Поэма о мёртвом ангеле.

Пробовали вы когда-нибудь пройти во время представления между партером и ареной? Или, задержавшись, остано­виться? Нет? Лучше и не пробуйте! Вам сделают заме­чание рассерженные зрители, а за ними и сами артисты, к вам поспешат озабоченные контролеры. А старший Плисецкий, не спеша, шел вдоль барьера, наблюдая за происходящим на арене, временами даже останавливаясь — и никто не протестует, не просит его не мешать. И это неудивительно. — Николай! Здравствуйте! — кричал кто-то из репетиционного манежа, убирая свой реквизит после часовой репетиции, — Слышал, к вам внук приезжает? — Да. Гордо отвечал дедушка Юры, прогуливаюсь страстью вдоль манежа по часовой стрелки и рассматривания места. Работы для следущей программы уже ввелись: колонны подкрашивали в небесно-голубой цвет, устанавливали минареты, шатры, а вот гобелены, ковры и остальную атрибутику должна привезти программа, как и украсить форганг, все это была сугубо их обязанность, для создания того магического антуража 7 континентов. Смешать несмешиваемое, а именно: несколько культур, все возможные наряды и характерные для каждого народа танцы. Подобные программы всегда устраивали фурор на территории каждого советского города, ведь не каждый гражданин имел такое счастье, как путешествие за границу, пределом мечтаний была путевка в Сочи, Геленджик, Минеральные Воды или в Столицу, на Ленина посмотреть. Пока старший Плисецкой разгуливал вдоль барьера, его внук проходил все круги ада погрузки реквизита. Начиналось все с простого — сбор вещей по чемоданам, а заканчивалось бессонной ночью и упаковкой реквизита в контейнеры, которые потом грузились в фуры. Муторное это занятие — погрузка, думал юный артист, попивая горячий чай и смотря на полотно из звезд над ним. Что-то говорило в нем, возможно усталость и мурашки на плечах, что скрывались под теплым свитером, а, возможно, это кричал голос путешественника, что просил менять дом, менять манеж, менять город, менять углы, потерять ключи от всех дверей и со сгоревшим сердцем брести до следующего пристанища. — Юрка, нет правды в ногах, поди да присядь, простудишься ж. Говорил Мимино, выбежав на осеннюю прохладу ради жалкой сигареты в зубах. Усатый и улыбчивый, он поглядывал на юношу, который в одних шортах и майке, да в сланцах. Как истинный горец с горячей кровью, он был готов всегда ходить по-летнему, но как только поднимался легкий ветерок, разу же натягивал папаху, да свитера из овец. — Да ты на себя глянь. Вышел, а губы уже синие. Иди погрейся, ходок горных дорог. Обменявшись добродушными взглядами, юный артист первый зашел внутрь и сразу же окунулся в кипящую жизнь «погрузки» циркового артиста. Тут и там крики, сборы костюмов, реквизита, погрузка животных и все это в ночи, а на часах без пяти минут рассвет. — Что бездельничаешь? Иди работай, — грузил демон с левого плеча, вися над головой Юры. — Юрочка, если хочешь, я за тебя погружу весь твой реквизит, а ты можешь поспать, — заботливо произносил ангел-хранитель, стоя перед юношей в человеческой форме. Глядя на все это безобразие из звуков, Юра ничего не говорил, лишь попивал свой чай и думал о скором убаюкивающем сне в поезде. Жизнь, похожая на трюк, скрутилась в такой крендель, что голову штормило. — Вы можете хотя бы не одновременно говорить? Раздражаете. Бросил Юра и пошел дальше своим ходом до своего контейнера, куда сверху он погрузил коробку с хлебом и молоком, что ему отдали Александровы. Заливать чай молоком и макать туда кусок белого хлеба- лучший ночной перекус, еще бы сахарку, и будет песня. — Эй, пернатый, может сгоняем ко мне домой? Я уже маршрут по всем горящим водам проложил, — со сверкающими клыками произносил Жан-Жак, разворачивая перед своим вечным собеседником в человеческом обличии метафорическую карту по христианскому загробному царству. — Можем, как в те годы, ехать до замерзшего озера и на коньках прокатиться. — Вы что, еще вместе ездите в отпуска? — с неким отвращением произнес Юрочка, поглядывая на своих таких разных хранителей. — Да, а что? — скрестив руки на груди, гордо, немного надменно, отвечал Жан-Жак, смотря на своего человека с высоты своего полета над ним.— Пока ты под стол ходил, мы с этим казахом даже разговаривали. — Вот это да, — закатив глаза от неуклюжих аргументов своего демона-хранителя, Юра побрел дальше, уводя своего ангела-хранителя подальше от деревянных коробок с вещами, — Нам нужно поговорить, а ты! — указал он пальцем на летающего над головой надменного демона, — Потеряйся на минут 10. — Если вы будете непристойностями заниматься, то я с вами. Мне ж подпитываться как-то надо. Злости Юры не хватало на этого разговорчивого демона, в такие моменты казалось, что выпавший на его судьбу молчаливый и добродушней ангел-хранитель- это настоящий подарок, с теплыми руками и зыбкими темными глазами. Несмотря на уход в темные коридоры фойе, демон тщетно следовал за своими собеседниками, пока один бессмертный в человеческой форме не глянул на него косо, да так, что крылья онемели на секунду. Махнув рукой, Жан-Жак позволил тем ушагать на второй этаж, выше к куполу, ближе к витражам, что под светом луны отражали на мраморных полах цветные узоры животных и артистов, что с тонкими осиновыми талиями и без лиц творили магию. Шаги двух персонажей были сравнимы с шорохом лепестков осенних листьев, что не были тронуты легким бризом ветров. Остановившись под уходящей за горизонт луной, с нескрываемой детской улыбкой юноша посмотрел на своего хранителя, чьи крепкие и теплые руки притянули к себе и позволили успокоить нервное сердце. Ноги подкашивались под стук собственного сердца, а каждый вздох цеплялся за терпкий аромат чистоты, словно свежепостиранное белье над полем ромашек, так бы Юра мог описать аромат, который он каждый раз вдыхал, уперевшись острым носом в ключицу хранителя. Цепкие мальчиковые руки цеплялись за крепкую спину ангела-хранителя, откуда обычно торчат крылья, но сейчас их не было, лишь гладь мышц. Руки Отабека предательски медленно опускались вдоль плавного изгиба спины человека и замирали на хрупкой талии, безупречно выточенной часовыми тренировками в манеже, но даже это не делало торс юноши менее мягким, казалось было можно обхватить его двумя ладонями, как хрустальную фигуру, что легко может сломаться в неумелых руках. — Ты хотел объятий? Голос твердый и холодный разрушил эту тишину, разбил все, за что так цепко хватался Юра, утыкаясь носом в шею своего хранителя. — Ты просто, помолчи. Ответил юный артист и сильнее прижался к выточенной фигуре того, кто казался таким нереальным. Правду люди говорят, нехватка чего-то живого заставляет, очеловечивать всякую нечисть, даже тех же самых ангелов-хранителей, что невидимы простым живым. Медленно капало время, наступал бордовый рассвет, но никто из них двоих не произносил больше не слова. Больше ни один крикливый голос не разрушит эту идею тишины, что погружала на дно чувств, а на дне том было окно, из которого слышна была та самая звенящая тишина и чье-то громкое сердцебиение впервые влюбленной души. В этих объятиях было безвоздушно, тесно, но так тепло и уютно. Нежное касание губ к холодным вискам юного артиста, вот что разбудило его. Не было голоса, не вскрика, не зова, только тишина, тьма и огонек на горизонте, разжигающий пламя нового дня. Сухие губы Юры было что-то хотели произнести, но даже этим нескольким строчкам не суждено было родиться. Прикасаясь по миллиметру к губам своего человека, Отабек не смог сдержать улыбку от разделенного общего теплого дыхания между ними. Руки юноши медленно перекочевали на широкие плечи своего хранителя, за которые так удобно было цепляться и подтягиваться за добавкой нежных касаний. Так бы они и остались стоять, как две утопающие друг в друге скульптуры, в случайном беспамятстве некой очеловеченной привязанности. — Нас там скоро пойдут искать, — со сбивчивым дыханием произносил Юра, выдыхая каждую букву в губы своего хранителя. — Значит, нам пора возвращаться? — мурлыкал