал на манеже и тут же исчезал, словно снег по весне. Утопая в своих мыслях, ангел-хранитель приходил к тому, что лучшее, что он может сделать для своего человека- это по истечению срока проката этой программы в этом городе, он просто исчезнет из жизни Юры, как человек, продолжив двигаться за ним как незримая и теплая тень, не способная принять за него решение, лишь подтолкнуть к правильному ходу мыслей. Так будет лучше, подумал ангел- хранитель, видя, как гаснет свет и в темноте выбегают униформисты и артисты-участники сцены с пиратами. Среди этих черных и однообразных фигур Отабек с лёгкостью разглядел своего белокурого человека, чей взгляд был максимально хмурым и серьёзным, ведь в этот раз он уж слишком тщательно проверял все крепления, особенно свою трапецию. — Подозрительно, — тихо шептал Жан-Жак, почёсывая свой подбородок. — Что ты там бубнишь, — недовольно ответил ему ангел-хранитель, поглядывая на задумчивого демона. — Да так, о своём думаю. Демон замолчал, а ангел просто перевёл свой тёмный взгляд на мрачный манеж, где под одним работающим прямым светом бегали по кругу ковёрные клоуны, разыгрывая классическую комедию в виде погони с избиением партнёра под звонкий смех детей. Насилие- отличный способ, чтобы вызвать улыбку и смех на лицах детей, но при одном условии, что это направлено не на них, а на незнакомцев. Щелчок, музыка затихла, артисты, как неуловимые похитители, скрылись за занавесом манежа, ковёрные разбежались по углам, предоставив одному источнику света освещать лишь главных героев спектакля, что как всегда, наивно и напуганно бродили под страховочной сеткой. Их большие глаза были устремлены вверх, ближе к двум палубам, куда мигом забрались двое ловиторов, так ловко, словно всю жизнь провели на этих подвесных канатах. Шорох. Тревожный звон тарелок, и вот уже Юрочка, в темноте манежа залез на страховочную сетку, где лежала трапеция, что больше напоминала змею в спячке, приколоченную к деревяшке. Но, только вступив на её деревянное основание, словно уже ожившая птица, под разгорающимся пожаром света над манежем, Юра взмыл с ней в воздух, игриво присвистывая и здороваясь со зрителем. Их маленькое разбойническое шоу началось с мажорной ноты, свистов и игрищ с потерявшимися детьми, что насильно были утащены вверх, под самый купол и усажены по обе стороны палуб. Владимир был в лучшей своей форме, подметил Юра, наблюдая как этот человек с греческим профилем без малейших усилий делал свою работу, раскачиваясь в центре на отдельной трапеции и не забывая подмигивать красоткам с первых рядов. В этой шумихе было сложно разобраться, но, когда музыка перешла в нагнетающий фон, словно в предчувствии самого настоящего шторма, работа артистов стала более опасная и слаженная, словно один единый организм. Синхронные раскрутки, перебросы, падения на сетку, всё было как два отдельных представления, что зеркалили друг-друга. — Демон, знаешь, меня настораживают мысли нашего человека. Он сегодня какой-то растерянный… Не успел договорить ангел-хранитель, как, повернув свою голову, заметил отсутствие своего собеседника. Тот испарился как тень на свету, оставив после себя лишь лёгкий запах серы и горящей крови грешников, ничего приятного. — И куда он снова сбежал. В очередной раз, переведя взгляд ближе к манежу, Отабек лишь тяжело вздохнул, трапеция его светловолосого пирата поднималась всё выше и выше, и сам он, как что-то нежное и податливое, крутился словно под буйными ветрами шторма, заходя на финальный трюк этого первого акта. Юре грозило одиночество в душе, вот что мог прочесть из его мыслей хранитель, пока артист всё вертелся, словно на последнем издыхании, и, что хуже всего, с виду так и не скажешь, ведь на лице сверкала улыбка безмятежного человека. Оставалось лишь успокоиться, поймать тишину зала и, повиснув лишь на носочках одной ноги, стащить со свой белокурой головы алый платок и, упустив его из тонких пальцев, под окончание тишины рвануть за этим лоскутком ткани, который уж точно не стоит человеческой жизни, но в тот момент, когда артист летит вниз головой на страховочную сетку, зритель думает об обратном, словно по-другому не могло и быть. Женский визг в зале оглушал, а треск тарелок доводило зрительское сердце до микро-истерики и паники, ведь на их глазах юный парень так свободно и с лёгкой улыбкой летел вниз. — Ты так прекрасен, — шептал Отабек, наблюдая за этим секундным падением своего человека. Темные глаза хранителя невольно опустились ниже страховочной сетки, куда должен был приземлиться Юра, и дрожь в неосязаемых руках пробила Отабека. Тёмная тень с перепончатыми крыльями, как роковой кошмар посредине освящённой комнаты, так можно было описать лживого демона, на чьём лице сверкала дьявольская улыбка, а рука тянулась к одной