Поэма о мёртвом ангеле.

Утреннее собрание перед финальной работой и закрытием сезона в этом городе. Ещё сонный артист нагловато развалился на двух местах, зевая через каждое слово прокатчика программы и сонливо поглядывая на своего ангела-хранителя, который, словно тщательно вылепленная статуя, сидел нереальным образом рядом с ним и вслушивался в каждое произнесённое слово человека, стоявшего перед ним. И чего они только добиваются, лукаво улыбаются друг другу, обмениваются лживой похвалой, ещё и статьи зачитывают от журналистов этого города. Одна лицемерная похвала. Почти каждое утро начиналось с подобных утренних собраний перед работой, из-за чего Юра неоднократно уходил со второго или третьего урока, оставляя на столе учителей записку от руководителя программы. А что они могут поделать? Дирекция посчитала, что юные артисты имеют права уходить с уроков во имя работы, ведь вступая в ряды пионеров, они давали обещание: «во всём и всегда продолжать дело отцов»*, вот Юра и продолжает дело отца, деда, прадеда… но с большой оговоркой, выражавшейся в увеличении объема домашнего задания. Ни один юный пионер, октябрёнок или комсомолец не должен был отступать от спущенной сверху системы образования в рамках коммунистической идеологии. — А теперь, слово предоставляется Александрову, — чётко произнёс седой прокатчик с еврейскими корнями, лукаво улыбаясь самому старшему человеку в коллективе, что, конечно же, являлся дрессировщиком. К дрессировщикам зверей в коллективах всегда было трепетное отношение. Они всегда получали большую ставку, лучшие номера в гостиницах, качественные продукты для животных, которыми они могли делиться с коллективом и тем самым кормить всю труппу в голодные годы, да и такие люди Юре всегда попадались в почтенном возрасте, не моложе 20 годов уж точно. — Доброе утро, товарищи по коллективу, — этот мужичок спустился с первого ряда и, присев боком на барьер, стал внимательно разглядывать всех своих коллег, ведь в форганге кажется, что в труппе от силы человек 20, а тут на местах сидело не меньше 50.— Сегодня мы даём финальное представление в этом городе, поэтому, всем удачи! По закрытию программы у нас будет намечено застолье. Маленький банкет в главном зале на втором этаже, рядом с музеем, под руководством лучшего директора цирков на территории Советского Союза. Невольно закатив глаза, Юра чуть не привлёк внимание всех присутствующих своим судорожным выдохом. Ему не нравилось лицемерие на этих собраниях, ведь в каждом городе любой главный дрессировщик заявлял, что директор того цирка, где они выступают — это лучший директор. Но такова традиция. Они могли всё, что угодно, высказать в лицо вышестоящего человека, но публично никто не осмеливался позорить другого. Это банальное воспитание, что прививалось им с пелёнок. — Юрочка, выпрями спину, пожалуйста, — вежливо попросил Отабек, посмотрев на то, как его белокурый артист уже был готов вытянуть ноги в полную длину и уснуть прямо тут, под тихий и монотонный монолог дрессировщика Александрова, — Юра! — Мы тут с 6 утра торчим, в гребанную субботу. Я всё понимаю, трудиться нужно, но это собрание в 6 утра, — бурчал себе под нос недовольный парень, приглаживая свои растрепанные волосы на затылке, что после беспокойного сна превратились в шапку одуванчика. — Они не понимают, что несут. Маразм на маразме. Они даже номера не разбирают, просто газеты читают и друг-друга хвалят. И на кой вот обычным артистам сидеть и слушать это? — Плисецкий, вы хотите поделиться с коллективом своим мнением? Предательская тишина повисла в воздухе, и все услышали, с каким недовольством Юра бормотал себе что-то под нос. Александров слегка усмехнулся и со всем своим артистизмом указал ладонью на барьер, а юный артист, напротив, нервно заулыбался, выпрямился и всячески делал вид, что это было обращение не к нему. — Да не, всё отлично, продолжайте, — натянув улыбку добродушного и лучшего пионера в строю, Юра пригладил свои пышные короткие волосы и посмотрел на Отабека.— Это всё из-за тебя. Меня обычно никогда на этих собраниях не замечают. Слегка улыбнувшись, ангел-хранитель с любовью в глазах посмотрел на этого белокурого человека, что просто изнывал от тухлого и скучного собрания. — Ох, Юрочка, ты так ошибаешься. Тебя тяжело не заметить. Слова, использованные против спокойствия Юры, врезались в сердце и проявились краснотой на щеках. Отвернувшись от своего ангела-хранителя, Юра поджал тонкие губы и продолжил вслушиваться в разговоры старших, что успокаивали его сердце, ведь казалось, ещё чуть-чуть, и сердце само выпрыгнет из грудной клетки. — Как ты себя чувствуешь? Ты не так долго отсутствовал в программе, но всё равно, может не стоит и сегодня участвовать… — Я знаю, зачем ты это делаешь, но и ты пойми, что артист цирка не может жить долго без манежа. Не переживай, всё будет хорошо. Искренне улыбаясь, почти шёпотом говорил Юра, чтобы никто не услышал его, кроме ангела-хранителя, что сидел по правую руку от него и улыбался ему в ответ. В чём-то этот юный артист был прав. Они не ставили деньги в приоритет, да и какие могли быть деньги у артиста в 1986г, когда застой прошёлся такой волной, что вся территория страны покрылась трещинами развала. Каждый артист цирка мечтал с детства прожить свою жизнь так, чтобы в конце его не просто знали в узком кругу знакомых, а уважали за заслуги. Поглядывая на людские судьбы Отабек понимал, что заслужить к концу своих дней уважение — это одна из самых сложных задач. Собрание закончилось под гул аплодисментов коллектива, горящего от нетерпения тут же приступить к подготовке перед финальными выступлениями. Но для начала надо закончить с повседневными делами, а у Юры их накопилось немало: постирать все репетиционные вещи в прачечной, погладить их в гримерке у балета, собрать хотя бы часть вещей в одну кучу, чтобы после банкета не ходить, пошатываясь, по коридорам в поисках своего реквизита. Перспектива бессонных суток отнюдь не радовала юного парня. С тех пор, как он стал самостоятельно кататься с программой, переезды стали даваться тяжелее. А как раньше было хорошо, все вещи собирал дедушка, пока он тихо дремал на диванчике в гримерке, прислонившись бархатистой щёчкой к прохладной перьевой подушке. В детстве всё всегда было беззаботнее и приятнее: закаты- ярче, работа- легче, а цирк казался миром сказок, но, сталкиваясь с бытовыми проблемами, бесконечными проблемами в школе и на репетициях, сталкиваясь с этой реальностью, казалось, словно кожа прислонялась к кипятку, хотелось дернуться и убежать. — Тебе помочь? — зависая над своим человеком, обеспокоенно спрашивал ангел-хранитель, заглядывая в яркие зеленоватые глазки Юры. — Чем? Ты за меня все мои вещи соберешь и погрузишь? Смешно. — Почему ж? Сбросив со своих плеч невесомый белоснежный образ ангела с крыльями, Отабек поравнялся со своим человеком и, улыбаясь, смотря на него сверху вниз, широко расправил плечи, словно говоря: «могу и тебя на плечах унести». Тихий смешок артиста, и ласковая рука коснулась грубоватой, но теплой щеки Отабека. — Знаешь, это конечно же странно, но я буду очень тебе благодарен. Хотя… Юный артист отстранился от своего хранителя и с малейшей хитрецой посмотрел из-под бровей на загорелого ангела, что сейчас стоял пред ним, словно самый настоящий человек, в потёртых светлых брюках и голубоватого оттенка рубахе, под которой, конечно же, скрывалась белоснежная майка. Ему не хватало саквояжа в руках, галстука потуже, и его смело можно отправить в ряды офисных работников или инженеров, ведь глаза у Отабека были холодными и выразительными, словно он бесконечно крутил в своей голове всвозможные формулы, которые так благополучно забывал Юра. — Ты ж видел мой сольный номер только отрывками? Хм-м, тогда, если и вправду сможешь мне помочь с упаковкой, я лично для тебя покажу свой сольный номер от начала и до конца. Жизнь состоит из таких маленьких лоскутков- моментов: от тёплых и бархатных до острых и холодных. Вот и сейчас, вслушиваясь в звенящий голос юного артиста, Отабек без малейшего стеснения, прерывая разговор, наклонился к Юре и приобнял за плечи. Легкое касание тел и тепло, от такого приятного ощущения Плисецкий тут же замолчал и, прищурив глаза, ещё ярче улыбаясь произнёс: — Мне пора разминаться, начало в 10 утра, через 2 часа. Послушный ангел-хранитель позволил юному артисту выпорхнуть из его объятий. Лениво шагая, Юрочка направился к репетиционному манежу, где можно во всю длину своего тела разлечься на гимнастическом коврике и, не торопясь, растягивать каждую мышцу своего тела. Слегка улыбнувшись, Отабек в очередной раз, как по щелчку пальцев, накинул на свои плечи образ ангела-хранителя и следовал за своим человеком везде, ни отходя ни на шаг. После тех событий с падением Отабек и вправду вжился в роль опекуна, что с трепетом следил за каждым шагом своего подопечного, даже во время репетиции воздушного номера он зависал в воздухе и словно страховал своего человека, следил за каждым его трюком. — Я хоть и привык к чрезмерному вниманию, но ты прям взглядом меня сверлишь. Усевшись на продольный шпагат, юный артист с сонными глазами улегся на ногу и попытался в таком положение подремать. В голове пусто, хотелось дремать и не думать о скорой суете во время номера и после, связанной с переездом в следующий город. А в какой город? Юра до сих пор не знал. Его не уведомили о следующем пункте назначения труппы, да и билеты на руки ещё никто не получил, видимо комитет опаздывал с уведомлением, такое бывало. — Пионер, ты заснул или отключился? Перед глазами выросла стена Колизея, иначе этого человека не охарактеризовать- крепкий, холодный и гордый. Владимир свысока глянул на сонного Плисецкого, что растянулся на своём коврике и даже не думал вставать с него в ближайшие минуты. — И вам доброе утро. На собрании виделись, — словно серпом по причинному месту, Юра прекратил этот разговор сам и снова прикрыл глаза, готовясь ещё немного подремать. Оглянувшись через свои широкие