в ответ Отабек, словно большой кот, терся он щекой об своего человека и вызывая на его лице очередной всплеск улыбок. — Еще секунду, еще мгновение. Жадно, словно изголодавшийся дьяволенок, Юра привстал на носочки и прикоснулся к губам хранителя, не отпуская из своих тонких пальцев эти жесткие пряди волос, что так и просились быть оттянутыми в сторону. Останавливая мгновение, проникая губами, до мурашек, лишь бы не уйти минуту раньше. Юра почти был готов сгорать в этих объятиях, от нахлынувшего и бушующего животного желания. — Вау, вау, продолжайте. Выгадывая из-за угла, с глазами по пять копеек, тараторил Жак-Жак, слегка присвистывая от вида своих собеседников, чьи глаза пожирали друг друга звериной жаждой, а руки скромно гуляли по телам друг друга. — Да, чтоб тебя! Выкрикнул Юра, оторвавшись от своего хранителя он моментально стянул тапок со своей тонкой стопы и бросил его в демона Леруа, но как и ожидалось, этот объект пролетел сквозь лицо Жан-Жака, как сквозь осенний туман. — Так, вроде даже чем-то я напитался, поэтому пошли. Вас уже горе-акробаты искали. Юрочка все пыхтел от злости и сорванного удовольствия, что он испытывал впервые за долгое время. После примирения со своим ангелом-хранителем они не позволяли себе что-то большее, чем прикосновение друг к другу, а тут, в бессонную ночь, под лучами рассвета, все складывалось так сладко, как ириска, но и так же прервалось, так же, как боль от выпавшей пломбы после наслаждения ириской. Отабек мог до бесконечности смотреть на этого вредного ребенка, что при наплыве эмоций готов был топать ногами, кричать, угрожать кому-то, оставаясь все там же милым, именно поэтому ангел-хранитель не позволил своему человеку шагать в одном тапке и в носке по холодным полам фойе. Подхватив на руки это хрупкое, но такое сильное создание с горячим сердцем, Отабек понес его до места, где должен был остановить свой полет тот злосчастный тапок-оружие против демонов. Крепко схватившись за шею своего хранителя, Юра в мгновение стал кротким и замолчал, позволяя этим знакомым рукам нести его куда угодно. Он готов был до бесконечности оставаться в этих объятиях, если бы все сладкое не заканчивалось так быстро. Вот его уже опустили обратно на землю, помогли надеть тапок и за руку повели обратно в закулисье, где заканчивался кипеж с погрузкой контейнеров. — Контейнера погрузили?! — кричал Саныч, хлестая уже вчерашний чифир. Да, есть такая способность у артистов, ставить ударение в словах неправильно, причем повсеместно, делая эти слова локально-понятными только в узких семейных кругах цирка. Можно диву даваться и думать, что каждый артист неграмотен, но нет, все куда сложнее, просто это их профессиональный жаргон. — Да! — ответили все его артисты в один голос, и где-то на задворках пискнул Юра, стоя с румяными щеками за спинами всех атлетов. — Отлично! У нас поезд на Москву в 7 утра. Можете заняться своими делами, но чтоб в 6:00 по Москве были на вокзале, а то расстреляю! Ох, молодежь, — боевой крик сменился на дедовское бурчание, и Саныч удалился со своей кружкой в кабинет инспектора манежа, что курил как паровоз и клевал носом. — Ох, — в один голос произнесли артисты, усталыми глазами смотря на руководителя, и только один Мимино искренне продолжил. — Встать в 6 утра? Да е.ись оно все в три прогиба. Парень с косматыми бровями присел на деревянные бруски и усталым взглядом проводил своего руководителя, что был твердокаменным в своих решениях. Да, впереди ждет неблизкий путь в поездах-в плацкартах или купе, с прокуренным тамбуром, с горячим чаем и печеньями на столе, под завывания Мимино, что будет, как обычно, петь песни, подкупая своей лучезарностью и даря некую легкость. — Хочется пивка бахнуть и умереть, — сонно говорил Владимир, чуть ли не падая на корточки рядом с воротами заднего двора цирка, — Хорошо Плисецкому, что он весит, как дохлая собака. Не таскает свой контейнер, так как тот весит, как две его тощих задницы. — Вова, а я думал, что ты у нас тут из стали сделан. А что в итоге, контейнер на колесиках толкать устал? Уф, старость подступила быстро. Нахально усмехаясь, Юра глянул сверху вниз на своего коллегу по номеру, пока тот, сидя на корточках, отдыхал на свежем воздухе и хмурил массивнейшие брови при виде надоевшего светлого лица Плисецкого. Были бы силы, он бы давно этого мелкого и худого парня кинул в мешок с опилками, да вот силы покинули после суток без сна и погрузки реквизита, а еще этот вечно хмурый молчаливый охранник парня, что, словно старший его брат, везде ходил за ним и оберегал. Странно было наблюдать за их химией в отношениях, да и зачем наблюдать, не с ними ему детей крестить, поэтому и не стоило лезть туда, куда не просили. — Пионер, ты… — Смотри, какой рассвет , — неожиданно произнес юноша, плотнее укутывая свои руки в рукава собственной рубашки и стоя на пороге заднего двора цирка. Колючий взгляд юноши встретился с нежностью фейверка на небосводе, что так и цеплял за себе взгляды тех, кто не спал этой ночью. С некиим трепетом во взгляде Юра наблюдал, как палитра рассвета разлеталась по всему небосводу и медленно-медленно угасала, словно облитый отбеливателем холст. Глядя на своего человека, как на произведение искусства, Отабек не понимал, как ему реагировать, ведь он словно механизм, не мог испытать того же трепета и момента счастья, как все остальные. Изображать человека было тяжело, словно действуя наугад, он пытался копировать поведение живых, но делал это неумело, неискренне, натянуто. С ехидным смешком демон поглядывал на эту пару, где один, взявший на себя ответственность за каждый удар пульса человека, не мог смириться, что причинял тому боль своей элитарной жизнью. — Черт, есть охота. Парни, я в столовую, — оторвавшись от лучей рассвета, Юра побрел в сторону своего хранителя. Схватив под локоть своего хранителя с правого плеча, со сверкающей улыбкой уставшего юноши, что не спал эти сутки, он потащил Отабека в сторону выхода, подальше от серых бетонных стен закулисья и поближе к оживающей улице, где в здании напротив находилась круглосуточная столовая, куда можно было хоть глубокой ночью придти, и тебя за смешные деньги накормят вкусным домашним супом с лапшой и свежеиспеченной булочкой с маком. — На чем поедем до вокзала? Пешком или трамваем? Неожиданно заинтересовался юный артист, стараясь запомнить этот ответ, как некий факт, что позволит позже не забыть эти теплые воспоминания. Посмотрев на своего человека, на чьих щеках разгорался лучший рассвет, Отабек слегка улыбнулся и коротко ответил: — Со всеми твоими вещами лучше машину вызвать, но раз только два варианта, то лучше трамвай. Жизнь? Она так прекрасна, а моментами похожа на блик, а может на долгожданный трюк, что так тщательно пытался исполнить артист. И пусть будет в горле корм от глаз напротив, Юра выбрал это сам и не собирался отнекиваться. Держась за руку своего самого близкого, но не по-настоящему живого существа, юный артист улыбался, словно цветущий подсолнух под первыми лучами раннего солнца. Они дошли до круглосуточной столовой, где уже завтракала пара мужиков перед суточной сменой. Там было просторно и умиротворяюще, без лишнего в деталях: обычные светлые столы, клеенчатые скатерти на столах, деревянные стулья и домашние занавески на окнах с видом на центральную площадь и сверкающий огнями цирк. Взяв два красных подноса, пахнущих хлоркой, пара подошла к витринам с готовой горячей продукцией, где уже подавался набор завтраков, а именно: сама яичница с котлетой, яичница на хлебе, четыре вида каш, парное молоко, запеканка творожная с изюмом и десерт, так же из творога. Юра с удовольствием облизнул губы и, улыбаясь, спросил у кухарки в белом фартучке: — А кефир с сахаром даете, для артистов? Любой каприз для артиста, тем более перед отъездом. Доброжелательная бабулька налила стаканчик кефира и посыпала сверху столовую ложку сахара, чему Юра был безгранично благодарен. Дальше по меню шла каша гречневая с молоком, яичница с хлебом, что