из петель, что связывала страховочную сетку. Отабек лишь успел расправить свои крылья, как стал свидетелем сцены длинною в секунду, но запоминающейся на всю долгую жизнь. В момент, когда сетка должна была вытолкнуть артиста, позволив тому артистично приземлиться на ноги, для финального поклона, она треснула и лишь слегка сняла скорость соприкосновения тела Плисецкого с резиновой поверхностью манежа. — А теперь, и не думай даже вставать, — шептал Жан-Жак, медленно спускаясь под землю, как расплывающаяся лужа из чёрного битума. Юра с угасающим взглядом смотрел на какое-то нечто, что шипело и расползалось по манежу, впитываясь в резину, как вторая почва. Тело ломило, голова трещала, а крики зрителей захватывали рассудок, добивая его апперкотом окончательно. Дрожащие пальцы сжимали алый лоскуток ткани, пока перед глазами нависала темнота, ведь шоу продолжается, нужно встать, но сил для этого нет, а значит светотехникам нужно выключить свет в манеже и униформистам унести тело поломанного артиста, что вот- вот закроет глаза и попытается уснуть, лишь бы не ощущать боли. Но тут, тёплое прикосновение рук успокоило безумное сердце, что крутило бесконечное сальто, позволив Юре хоть еще на одно мгновение приоткрыть глаза. — Юра… Дрожащим голосом произносил хранитель, стоя на коленях перед распластавшимся телом артиста и прижимая свои неосязаемые ладони к его побледневшим щекам, как к податливой мраморной статуе. Ослепительные крылья ангела-хранителя, что подрагивали, невольно осунулись и прижались к земле. Человек лишь слегка улыбнулся, видя перед глазами лишь мерцающую пелену, что грела теплом и успокаивала. Перед глазами должна была пронестись вся жизнь, ведь так? Но в тот момент, Юрочка думал ни о чём, даже когда оглушающая боль парализовала всё тело, а веки казались тяжелыми, как титан, и удерживать их открытыми стало почти невозможно. Наверное, это самое страшное, когда под финал своего личного представления, тебе не о чём вспомнить, но главное, чтобы и жалеть было не о чем. И когда веки артиста всё же сомкнулись, дыхание стало тише, а пальцы прекратили свою дрожь, как по зову барабанов явился мрачный силуэт, окутанный бесформенной небрежной чёрной накидкой, что была словно омутом для его тела. Парящий мрачный персонаж, что взирал на ангела-хранителя и человека, молчал, крепко сжимая в своей одной ладони зазубренный нож. Он одними своими слепыми глазами проклинал этих двоих, готовясь забрать ниспосланный дар жизни человека в ад, ведь человек, что в силу своих желаний отказался следовать истинам небес, тоже грешен и должен быть наказан. Душа, освобожденная из тела человека этим страшным режущим оружием, должна была быть скормлена демону. И в звездном манеже, после всего апофеоза представления, в оглушающей темноте, полной шорохов, замерли три фигуры: демон, что был помощником Самаэля* и имел шесть крыльев, ангел-хранитель человека и сам будущий мертвец, что ещё дышал. — Ангел, убирайся, — как гул по рельсам звучал его тяжёлый голос, что давил на Отабека тяжелее, чем окаменевший воздух вокруг. — У Самаэля появились приемники? — слегка насмехаясь говорил Отабек, продолжая крепко цепляться своими ладонями за человека. — Убирайся. Лишь повторял тот, чьи черты лица были скрыты под капюшоном, лишь бетонно белые глаза, как у «Бога слепых», выдавали в нём наследника этого падшего ангела, что, обрываясь с небес пытался утащить с собой ещё и архангела Михала, но был лишь в очередной раз повержен. — Брат мой, данной мне властью ангела-хранителя, сообщаю тебе, тут была совершена ошибка, — произносил Отабек, наблюдая за тем, как эта бесформенная фигура в мантии всё приближалась и приближалась к человеку, — В своих мотивах, я надеюсь, найду согласия с тобой…. Время этого человека не настало. Это проделки демона. Но слово Отабека было слабее нагнетающей атмосферы, что даровал этот вылезший из ада демон. Его шесть крыльев стали дымом, накрывая человека и ангела-хранителя, словно волной, и заставляя Отабека замолчать. — Убирайся, — повторял он, крепче сжимая орудие потрошения в ладони. Тогда в очах его Отабек углядел дьявольскую искру, что было несвойственно ангелу-смерти, нет, это был точно демон, что без суда и следствия явился скормить душу другому демону. Горло этого собирателя душ было обвито чёрными щупальцами, что напоминали вздутые вены, а кожа, что напоминала яд, была содрана с лица, словно маска или позолота с купала старого храма, губ не было, лишь дьявольский оскал, а белки глаз уже напоминали обожжённый мрамор, потрескавшийся с годами. — Этот грешник. Мой. Пылающую душу Отабека словно смешали в стакане с водой, ведь глядя в это лицо, как на гниющий плод в райском саду, он с замиранием ожидал продолжения этого кошмарного шоу. — Боже, прости меня за то, что