Каждый из нас хотел что-то. Хотел так, что сам не знал об этом — желание ютилось на кромках подсознания, невидимое даже для собственных мыслей, текло и разливалось, где-то глубоко крепилось и цеплялось мёртвой хваткой. Душа желала этого сильно и незаметно, словно только дух знал об этом. Оно крутилось так далеко за краями, но никуда не уходило и всегда следовало по пятам. Оно всегда следовало, но я понял об этом только через долгое время. Ужасно продолжительное. Пока понимал, успел сменить несколько стран, потерять и обрести знакомых, получить счастливые мгновения и печальные эпизоды. Всё же, это прошло и испарилось, раскрошилось, как пыль, осколками на серую действительность в тон душным городам и на последок заблестело обрывками в воспоминаниях — но человек забывает многое. Его мозг никогда не сохранит в памяти то, что его не окружает. Хотя кому от этого больнее, если помню я? Никак не могу от этого отвязаться. Вот и у меня было одно такое хотение. Не простое, но и не загадочное. Просто чтобы ждал кто-то. Но вместе с этим, меня начало пугать нечто. Нечто такое липкое, что-то, что так же жило рядом с моим желанием. Возможно, я и это тоже пойму через время. Но всё больше это не даёт мне покоя. Что это?
Провалившись в чёрную бездну, он вновь её ощущает, но уже вынырнув из сна. Темнота стелет глаза и давит на грудь, что дыхание будто проходит через железную сетку. Тэн не может сказать, дрожат ли его руки или окаменели ли они. Он не чувствует их нормально как человеческие конечности, они словно или невесомые обёртки, или бетонные изваяния. Или всё сразу. У локтей стоят мурашки и стекаются к ладоням, предплечьям. Край тонкого одеяла холодит ноги и щекочет открытые воздуху стопы. Потихоньку изгибы потолка сереют в глазах, - над его кроватью выпирает старая матица, - а выемки и линии белых обоев становятся чётче, как и чётче видны полосы грязной пыли над головой. Сон отшибает прохладный разряд, что сводит скулы и колет в висках. Тэну остаётся только отдышаться, вытолкнуть с воздухом остатки кошмара и поднять своё тело. Чернота встречает безразлично, но упёрто закрывает собой мебель. Кулаки сжимаются вяло. Пол слишком холодный, но таец проходит ближе к окну. Здесь нет привычных фонарей, как в городах, поэтому всё ночное время тут по-страшному темно. Только неспешно осыпается свет одинокого круга луны куда-то вниз. Со второго этажа открывается не такой уж и завораживающий вид, но приятный своей особенной красотой. Серебряные от лунного света травы, холодный блеск металла в больших лучах и обшарпанных черепиц, бледные песочные дороги и большая чернота в небе и в густых мазках у домов и гаражей. И будто кто-то нарочно размазал матовый цвет индиго по полотну. Время идёт к утру? Ночной запах всегда неуловим, и от этого тёмное время кажется более загадочным. Со стуком Читтапон открывает окно, оконная рама поскрипывает у потемневшего железа креплений. Ярко пахнет сырым кирпичом и сеном. В воздухе витает что-то цветочно-пряное, покрытое корочкой холода, что немного морозит щёки. Но собственные пальцы оказываются холоднее, когда Тэн обхватывает лицо руками. По другую сторону стекла, на выступающих тёмно-рыжих от освещения кирпичиках дребезжат крылышками два мотылька. Забитые в угол, их белёсые в свете тельца кажутся бумажными и ломкими. Тэн в замешательстве смотрит на лунных насекомых. Разве он может как-то им помочь? А что он может? Таец крупно вздрагивает и инстинктивно подаётся назад от окна. Оборачиваясь, он не видит упавшего предмета. Крепления рвано скрипят новой томной мелодией, старое дерево скрежет по подоконнику и оставляет еда видимые царапины на белой краске. Тэн слегка проводит по ним ногтями, которыми после впивается в ладонь. — Сегодня мы должны быть вместе. Хотя бы сегодня, — тихо выдыхает Тэн. Паникуя, он на секунду принимает мысль, что это была не его реплика. Ужас восходит яркими огнями, но страх отдать себя страху тушит угли. Тэн быстро ныряет под остывшее одеяло на такую же остывшую простынь и подтягивает ноги ближе к телу чуть больше, чем обычно. От прохладной ткани пот на спине холодно обжигает при каждом вздохе. Он знает своё другое главное желание. Но ни одна звезда его не исполнит. Даже та, ярко-рыжая.***