плечи, артист с греческим профилем, расхаживающий в борцовской майке и шортах с лосинами невольно почесал затылок и, словно сквозь зубы, произнёс: — Как ты себя чувствуешь? Лучше? Распахнув глаза от удивления, Юра покосился на своего коллегу по номеру, словно пытаясь разглядеть в знакомых чертах лица того, кто прежде был холоднее заснеженных сибирских лесов. Лицо всё такое же злобное, брови нахмуренные, а губы поджаты. Ему не свойственно беспокоиться о ком-то, но ангел-хранитель Юрочки ничего не стал прерывать, прочитав в мыслях этого грубого и самовлюбленного человека искренность. Как бы люди друг друга не переносили на дух, серьёзные травмы никогда и никого не оставляли равнодушными в цирке, в этом и проявлялась их хоть и своеобразная, но семья. Этим Отабека и покоряли славяне, ведь на их народ неоднократно покушались с желанием истребить, покорить, но всё никак не выходило. Глаза горели от взгляда на таких людей, что жили по принципу: «лучше быть честным, но бедным, чем богатым, но обманщиком». — Да, лучше. Спасибо, что беспокоишься обо мне и…спасибо за шоколад, что ты передал через Мимино. Сладость не из дешёвых, видимо на похороны мои готовил. Уважение и забота свойственны людям на бессознательном уровне, и особенно цирковым артистам, жившим в своём маленьком социуме с личными правилами, передающимися из поколения в поколение. Юра и Владимир могли до печенок друг друга ненавидеть, соревноваться в духе соперничества, но в трудную минуту они всегда будут готовы помочь ближнему. Таково их воспитание, и каким бы ни выглядел Юра бунтарём, агрессивным, с неконтролируемым, вспыльчивым характером, он был такой же, как и его дедушка: честный, отважный, отзывчивый. — Отлично, а то нет желания за тебя снова всю программу отдуваться. Тихо усмехнувшись над словами своего коллеги по номеру, Юра переглянулся со своим крылатым ангелом-хранителем, что так беззаботно сидел на барьере и наблюдал за всей картиной, как сотрудник КГБ, хладнокровно читая каждый жест и мысль как присутствующих, так и случайных прохожих. — Юрочка, ты уже размялся? Пошли тогда в гримёрку, тебе ещё гримироваться. Заботливый, словно суетливый журавль, Отабек вскочил с барьера и немного завис в воздухе, а юный артист всё продолжал любоваться своим приятелем. Перевернувшись на спину и вытянувшись, как кот под июньскими лучами солнца, он разглядывал белое мешковатое одеяние, что напоминало льняную рубаху. Ноги босые, как у всех ангелов с полуразрушенных фресок, знакомых ему из учебников истории, хотя обычно эти картинки сопровождались плакатами на стенах, где религиозных людей высмеивали и порицали, как тормоз развития общества, не зря же каждому юноше и девушке на руки выдавалась тонкая книжка в мягком переплёте с изображением вождя. Мысли из этой книжечки они чуть ли не наизусть должны были цитировать, наряду с любыми другими изречениями руководства, ведь директивная инстанция так рекомендовала. — Мда, кто б знал, назвал бы меня дикарём.* Тяжело атеисту смотреть в тёмные глаза улыбающегося ангела, чье тело обволакивало белое одеяние, а за плечами шуршали два огромных крыла, еле умещавшиеся в коридорах цирка. Мир терял краски при виде этого человека, если таковым его можно было назвать, но язык у Плисецкого не поворачивался назвать своего хранителя «ангелом». Да и поделиться не с кем, даже дедушке не позвонишь и не расскажешь об этом, ведь упрекнуть в религиозности, а это гиблое дело, как говорится: «религия — это частное дело, но я осуждаю», вот так и жили. — Юрочка, не пора ли нам пойти гримироваться? — поинтересовался Отабек, наклоняясь поближе к своему человеку. — Ох, ну пошли. Чур, ты гримируешь меня, а я посплю. Прохрустев спиной, Юра устремил свой взор на потолок репетиционного манежа, что был покрыт словно тонкой паутиной из всевозможных страховочных и опорных тросов. Вставать по утрам так трудно, особенно с мыслью о работе и переезде в один длинный день. Светлое помещение, чья крыша состояла из стеклянного купола, позволяющего с удовольствием наблюдать за медленно плывущим и выглядывающим из-за облаков солнцем, но Юра думал иначе, для него самый лучший вид в этом месте- это вид на тёмное небо и льющийся с небес дождь, потрясающее зрелище, от которого сердце замирало, но не у каждого артиста, ведь для кого-то этот манеж уже приелся до печёнок. Тяжело им, тем людям, кому по-настоящему надоедали та спартанская гостиница, тот манеж и этот город, в котором они провели всего месяц, ведь по истечении срока душа цирковых по призванию просила нового. Как древние кочевники, бродили они из одного конца Союза до другого и радовались этому, до трещин на губах от улыбок, ведь такова их природа. Серые будни окрашивались краской софитов, что всеми цветами радуги освещали манеж, переливались, крутились, как и вся жизнь цирковых артистов. Встав с манежа, Юра скрутил свой гимнастический коврик и босиком прошёлся по истертому ковру, что укрывал резину. Кончиками пальцев он тёрся о ворсинки этого старинного ковра, что не раз покрывался заплатками, но оставался всё таким же прекрасным. Приобняв своим крылом юного белокурого парня, Отабек следовал за ним, поглядывая на то, как Юра периодически отвлекался и обменивался парочкой фраз с окружающими, то служащему что-то передаст, то с воздушницей о работе поговорит, рутинная идиллия. Добравшись до общей гримерки, Юра был приятно удивлён, что его коллеги по номеру разминались, и все пространство гримёрки было предоставлено ему. Кинув коврик в свой личный угол, где на вешалке висел выглаженный костюм разбойника морей, Плисецкий уселся на скрипучий пластиковый стульчик и с натянутой до ушей улыбкой закрыл глаза. Словно довольный котик, что, улыбаясь, нежится под лучами солнца, прикрыв яркие глазки. — Я жду своего личного гримёра, м. Словно в приказном тоне, произнёс юный артист, дожидаясь, пока его хранитель снова сбросит со своих плеч невесомый образ и уже в образе теплого человека с грубыми руками, сядет напротив него и не спеша начнёт водить кистями по лицу. Достав из косметички белоснежную, словно свинцовую пудру, Отабек сделал пару взмахов пушистой кистью и провёл ею вниз по щеке Плисецкого, словно приглаживая нежные волоски на лице, от этого юный артист невольно морщил носик и смеялся, ему было щекотно от столь аккуратных и нежных движений кисти по его лицу. Пудру артисты так же и на волосы наносили, но для этого номера это было лишним, особенно в сочетании со светлыми волосами. Отбелив лицо парня до чистого полотна, Отабек прикоснулся к его подбородку и повнимательнее присмотрелся к чертам лица Плисецкого, словно расчерчивая на его лице линии макияжа, что было самым простым для циркового артиста — пара чётких чёрных линий и тени на веках, можно добавить немного румян на носик, щёки, а губы подрисовать карандашом и растушевать, но сделать их поярче, чтоб даже с 12 ряда была видна улыбка. — Как ты думаешь насчёт «немного растянуть глаза»? Видел, как девушки в балете так делают с помощью палетки… — Ха-ха! Бек, это уже слишком, сделай, как обычно, — приоткрыв свои глаза, Юра встретился с холодными и сосредоточенными тёмными глазами своего хранителя, что словно обнимали его за плечи.— Хотя, я передумал. Бек, делай что хочешь, я тебе полностью доверяю. — Если бы ты мне доверял, то не нужно было бы тебя даже гримировать. Ты и без всяких этих ухищрений прекрасен. — Спасибо, конечно же, но, к сожалению, с последнего ряда мы выглядим как муравьи в манеже, а если ещё и без макияжа выходить, то лица будут, как белые блины, и фиг там что разберёшь по эмоциям. Нежно улыбнувшись, ангел-хранитель коротко ответил: «Хорошо». Он редко вступал в спор со своим человеком, особенно, когда дело касалось его работы. Открыв маленькую тёмную коробочку со всевозможными оттенками чёрного, Отабек в очередной раз глянул на белоснежные черты лица своего человека и, проведя тонкой кистью по теням, в очередной раз прикоснулся к подбородку молодого парня. Словно нить проходила по чистому белому лицу, подчёркивая всё острые черты чёрными линиями. Доводя кисть до губ, Отабек невольно отстранился, хотя взгляд предательски смотрел только на них. Пухлые губы юного артиста, покрытые белой пудрой слегка приоткрылись, словно давая Отабеку разрешение. — Не открывай глаза, я сейчас тени наносить буду. — Хорошо. Только успел произнести Юра, пока не ощутил тёплое прикосновение к своим плечам и дыхание, что, словно крылья бабочки, ласкало его губы. Поддавшись моменту, как проклятой иллюзии, артист смог прикоснуться к тому, кто так бережно держал его за плечи, не позволяя этому касанию кожи перерасти во что-то большее, а то весь нанесённый грим размажется на два лица, хотя подобная перспектива не особо-то и волновала Плисецкого, чью щеки покрылись естественным румянцем, а дыхание стало прерывистом, словно сердце снова оттанцевало вальс, но так хотелось ещё и ещё. Это желание было сравнимо с желанием утопающего вкусить ещё глоток кислорода. Тающие касания кожи об кожу были прерваны хранителем, что прикоснулся своими губами к уху Плисецкого и прошептал: — Не дёргайся. После такого бархатного шёпота на ушко Юра покрылся мурашками, поджал губы и замер, всё так же не открывая глаза. Нежная тонкая кисть коснулась века, и Юра чуть не охнул, рука Отабека на его шее нежно прошлась до выпирающих ключиц, успокаивая тело человека, но не сердце. Ангел-хранитель вырисовывал на глазах Юрочки тонкие, но длинные линии чуть ли не до висков, после чего поменял кисть на более пышную и стал наносить и сами тени, заполняя белоснежные веки чернотой. — А теперь, открывай глаза, — прошептал Отабек на ухо своему человеку, убирая свою теплую и шершавая ладонь с его плеча. Словно по приказу, с лёгким трепетом в душе, как будто кто-то игрался на ниточках его души, Юра распахнул свои глаза и с неприкрытым удивлением рассматривал свои черты лица. Ровный белоснежный тон лица, как у детской куклы, чёткие, тёмные линии проходились по каждому изгибу лица, подчёркивая несуществующие