Юра заберет с собой в дорогу, и запеканка. Всего про все вышло в пару рублей и 33 копейки, в эту же сумму кухарка добавила юношам по стаканчику какао, за счет заведения, так сказать. За окном уже суматоха набирала свои темпы. Бесконечные рабочие вылезли из своих уютных квартир и бегом, туда-сюда, разбегались по рабочим местам, держа в руках по пакету и портфелю. — Ах, какой здесь вид, — потирая свои ладони перед трапезой, юноша поглядывал на людей через окно и на свой бывший дом, про который он будет вспоминать лишь по открыткам, — А ты совсем есть не будешь? — Юрочка… Начал было ангел-хранитель, скромно пожимая плечами, но Плисецкой тут же извинился, что было ему несвойственно, и махом отпил половину стакана сладкого кефира. — Знаешь, мне никогда не нравилась наша столица… Начал Юрочка, скомканно поворачивая ложку и поглядывая исподлобья на своего ангела-хранителя, что своим взглядом нежным так и окутывал его теплотой. Средь тревоги и некой печали, Отабек души не чаял в своем белокуром человеке, хоть и мог прочесть его беспокойные мысли, что пожирали юношу изнутри. — Хотя, в этот раз все будет по-другому. Ответил на тишину юный артист, продолжая свою одинокую трапезу, пока его заботливый ангел-хранитель не сводил с него темных глаз. Сплетение пальцев за завтраком, поэтому чьи-то негромкие разговоры в массе не отвлекали, даже льющаяся из радиоприемника музыка вперемешку с новостями не беспокоили Плисецкого, который, доедая яичницу, поглядывал на своего собеседника напротив. Пока он подавлял свои мысли, так же, как он давился несладким какао. Еще бы минуту, еще бы часик, чтобы запомнить этот трогательно-счастливый момент навсегда. — Нам пора, — заботливо вымолвил ангел-хранитель, взглядом намекая на то, что раз завтрак подошел к концу, то пора бы хватать свои вещи и уходить в путь-дорогу. — Черт, а можно остаться? Я бы еще поел. — Ничего, в поезде чай заваришь, с конфетами и спокойно проведешь свою дорогу. — А ты со мной поедешь? Такими наивными словами бросался юноша, заглядывая в бездонные глаза своего ангела-хранителя. Тот в свою очередь скромно улыбнулся и ответил легко, да коротко, словно и большего от него и не требовалось: — Конечно, я буду с тобой. Но знал бы юный артист, что вся эта дорога до столицы, а именно: бесконечные леса, реки и виды наступающей осени он будет встречать со своим коллективом и призрачно-светлым эфемерным образом своего ангела-хранителя, что раскинется на верхней полке, словно он еще один незримый почти никем пассажир. До скрежета в сердце становилось одиноко, когда не можешь прикоснуться к дорогому (не)человеку и на протяжении нескольких часов тебе доступно только лицезреть его темные черты лица, но все это только предстояло испытать Юрочке. А в данную минуту они шли обратно до цирка, где осталась спортивная сумка с личными вещами, что могли бы пригодиться в дороге. Постукивания рельсов были слышны на весь вокзал. Казалось, словно это мимо проходящее место, пропитанное запахом кофе, множеством потных людей и криками- смесью из радостных воплей и горьких слез расставаний. Таща на своем плече тяжелую сумку, юноша все поглядывал по сторонам на мимо пробегающих людей, что растворялись в его памяти, ведь больше их лица он не увидит на своем пути — это словно зрительские улыбки, такие мимолётные, запоминающиеся лишь на мгновение. Снова куда-то уезжать, на самом рассвете, под звон чьих-то слов и с тяжестью в плечах от сумки. Сказал бы кто-нибудь Юрочке, дышавшим в эту минуту морозным осенним воздухом, что отныне вечно ему быть в пути с сумками на руках, жить с вещами из чемодана и выступать в вечно в замкнутом манеже, не имеющем ни конца ни края, наполненным чьим-то смехом, под ослепляющими софитами, Юра бы ещё сомневался, принимать ли эту жизнь странника без прописки. Хотя, люди годами, до седин, живут без призвания и ничего, живут как-то, работают, семьи создают. Это не конец жизни, это лишь такой вариант существования под знойным солнцем и под завывающими холодными северными ветрами. Ох, эта Северная Страна, цирковая программа «Семь континентов» отправляется в саму столицу. — Так, обалдуи, ваши билеты! — своим командорским голосом кричал Саныч, размахивая своим паспортом, что был нашпигован красными прямоугольными билетами, — Местами не меняемся! Не продаем! И не проигрываем в карты! А если увижу, как кто-то будет девок цеплять по пути, то своим ходом, на конях поедет. Все всё поняли?! Сонная труппа сидела на сумках и, еле подняв подбородки, артисты смотрели на своего руководителя, что словно вождь, размахивал этими билетами и зачитывал все обязательные правила поведения в общественных местах. Делал Саныч это по большей части не из-за своего скверного характера, а из-за постоянных прецедентов. Все, как всегда, так же сидели, кивали головой, поддакивали, а потом не пройдет и 10 минут пути, как все правила будут нарушены по два раза. Обычные граждане стояли у поездов и с удивлением поглядывали на труппу артистов, что словно диковинные иностранцы, в необычно ярких вещах, на сумках, сидели и ждали свой поезд, переговариваясь, закуривая и не вставая с сумок. Артисты балета, как и обычные артисты, сидели со всеми рядом, что-то ныли про больные ступни, пока какие-нибудь жонглеры, словно сумасшедшие, разминались и перекидывали между друг-другом мячи. Даже молодой артист Юра не понимал порой этих «жонглеров» в коллективах. Вроде, артисты, как артисты, получают свой оклад в 125р, а репетируют от 6 часов в день, даже на перронах поездов, а тем временем, на часах без пяти семь. Юре досталась верхняя полка в купе и на том спасибо, ведь там можно всю дорогу пролежать, не видя застолья на нижних полках, где обычно собирались самые буйные и нетрезвые коллеги. Провожая взглядом каждый вагон, ангел смотрел на перламутровое небо, по которому медленно катился горящий диск солнца, пока его человек с безнадежно усталым лицом тащил на себе сумку, шаркая своими синими кедами по кирпичной кладке. Узкий проход через пару открытых купе и вот оно, та самая обитель Юры на пару суток пути. Уютное деревянное купе, четыре полки, столик между двух нижних, красная обивка с деревянными вставками, с узкой лестницей на верхнюю полку, куда могла поместиться только одна нога здорового мужчины и тонкие матрасы, что были скручены и уложены на багажную полку над дверью. Сразу понятно, что поезд идет до Ленинграда, только у такого формата поездов багажная полка располагалась над дверью в проход, а вот Московский вариант поезда отличался своей идиотской структурой- это невозможность пассажиру с верхней полки полностью разогнуться и спокойно сидеть на своем месте, ведь выпрямиться ему будет мешать багажная полка, расположенная вдоль этих мест. Да, день задался уже хорошо. Открыв настежь окна в купе, Юрочка с размаху закинул свои вещи на полку и от радости аж улыбнулся, но, обернувшись, он не увидел своего ангела-хранителя, даже демон куда-то подевался. Тесно, немного душно, хотя на улице холодно, и юный артист снова был одет не по погоде: легко, немного несуразно, а от его вязаного светлого свитера до сих пор пахло цирком. Да, этот вязаный крупными петлями свитер укрывал тело юноши как огромный плед, что невольно скручивался в рукава и заканчивался на ремне темных брюк. Спрятанный от мира взор светлых глаз, под длинными светлыми волосами, волей не волей поглядывал по сторонам, в поисках того, кто дарил защиту и некое тепло под сердцем. — Валера, ха-а-а, сколько лет?! Сколько зим?! Восторженно выкрикивал Мимино, чуть ли не сбрасывая с треском свою походную кожаную сумку, чтобы хлестко ответить на рукопожатия своего коллеги по номеру. Юрочка с недопониманием подглядывал на эту картину, словно чужак, он каждый раз впадал в некий ступор при виде того, как более старшие люди в коллективе, не видясь от силы 15 минут, снова лезут к друг-другу обниматься и целоваться в щеки. — Да, так, Мимино, после работы, — отвечал вольтижер Валера, отвечая на хлёсткое рукопожатие и приобнимая усатого друга по номеру за плечо. — А ты, тож после работы? — Брат, не поверишь. — Так, меняюсь на бутылку кваса, — кто-то из группы артистов поставил на узкий столик, между нескольких коек, литровую бутылку кваса и поднял свой билет на верхнюю койку с надеждой заиметь место вниз.