Спать где-то кроме постели всегда было и бывает неправильным. Но вчера об этом никто не задумался. Пахнет утренней свежестью и проснувшейся природой. Прохлада кутает степи и нежное небо с огненными линиями у горизонта. Лазурь переливается в апельсиновый с медными листочками и капельками, обходя бледные ватные облака, и скрывается в призрачных клубах тумана. Настойчивая тишина заставляет чуть слышно вздыхать и с большой аккуратностью потягиваться. Сычён сейчас бодрствует один в этой бесконечной пустоте, только травы колыхаются с отдалённым шептанием. Он встаёт на ноги, пошатываясь в большей степени из-за затёкших конечностей. Под ногами жестяные банки и пластик прозрачных бутылок. Столик сложен, его ножки подогнуты под складную столешницу. Картонные коробки сложены стопкой у массивного пакета с мусором. Кто-то вчера прибрался, и только на половину это был Сычён, — ему изрядно поплохело во время сбора мусора. И также кто-то додумался брать столько пледов и одеял, а подушками оказались сумки. Неуклюже, но довольно тихо Дун обходит Лукаса. В висках отдаётся тупая пульсация, и всё что остаётся — это найти таблетки. Они должны быть как минимум у самого Сычёна и у Куна, искать же он начинает в своём портфеле. Вывернув все маленькие карманы, он выуживает мятую бумажную упаковку. Треть уже была оторвана, часть отсеков в бумаге вскрыты. В ладонь падает кругляшик обезболивающего. «Вчера, видимо, Тэн много подлил вина.. или соджу...» — Сычён осматривает оставшиеся бутылки. Из всего остаётся выветрившаяся газировка, но, может, это как раз самое то. Дун неприятно жмурится и быстро запивает жидкостью, после бросая куда-то бутылку. Самое плохое, что обычно может произойти — это пьяный Тэн. Сколько ему представляется пить, знает только он сам. Но переступив порог дозволенного, он пьянеет почти мгновенно. К сожалению каждого, Тэн без зазрения совести подбирается, пристаёт, тыкая локтями в бока, исподтишка сжимает в объятиях и весело смеётся в лицо. Или он принимается за мелкие шалости.. Стандартом бывает подлитый алкоголь, ворованная из-под носа порция еды, ужасно-острый соус в салатах, испачканные джинсы или разломанные палочки. На Новый Год от его бенгальских свечей была сожжена куртка Сяо, но это же можно не считать?.. В горле першит, и Сычён открывает глаза для повторного поиска бутылки. Через пластик и капли напитка облака покрываются зернистой коралловой пудрой. Бутылка почти не имеет тяжести, и пальцы проваливаются внутрь с нажатием. Если прислушаться, что сердце стучит одно во всём мире, то слышно, будто кудахтают где-то в полях куропатки. С ритмами сонного дыхания и живых сердец. Чёлка Яняна сбилась, торча в самые глаза, Дун тихим движением отодвигает её на лоб. На это младший чуть заметно морщит нос. Сычён откидывает сложенные ножки, чтобы столешница стояла ровнее. Найдя несколько последних в упаковке стаканчиков, он оставляет вместе с ними и таблетки. Вот только воды нигде нет. Дун складывает свои вещи в рюкзак. Пустая бутылка как всегда хорошо умещается между конспектами и книгами. Оставшись без дела, китайцу остаётся разобрать тут все вещи. Грязные тарелки и приборы сложить в пакет, постелить на дно сумки, похожей на спортивную, все полотенца и на них положить посуду. Пластиковые стаканчики и бутылки смять и вместить в пакет, оставить его рядом с другим пакетом с мусором. Оттряхнуть от пыли и сложить пару одеял. Разобрать стенки и ножки мангала, оставить их с пачкой древесного угля. Кирпичи отодвинуть. Золу с обгорелыми деревяшками засыпать сухой землёй и песком. Пальцы по-началу не совсем слушались, но после вновь нашли чувствительность. На подушечках осела пыль. После уборки находится уцелевшая бутылка воды с лимоном. Туман совсем рассеивается, и