скулы, удлиняя нос и вытягивая глаза до кошачьего разреза. Осталось только окрасить рубиновым цветом губы и готово, можно натягивать на себя обтягивающий костюм, балетки и стягивать свою грудь портупеями. — Ещё раз, приоткрой губы, — доставая из косметички алый карандаш цвета пионерского платка, хранитель снова прикоснулся к подбородку своего человека и немного приподнял его голову, — Ещё чуть шире приоткрой. Румянец на щеках расцвел новыми красками на лице растерянного парня, что так покорно позволял крутить собой. Скрипучая дверь гримерки приоткрылась, и коллеги по номеру Юры медленно стали вваливаться в помещение, то и дело толкая друг друга и стирая пот с лица после разминки. Увидев сцену со смущенным Плисецким, что так покорно позволяет крутить своим лицом, пока другой парень сидит напротив него и раскрашивает ему губы. — Надеюсь, вы вели себя здесь прилично, — улыбаясь во все зубы, что можно было увидеть золотой клык, Мимино уселся рядом с юным артистом, причесал свои короткие, но густые волосы назад, словно к чему-то готовясь, — Слушай, друг, у тебя хорошие глаза, сразу видно, что ты хороший человек и раз такое дело, я готов! Делайте со мной всё, что хочешь, друг. Опрокинувшись на спинку стульчика, Мимино зажмурил глаза, словно дожидаясь, когда и его начнут гримировать. Юра с Отабеком глянули на этого артиста, потом снова друг на друга и еле сдержали порыв смеха. — Мимино, Бек только мне помогает с гримом, уж прости. — Да, чё ему. Он прошлый раз человека с добрыми глазами называл воришкой из магазина, что под ручки выводили двое милиционеров, — не скрывая свою нахальную усмешку, Владимир стянул с себя майку и принялся вытираться полотенцем, — А ты, дружок Бек, уж больно часто с Юркой стал возиться. Он у нас хоть и пионер, да на голову травмированный, но не девушка, за которой нужно так ухаживать. — Если я тебя поблагодарил сегодня в манеже, это не значит, чтобы ты можешь моего приятеля обижать! — словно дикая кошка, Юра резко обернулся на своего коллегу по номеру и был готов зашипеть, если бы Отабек со спокойствием не усадил обратно на место, ведь грим был не закончен. — Какой же ты нервный и бешеный, — бубнил себе под нос Владимир, с отвращением смотря на своего коллегу, — Мог же быть человеком, но нет. — Я намного больше похож на человека, чем ты! Спортсмен, возомнивший себя артистом, пф, как грустно. Вот и началась ссора перед началом, что никто уже из коллег не замечал, занимаясь своими обычными рутинными делами: нанесением грима и выглажкой костюмов. Отабек всё пытался успокоить Юру, поглаживая его по спине, но тот вступал в спор с коллегой только яростнее, а гордый и самовлюблённый спортсмен и не думал уступать. — Пс-с, Бек, — прошептал Мимино, подзывая к себе Отабека.— Ты даже не встревай, они покричат и успокоятся, всё равно потом руки пожмут перед выходом. Жизнь, словно восточная приправа состоящая из сладости, горечи, кислоты и остроты, но оно и к лучшему. Наблюдая так близко за жизнью людей, Отабек невольно улыбался, нежно посмотрев на своего подопечного, он словно ощутил, как могло бы стучать его сердце, будь оно у него, как у живого человека. Заворожённо наблюдая за жизнью, создавалась иллюзия, что и ты сам жив, но, как и любая иллюзия, она развивается в мгновения сомнений. Прозвучал первый звонок. До представления осталось совсем немного. Все замолчали, и спор между Владимиром и Юры рухнул в неизведанное. Каждый торопливо стал собираться, снимая с себя одежду простого рабочего и надевая некую маску с тканями какого-то другого человека. Как удивительно получается, поменяй в человеке только тряпки и он станет другим, не внутри, но образ будет уже совершенно другой. Наверное, поэтому самые весёлые артисты в манеже, когда тихонько приходят в свои гримёрки, присаживаются на стул*, а после так же тихонько ползут на стену от собственных проблем в голове. — Бек, помоги мне с ремнями на плечах, — втискиваясь в свой обтягивающий костюм, что состоял из драной рубашки с мешковатыми рукавами, тёмно-шоколадных бриджей и портупеи, что и была самым невыносимым элементом костюма, то и дело стискивая грудную клетку юноши. — Адская мука в этом работать. Покорный хранитель подошёл к своему человеку и, проведя ладонью по выпирающим из-под рубашки лопаток, помог закрепить портупею на плечах, обтянув ею всю талию юноши и зацепив за бриджи. От подтяжек Плисецкий отказался, сообщив Санычу, что ещё не так сильно похудел для этого. — Нам пора выходить в форганг, если ты не хочешь выбегать потом в хвосте, — словно голос разума, Отабек без каких-либо упрёков констатировал этот момент, поправляя рубашку на своем человеке. Заметив, как Владимир с недоумением смотрит на эту пару, Юра снова не сдержался и с новой волной оскорблений пошёл в бой. — Чё уставился? Это мой приятель, — гордо скрестив руки на груди, Юра с треском портупеи еле мог плечи поднять, но всё равно каким-то образом умудрялся филигранно выполнять свою работу, даже не замечая дискомфорта. — Жену себе найди и на неё смотри. — Да что ты сегодня такой болтливый? — Всё, мы пошли. Подведя черту в этом споре, ангел-хранитель положил свою руку на плечо человека и насильно вывел его из гримёрки в тёмное закулисье. Погасли уже фонари, тёмными шторами закрыли окна на улицу, и только одинокая комнатушка инспектора манежа сияла под тёплыми лучами лампочки. — Вов, а тебя не смущает этот казах рядом с нашим Плисецким? Мутный он тип, да и кто чужой глянет, скажет, что под 121 статьёй* ребята ходят. Сплетни в стенах цирка никто не отменял, да и они были делом женским, так считалось, пока один из ребят не обратился к Владимиру со своими мыслями. Стены цирка дышат и всё слышат, поэтому ни одна сплетня не доживала и до вечера, она сразу же шерстила по всем языкам, а оно и понятно, мир их маленький в стенах цирка. — А с каких это пор советский гражданин, тем более артист цирка, обмусоливает чью-то жизнь? Не нравится что-то, есть вопросы, скажи ему в лицо. Владимир многих не устраивал своей прямолинейностью, он никогда не славился лицемерием, но в этом он и видел свою правду, ведь лучше неприкрыто высказать свою неприязнь, нежели за спиной этого человека ему косточки перемывать. Он не терпел в своём коллективе, когда в ком-то просыпалась подпольная змея, поэтому коллега тут же проглотил язык и больше не поднимал подобную тему. Владимир с Плисецким были как две цепные гордые собаки, только один был в наморднике, а другой в роли маленького шпица лаял на проходящего мима амбала, словно нарываясь, но понимая, что его не тронут. Доносы среди своих не приветствовались, тем более в столь святых стенах цирка. В тёмном закулисье Юрочка разминал свои кисти, крутил плечами, словно нервный заводной артист перед первым показом номера, он не мог успокоить своё дыхание перед выходом. Волнение раз за разом, словно волной, окутало его обратно в пучину собственных страхов до дрожи в руках. До манежа оставалось всего пару шагов, на котором вот-вот вспыхнет фейерверк праздника. Артисты, что стояли в тесном форганге, перешёптывались, строили планы на следующий город и обменивались новостными сводками, что успели вычитать после утреннего собрания. Ох, эти неповторимые и каждый раз по-своему особенные минуты ожидания артистов перед выходом на арену цирка, кто-то из жонглёров даже успел закурить папироску, поделившись ею с девушками из балета. Ни одна минута волнения не похожа на другую, ведь волноваться каждый раз по -одинаковому нельзя, потому что на каждом представлении зритель ждёт единственного, только для него созданного зрелища. Трепет в душе был, вернее, кураж, а вот Плисецкий по-настоящему не мог собраться с мыслями и прямо на глазах у всех бледнел ещё сильнее. Вдруг, неожиданно, словно кочергой по голове, тёплые касания рук укутали юного артиста, и на душе стало спокойнее, намного спокойнее, дрожь прошла, осталось лишь только тепло и некая уверенность. — Тише-тише, не первый раз выходишь в манеж, а нервничаешь похлеще, чем перед просмотром номера, — шептал Отабек, приглаживая волосы Юрочки, что сегодня не были заплетены в косы и всё норовили пушиться подобно одуванчику.— Ты знаешь, я всегда рядом, даже если ты не видишь. — Да, чёрт, а если я снова упаду. Я высоты не боюсь, но… — Бояться — это нормально, — приглаживая волосы артиста, ангел-хранитель продолжал успокаивать его нервы, чтобы обуздать душевную панику. Оркестр с азартом заиграл заводную мелодию, которую они играли каждый день, кроме понедельника. От такого и с ума сойти недолго, но не для человека, что живёт этим. Юра похлопал себя по щекам до красноты и с улыбкой на лице произнёс, обернувшись лицом к своему хранителю: — Я так переживаю, будто это моё финальное выступление. Ха, — он махнул рукой и, выбравшись из объятий Отабека, начал стаскивать тёплые носки перед выходом на манеж в балетках.— Гори сарай, гори и хата. Если опозорюсь, то и гори оно синем пламенем. Ведь кто мы, если не совершаем ошибки, правда? Мимолётная сверкающая улыбка замерла перед глазами Отабека. Чувственный, немного взвинченный артист, гордившийся фамилией своей знаменитой цирковой семьи, выглядел, словно утерянная мечта, которая только что снова расцвела перед глазами давно мёртвого хранителя. В груди что-то защемило, но было не больно, было тепло. Юра умчался вслед за всеми своими коллегами в манеж на парад под звон аплодисментов и стук каблуков зрителей. Такой обаятельный, живой, юный блондин улыбался всем тем, что пришли семьями посмотреть утреннее представление. В выходной день залы трещали от аншлага, некоторым по контрамаркам стулья и в проходы выносили. Всё это шоу, буйство света, красок и людских эмоций начинает свою волшебную работу прямо сейчас. — Спасибо, спасибо! — скромно и, сдержанно махая в ответ удаляющимся артистам, ведущий циркового представления поправил свою бабочку на шее.