— Вован? Мимино? — Готов поменяться, но только на бутерброд с докторской и чачу, — закидывая свои вещи на нижнюю полку, что была прямо напротив узкой верхней полки Юры, Владимир с бесконечно усталыми глазами посмотрел на своего коллегу по номеру, что еще раздумывал над повышением. — Тебя так скоро из партии выгонят, — невзначай бросил Юра, доставая тапочки из своей сумки.— За пьянство. Алкоголик. — Здравое употребление спиртных напитков никогда не вредило партии и ее членам. — Заливаешь ты хорошо, прям как себе в стакан после работы, — глядя на Владимира исподлобья, недружелюбный светловолосый артист был готов смешливо фыркать от такого соседства. Два злющих взгляда столкнулись в узком пространстве купе, отчего раздор между двух артистов даже Мимино не стал разнимать.Ведь как только тронется поезд, тогда Саныч пройдет мимо них и раздаст каждому пару «лещей» свежей газетой, что ему так любезно предоставила проводница Наташа, вечно молодая душой, но не телом. Стук, словно кто-то стеснительно потребовал обратить на себя внимание и это обернулось успехом, ведь все взгляды присутствующих артистов в одном купе были прикованы к обратной стороне окна, за которым стоял Отабек и словно одним своим холодным взглядом звал юного артиста к себе. — А казах с нами едет? — А тебе заняться нечем? Василий, наливай чаю с медом. Тебе ж там девушка из гардероба приданое выдала.- еле сдерживая смех, Владимир раскидал свои вещи на нижней полке, словно не собираясь никому свое место отдавать, как и приятель Мимино напротив, что уселся и усы свои накручивал.— Что смотришь? Сейчас картишки раскидаем, чайку выпьем, а у пионера съестного попросим. — О! Слышал у Юры дедушка в Московском Цирке сейчас работает. Высокий человек! — гордо произносил Мимино, подчеркивая каждое ударение в слове своим фирменным грузинским акцентом, словно он о своем дедушке говорил, — Валера, что стоишь? Брат! Ты меня ждешь?! Давай вместе кипятка заварим! Я тебе анекдот расскажу, а ты чаю купи! Резко поднявшись со своего места, Мимино добродушно улыбнулся, в очередной раз поправил свои усы и, положив свою крепкую руку на плечо к своему приятелю по номеру на плечо, повел его по узкому коридору до бойлера с водой, пока сам Валера находился в прострации и позволял быть ведомым ровно до того момента, пока он не достал пару копеек из мешковатых брюк. — Так, стоп! — скомандовал он, уже вложив эти копейки в ладонь проводницы Наташи, что и бровью выщипанной не повела, а уже стала доставать фирменные граненые стаканы с железными подстаканниками, да пару чайных пакетиков индийского чая.— Почему я плачу за всех? — Вот, ответь мне, Валера, мы друзья или коллеги по работе? Тот промолчал, поджал и без того тонкие губы и нахмурил светлые брови, ища в грузинском лице напротив какой-то подвох, словно с ним говорил какой-то скряга. — Можно сказать, друзья. — Ну, раз друзья! Так для друзей, тем более и пару рублей не жалко, что там копейки! Пока в тамбуре разворачивался целый спор о дружбе и копейках, с примечательным грузинским акцентом, Юрочка стоял прямо у ступеней в свой вагон и, утопая в затянутой паузе между диалогом, наслаждался этим морозным утром и компанией своего ангела-хранителя. Взгляд, пронизывающий до глубины души, ласкал сердце, и прежде неулыбчивый и паренек стал мягким, словно зефир, готовый растаять под улыбкой напротив. — Пришел проводить меня? Улыбка на лице юноши радовала Отабека, и он еле сдерживал свой порыв заключить Юру в объятия. — Проводить? А кто сказал, что я не поеду с тобой? Юрочка, куда ты, туда и я. Замешкавшись от перехваченного дыхания, Юра с удовольствием окунулся в объятия со своим ангелом-хранителем, что тоже не мог подобрать слова на каждый незамысловатый вопрос его человека. Тяжело порой объяснить кому-то, что без него не будет ничего того волшебного в этом мире. что был для него давно неживым. — Как приедем в Москву, обязательно поедем на экскурсию. В его лице торжествовали тысяча мускулов, он улыбался, словно солнечный зайчик в отражении окон, а Отабек не понимал, почему человек так добр к нему и, улыбаясь в ответ, молчал, не зная, что еще ответить. — Может, уже перейдете от слов к делу? — облокотившись на спину ангела-хранителя в человеческой форме, Жан-Жак уже не мог сдержаться от вмешательства в чужой разговор. Демон, что до этого предстал перед Юрой в черном мундире, с темными глазами и улыбкой клыкастой, сейчас приобрел человеческую форму какого-то прохожего, то ли спортсмена, то ли мужика с завода. Плечистый славянин, с усами до подбородка, в солидном сером пальто и на голову выше Отабека, что там говорить о Юре. Единственное, что осталось неизменным в этом демоне-хранителе- его лживый голос. Возмущению Юры не было предела: вернулся тот самый эксцентричный, немного озлобленный, агрессивный тощий юноша, что в одно мгновение оттолкнул своего демона-хранителя от Отабека и, как бравый товарищ, защищал своего темноволосого хранителя, от чего демон Леруа не смог сдержать свой звонкий смех. — Вот это да, ха-ха! Юра, кажется, тебе не понравился мой человеческий вид? А если сделать так? Покружившись на месте, демон, что до этого имел рост под два метра, в момент уменьшился до роста своего человека и взял за основу своего нового лица черты Юры, вот только длинные волосы, что прикрывали часть лица имели оттенок не ржи, а сгоревшей древесины. Как на свое собственное отражение с темными волосами и глазами бесконечной тьмы, уставился младший Плисецкий, так же озираясь на прохожих, что словно не заметили этой подмены. Да, слова тут было тяжело подобрать, особенно, когда видишь свою собственную копию, но с такими нехарактерными чертами, как другой цвет волос, глаз и клыками вместо зубов. — Так лучше? — промурлыкал Жан-Жак, смотря на своего человека сверху вниз, словно выражая свое презрение даже в таком виде.— А ты как думаешь, а Бек? — Не смей на него даже смотреть! И клином сошлись два юноши, хватаясь руками за беззащитного Отабека, что встал вкопанным при виде этого безумия. То ли это смех, то ли очередное наказание, видеть, как окутанный ненавистью Юра спорил со своим собственным демоном, что явился к нему с его лицом, улыбался, да похотливо отвечал на угрозы. Стоило бы их разнять, но скованный руками ангел-хранитель поддался этим двум личностям, что делили его по частям, словно пытаясь оторвать от него по частичке. — Да черт с ним, с этим человеком, пошли я тебе экскурсию по своим землям устрою в аду, — махнув когтистой рукой, Жан-Жак с лицом Юры заулыбался, обнажая все свои демонические клыки.