я совершу! — громко прокричал знакомый голос одного хранителя, что мигом, как летящая стрела, подлетел к Отабеку, ослепляя его в темноте чистотой и светом своего мундира, — Ты безумец?! А ну, пошёл отсюда! Всё кричал Виктор, хватая своего брата с небес за белоснежные льняные одеяния, что тянулись, но не вытаскивали за собой этого потерянного хранителя. — Это ложный суд, — шептал Отабек, не отпуская из своих рук еле дышавшее тело своего человека. — Ты точно безумец! Это тебе не твой брат, ангел-смерти! Он собирает души грешников! И твою заберет, если не уступишь ему! Словно шепот волн доносился до ушей Отабека, без доли страха наблюдающего за острием этого ножа, что веером острых лезвий завис над ним, как финальный аккорд. Краем своих тёмных опустошённых глаз Отабек увидел явившегося беглеца, из тени выросшего за спиной своего подземного собрата, что был намного могущественнее его и страшнее. Жан-Жак был доволен, до нервного смеха и улыбки, сравнимой с оскалом предателя. Его горящие глаза наблюдали за этой сценой. Пока белокурый ангел кричал, пытаясь оттащить второго хранителя, этот собиратель душ уже облизывался от предвкушения своего пира. — Давно я не питался ангельскими душами. — Мерзкое отродье Самаэля, — рокотом по чугунным батареям, прозвучал голос второго дьявольского хранителя, что выползал полуживым трупом из резинового покрытия манежа, прорезая отяжелевший воздух острыми крыльями цвета потухшего солнца, — Как раз, для таких гниющих зубов, есть зубодробительные меры. Холод от этих слов прокатился тысячами иголок по сутулой спине этого омерзительного персонажа, чьи слюни вмиг замерли и застыли на лице, а так же оцепенела рука, готовая уже воткнуть лезвие в грудь Отабека. Сделав пару вдохов, этот слепой собиратель душ по запаху узнал, кто же стоит за его спиной и так смело говорит, да и ещё режет всю гнетущую атмосферу лишь взмахом своих крыльев, делая это так легко и непринуждённо, словно тот и вправду был низшего класса. — Это… Неужели ты… Пробуя на вкус едкий привкус имени собеседника, этот слепой собиратель был готов засмеяться, вот только через мгновение его улыбающаяся голова покатилась по манежу, оставляя после себя тягучую линию из некой жижи, что должна была быть подобна крови. Голос, что был тяжёлым и распространяющимся в ушах, как нахлынувшие безумие, через мгновение утих. Сверкающий небесный меч, что когда-то принадлежал архангелу Михаила, был оскорблён свернутой кровью этого создания, что вызвало омерзение и на лице Кристофа. Он медленно вытер кровь этого собирателя душ об его мантию, спрятал меч в ножны и снова укрыл свое тело массивными крыльями, что заменяли ему защиту и некую одежду. — Ты в порядке? — обеспокоенно поинтересовался Кристоф, наклоняясь над Виктором, что всё так же шокированно смотрел на омерзительную гниющую морду, на чьём подобии лица замерла улыбка безумца. Заметив, что эти глаза цвета небесных озёр смотрят на уродскую голову приспешника Самаэля, Кристоф одним крылом перекрыл взор Виктору, ведь его вечный собеседник уже сотню лет, как не видел убийств перед своим носом. В эти глазах белокурого ангела-хранителя отчетливо читался не страх, а отчаяние. — Ты что натворил? — медленно произносил Виктор, отпуская плечи своего брата с небес, — Ты зачем убил помощника Самаэля? — Он покусился на лучшее творение небес. Я не мог не вмешаться. — Ты ещё и мечом Михаила обезглавил его. Ох, Боже… Это всё из-за тебя! Безумец! Зачем ты вмешиваешься в дела ангелов смерти?! В очередной раз срывая свой голос, Виктор беспомощно схватил Отабека за отвороты бесформенной льяной рубахи и пару раз хорошенько тряхнул, возвращая этого ангела-хранителя в чувства. Эти крики продолжались бы до бесконечности, вот только причмокивающие звуки хорошего аппетита привлекли внимания всех крылатых существ к себе. — Вы оба больные безумцы…- прошептал Виктор, с потупившимся взглядом наблюдая за демоном-хранителем. — Не знаю, как у вас, но мой день сегодня удался, — гордо произносил Жан-Жак,- И да, спасибо антихрист, что подсобил. Без тебя, моё повышение в рядах демоном, так и оставалось бы лишь звоном колокольчиков во время шторма. Этот низший демон восседал на обезглавленном теле шестикрылого брата и, как гарпия, поджимая свои ноги, удерживал в когтистых руках уродскую голову, что капала на его колени тягучей, словно растопленной лакрицей, массой свёрнутой крови. Он медленно, но безжалостно, выдирал пожелтевшие глаза этого собирателя душ, чтобы с удовольствием и, причмокивая, проглотить один из них. Он раскусывал этот ядовитый плод глазного яблока, как омерзительный деликатес, обнажая клыки. Глаза — это зеркало души, а раскусив лишь один этот омерзительный плод, Жан-Жак проглотил уже сотню душ, что так нескромно съедал приспешник Самаэля.