— И так…мы начинаем наше представление! Несмотря на гул аплодисментов, было просто невозможно заглушить голос шпрехшталмейстера. Он, словно лучший оратор, говорил твёрдо и чётко без микрофона, да так, что его голос доходил до самых последних рядов. В конце, конечно же, он слегка улыбался, и люди осыпали его снова аплодисментами. На манеж выходил один номер за другим, и каждый из них имел настолько заразительную энергетику, что хотелось самому пуститься в пляс, выйти на манеж и вступить в потомственную цирковую семью жонглёров, что состояла из дрессировщиков, наездников, эквилибристов. А когда на манеж выбегали дрессированные собачки, зал наполнялся детскими восторженными возгласами и вздохами, почти от каждого ребёнка можно было услышать: «Мам, купи собачку! Пап, я хочу этого пёсика!». Перед милыми и миниатюрными пушистыми созданиями не устояло ни одно детское сердце, но, когда на манеж выбегали уже здоровые охотничьи мохнатые морды, тут уже отцы восторгались и говорили: «Такого тузика да на дачу». — Так, надеюсь, под финал вы меня не опозорите? — появившись из ниоткуда, руководитель номера воздушных акробатов Саныч тут же похлопал по спине Плисецкого, да так, что чуть душу не выбил из него.— Сегодня без травм? Его вопрос частенько звучал, как утверждение, но Юра привык. Юноша улыбнулся, откашлялся от такого приветствия и ещё раз глянул на своего хранителя. — Всё будет хорошо. — Надеюсь, а то опять сетку зашивать, потом новую заказывать да ещё и лечить тебя. От тебя мороки больше, чем пользы, — постукивая по коленям и разминая их, холодно отчеканил Владимир, поглядывая на дрожащего Плисецкого. — Душнила ты, Вова, иначе и на скажешь, — косо глянув на своего коллегу по номеру, произнёс Юра и отвернулся от него. Свет погас резко, словно кто-то дёрнул за рубильник, и манеж погрузился во мрак вместе с главными героями спектакля. Главные герои, брат с сестрой, поспешно удалились в этой темноте под гул аплодисментов. Как только заиграла навязчивая сольная партия барабанов, а на манеж под светом софитов выгрузились ковёрные, что непринуждённо разыгрывали свои шутливые репризы, пиная друг друга и катая на тележках, Владимир первый выбежал из форганга, а за ним уже и все остальные. Среди зрителей можно было отыскать шибко любопытных персон, что даже среди непроглядной тьмы могли разглядеть суетливых артистов, что готовили свой реквизит чётко, но в спешке. Растяжки установлены, страховочная сетка натянута до нужного пружинистого идеала, а финальным элементом стала трапеция Плисецкого, что взмыла под купол цирка, словно незримый знак. Умчав обратно за занавес, вся группа под руководством Саныча перевела дух, кто-то даже помолился себе под нос, пока Плисецкий продолжал бледнеть на глазах. — Успокойся. Не такая тёплая, но крепкая ладонь легла на худощавое плечо Плисецкого и вывела его из некоторого транса, где он плясал со своими страхами на дрожащих ногах. Юра приподнял свои зеленоватые глаза, что в этой темноте форганга выглядели как два тёмно-голубых озера. — Никто тебе не позволит упасть, поэтому работай во всю силу, но не переусердствуй. Улыбнувшись своему товарищу по номеру, юный артист успокоился, на душе стало легче. Заиграла нужная мелодия, подчеркиваемая треском медных тарелок, словно тревожными всплесками волн. Выйдя на манеж, Плисецкий и не заметил, как скованное тело приобрело лёгкость, каждый шаг по манежу придавал ему сил и уверенности, а тепло от софитов не слепило, наоборот, освещало путь под ногами. Поднявшись по тросам, Юра не испытал страха высоты, он был готов с лёту шагнуть в бездну, но напоследок перед шагом он помахал зрителю и, улыбаясь, схватился за трапецию и шагнул. Ветер развивал его распущенные волосы, а перед глазами сплошная качка и руки ловитора Владимира, что уже висел вниз головой и, хлопнув в ладоши, был готов ловить Плисецкого. Отпуская свою трапецию и прокручиваясь в воздухе, Юра чувствовал лишь покалывания в носках, пока в душе бушевал кураж от восторга выступления. Зал охотно приободрял душу артистов аплодисментами, а те только в радость подмигивали им и улыбались. Страх прошёл. Финальный трюк «капля» был вырезан из представления в связи с последними событиями, но Юра всё же счёл своей обязанностью прокрутить на своей трапеции отрывок из своего будущего сольного номера. Он прокручивался в воздухе почти под самым куполом, пока под его ногами ловиторы выкидывали вольтижей, но вся эта суматоха выглядела как самый настоящий ренессанс, хотя пролетариат и простые граждане видели в этом сложный, но живой механизм какой-то машины. Всё это волшебно и технически почти невозможно. Под финал композиции Юра сделал обрыв и, повиснув на одной ноге, стянул с шеи платок и помахал им зрителям, как неким знаменем. Свет погас, и зрители взорвались аплодисментами, восприняв это как очередную идеологическую повестку, что не была задумана, но сыграла на руку. Глядя на то, как этот ещё такой молодой человек светится в лучах софитов под шквал аплодисментов, ангел-хранитель невольно улыбался. Хотя, если бы кто-то спросил: «что тебе нравится в этом человеке?», Отабек не долго думая смог ответить, перечисляя почти каждую черту характера Плисецкого, не упоминая даже мельком его внешность. А иначе Плисецкого было невозможно полюбить, ведь весь он состоял из неприветливости, вечного взгляда исподлобья и холодных слов с осуждением, но в этом и был весь этот юный артист, что выглядел, как недоверчивый котёнок. — Ты видел! Видел! Это я уже от себя добавил финал! — гордо выкрикивал Юра, тряся своего хранителя за плечи. Отабек не мог долго пребывать в человеческой форме, сил не хватало, поэтому на время представления он обратился крылатым хранителем и из-под купола наблюдал за Юрой, который словно не замечал его, а смотрел куда-то вдаль, сквозь зрительские ряды. — Да, да, конечно же видел, — любезно отвечал Отабек, останавливая Юрочку.— Ты выступил отлично, еще и зрителям улыбался, почти искренне. — Ай, как отработал, дай руку пожму, — в привычной для себя форме, запыхавшийся и с мокрыми усами, Мимино протянул руку Плисецкому, и тот с удовольствием её принял.— Вот в номере ты хватаешься смертельной хваткой, а тут, будто не стараешься. Плисецкий тут же нахмурился и сжал руку приятеля по номеру так, что у самого кисть захрустела. Мимино залился смехом, похлопал самого юного в их строю и со словами: «Я заслужил чай с сахаром и бутерброд!» убрёл в костюме, весь потный, в столовую, ведь его акт закончился, а впереди ещё 20 минут антракта. Хоть на дворе был и не май месяц, а к концу подходил сентябрь, в цирке поистине было аномально жарко да и душновато. Даже у самого худощавого Юрочки тёк пот по вискам, и всё ещё сбивчивое дыхание приходило в норму, словно он пробежал сто метров, но на самом деле он просто отработал семиминутный воздушный номер. — Может, тоже в столовую пойдём, перекусим? — предложил Отабек, засматриваясь на выпирающие ключицы своего человека, — Ты сегодня мало поел. Пошли. Приобняв своего человека за плечо, ангел-хранитель повёл его в гримерку, чтобы там укутать его в именной махровый халат, натянуть на ноги тапочки и уже повести в столовую, словно хрустальную куклу. В начале Плисецкий шипел и отнекивался от подобной заботы, ведь она била по его самооценке, но постепенно он стал это принимать, всё же ангел-хранитель, он не может себя вести по-другому. Обходясь без лишних слов, они добрели до нужного этажа, где средь бесчисленных комнат гримёрок находилась маленькая коморка без дверей, выполнявшая роль столовой. К маленькому окошку, откуда выглядывала повариха, выстраивалась целая очередь из артистов длиной во весь коридор. Стоявшие в очереди нервно притопывали ногами в ожидании чая, кофе да бутербродов с пирожками. — Воу, а тут аншлаг, — отметил Юра, выглядывая в толпах того самого Мимино, что утопал в носках и костюме в столовую, — Где ж эти кавказские горы спрятались, ммм… Найдя средь массы артистов того самого усатого и гордого воздушного акробата Мимино, Юра схватил Отабека за руку и повёл вне очереди со словами: «Мы занимали». Кто-то возмущался, ну, а что тут поделать, когда приходил кто-то из группового номера, нужно было понимать, что за ним точно человек 5 ещё прибудет, если, конечно, не вся труппа. — Юрочка, мы нечестно поступили, — осуждающе произнёс Отабек, поглядывая на своего человека, что приветствовал коллегу по номер.— Мы не занимали за товарищем Мимино, поэтому нужно… — Друг, брат, да ты успокойся, — протяжно ответил мужчина и толкнул дружелюбно ангела-хранителя в плечо. — Мы ж семья все, а на семью не обижаются, да и очередь через пару минут разойдётся. Так и получилось, очередь быстро рассосалась, и вот уже все аппетитно поедали свои бутерброды и пирожки, запивая горячими напитками. Юра с Отабеком ушли в самый конец коридора и уже там, развалившись на подоконнике, юный артист с аппетитом стал уплетать пирожки с капустой, а ангел-хранитель покорно уселся на деревянный пол, держа в руках горячий кофе, что больше напоминал какао, уж больно много молока в нём было. — М-м, красота, так вкусно, жаль ты не можешь попробовать, — причмокивая говорил Юра, поглядывая на своего хранителя, что смотрел вдаль и прибывал словно в трансе.