— Земли, пока, не мои, но в скором будущем… — Бек! Избавься ты от этого фашиста! Разве у тебя нет какого-нибудь святого меча или заклинания об изгнании? — Пионер, ты где там пропадаешь?! У нас поезд отправляется через… День не мог так просто начаться, да и спор между демоном и человеком не уложился бы легко, если бы не явившийся Владимир, что выглянул из поезда уже в одной майке, да в шортах с тапками, с немного покрасневшими ушами и носом. Видно было, что чай, как они это называли, ребята знатно начали распивать. Про Юру вспомнили не из-за соседства в одном купе, а из-за ожидания, что пионер проставится на стол печеньем да пирожками, чтобы его всю дорогу никто не отвлекал от отдыха и изучения школьной литературы, ведь по прибытии в новую школу нужно с табелем своих оценок прибыть в новое учебное учреждение, там заполнять все те же бумаги и знакомиться с новыми серыми лицами, что будут забыты с новым городом. Узревший перед собой два Плисецких, одного с волосами соломой, другого черноволосого, Владимир протер глаза и заново прозрел, ведь лживый лик демона растворился во мгновение, скрывшись за спиной плечистого Отабека. В самом деле Вова подумал, что уже допился, но нет, пронесло. Он с облегчением выдохнул и еще раз махнул рукой, призывая Юру побыстрее вернуться в вагон, пока не уехали без него, да добавил: — Прощайтесь, да поживее, пока Саныч вас не увидел. Совет был дельный, ведь лучше бы руководителю номера не прознать про эту связь, иначе об этом сразу же узнает старший Плисецкий, а там уже Юрочка костей не соберет. Осень закралась в сердца людей, а охота уехать подальше из этого города пропадала с каждым теплым вздохом, что разделяли губы между собой, пока все вокруг погружалось в тишину. Двое, человек и его ангел-хранитель, словно прощались по-настоящему, сплетаясь пальцами под теплыми свитерами, они делили один воздух на двоих. Пока Отабек не мог подобрать слова из-за нехватки человеческих чувств, а Юра ловил сердечное затмение, приносящее ему то боль то от злобы от одиночества, то от влюбленности, до абсолютного наслаждения от прикосновений. Юра всегда был в глазах ангела-хранителя странным человеком, что относился к людям амбивалентно, словно делил их на белое и черное. Если ему кто-то не нравился, то он до последнего не будет его воспринимать, а если понравится, то закроет глаза на все грешки и неправду, что будет резать по сердцу. Так и сейчас, он хотел близости, но выбрал себе того, с кем она будет нереальная, словно ее и не было, и от этого еще больнее. Это еще детское сердце, с мыслями напрямик, так и не догадывалось, чего оно на самом деле хочет. — Скоро увидимся, — нежно убирая волосы юноши за нежные уши, шептал Отабек, заглядывая в глаза этого артиста. Это не то, что так сильно хотел юноша, но этого хватило. Обменявшись ласковыми взглядом, Юра зашел в тамбур поезда по трем несуразным железным ступеням и, улыбаясь, пошагал по узкому коридору до своего купе, шаркая ногами по красной дорожке вдоль спальных мест. Свое купе он узнал по характерной черте: нескончаемый хохот Владимира, запашок водочки, анекдоты от Мимино и какие-то несуразные споры между коллегами, что по какому-то стечению обстоятельств решили похвастаться знаниями, далеко не гуманитарными. — А я возражаю! — с искоркой азарта произнёс Валера, чуть сильнее сжимая пальцами худое плечо Мимино, что уже разливал по стопкам водочку Владимира, пока тот нарезал черный хлеб и откусывал кусок от горбушки. — А ты не возражай, а постигай. — поправил его Владимир, что сутулясь и без удовольствия глянул на худое тело, что застыло в проходе и смотрело на компанию в ответ, — Пионер, скидывайся на стол. Правильные черты лица, гладко выбритые скулы, аккуратно зачёсанные светло-каштановые волосы, лишь чёлка была непослушная и всё пыталась закрутиться в бараний рог и подняться вверх, а греческий нос гордо пронзал воздух, краснея от попавшего в кровь алкоголя. Как не посмотри, лицо у Владимира было приятное, а вот характер такой, что удушить было мало. Как только Юра с недовольством, прицокивая, зашел в свое купе, то все присутствующие снова окунулись в свой мир общения, даже не поглядывая на тонконогого акробата, что с легкостью подтянулся и запрыгнул на свою полку, на которую он даже матрас еще не успел застелить. — Вот допустим, я не читал Достоевского, меня сочтут подонком. Правильно? — Да, — сомнительно ответил Мимино, разглядывая стопки и почти не вдаваясь в данную беседу. — Правильно. А ты не знаешь, что такое кванты, но ты культурный человек! Обидно же. Собеседник в голос посмеялся, убрал свои наглые руки с плеч грузина и обхватил тонкими пальцами стопку, словно готовясь подвести свой монолог к тосту, но звонкий смех Плисецкого с верхней полки прервал идиллию пьющих. — Вот это вы узники поэмы! Ха-ха! А я и не знал, что ты товарищ Мимино, в клуб лириков вступил? С каких пор, ты знаешь за Достоевского? Глаза пламенно-зелёные заглянули на коллег по номеру с верхней полки, а улыбка-хитрая до ушей, то и дело подрагивала от сдерживаемого смеха. Не мог Юра собрать два пазла воедино, где грузин, отвечает за лирику, а узколобый спортсмен подкидывает дров в этот костер, и все это под хмуро-серьезный взгляд Владимира. — А с каких пор не знаю?! — бойко спросил Мимино, чуть ли не ударяя себя в грудь, — Давай спорить. Все я знаю. — Почему все так любят спорить?! Ведь начни я сейчас ругать кванты… Возмущался Валера, снова приобнимая своего товарища Мимино за худое плечо, пока тот уже был готов напрямую, чуть ли не на деньги спорить со школьником, что держал в сумке сборник произведений Достоевского. Дело провальное, но Мимино не прогибался, а Валера продолжал что-то рассказывать, но уже уходя в дебри физики. Владимир хотел было спросить, как от обсуждений девушек они дошли до Достоевского и квантов, но чем меньше спрашиваешь, тем больше бутербродов с колбасой успеешь нарезать и съесть, пока остальные спорят. — Да плевать мне на твои кванты! — резко ответил Мимино, возмущенно смотря на своего товарища, — Лучше за Достоевского спроси. Я человек образованный. Не с гор спустился. хотя дед мой, ой, такой джигит был. — Это кому плевать на кванты?! Крикнул кто-то из соседнего купе, это оказался еще один акробат из их коллектива под руководством Саныча. Всего одна фраза и вагон, что не сошел с рельсов, как по взрыву оказался у дверей одного купе, где Владимир с грустью резал на всех хлеб да колбасу, а Мимино до тошноты рассказывал, какой он образованный, а Валера что-то говорил про кванты, пока юный артист, с усталыми глазами смотрел сверху на все это безумие, со словами: — Ужас какой. Стук дверей, щелчок замков и вот вагон толкнуло, что означало, самое время замолчать и посмотреть в окна, провожая взглядом этот город. Да, самое время попрощаться с тишиной и устойчивой землей, до следующей остановки, что будет только через семь часов, а пока Юра лицезрел картину обычных бучей артистов, что шумно обсуждали все, до чего только дотягивался язык и, закусывая бутербродами, выпивали по рюмочке, а потом, как станет совсем хорошо, останавливались и пили остывший чай. Цирковой народ, а иначе его и не назвать, схож с кочевниками, но культурными и образованными. Вот смотрят обычные люди на таких артистов и думают: циркач, как циркач, прыгает там да ко львам в пасть залезает. Но тут все гораздо сложнее, ведь цирковой артист не обязательно какой-то там неуч, напротив, среди подобных творческих людей частенько могли быть обнаружены ученые, деятели театра, сценаристы, писатели, бывшие ветеринары, да машинисты. Именно поэтому следить за общением таких личностей было хоть и утомительно, но увлекательно. Юра многое постигал в этом мире с помощью чьих-то рассказов, иногда порой чьи-то уроки из жизни оказывались даже полезны, как тот же совет Владимира: не покупать пирожки через дорогу от цирка, ведь этот спортсмен так пару раз травился. — Атмосфера у вас тут прекрасная, — тихо произнес Отабек, взмахивая крыльями, да усаживаясь на полку к Юре, что развалился там во всю длину своего роста, обнимая подушку и поглядывая на гостей в его купе, — Хочешь поспать? — Нет, что ты, — тихо прошептал Юрочка, чтобы никто, кроме ангела-хранителя, не слышал его, — Просто внимательно слушаю бредни старших. Хочешь лечь вместе со мной? Ангел-хранитель добродушно улыбнулся своему усталому человеку, что для его неощутимого лика даже подушку поправил, словно тот мог это ощутить. Уместившись на одном месте, Юра сложился в маленький комочек, словно замерзший котенок подтянул к себе колени и попытался упереться лбом в плечо ангела-хранителя, но это было так же бесполезно, как хватать руками летний туман. Только теплые руки Отабека ощущались неким касанием, что проходило вдоль торчащих позвонков и это грело, словно кто-то и вправду его обнимал в ответ. От этого ощущения на лице юноши растянулась довольная улыбка, словно вот-вот его сердце треснет от счастья, от навыдуманных прикосновений его хранителя. — Расскажи мне сказку. Тихо произнес юноша и под стук колес да под завывания ветра из форточки, на что ангел-хранитель лишь еле заметно ухмыльнулся, пока внизу бурлила жизнь цирковых ребят, которым прям ну