трава отдаёт неповторимым мокрым запахом с нотами цветочной пыльцы. По стеблям катятся росинки, с их падением молодые листья вздрагивают и вновь выпрямляются. Облака оседают, наполненные голубоватой серостью, а их макушки развеяны белыми нитками далеко вверх. На часах уже перевалило за десять. Скоро начнётся новый день. Лёгкое покрывало шебуршит и ёрзает со стороны Тэна. Дун щёлкает крышкой бутылки и наливает воду, раскрывая упаковку другой рукой. Таец не поднимается. Сычён подходит к нему со стаканом и чуть одёргивает одеяло. Друг только больше ворочается и сжимает плед. Его лоб горячий. Во сне может подняться температура, или это только плохой сон? Тэн никогда не говорил о кошмарах. Порыв ветра цепляет кончики трав, стаканчики на столе скатываются вниз. — Сычён? — Нужно воды? — младший разворачивается, всё ещё держа одеяло. Кун кивает на это предложение и залпом опрокидывает жидкость в рот. От целой таблетки он отказывается и глотает только отломанную половинку. — Кун-ге, у Тэна жар, наверно. Что делать? — Ох, у меня были салфетки, — Цянь передаёт свой плед и натягивает на плечи тёмно-серую кофту, — а ты давно проснулся? — Ну.. не знаю. Сейчас может пол одиннадцатого. Старший в задумчивости оглядывается на степи вокруг и легко улыбается. Смотря на эту природу, голова будто очищается и становится лёгкой, а боль проходит быстрее. Он поправляет растрёпанные волосы пальцами. — Я разбужу их, а потом приду делать завтрак. Ты хотел идти? Сычён указывает на сумку. — Посуду вымыть. Чтобы не потеряться среди этих построек, они все вместе поселились в одном здании. Пустой двухэтажный дом со старой обваливающейся побелкой и пыльным стеклом стал их общим местом. По началу помещения и впрямь не вызывали в душе уюта, но заменив несколько окон, убравшись почти в каждом уголке дома, заменив кое-где полы и подправив стены, здесь стало намного лучше. Мебель какая есть — которая была, от кого взята, купленная на свои деньги, состроенная своими руками или починенная. Всё стало каким-то семейным и общим. Сычён проходит по бугристому тёмному асфальту. В некоторых местах не то ямы, не то пробоины. Краска для разметки давно стёрлась, только белый налёт заметен на выступающих камушках. Здесь находится такая небольшая парковка. В разделённых линиями пространствах стоит несколько машин, их чистые металлические корпуса блестят на солнце. Некоторыми пользуются, чтобы выезжать в город, а другие просто стоят — их собрал Юкхей из куч остатков других автомобилей. Где-то подальше и выше громыхают листы железа. Это не бьёт по ушам, наоборот, кажется обыденным и чуточку родным. Ветер гуляет над крышами и путается в линиях старых проводов. Сычён скучает по крикам серых птиц, что плавно рассекали воздух над головами и вечным шумом работы. Неуловимые создания, дружащие с ветром. Дун хотел бы быть так же близко к нему, но боязнь высоты всегда останавливала его. Парень огибает пару зданий. Тёплый песок лижет подошвы, и Сычён поднимает сумку чуть выше, пока её бока задевают ноги. В по-утреннему мутной тени, прислонившись к самой стене, стоит мусорный бак. Тёмно-бирюзовая краска на нём выелась, а углы осыпаются, открывая железо. Контейнер никто не мог открыть, и с каждым разом его крышка будто сильнее сжималась, так что пришлось оставить это дело, а мусор складывать рядом. Обёртки и пластик глухо стукаются о бирюзовую стенку, завязки устало плюхаются о пакет. Пыль на секунду взмывает, будто в раздумьях, и тут же опускается — парень уже ушёл. Сычён выливает моющее средство на желтоватую губку и растирает синее пятно пальцами. Некоторые вымытые тарелки уже лежат на полотенце, но больше половины ещё чего остаётся в сумке. Парень хмыкает себе под нос, вспоминая один свой давний вопрос. 《Зачем пользоваться этой посудой, раз её нужно каждый раз мыть?》 