— Ау! Земля вызывает спутник! — Я задумался, какой же следующий город выпадет тебе. Мне правда интересно. И ещё, ешь медленнее, а то подавишься. — Да какая разница, какой город. Одна муть и серость. Учёба, поступление в комсомол, работа, эх. В следующем городе нужно будет снова отправлять документы в Москву на просмотр сольного номера. Юра был немногословным малым, но дай ему болячку в роли каждодневной рутины или цирка, он обязательно её всковыряет, провернёт ещё и улыбнется от удовольствия. Во время подобных разговоров человек не улыбался, его глаза тускнели, но ничего, ему всего лишь нужно выговориться и станет легче, так считал ангел-хранитель. Плисецкий давно уже не созванивался со своим дедушкой, это тоже терзало душу, но Юра понимал, что всё у него хорошо, а иначе и не могло быть у подобного значимого человека. Многие отзывались о его дедушке ни как о уникальной личности, а как о частице, тот как бы стал его частью, такой же ор­ганической, как и выступающие на арене артисты. Трудно представить себе залитый све­том манеж Московского цирка без знакомой фигуры старшего Плисецкого и его хищных косматых львов. Все находясь в тени своей фамилии, юноша всеми силами пытался привлечь внимание к себе, но как же это всё тщетно, ведь на устах коллег он просто внук выдающегося человека. — Юрочка, после окончания продемонстрируешь мне свой сольный номер? Слегка улыбаясь, Отабек приподнял голову и посмотрел через плечо на своего задумчивого человека, что уже был готов окунуться в собственное болото переживаний. — Конечно, но с тебя сбор моих вещей, как договаривались. Нужно экономно расходовать силы, а иначе ноги не донесут до манежа, а ещё впереди прощание со зрителем. Как же утомительно. Спустившись с подоконника, Юра облокотился рукой на крепкое плечо своего хранителя и взял из его рук граненый стакан с разбавленным молоком кофе. Божественный напиток, не то что обычный кипяток, хотя чай с сахаром все же подкупал душу. — Как думаешь, нас до Владивостока гнать будут? Поинтересовался Юра, указав на столовую рукой, куда он собирался отнести стакан с кофе и там уже его осушить. — По моим расчетам, нас точно до Владивостока отправят, а потом уже до Баку, по самому югу, к Сочи и там до Москвы. — Кто ж знает, — пожав плечами, отвечал хранитель, следуя по привычке за своим человеком, словно его тень.- У вас же все решают директивы центра. Вдруг они передумают и перебросят вас через всю страну до Ленинграда? И такое было с твоим дедушкой, когда какой-то из номеров не смог приехать на фестиваль, и вы в срочном порядке выезжали. — О да, ха, такое забудешь! — отхлебнув остывшего терпкого напитка, Юра поставил этот стакан обратно на поднос и гордо пошел обратно в закулисье.- Все детство было наполнено некой суетой, то машины в аварии попадали, то в заносу во время снежной бури, то перебросы через всю страну, но дедушка был так спокоен, ведь он шел к одной цели: выступить на цирковом фестивале в Монте-Карло*. Никогда я этого не понимал. Дальше Юра замолчал и продолжил спускаться по ступеням вниз к закулисью. Набросив на свои плечи невесомый, крылатый образ ангела-хранителя, Отабек прошел сквозь своего человека и посмотрел в эти его запутанные глаза. Плисецкий затормозил и глянул на своего хранителя исподлобья, словно еще голодный котик, но все было проще, достаточно было почитать в его мыслях: «Ну, получишь ты эту статуэтку клоуна и что дальше? Разве эта статуэтка вернет тебе все твои мечты и отношения с родными?». Сотни пустых проблем кружились в мыслях Юрочки, он не мог так просто простить то, что легче забыть и отпустить, нежели держать в себе. — Что? — спросил Юра, замерев перед своим ангелом-хранителем, что парил над ступенями, всматриваясь в глаза человека.- Хочешь что-то сказать? — Да, Юр, будь чуть терпимее и не… Не успел Отабек договорить свою нравоучительную фразу, как неощутимая, но теплая рука попыталась прикоснуться к эфемерной коже, а за ней и мягкие губы юнца. Это было настолько хорошо, что даже не ощутимо, лишь только жар меж двух образов, одно реального и второго призрачного с замершими крыльями. Отабек было что-то хотел произнести, но не захотел рушить эту волшебную тишину, что повисла между ними в минуты прикосновения. — Черт, словно воздух поцеловал. — Так и есть, я же… — Ай, хватит, слышать не хочу! Прикрыв двумя руками губы своего хранителя, да так что руки почти прошли сквозь лицо Отабека. Узрев эту картину, Плисецкого словно током ударило, он вздрогнул, отдёрнул руки от своего хранителя и растерянно глянул на него: — Нам пора идти, скоро начало, — смущенно отведя взгляд в сторону, Юра пошел вниз по ступеням. Покорный ангел-хранитель устремился вниз тенью за своим человеком, что все растирал крем по своему лицу, в надежде спрятать красноту на щеках. Словно заряженные батарейки, артисты толпились в закулисье перед форгангом и перешептывались, поглядывая на манеж. Прозвучал второй звонок. Люди стали возвращаться на свои места, а униформисты заканчивали подметать бордовый круглый ковер. Подметание униформистами- это тоже отдельный вид представления. Четверо мужчин в форме, с золотистыми пуговицами синхронно размахивали деревянными метлами, что были предварительно замочены в воде. Да, каждое действие в манеже должно выглядеть как представление, этому обучали каждого юношу или девушку, что собирались поступить на цирковую работу, но как оно обычно бывает: «один раз выйдя на манеж, больше не захочется уходить с него». Прозвучал третий звонок, и маленький мир цирка замер, шум постепенно стихает. Униформисты, словно солдаты на параде, почтенно, друг за другом покидают ковер и прячутся за занавесом, где от глаз зрителя скрывалось все волшебство, ради которого они и оказались здесь. Гаснет свет по отмашке инспектора. Серебристо-голубоватый луч прожекто­ра останавливается на малиновом зана­весе форганга. И со звуками увертюры оркестра, двумя шеренгами выстраи­вается строгая униформа, что отложили свои метлы в ведра и дожидались главного голоса их цирка. Луч прожек­тора все так же покоится на занавесе в ожидании этого человека, что громко, четко и со всей своей харизмой даст начало второго акта представления, ведь история двух путников еще не закончилась, нужно подвести черту и дать выступить еще паре десятков артистов, стоявших за занавесом в своих облегающих и пестрых нарядах. Юра с неким восхищением поглядывал на старожилов Цирка, хоть и умело скрывал это за нахмуренными бровями. Есть люди, которые, прожив долгую жизнь в цирке, многое повидав, умеют потом ярко вспомнить все и великолепно рассказать, не упустив ни главного, ни драгоценных деталей, ни тонких подроб­ностей мастерства и быта, но вот Юра не мог похвастаться таким умением. Каждые его рассказ о жизни в цирке склонялся под конец к серой бытовухe, нелюбви к вечным переездам и репетициям, что не только были для него всем, но и по сути являлись его основной работой. Словно поэт без издателя, он репетировал свои сольные номера под стол, так и не демонстрируя их зрителю. Тратя себя и свое время на что-то, чего никто не видит, кроме его ангела-хранителя, что поистине следил за его жизнью с детства. — Юр, а почему эта гимнастка после того, как споткнулась, ушла с манежа и снова вышла на манеж? Любознательный хранитель, хоть и прожил в цирке не меньше Юрочки, но до сих пор был далек от нюансов жизни этого мира. В отличие от пропавшего Жан-Жака, он не чувствовал притяжения к подробному изучению мира, он вообще не имел никакой тяги к жизни. Единственное, от чего могли заблестеть глаза у этого темного ангела-хранителя, это общение с его драгоценным белокурым человеком, что для всех был грубее необработанного пня, а с ним в диалоге был мягче перьевой подушки. — Ха, примета такая, — скрестив руки юноша прислонился плечом к холодной бетонной стене и продолжил тихий диалог со своей тенью, — Если споткнулся на правую ногу, перед выходом в манеж — провал тебя ждёт, а на левую удача. Вот и вернулась она обратно. Я хоть и не суеверный, но рисковать не стал бы. Так глупо, но в то же время мило выглядели все эти суеверия и приметы у цирковых. Столь сильные, самостоятельные люди, чьи поколения даже во время второй мировой войны не заканчивали свои гастроли, верят в суеверия. Отабек тихонько посмеялся и уткнулся носом в плечо человека, но тот ничего не почувствовал, ведь его хранитель сейчас прибывал в невесомом белокрылом образе. Во время второго акта Юрочка выходил на манеж пару раз, как эпизодический герой, помогая главным героям сбежать то от диковинных кошек, что гипнотизировали их, то от жонглеров -пауков. За каждый выход артиста, даже если он не работает свой номер, предназначалась определенная ставка, что записывалась в трудовую. Вот так, выйдя на манеж раза 3, не считая свой главный номер, Юра уже мог не грустить насчет зарплаты, да и ко всему в его трудовой он был записан, как акробат-воздушник, а за это еще прибавка шла. Некоторые жонглеры специально выучивали акробатические трюки, чтобы с низкой ставки им поднимали на пару рублей. Хитрости и тонкости этого дела были известны давно, чем пользовались все матерые артисты. Выбегая с манежа, Юра немного прерывисто дышал, после чего снова накидывал на свои плечи теплый халат, натягивал носочки и продолжал ждать уже финал, когда все артисты выходят на финальный поклон и на прощение с городом и публикой, что тепло и душевно приняла их. — Так, Бек, кипяти чайник, я по-быстрому переоденусь и пойдем. — А как же банкет? — Ой, будто у меня великое желание там со всеми выпивать перед отъездом. Все равно в следующем городе снова эти лица видеть, а с некоторыми еще в поезде ехать. Без никакого желания бубнил себе под нос Юра, снимая в очередной раз с себя халат и готовясь к выходу. Да, Юра не был поклонником этих задушевных бесед, но и отвергать общественный досуг нельзя, так принято, нужно хотя бы полчаса посидеть со всеми, поговорить о том же, о чем говорили на утреннем собрании, а после пару бокалов шампанского, тот, кто постарше, начнет говорить о своих заслугах и о том, что он чуть ли не в Кремле представление давал. Занудство, но чем бы эти пожилые цирковые не решались, лишь бы молодых не трогали. — Хорошо, пойдешь со мной на банкет? — Конечно, мог бы и не предлагать, я все равно бы пошел с тобой. Юра глянул через плечо на своего хранителя и демонстративно приподнял брови от некого удивления. «Забавный», промелькнуло в мыслях Юры, и Отабек улыбнулся ему, от чего его сердце на мгновение остановилось. — Больше так не делай, — сменив удивление на взгляд исподлобья, Юра был готов зафыркать, словно его окатили из ведра с холодной водой. Ангел-хранитель ничего не ответил, лишь в очередной раз усмехнулся подобной забавной реакции своего человека. Даже если он прочитает всю литературу о цирке, то все равно не будет улавливать эти тонкости общения, поведения, чувства артистов, что казались таким тонким делом, словно капилляр в глазу. Звон бокалов