очень нужно было обговорить все свои ощущения от дороги и от будущей программы, к которой их присоединят. Словно пытаясь согреть своего человека, нежно и ласково он прижимался к нему, но словно теплый воздух, не был ощутим, лишь только согревал. Почти беззвучно ангел-хранитель нашептывал человеку свои сказки, пока неспешный поезд укачивал всех стуком колес. Отабек рассказывал сказки о прошлом, о каких-то невиданных до этого краях, о югах, где птицы поют, где солнце закатывается не в ярко-голубых морях, а за песочными холмами. Хоть и вся сказка напоминала быль, вся она звучала из уст Отабека слишком печально, словно ни солнце его не радовало, ни чистое небо, ни тогдашние люди, от всего этого веяло омутом холода и одиночества. Но мог ли юноша задуматься об этом, закрывая глаза под приятный бархатистый голос, что укутывал его словно тяжелый плед. — Какой же ты все-таки душный казах, — с некой ухмылкой произнес демон Жан-Жак, — усаживаясь на верхнюю полку напротив сладкой парочки. Демон со скукой наблюдал за толпой под своими ногами. Он не сводил взгляда с этих людей, словно желал сожрать все их души, без остатка, уничтожить чужих хранителей, да и всех присутствующих, кроме того самого вечного собеседника, что с узкими и темными глазами лежал со своим человеком на одной полке. — Лежишь себе, небылицы рассказываешь, вместо того, чтобы гулять со мной по преисподней. Странный ты. Я бы даже разговаривать с этими животными не стал бы, а ты. — Когда-то и ты был живым и творил деяния, что оскорбили бы животных, если бы тебя назвали их именем. Отчеканил ангел-хранитель, не отрывая своего взора от сладко спящего человека, чей сон он будет оберегать до первой остановки поезда. Хоть Отабек и не мог видеть лицо своего собеседника, он понимал, что демон сейчас иронично скалится, оголяя клыкастую пасть. Демон Леруа так и не поведал своему приятелю с правого плеча, что же он такого вытворял в аду, в свое отсутствие, но без конца зазывал Отабека к себе в гости, со словами: «посмотреть на хозяйства». Да и что там такого интересного: в выгоревшей земле, где без конца творится бесчинства, горящая кровь, замерзшие реки, да черти пляшут. Человечество грешно по своей природе и почти всех после смерти ждет это устрашающее место с ножами, копьями, пытками и адским пламенем, что отнюдь не грело душу ангела-хранителя, ведь такая редкость, тем более сейчас, сопроводить своего человека в небесное царство. Дотрагиваясь неощутимыми руками до длинных белесых ресниц своего человека, ангел-хранитель замирал, словно боялся потревожить его сон, ведь глядя на эти светлые черты лица он хотел бы, стоя на коленях, умолять, чтобы юноша выбрал правильный путь, ведь в противном случае, тяжело будет продолжить существовать с мыслью, что еще одно горящее сердце затухло и было отправлено на вечные страдания. С утра до вечера время протекало то неспешно, то мигом устремлялось к завершению, к убегающему по небосводу солнцу. Сбежавший цирк упивался общением внутри своего маленького коллектива до самого конца, пока силы не покинули всех, и только один юный артист сбивал свой режим сна, проспав до самого вечера на одном матрасе, да на подушке, без одеяла, ведь ему было и так тепло, под руками своего ангела-хранителя. Разговоры коллектива были похожи на нескончаемый чай с плюшками, русло разговора то и дело перетекало от темы до темы, люди в купе сменялись и только Мимино, словно самый стойкий, бодрствовал до самого конца, пока в один момент не упал на свою койку и не засопел от бессилия. А за окном только начало смеркаться. Пробудившись ото сна, Юрочка протер уставшие глаза и глянул на бодрствующего ангела-хранителя, что только для спокойствия опустил веки. Все вокруг дремали вповалку, по крайне мере, Мимино улегся валетом со своим товарищем, а Владимир припал лицом к столу, уснув так, словно его лицом в салат окунули. Началась тормозная тряска, хотя это звучало громче, чем она являлась на самом деле. Замедлявшийся поезд немного тряхануло, когда он остановился у нужной платформы и, словно выдохнув, этот длинный железный червяк прекратил свой путь на целых 20 минут, так объявила проводница, что ходила меж закрытых купе и громко проговаривала: — Стоянка 20 минут! — Вечер, что ли? Сонно спросил сам у себя юноша, заглядывая через плечо своего хранителя на спящую труппу. Пьяницы да дебоширы, подумал юноша, поправляя свои растрепанные волосы, торчавшие в разные стороны. — Хочешь выйти подышать воздухом? Тут же спросил ангел-хранитель, отрывая свою голову от прохладной подушки. Юноша ничего не ответил, лишь кивнул и тихонько сполз с верхней полки, стараясь никого не разбудить, хотя уснувшего лицом на столе Владимира разбудить будет не так просто. Натянув на свои тонкие ступни шерстяные носки, юный артист так же надел шлепки и потопал на выход из вагона, чтобы подышать свежим воздухом. Морозный холод сентября ударил по бледной коже лица и сразу же прогнал остатки сна, словно лихая пощечина перед выходом на манеж. Такой потерянный в ночи, на неизвестной остановке, где вдали горели фонари вокзала, а по перрону прогуливались курильщики, что в одних майках, да в шортах дымили сигаретами, не отходя далеко от своих вагонов. Подняв подбородок выше, юноша смог увидеть над собой звездное небо, что каждый раз покоряло сердце хлеще, чем безумный рассвет над кремлем в городе Горький. Эти белые горящие глаза с бездонного черного неба так и манят в бесконечность. — Не замерзнешь? — поинтересовался ангел-хранитель, выходя из вагона и собирая свои крылья в некий плащ, что укрывал все тело. — Нет, конечно, за 10 минут не успею замерзнуть. — отмахнувшись, ответил юноша, опуская свой взгляд до уровня глаз ангела-хранителя, — А ты что вышел? Крылья свои размять решил? Юра смотрел преданными, собачьими глазами на своего хранителя, словно что-то тревожило его, какое-то непонятное чувство тоски по дому, в котором он ни разу не был. Те серые стены цирка были самыми счастливыми на памяти юноши, это было словно вечное теплое утро, в котором его любили и поддерживали. Сейчас же он едет в новый город, так просто бросая те уже неродные стены и окунаясь в холод осени. Он уверен, что не скоро вернется обратно. Глядя в эти виновато-печальные глаза Плисецкого, Отабек с нежностью прочел все его тревожные мысли и убрал непослушные волосы с лица юношу, поглаживая по прохладным щекам. Смахнув со своих плеч бремя в виде крыльев и неосязаемости, Отабек приобрел снова форму, телесное тепло, некую грубость в руках, что мигом оживило зеленые глаза юноши. — Юр, ты слишком громко думаешь, — вкрадчиво произносил ангел-хранитель, смотря прямо в эти блестящие глаза юноши.— Мой дорогой Юрочка, не думай о том, что я тебя когда-нибудь покину или что в другом городе будет хуже, чем в прошлом, все это неправда. Кожа, подобная белому бархату, проминалась под грубыми руками ангела-хранителя, но человек от этого только сильнее улыбался. Сказанные слова лишали пустоты этой ночью и дарили то согревающее сердце тепло, с которым Отабек хранил сон этого юноши. — Боже, Бек, хватит мои мысли читать, — упираясь ладонями в сухие плечи хранителя, Юра тихо посмеивался, смотря прямо в эти темные глаза напротив, — Я знаю, что ты везде за мной пойдешь, ну, хватит. — Ты знаешь, а я просто напоминаю. Счастье, неуловимое чувство, сравнимое с бредом или робкими прикосновениям к плечам. Стоя в темноте, подальше от любопытных глаз, Юра с бешено-бегущим на месте сердцем прижимался к груди своего хранителя. Чувство тоски больше не сжимало грудную клетку в тиски, все напротив сменилось внутренней эйфорией. — Я переживаю, что по прибытию в Москву дедушка захочет, чтоб я наконец-то взял его номер дрессуры, но… Я не уверен, что в я силах справиться с такой ответственностью. Я о себе иногда забываю позаботиться, а тут 12 голов, да еще и хищников. — Юра, слышал поговорку: «не ошибается тот, кто не пробует»? — Конечно, каждый второй дед так говорит. — Так, значит, ты понимаешь, что в любом случае нужно