Неожиданным для всех образом тут оказались простенькие старые сервизы. Запакованные в коробке, они лежали в одном из нижних ящиков на кухне, и в начале никто не обратил на неё внимание. Пыли на картоне не было. Вечно тратиться на одноразовые тарелки и вилки никто не хотел, и так стало привычкой пользоваться этой посудой. Странно лишь то, что несколько упаковок пластиковых стаканчиков лежали за той коробкой. — Что-то вспомнил? — Сычён, не выпуская из рук тарелку, смотрит на Сяоцзюня. Либо большая проницательность, либо потрясающий слух, и Дун никогда не может определиться. — Ага. Мы же нашли их в том ящике, — он кивает за спину собеседника. Сяо на секунду оборачивается, но снова берёт тряпку для протирания мокрой посуды. — Это было странно, но похоже до нас здесь жили и по ошибке оставили, а может и забыли просто. Дун считает это более чем странным. Но всему есть объяснение. Парень не успевает что-то сказать, как дверь открывается и возня увеличивается раз в пять. Или десять. Или четырнадцать, если прибавлять к Тэну. — Почему именно вчера? Я совершенно забыл. Тогда сейчас нужно идти поливать, пока ещё прохладно. — Кун, нет... — Скажи это ежедневной жаре. Остаться без посадок мы не можем, если они были специально кем-то для этого оставлены. Лукас заходит первым и сваливает все рюкзаки на стулья. Янян хватает свободный стул и тут же садится на него, зевая. — Тогда я сделаю завтрак, а кто-то должен сходить на поливку. У Тэна ещё остался жар, так что- — Мне нужно доделать заказ! Я вчера говорил, - почти выбегает Юкхей, задевая ногами порог. Янян только засыпает, уложив голову на столешницу, но вдруг следом вскакивает. — Лукас, а как же рюкзак? И я должен прибраться! Остаются разделять тишину в комнате только Сяо, Сычён, Кун и Хендери, что даже скрип посуды кажется слишком неловким. Дун убирает губку на место. — Я могу остаться вымыть посуду, - неуверенно говорит Сяо. Он с немым вопросом поворачивается к Сычёну, но тот лёгкой с улыбкой кивает головой. — Тогда я и Хендери пойдём. — Удачи и возвращайтесь поскорее, — говорит Цянь, открывая в холодильник. Он всегда смотрит заботливо, и от этого очень тепло на душе. Сычён наскоро вытирает руки. — Идём. Они проходят по коридору и спускаются по небольшой лесенке. Светлые обои освещены полосами яркого золота, что аккуратные белые узоры начинают переливаться. Внизу расставлены пары обуви у деревянного комода. Сычён надевает синие кроссовки. Когда он поднимается, то Куньхан зачем-то заглядывает в ящик. — Вот! — на голову старшего приземляется какой-то головной убор. Хуан крутит в руках белую панаму и набрасывает на голову. — А она не спадёт? — Не думаю. Там на всех такие есть, только одна какая-то сероватая оказалась. Дун берёт связку ключей с полки. Нужно будет ещё открыть сарай. За дверью оказывается несколько жарче. На небе облака растянулись, что они больше пропускают огни солнца в свечении небесного океана. Если бы Сычён сейчас остановился, то вероятно облака бы почти бежали по глазури, сменяясь другим белым пухом. Под ногами совсем не слышно шуршат горчично-зелёные травинки. Они обходят дом. Короткая тропиночка ведёт к самим воротам, покрытым рыжеватой пылью. Металл выглядит не самым опрятным образом, даже некоторые прутики погнуты, а на петлях лежат остатки жёлтой краски, теперь смахивающую на коричневую. Высокие пики, похожие на стрелы, чуть развёрнуты а разные стороны. Меж железными прутьями забора высовываются густые ветки, они словно хотят дотронуться до прохожего, что ему пришлось бы нагибаться или просто напросто обходить молодую зелень, иди он вплотную. Высокие кустарники так сильно жмутся к забору, будто только рядом с металлом они могут жить. Сирень должна распуститься среди изумрудной кроны. Сычён ловко подбрасывает связку ключей и хватается двумя пальцами за один ключ. Он подходит к замочной скважине, ворота нетерпеливо скрипят. Дун гордо щурит глаза. — Вау, да ты настоящий ВинВин! — Да, так и есть! - старший смеётся, пока снимает замок. Скрип железных креплений похож на тонкий-тонкий вой. Дун закрывает замок на одном из прутьев, тогда не упадёт и не потеряется. — Сходи пока открой парник, я ещё за