и чей-то громкий смех одурманивал за общим столом. Выпивая бокал шампанского залпом, Юра старался смотреть в глаза своих коллег, что с таким трепетом прощались с очередным городом в их вечном пути на поездах. Всё это никогда не закончится, так казалось, но закусывая мясной нарезкой с белым хлебом, что-то щемило на сердце. — Ещё один тост! — поднимая бокал с шампанским, звонко выкрикивал Саныч, что был радостнее обычнее и наряднее каждого из всех присутствующих, что стояли с размазанным гримом на лицах и в костюмах. Юрочка недовольно закатил глаза: очередная фикция для своих, где слово давалось только людям старшего поколения, но только не молодёжи, что выполняли самые рисковые и яркие моменты в номерах. Юноша уже был готов опрокинуть последний бокал и пойти со своим хранителем в гримерку, для сбора вещей, но слова его руководителя остановили. — Плисецкий, да, я к тебе обращаюсь, малец! Ох, не знаю, как с тобой управлялся твой дед, но работа с тобой добавила мне пару седин. Но! Это не страшно, ведь работа с подрастающим поколением, всегда теребит душу, от радости. Хочу поднять этот бокал за наших детей и за всех юных артистов, что только начинают свой путь! Желаю вам, от лица всех наставников, чтобы солнце всегда светило для вас ярче, мечты сбывались, а программы всегда проходили на ура, при полных залах, и… Поменьше травм, да юноша? Приподняв брови, Саныч потянул бокалом к Плисецкому, открывшему рот от удивления. Такого он точно не ожидал от своего руководителя, тем более такого тоста с улыбкой на лице, где они желали самого доброго для ещё совсем детей. Эти взрослые, что так яростно кричали на них на манеже, били по рукам плетями, критиковали, сейчас и сегодня с улыбкой до ушей желали только лучшего. Возможно, эти поломанные взрослые просто сами не знают, что такое «доброта» и «любовь», поэтому так неумело ступают по этой тропе. Саныч был ещё тем недовольным стариком, пыхтел вечно и всегда считал своих артистов, «недостаточно компетентными», но сейчас, на общем банкете, где артисты прощаются с городом, он решился на поистине храбрый поступок- похвалить тех, кто сквозь боль и травмы стараются иногда даже не ради зрителя, а ради одобрения их руководителя. — Спасибо, — робко ответил Юра и чокнулся со своим руководителем бокалом.- Я такого от вас не ожидал. — Ой, Плисецкий, мне что еще и на банкете тебя ругать? Надоело уже. Этот город по-настоящему перевернул жизнь юнца с ног до головы, столько событий, столько эмоций и все в одном месте, а что будет дальше? Ох, сердце замирало с таким трепетом и удовольствием, что шипучие пузырьки на кончике языка немного щекотали. Заметив очередной бокал, тянувшийся к нему, Юра без лишней мысли чокнулся и только после поднял глаза на человека напротив, что заедал красный перец докторской колбасой. — Сегодня пьём, Вова, а завтра уезжаем, — ёмко произнес Юрочка и залпом допил остатки шипучего шампанского. — Ты эту бредятину в каждом городе произносить будешь? — Да. Если не нравится, выходи из номера. — Спасибо за предложение, но не дождёшься. Назло тебе останусь тут работать ещё и первым сделаю сольный номер. Тут ума большого не надо… — Конечно, не надо, у тебя же его нет. Встретившись холодными взглядами, они замолчали, но не долго, ведь сухость в воздухе превратилась в сдержанный, но искренний смешок. Снова эти язвительные реплики за столом с родным уже коллективом тоже своего рода стабильная и постоянная составляющая. До этого Юра не ощущал себя здесь даже не артистом, а даже просто равноправным человеком. Словно в воду опущенный, вечно не такой, вечно в тени собственной фамилии. Но сейчас, стоя со всем коллективом за одним столом, что скрипел от счастья наполненных тарелок, Плисецкий не чувствовал себя одиноким, ведь за спиной находился его ревнивый ангел-хранитель, а вокруг уже такие родные персонажи. Когда мысли о счастье коснулись сердца, Юра невольно прикусил нижнюю губу, а в голове завертелась навязчивая мысль: «Достоин ли я похвалы?» — Пойдём? — спросил Юра у своего хранителя, что скрывался за его спиной. Не дожидаясь ответа, он поставил бокал на стол, улыбчиво сообщил всем коллегам: " У меня там вещи ещё в гостинице не собраны» и пошёл по своим делам, волоча за плечами покорного хранителя. Поглядывая на мысли своего человека, Отабек то и дело что-то пытался донести до него, но тот был непоколебим и направлялся в сторону манежа, где после представления ещё висел некий реквизит и горел свет. — Готов к представлению? — слегка усмехнувшись, поинтересовался юноша, приоткрывая занавес в манеж. Ничего тут не скажешь, вот и Отабек промолчал. Он присел на барьер, лицом к Юре и спиной к зрительскому залу, в ожидании некоего представления, что решил учудить его немного не трезвый артист. Такой беспечный и нежный, словно пушинка, сорванная с ветвей и поднявшаяся ещё выше. Юноша прямо на манеже перекрывал свой костюм, стягивая с плеч тугую портупею и снимая тёплые вязаные носки, обнажая тонкие и сухие ступни, покрытые красными царапинами от заживших ран. Немного пошатываясь и слегка улыбаясь, юноша махнул рукой и побрёл к тросам, где была закреплена его трапеция. — Юра, это небезопасно- репетировать после выпитого алкоголя, — встав со своего места, Отабек был готов подлететь к человеку, но остановился, заметив злой взгляд юноши исподлобья. — Сиди. Словно обратившись к непослушному псу, Юра глянул на своего хранителя и продолжил развязывать узлы. Опустив трапецию до уровня своего роста, на глазок Юра ещё чутка приподнял её и намотал обратно три узла. Уникальное чувство, когда в манеже только ты и больше никого, только тёмные сверкающие глаза парня напротив, чьи белоснежные крылья стелились на барьер, словно острые копья. — Не боись, ниже пола не упаду, — с ноткой юмора отвечал Юра, видя тёмные глаза своего хранителя, что закипали в огне неодобрения. Прохрустев пальцами, немного покрутив стопы об махровый ковер, Юра уже был готов. Никакой полноценной подготовки, всего пару бокалов шампанского превратили его в профессионала, что без подготовки может отработать всю программу. Потянувшись руками к трапеции, Юра осознал, что просчитался в своём «на глазок», и теперь нужно будет тащить стул из комнатушки инспектора манежа, что до сих пор пил со всеми на банкете. — Постой, Юр, — коротко бросил фразы ангел-хранитель, поняв, что его человек вот-вот уйдёт на поиски в закулисье, — Ты можешь просто меня попросить тебе помочь, и я, так сказать, побуду твоим личным униформистом. — Ассистент помогает артисту, а униформист выполняет роль грузчика в форме, с метлой в руке, — поморщив нос от такой неточности, Юра всё же принял помощь своего хранителя и протянул ему свои тонкие руки.- Хорошо, поможешь мне? Приблизившись к своему человеку, Отабек в очередной раз скинул со своих плеч невесомый белоснежный образ, представ перед Юрой темной и тяжёлой фигурой в светлом свитере. Такой грозный, с острыми чертами лица юноша, вечно то ли хмурый, то ли печальный, но в моменты счастья улыбающийся, мало кому мог бы понравиться, но Юра мерк при виде столь холодных глаз напротив и горячей улыбки. Соприкоснувшись руками, Отабек тут же принялся вспоминать правильную расстановку ног для поддержки, на что Плисецкий лишь тихо посмеялся. Трудолюбивый и искренний хранитель ему достался, глядя на такого тяжело не улыбнуться. Опустив ладони Отабека ниже — к себе на узкую талию, Юра вызвал на лице хранителя небывалый шок, что тот всячески пытался скрыть за нахмуренными бровями. — Сейчас на «ап» я оттолкнусь от ковра, а ты меня подхватишь. — Звучит проще, но я не особо понимаю. Почти на пальцах Юра стал объяснять весь маневр этой поддержки, а Отабек так и продолжал держать свои ладони на его талии. — По сути, ты, как пружинка, берешь, ап, и поднял. Понял? — Допустим. — Не понял. Тогда, если теория не работает, делаем на практике. Раз, два… Юноша положил свои руки поверх ладоней своего хранителя, слегка усмехнулся и, посмотрев на расположение трапеции, сделал шаг навстречу Отабеку. Отсчитав до трёх, Отабек уже был готов отказаться от этой затеи, но у Плисецкого, как истинного циркового артиста, отсутствовали страх и здравомыслие. Не успел Юра оторваться от манежа, как обеспокоенный хранитель моментально поднял юношу на вытянутые руки, словно отрывая от земли некую невесомую пушинку, весом с мешок картошки. Смотря на Отабека своими большими глазами по пять копеек, Юра покрепче вцепился в его запястья, но после перенёс свои ладони на широкие плечи своего партнёра. — Уже хорошо, а теперь подойди поближе к трапеции, только не ударь меня об неё. Улыбнувшись в ответ своему человеку, Отабек сделал пару шагов вперёд, не сводя взгляда со светлых прядей, что шкодливо гуляли по фарфоровому лицу артиста. Такой невесомый, тонкий, но при этом бесконечно сильный и самостоятельный, словно непоколебимый герой своего собственного произведения. Схватившись за трапецию, Юра без особого труда перекинул сначала ноги, а после подтянулся уже руками за два троса. Усевшись на эту деревянную палку, как птица на отдыхе, Юра принялся наблюдать за своим хранителем, что так бережно продолжал его придерживать, но уже за оголённые стопы. — Знаешь, артист из тебя не выйдет, но как ассистент, хм… Я бы с удовольствием работал только с тобой в номере. — Юр, такая спешка ни к чему, лучше покажи свой номер. Проведя рукой по колену, Отабек уставшими глазами посмотрел на человека. «Всё что нужно, это ты и чай», подумал Юрочка, вглядываясь в эти бездонные глаза хранителя. Это чувство, подползающей змеи, не смерть, а приближающаяся безумная любовь, которая не закончится так легко, а если все же это произойдет, то отравит всего человека сладким ядом. Прочтя в очередной раз мысли своего человека, Отабек не смог ничего ответить, ведь неживым в разы тяжелее подбирать нужные слова, чтобы не ранить живых, он просто обратился обратно в хранителя, чьи массивные крылья могли с лёгкостью спрятать Юрочку от лучей прожекторов. Ангел старался действовать и говорить