попробовать, чтобы понять и расставить все по местам. Смотря в глаза друг-друга, Отабек чуть ли не произнес, что хочет так и остаться под мириадами звезд, так же крепко прижимая к себе это тонкое поджарое тело артиста, но вовремя остановился и просто улыбнулся, не выпуская из своих объятий юного Плисецкого, что уже был готов прильнуть своими губами к темноте, в которой скрывался его хранитель. Разговоры под ночным небом были коротки, ведь проводница уже стала зазывать всех своих гуляющих по перрону пассажиров обратно в вагон — пора ехать дальше. На этом ночь сбрасывала всю свою магию, и начинался сумбур поездки, с характерным запахом чая, да дерева и заваренных супов в кружке. Наконец-то заправив всю постельное белье, Юра сбросил с себя лишнюю одежду, оставшись в шортах, в носках и майке. Отабек было хотел удалиться в тамбур, чтобы встретить там рассвет, но человек с улыбкой ярче солнечного зайчика произнес: «ложись», просто вынудил безвольного ангела-хранителя улечься рядом с юношей, чтобы так же оберегать сон от кошмаров, под этим белым накрахмаленным одеялом. «Вот бы, не спать всю ночь, да смотреть в твои глаза», подумал юноша, пытаясь как можно крепче прижаться к эфемерному телу того, кто согрел его кровь до бурлящего кипятка. Сегодня Жан-Жак остался без ужина, но он был не особо расстроен, ведь просиживал свое вечное время в вагоне-ресторане, осушая бокалы шампанского в новом теле, что не пьянело ни от чего, ни от чувств, ни от алкоголя, ни от тревоги. Говорят, есть на свете магическое слово — «Цирк». Мы привыкли к его сияющему софитами парадному входу, но сами же артисты этого таинственного и волшебного места приходят сюда задолго до начала. Они неспешно, с первыми лучами солнца разгружают машины, загружают свои контейнеры с вещами, неторопливо проверяют реквизит, сверяются с графиком и что-то, на своем местном языке, выясняют с новым инспектором манежа этого цирка. Сам мужичок был не новым, старого еще выпуска, немного пожилой, с большими и добрыми глазами, да с руками рабочими, не зря же всю свою юность он провел в роли ассистента жонглера. Поглядывая на столичные просторы в цирке, да и на большой задний двор, где могли спокойно слоны разгуливать, Плисецкий с удивлением поморщил лоб, а когда уже увидел штатную конюшню, совсем чуть рот не раскрыл. Деревянные поддоны, пахнет свежими опилками, все станки идеально вычищены, свежие стога сена запахиваются или промываются перед раздачей, а сами двери на станках чугунные, с узорами и горящими фонарями сверху, чтоб конь головой не разбил. Да, столица она такая, даже цирки тут побогаче оборудованы, особенно после реконструкции при новом директоре Юрии Никулине. — Если Большой театр завоевал наши сердца, то Московский цирк увез их с собой, — неожиданно обмолвился просыхающий после дороги Владимир, неся на своих широких плечах кожаную сумку и импортное пальто.— Пионер, что варежку раскрыл? Иди на разгрузку. Я твои чулки таскать не собираюсь. Не успела новая программа прибыть, как уже началась будничная рутина, без намека на волшебство. В манеже вовсю трудились униформисты- молодые студенты, что с несчастными лицами перестилали ковер для новой программы под четким надзором инспектора манежа, проверяющего каждую деталь в манеже, вплоть до дырок в резине на писте. — У нас на репетиционном периоде находятся лошади, — проговаривал инспектор манежа, — Как по-вашему они будут тут работать? А если Николай Плисецкий споткнется во время номера? Чтоб завтра заделали эти дыры! Поглядывая на это действие из форгонга, Юра прикусывал губы, понимая, что вроде и рад долгожданной встрече с дедушкой, а вроде на плечи падает такой груз ответственности, от которого голова шла кругом. Он еще свой сольный номер до конца не выпустил, даже музыку не подобрал, костюм не продумал, лишь только придумал составляющие номера, без какой-либо задумки, лишь элементы. — Юр! — окликнул его Мимино, бросая свои сумки в проходе, рядом с воротами на задней двор, — Где гримерка, не знаешь? — Не, у Саныча спроси. Ответил юноша, ковыляя по этим деревянным ровным полам закулисья. Тут-то Юра понял, что толком свой контейнер не видел, ведь фуры только въезжали в Москву, да и у Саныча не успел узнать, где в этот раз их разместили. В этой жалкой комнатушке, на одного или на нескольких человек, называемой «гримерка», проходит целая жизнь любого артиста, это место, где по-настоящему рождаются чудеса, что и удивляет зрителей, ведь чтобы не делал артист, в любую свободную минуту он возвращается туда, да и не редкость. Дни Рождения проходят так же в гримерках, среди родных уже лиц. — Доброе утро друзья! Не успела приезжая новая программа освоиться, как, теперь уже к 7 утра подошли и сами дрессировщики животных. Они всегда приходят рано, прогуляться по цирку, проверить своих подопечных на недомогание, покормить их лично с утра, да подготовиться к выходу в манеж. Голос прошелся дрожью и мурашками по шее юноши — он принадлежал родному человеку, его дедушке, что явился в цирк с неким опозданием, ведь его личные служащие уже все подготовили к репетиции, даже клетки на колесах уже прочистили, мясо нарезали, да воду налили. Старший Плисецкий, с широкой улыбкой подошел к инспектору манежа и тут же протянул ему руку для крепкого рукопожатия. Тот не растерялся и мигом ответил на этот жест дружбы, заодно немного неуклюже и по-медвежьи приобнял старого товарища, что немного прихрамывал, но был бодрее всей поступившей новой труппы с утра. Да, глядя на своего дедушку со стороны Юра понимал, что до такого уровня мастерства и уважения, ему нужно будет не одну жизнь отдать цирку, а эта цена слишком высока, особенно для юноши, что еле в пионеры смог поступить. — Да, зажигайте свет. Передайте там Шиховскому, львов пусть подвозит и снимает клетку. Да, ровно в 7, как всегда. Он был где-то в своих мыслях, не смотрел лишний раз по сторонам, даже внука своего не заметил, скинул свою лёгкую кожанку и наблюдал, как медленно из-под купола опускается клетка для хищников, придававшая больше безопасности зрителям, что будут сидеть за ней. Сегодня по расписанию был выходной, понедельник, но Николая это ничуть не смущало, он был хмур в моменты спокойствия и очень собран. Юра же смотрел своими глазками на всю эту картину, наивно думая, что дедушка первый его заметит, но увы, старший Плисецкий был полностью в своих мыслях об работе. Клетку закрепили униформисты, а служащие уже стали выкатывать клетки с хищниками к манежу, от чего вся новая труппа разошлась линейкой по стеночке, пропуская эти бренчащие железные клетки, где вовсю разгуливали здоровые львы и львицы, рычавшие от голода. — Раскидайте им мяса, пусть в манеже поедят, — отдал приказ Николай Плисецкий, наблюдая, как из этих железных клеток по очереди в манеж выбегали его подопечные, — Я сейчас чаю попью и выйду к ним. Ко мне же внук мой сегодня приезжает, поэтому репетировать много не будем, НО если Монро снова начнет драку, зовите. Я этой стерве все клыки выдеру, если она хоть кому-то в глотку вцепится. Лев, который родился на руках у дрессировщика и вырос у него на руках, такие львы долгое время остаются расположены к человеку, но затем зверь взрослеет и в один из моментов обязательно захочет попробовать свои силы, и прежде всего напасть на своего дрессировщика. Эту истину Юра знал еще с детства, когда во львятнике, в опилках по уши, мол уснуть со львятами, словно с котятами, но эти котята выросли и могли одним укусом ему хребет перекусить, что уж скромничать. Дрессировщики бывают разные, более холодные и требовательные, или же мягкие и ласковые, дедушка скорее относился к первым. Он мог с улыбкой и смешком погладить своих подопечных за ушком, но в нужный момент достать арабник и тут происходил этап укрощения, подавления воли хищника, его инстинктов. Зрелище не для защитников животных или для слабонервных. Звериный рык разносится дрожью по стенам, отчего по спине юного артиста снова пробежала дрожь, и он с беспокойством глянул на манеж, куда с