филигранно, словно неумелый хирург, но раз за разом диалоги становились сложнее, а действия юноши напористее, ведь он, словно зрячий с бельмом на глазу, не видел огромную пропасть между ним и его небесным хранителем. Они редко поднимали эту тему, старались не говорить об этом, ведь осколки диалога могут резать нервы вдоль и поперек, но Юра так часто этого не понимал. — Ой, дружище мой пернатый! Смотрю, ты помолодел от любви… Вылезая из-под земли, как живой труп с длиннющими перепончатыми, обожжёнными крыльями, голос из тьмы, ночной кошмар Юрочки явился на манеж, ещё и в чёрной приталенной форме, с аккуратно зализанными назад волосами. Серебряные плетенки свисали с правого плеча и крепились на пуговицах, белоснежная рубашка с ядовито-чёрным галстуком на шее и черная четырёхконечная звезда на груди в серебряном обрамлении. Подобный вид демона-хранителя немного удивил Отабека, ведь до этого его горячо нелюбимый собеседник выглядел не лучше обычного оборванца с войны. Потрёпанный вид, злые глаза, порванная форма, содранные ордена и обожжённые крылья. Только по крыльям, надменному гонору да по глазам ещё можно было узнать этого мужчину, в остальном он преобразился. Юрочка же, увидев это чёрное нечто, цвета посиневшего трупа с огненными глазами, что волочит за собой крылья, как некое разодранное словоблудие, устрашал до дрожи в коленках, а эта форма из учебников и плакатов отчётливо вселяла ужас и отвращение. — А ты лучше выглядеть не стал, форму только чью-то отобрал. Вот чем ты целый месяц занимался, Леруа? Осуждающе произнёс Отабек, пока не заметил напуганные глаза своего человека. По его мыслям и дрожи было ясно, он видит не только своего ангела-хранителя, но и демона, что должен сидеть у него на левом плече, но к всеобщему счастью, пропадал в подземном царстве чуть больше трёх недель после происшествия с падением. — Не ради тряпок я спускался обратно, — разведя руки в сторону, он обнажил свою клыкастую пасть, и Юра чуть не упал с трапецию, но его вовремя подхватил Отабек, превратившись обратно в человека.- Смотрю, реакцию свою развил, ха-ха! В прошлый то раз не успел его поймать. — Ещё хоть одно слово и я вырву твоя ядовитый язык, — холодно произносил Отабек, прожигая дыру в груди улыбчивого Демона. Жан-Жак, словно цепной пёс поморщил нос и стал принюхиваться к витающему сладкому аромату, что смешивался с характерным животным запашком цирка. Покосившись на широко распахнутые глаза демон невольно усмехнулся, словно шестерёнка в его мыслях задвигалась. — От нашего человека за версту несет страхом и это…довольно приятно. — Что…что ты такое… Обхватив своего хранителя руками и ногами, Юра с глазами напуганной дичи наблюдал за каждым движением рук этого клыкастого и бледного существа в форме. Жан-Жак косо поглядывал на человека, не осознавая, что тот его прекрасно видит. Привкус страха в воздухе туманил рассудок и вызывал улыбку на лице демона, от чего тот без лишних колебаний направился к Плисецкому, но у юноши были другие планы. Протрезвев от страха, Юра мигом умчал с манежа к барьеру, ближе к зрительским местам, ведь каким бы ни было это пугающее нечто в военной форме СС, так ловко бегать между рядов по узким цирковым ступеням может только артист. — Стой, чего этот мелкий бежит от меня как от огня? — поинтересовался Жан-Жак, поравнявшись рядом с Отабеком, что снова распустил свои массивные острые крылья.- Не уж- то после того падения? — Да, всё верно. Оказавшись между жизнью и смертью всего раз, он приобрёл возможность видеть своих хранителей, тебя и меня, остальных он по-прежнему не видит. — Интересно. Так вот почему у вас так быстро отношения… — Изыди! Бек, кто этот фашист?! Избавься от него! Забираясь все выше и выше по рядам, Юра то и дело оборачивался на тёмную фигуру в манеже, что стояла прям рядышком с его ангелом-хранителем. — Юрочка, ну что ты, не узнаешь, я же твой демон-хранитель. Почти каждую ночь во сне меня видел. Помнишь, как в детстве плакал от покосившихся глаз из тьмы? Так это был я. А ты не узнаешь меня. Очень обидно. Сводит кости, глаза бегло наблюдали за каждым движением, становилось неимоверно страшно, пока теплые объятия невесомого ангела-хранителя не успокоили холодеющую в груди душу. Одного мгновения и пары взмахов крыльев потребовалось Отабеку, чтобы в очередной раз закрыть человека от всего мира своей грудью. Поглядывая на своего хранителя испуганными кошачьими глазами, Юра пытался прийти в себя, не понимая, как такой человек мог по великой случайности стать его хранителем. — Почему…почему, — шептал себе под нос юноша, не желая отрывать своих глаз от лица Отабека, — Ты с ним знаком? Как долго? — Да, с ним мы впервые встретились на твоем крещение, но вот только… Жан-Жак был с тобой с самого детства, в отличие от меня. — Почему с рождения за мной ходит это чудовище?! Он же фашист! Предатель своей родины! Убийца! — Ой, продолжай, я сам не рад в пешках бегать за славянином, — закатывая глаза от недовольства, демон взмахнул своими крыльями и приблизился к своему вечному собеседнику, заодно и к его испуганному человеку, — И чего ты так возмущаешься и кричишь «предатель»? Если бы по тебе стреляли свои же люди, ты бы задумался, а может та страна и те люди, за которых я гублю собственную жизнь, сами достойны смерти? — Трусливая псина. Страх покинул Юру, оставив после себя мерзкий привкус на языке и бурлящую злость. Плисецкий был готов бросится на своего собственного демона с кулаками, но его остановили крепкие руки Отабека, что уже был измотан этим днем и еле мог позволить себе ещё хоть парочку превращений в человека. — Отродье, — рычал Юра, вырывался, плевался в лицо собственного гордого демона, пока ангел-хранитель удерживал его за плечи, — Не достойное жизни. Ты погубил столько жизней и всё из-за страха. — Юр, а откуда ты знаешь его судьбу? — вдруг влез в разговор Отабек, поглядев спокойными глазами на своего рычащего человека. — Да как не знать! Все предатели Родины нам известны, особенно такие ублюдки как он. Трусливая шавка, что во время Первой мировой, оказавшись в плену, сразу же сдал всю информацию о своих товарищах. Тех поймали и после недельных пыток повесили, а он получил белую повязку* и стал крысой среди своих. Война тогдашняя была ими проиграна, но этот ублюдок не был пойман, он капитулировал в Берлин и, выслужившись там в партии, поднялся до звания генерала. Бывший русский, с глазами то ли татарскими, то ли ещё какими, возомнил себя арийцем и высшим существом, да настолько возомнил, что с дичайшим удовольствием был заведующим нескольких концлагерей на территории нашей страны в 1941 году. — Историю победителей хорошо знаешь, сопляк. — Да лучше бы я ничего не знал о таком мусоре, как ты. Закипающая злость передалась и демону, который был готов вцепиться своими когтистыми руками в шею юноши, но какая оплошность: широкоплечий и холодный ангел-хранитель никогда не позволит это сделать. Слегка оттолкнув человека в сторону, Отабек сбросил с себя человеческий образ и, опередив действия своего вечного собеседника, обхватил одной рукой шею демона и вдавил его в ступени, на которые они так легко могли опираться. Жан-Жак с непривычки немного поморщился, но ему было не больно, вот только сжимающая его рука приносила дискомфорт, да такой, что ещё чуть-чуть, и голова полетит с плеч. — Как же мило, и ты ж даже не представляешь, что твоя жизнь превратится в ад, если продолжишь так бездумно следовать за своим ангелочком, да Юр? Юноша страстно хотел оставить самолично, четкий след на довольной физиономии демона, но звук шуршащих занавесей манежа остановил его порыв. Оттуда показался Саныч, что с интересом и немного пьяным взглядом посматривал на растерянного Плисецкого, который в костюме стоял на месте и хватался руками за воздух. Не долго думая, демон утащил своего вечного собеседника с манежа под землю, а человек стоял, как вкопанное дерево. — Юр, тебя тут к телефону, — непривычным тихим голосом произнёс Саныч, опуская свои глаза, с покрасневшими капиллярами, ближе к земле. — Да, чёрт, иду. — Что-то случилось? — осторожно спросил Юра, с недоверием поглядывая то на телефонную трубку, то на слегка пьяного, но обеспокоенного Саныча, — Да что сегодня за день… — Читал вечерние газеты с новостями из Москвы? Голос мужчины небрежно скакал волнами, словно тот подбирал букву за буквой, так аккуратно, словно пазл. Недоверие росло с каждым таким словом. — Нет, — протяжно произнес Юра, беря в руки трубку телефона, — Не было времени, ну знаете, я ж работал с утра. — Это хорошо. Гудки пронзительной нитью впивались в горло юноши, что невольно вызывало шипение в гортани и хотелось прокашляться. Гудки прекратились и прозвучал такой знакомый терпкий голос, которому не нужно представляться, настолько он четко отпечатался в памяти у юного артиста. Голос, что даже во время игры оркестра можно услышать с десятого ряда и не перепутать ни с чьим другим, это голос родного дедушки. Юра даже не мог ничего ответить, на его лице растянулась детская глупая улыбка до ушей, а щёчки его приобрели здоровый румянец, словно мороз декабря обласкал его лицо. — Привет, Юрочка, как жизнь? Как выступления? Кушаешь хорошо? Родные люди такие заботливо милые, спрашивают первым делом о здоровье и пище, ничего про себя, лишь бы убедиться, что всё хорошо, даже если это будет неправда. Юный артист кивнул головой, словно безмолвно соглашаясь с каждым словом своего дедушки. — Да, да, у меня все хорошо. Как ты-то?! Слышал, тебя на ещё один сезон поставили в Москве, это правда? Может, они хотят тебя директором поставить, наряду с Никулиным, ха-ха. — У меня всё по прежнему… Репетирую, читаю газеты, утром хожу за пирожками в ларек напротив цирка, там делают лучшие пирожки с повидлом, как ты любишь. Приобрел тут недавно новый плетеный шамбарьер, из светлой кожи, тебе понравится. — Ха, деда, ты опять за свое. Я ж даже не знаю, когда поеду в Москву… — Не знаешь? Как так, телеграмму не получал, новости не читал? Ты завтра выезжаешь в Москву. — В