одним арабником, да с палкой, зашел его дедушка. Зайдя на красный ковер, он первым делом подал голос, привлекая внимание своих подопечных, постучал палкой по манежу и командой: — Монро, сюда. Ай, Браво! Хищница спрыгнула с барьера, бросив кость с мясом, она неторопливо подошла к стопам своего дрессировщика и улеглась, но только следовало Николаю оторвать кончик палки от манежа, она подала звериный рык и попыталась зацепить шустрой лапой штанину своего дрессировщика, чтобы сбить его с ног, но не вышло. Заметив эту картину, Плисецкий-старший ударил арабником по хребту своего подопечную и снова подал громкий поставленный голос, сравнимый с рычанием его партнеров по номеру: — Лежать! Я сказал, лежать! Браво! Львица рычала, вставала на на задние лапы, но Николай был непоколебим. Срывая свой голос, он хлестал арабником рядом с хвостом львицы и тыкал палкой ей по морде, не подпуская к себе на расстояния метра и постоянно повторял: «Браво!». Как только львица ощутила, что не справляется, она снова улеглась на живот, сложила лапы и позволила дрессировщику водить по себе палкой, от морды до хвоста, она недовольна рычала, но не обнажала клыки, полностью подаваясь воле своего руководителя. — Да отказался бы ты от нее, — заявил инспектор манежа, скрестив руки на груди и причмокивая, словно поедая ириску, — Никулин тебя поймет и мигом выбьет из бюджета новую львицу, да хоть льва. Запасному же разрешил устраивать тут смешанные дрессуры, тигров со слонами, так и тебе все позволит. А то, здоровье только убьешь, а толку от нее не будет. Дрессировщики в СССР имели полное право отказываться от такого партнера по номеру, который проявляет агрессию, многие дрессировщики так и делали, списывая их или на усыпление или на сдачу в заповедники, зоопарки. Плисецкий-старший, достав платок из кармана брюк, неспешно вытер пот, обошел свою львицу и уселся на нее сверху, продолжая повторять: — Ай, браво! Моя ты хорошая! Молодец! Мясо. Вот, держи, мясо. Он словно не слышал слова инспектора манежа, продолжая заниматься своими делами, пока остальные львы только посматривали на него и покусывали свои кости с мясом. Львица все так же рычала, но позволяла дрессировщику сидеть на ее жилистой спине, да и палкой водить по морде, имитируя поглаживания рук за ушком. Николай не был тем дрессировщиком, что убегал от трудностей, да и ведь это очень трудно отказаться от того, кого носил на своих руках еще детенышем. — Товарищ мой дорогой, я этим трудом побеждаю отнюдь не хищника, я этим побеждаю самого себя, — все, что ответил пожилой дрессировщик, кое-как вставая со спины львицы и придерживаясь за больное колено,.— Старость не радость. Эх. — Деда, тебе чем-то помочь?! — неожиданно воскликнул Юра, заметив, как его дед держится за больное колено посреди манежа, в окружении хищников, которые даже ухом не повели.— Все хорошо?! Никто и не заметил, как юный артист от главных ворот в закулисье уже перебежал до самой клетки, цепляясь за нее тонкими пальцами и выглядывая дедушку, что, услышав голос родного внука, мигом поменялся в лице, словно вся боль да и усталость прошли. Словно луч солнца, он засветился в манеже, улыбаясь во всю длину усов. Опытный дрессировщик посмотрел на своего родного человека и помахал ему рукой, лишь поглядывая из-за плеча, лишний раз не поворачиваясь спиной к хищникам. — Юрочка, солнце мое, все хорошо. Занимайся разгрузкой, после репетиции поговорим, да чай попьем в гримерке. Обеспокоенный юноша все не отпускал клетку, пока нежные и теплые ладони незримого ангела-хранителя не прикоснулись к его плечам, успокаивая и возвращая душу юного артиста в равновесие. — Все хорошо, Юрочка, все правда хорошо. Твой дедушка- большой человек в цирке, и я думаю, стоит верить его словам, во время репетиции, — нашептывал хранитель, потихоньку оттаскивая своего человека от клетки.— Нам пока лучше разместиться, контейнер свой вытащить, да реквизит начать подготавливать, я прав? — Прав, но дедушка…его больные суставы, а вдруг он снова… Увиливая, словно кошка от хлорки, Юра избегал ужасных слов в одном предложении, говоря о его дедушке, но это не требовалось, ведь ангелу-хранителю было достаточно взглянуть в эти зеленые глаза, чтоб узнать все мысли юноши. — Все будет хорошо, — повторил Отабек, приобнимая неощутимой рукой юношу за плечо и улыбаясь с нежностью верного пса - поводыря. — Что за сопли? Ужас. Повиснув вниз головой над левым плечом юного артиста, недовольно рычал демон Леруа, да так, словно его сейчас стошнит от всего происходящего, хотя некий блеск восхищения от созерцания хищников проглядывался в его глазах. Отабек давно заметил, что этот темноволосый демон влюблен почти в каждого циркового воспитанника, и это не про людей, ведь по мнению Жан-Жака: «животные, намного благороднее людей». Из уст военного, еще и смотрителя лагеря, подобные выражения звучали своеобразно глупо, но искренне. — Может тебя сразу же в клетку к этим хищникам послать, м? Так и проверим, достоин ты или нет. Перевернувшись в воздухе, чтобы уже идти по левую руку от своего человека, демон нахально усмехался и то и дело поглядывал в глаза своего вечного собеседника, чьи черты лица во мгновение стали еще грубее, словно ангел-хранитель язык прикусил во имя избежания угроз. — Вот почему тебя гиена огненная не сожрала? — бросил грубую фразу Юра, не потрудившись произнести это шепотом, он привлек внимание взгляд своей труппы, ведь юноша говорил словно с тенью, по левую сторону от себя, — Как же ты меня раздражаешь. — О-о-о! — воскликнул демон и хлопнул в ладоши, — Это взаимно, дорогой мой человек. Если бы не твой ангел-хранитель, с кем иногда бывало приятно поговорить о вечном, ты бы был бы уже мертв, а пока, живи и радуйся, что хоть кому-то не наплевать на тебя. Глаза юноши расширились от изумления и жестоких услышанных слов, что ранили в самое сердце неприкрытой правдой. Необратимое психологическое насилие со стороны демона выглядело понятным, но в тоже время было очень болезненным. Человек желал бы вспылить, закричать, обозвать своего демона-хранителя, но прикованные к нему взгляды окружающих не позволяли такого. Следовало бы просто убежать, скрыться от этого проклятия, вот только незадача, нельзя убежать от собственного проклятия, что было приставлено и послано к тебе из преисподней. Утро началось несладко. С бессонницы прошедшей ночью, с покрасневших глаз, со ссадин, да с ругани из-за гримёрок, ведь семье Александровых выдали гримерки на 4 этаже, куда еще дойти нужно, а вот группе воздушных акробатов, где работал сам младший Плисецкий, досталась гримерка на втором этаже.Причем для Юры была неожиданной одна маленькая деталь: ему выдали отдельную гримерку, рядом с дедушкой, в связи с тем что ему нужно готовиться к сольному номеру, а именно к дрессуре. Дрессировщикам всегда самое лучше, самое новое, самое вкусное и самые высокие зарплаты. Юра, что стоял с сонливыми глазами, с воздушной трапецией в руках, наблюдая, как Саныч о чем-то разговаривает с инспектором манежа. Юный артист тихо стоял где-то с краю, словно чужак, он снова будет находиться один в своем закрытом для посторонних маленьком мирке, только на репетициях номера он будет видеть людей, с кем-то говорить, но очень поверхностно. Хх — Юра, у тебя будет отдельная гримерка! Прям как у важного артиста, — похлопав товарища по плечу, Мимино набросил свою сумку на плечо. — Ага, фантастика, — пробубнил себе под нос юноша, опустив глаза ближе к полу. В отличие от своих коллег по коллективу Юра осознавал, что личная гримерка — это не есть совсем хорошо, ведь теперь он будет жить именно там. Пробуждение с рассветом, как львы запоют свою песню голодных животов, а дальше, без конца и края репетиции номера, как в аду, он будет проживать этот день раз за разом, лишь иногда отвлекаться на еду. — Юра, все будет хорошо, — промурлыкал Отабек, приобнимая человека за плечо. Хотелось бы в это верить, но Юра уж больно знал много про самую настоящую, без прикрас, жизнь артиста, рождённого в опилках.