смысле? Тема, что неоднократно поднималась в разговоре, из-за которой Юра порвал все связи и уехал с другим коллективом, присоединился к групповому номеру воздушных акробатов и в кратчайшие сроки выучил все элементы. Все это не благодаря фамилии или некоему таланту с рождения нет, всё было проще- лишь упорство, тренировки до рассвета, репетиции до заката и слезы от боли в суставах и сердце. Страхи и страдания, это словно капли воды, упавшие на веки. Дедушка молчал, не решаясь проронить и слова, а Юра снова стал вскипать, словно горячий чайник на плите. — Юр, я договорился с Союзгосцирк* и вашу программу отправят сюда, в Москву. Если хочешь, можешь продолжать заниматься этим своим детским садом, воздухом, но пора бы и о будущем подумать. До пенсии как бы тебе не далеко, еще лет 7 и все, воздухом тебе будет уже не так легко заниматься, а вот дрессура… — Деда, я же уже тебе говорил, — присев на раскладушку инспектора, Юра покосился на молчаливого Саныча и, прикусив губу, опустил глаза в пол. — Да и ты мне говорил, что я не чувствую животных, много ошибок допускаю. Вот и зачем мне заниматься тем, к чему душа не лежит и где ты… Юный Плисецкий не решился продолжить свой монолог, вороша все те старые обиды и вспоминая, как его бесконечно добродушный дедушка превращался в настоящего монстра на репетициях, кричал и был готов замахнуться на еще юного своего внука, лишь за какую-то жалкую ошибку. Причин не идти по стопам дедушки было много, но самая главная, что именно в полете юный артист чувствовал себя живым. Как славно и горько выходит, ведь именно дедушка предложил своему внуку начать репетировать воздух для его развития, но как только юноша стал тратить все свое свободное время на этот жанр, дедушка одумался и попытался отобрать это, ведь: «Наша династия знаменита дрессурой хищников, а не плясками в воздухе» — Тебе скоро 18 лет, а ты так и не поумнел. Улыбка сорвалась с лица Юры, и он не понимал, то ли бросить трубку прямо сейчас, то ли пустить горькую слезу по щеке, услышав подобные слова от единственного родного человека. Как так выходит с цирковыми артистами, что в жизни и на манеже они такие разные. — Прости, что не оправдал твои надежды, прям как мои родители. — Юрочка, не начинай… — Что не начинать?! Ты спросил как у меня дела и про мои успехи из вежливости?! Или тебя хоть когда-нибудь по -настоящему волновало, что со мной происходит? Деда, если ты меня хотя бы чуточку ещё любишь, то дай мне возможности заниматься тем, чем я хочу. — Юр, будь у меня такая возможность, передать кому-нибудь другому номер, я бы это давно сделал, — голос дедушки дрогнул, а вместе с ним по спине юного артиста побежали холодные мурашки. — Я знаю, что ты не хочешь быть дрессировщиком, ты слишком юн, вспыльчив, но в то же время нежный, но у нас в стране осталось мало толковых дрессировщиков, не считая Запашных, но те уже как год перебираются в Китай, лишние львы им ни к чему. К чему я это… На последнем представлении мои колени подвели меня… Отдав цирку более полувека своей жизни, Плисецкий- старший заслуживает глубочайшего уважения и поклонения, так считало не одно поколение, но, когда эта ещё живая легенды дрессуры падает на манеже в окружении своих, им же воспитанных хищников, становится жутко. Хоть немного знающий психологию хищника человек понимает, что подобный момент в выступлении по- настоящему опасен, можно сказать и громче: смертелен. Когда эта ситуация произошла и с дедушкой Юры, реакция хищников была ожидаемой- трое львов моментально спрыгнули с тумб и, словно обезумевшие, бросились на пожилого дрессировщика, один только пожилой лев Фрэнк спрыгнул и, рыча на весь манеж так, что аж колени подкашивались, защитил дедушку. От этой истории у Юрочки подступил пот в ладони, а холод пробежался по спине, ведь это по-настоящему страшно. Случаи растерзанных дрессировщиков- это не новость, но подобное никогда не могло произойти с дедушкой, так думал юный артист. Если бы не Фрэнк, то история могла бы обернуться совсем по другому. Номер пришлось бы расформировать, львов распродать за границу или отправить в зоопарк, ведь после подобного случая мало кто из дрессировщиков взял бы подобных хищников, убивших собственного дрессировщика. — Деда… Сейчас все у тебя хорошо? — голос подрагивал, а весь гнев как рукой сняло, остался только страх. — Да, всё хорошо, но с костылями неудобно тумбы двигать, приходится теперь со служащим выходить в манеж. Какой позор. Поэтому и прошу тебя, Юр, поступи как взрослый человек, как мой единственный наследник, прими номер. Разговор был недолгим, да и согласия от Юры не требовалось, лишь принятия слов дедушки. Он просто кивал головой, соглашаясь со словами дедушки, зная, что иного пути нет. Попрощавшись до скорой встречи в белокаменной, он повесил трубку телефона. Руки с дрожью прикоснулись к лицу, а Саныч с понимающими глазами прикоснулся к худой спине юноши, словно искренне переживал за юного артиста. — Пора реквизит собирать. Всё, что произнес Саныч, прежде чем покинуть комнатушку инспектора манежа. Жизнь вся состоит из подобных моментов, что просто случаются и переворачивают все с ног на голову, иногда в лучшую стоону, иногда в худшую. Хранители всё же явились к своему человеку, оба потрепанные, словно несносные дети в песочнице, не поделившие ведерко для замков из песка. Взъерошенные крылья Отабека торчали в разные стороны, а идеальный до этого мундир Жан-Жака превратился в потрепанный и местами разорванный кусок черной ткани, прям как было и раньше. Демон улыбался во всю свою клыкастую пасть, а ангел был холоднее прежнего, еще и руки недовольно скрестил на груди, но, узрев своего дрожащего человека, Отабек изменился в лице. Он первым подошел к Юрочку, упал перед ним на колени и прикоснулся своими горячими, но невесомыми руками к его алым щекам. Глаза Плисецкого были на мокром месте, но он держался, ведь он сильный и гордый, по крайней мере, таким он хотел казаться. — Юрочка, что произошло? Ты так расстроился из-за этого демона? Я от него избавлюсь, ты только не беспокойся, — торопливо произносил ангел-хранитель, вглядываясь в прозрачные глаза человека, напоминающие ему зеленые воды моря, в котором хотелось утонуть. — Что за бред, не трогай меня. Отворачиваясь от хранителя, Юра хотел его оттолкнуть, но как оттолкнуть того, кто был словно воздух, ощутим только теплом на кончиках пальцев. Глянув на то, как ладонь прошла сквозь грудь ангела-хранителя, Юра чуть не взорвался от эмоций. — Тише-тише, я с тобой, Юр, всё хорошо. — О Боже, не человек, а сплошные эмоциональные качели. Бек, пошли я тебе расскажу лучше про свое путешествие по рекам мертвых. Там такое произошло, обзавидуешься! — Ужасный день, — произносил в нос человек, протирая свои мокрые глаза.— Демон-фашист с лицом придурка, возвращение в Москву, ещё и дедушка… Обеспокоенный Отабек в очередной раз прикоснулся к щекам своего человека и ласково, почти не убеждая, попросил его приподнять подбородок. Юрочка послушно исполнил это и позволил своему хранителю заглянуть к нему в душу, которая, словно шторм среди ясного неба, кидалась из стороны в сторону. — Чтобы ни произошло, Юра, у тебя все получится, я верю в тебя. А знаешь, почему? Потому, что я буду там вместе с тобой, и ты сможешь на меня положиться. — Бек...Боже, какой ты…какой ты слащавый. Но, спасибо тебе. Я очень рад, что ты появился в моей жизни. Не знаю, как бы я сейчас справился с этим без тебя. На ощупь Юрочка дотронулся до неосязаемых рук хранителя и улыбнулся ему сквозь всю печаль, что читалась в его глазах. Они окунулись во взгляды друг друга и наслаждались этим мгновением тишины. Будь у хранителя ещё хоть немного сил на превращение в человека, он бы не устоял и прикоснулся к губам Плисецкого, чтобы ощутить эту горькую нежность и то, как постепенно эти припухлые губы растягиваются в улыбку от удовольствия прикосновения. — На Москву едем?! Какая отличная новость! У меня как раз там дела есть, м, — довольно размахивая крыльями, Жан-Жак подошел к своему вечному собеседнику и, не обращая внимания на человека, облокотился на плечо Отабека.— Так, смотри, Бек, дел у нас невпроворот. — Убрал свои мерзкие когти от моего…хранителя. Замешкавшись в словах и не зная, как охарактеризовать Отабека, Юра подобрал лучшее описание «хранитель», ведь так и было. Демон Леруа с презрением глянул на человека, а тот в ответ лишь гордо поднял нос ещё выше, пытаясь руками обхватить шею того, кто был неосязаем. — Высокомерный ребенок, — шипел демон. — А вот Отабеку нравится мой характер. — Да у него выбора нет, его ж к тебе приставили небеса. — Ха-ха-ха! Как ты убьешь того, кто мертв, тупица. Словно две маленькие псины, рычали друг на друга человек с демоном, пока ангел-хранитель, словно довольный кот, пытался прижаться к Юрочке все плотнее. Он молчал, пока двое цапались и огрызались друг на друга, ведь Отабека грела столь светлая и приятная душа юноши, хранитель даже и не заметил, как выпрямился и прикоснулся губами к шее Юрочки. Человек не ощутил этого прикосновения, лишь теплое дыхание у мочки уха, но этого хватило парню, чтобы прямо во время спора издать постыдный полустон. — Ну не при мне же! — выругался Жан-Жак, отворачиваясь от своего человека и вечного собеседника.— Какой ужас. Дотрагиваться до живых, мерзость. Дыхание Отабека и вправду будоражило сердце Юрочки, обжигало кожу и пробирало до мурашек, оставляя в местах прикосновения алый след. Эта любовь ощущалась словно живая, не потерявшая свое очарование. Юре не нужны были слова признания окружающих, ему хватало и такой мелочи, как встреча глазами и прикосновения от Отабека в человеческой форме, но и истинный чарующий образ крылатого хранителя будоражил душу, мысли до такой степени, что от этого становилось до неловкости приятно. В такие моменты Отабек и вправду хотелось снова оказаться живым. — «Может, все не так плохо?», — промелькнула мысль в голове Юры, но а что будет дальше? Неважно, ведь на душе появилась искренняя уверенность, что все будет хорошо.