лейками схожу, — Хендери с широкой улыбкой кивает и уходит за деревья. Теплицы расположены чуть дальше налево. Сычён перебрасывает ключи на верёвочке и перебирает их пальцами. Проходя под тенью аллеи, он не чувствует жара солнца, но у сарая руки уже начинает припекать. С первой попытки парень выбирает нужный ключ. Старое железо креплений и ещё одного замка искрится во всеобъятных лучах света и переливается ржавчиной. Стук о сухую древесину гулко проносится по сараю, но тут же стихает. Прохладнее и темнее. Замок закрепить некуда, поэтому Дун кладёт его на сложенные доски. У другой стенки лежат те самые лейки. Половицы скрипят, проваливаются и вновь поднимаются, словно клавиши фортепиано. Но и не сказать, что проваливаются сильно - просто с ровным полом контраст большой. Полосочки золота замирают на старой лестнице, листах древесно-волоконных плит, кусках гипсокартона у пола и дырявых вёдер на стопке досок. Щели в некоторых местах тонкие, в других шире. Сычён берётся за рукоятки двух леек. Одна из металла с фиолетовой насадкой, а вторая из выгоревшего пластика. Когда-то она была красной, если посмотреть на яркие остатки цвета в выемках и на дне. Он не запирает дверь, просто прикрывает за собой. На секунду свет ударяет по глазам, но тут же отпускает. Кожа быстро греется, и Дун ныряет в тени юной аллеи. Хендери топчется на другом конце, то и дело одёргивает края футболки. Сычён ускоряет шаг. — Ой, какая холодная, — Вон берёт металлическую лейку. В правой руке у старшего остаётся бело-розовая. — Знаешь, почему Кун-ге сказал, что сегодня нужно точно полить? Сычён качает головой, на что Куньхан улыбается. — Пойдём. Они идут по вымощенной деревянным тропинке. Это дверцы и стенки какого-то шкафа, но часть с тёмным лаком давно отвалилась, и теперь выглядывают спрессованные опилки. Солнце и правда печёт. Впереди только бочка с корытом, кусты, дровница и ветхая избушка ещё подальше. — Вот. Тёмно-синяя бочка стоит у угла дровницы. Труба с крыши ведёт прямо к бочке, а от бочки идёт отток уже к корыту. Но есть и кое-что другое. Длинные намокшие травы. — Это только выглядит нормально, но если траву достать, то запах будет не самый приятный, — Хендери достаёт зелёную копну из воды. Запах правда неприятный, но от него хотя бы не тошнит. — Лучше выбрось в компост. Оно же уже непригодно, если мы этой водой будем поливать, — Сычён судорожно кивает в сторону, хоть и ящика для отходов там нет. Хочется закрыть нос. Как Кун это вообще придумал? Старший заглядывает в железный куб. Видимо, он когда-то был тоже для воды, только он стоит перевёрнутый, и отверстие в железе так оказывается сбоку. На дне лежит блюдо с куском хозяйственного мыла и щётками. Рядом какой-то дуршлаг, несколько маленьких банок, кастрюлька и губка. Дун поворачивается обратно. — Дери, тут можно через.. дуршлаг в вёдра наливать. Может, Кун специально оставил до этого? — Наверно, если вёдра уже лежат тут, — Хендери бросает размякшие стебли, и они с глухим стулом ударяются о пластиковые стенки какой-то ёмкости. Сычён поднимается и забирает вёдра с прилегающей к дровнице плиты. Некоторые случайно стукаются о деревянную стену. Пара больших, но со коричневатым покрытием, лёгкое ведро на восемь литров и ещё такое же, только поменьше. Металлический дуршлаг не ровно подходит к ободку, придётся его придерживать. — Дуршлаг? Разве это не сито? — Вон улыбается, сверкая глазами, и встряхивает руки. Капельки воды спадают к низу, но травянистые пластинки остаются на влажных ладонях. — А.. я не знал, — немного отчаянно отвечает старший, почёсывая щёку. Неужели проблемы с готовкой прогрессируют? Хотя как это вообще может быть связанно... — Ладно, давай лучше решать кто что поливать будет? Хендери выставляет вперёд сжатый кулак. Прислушавшись к ветру и шуршанию листьев, Сычён почти не слышит собеседника, но вовремя выбрасывает ножницы. — Блин, сегодня я буду в парилке полнейшей, — Куньхан вздыхает и встряхивает футболку, когда Дун «режет» его «бумагу», — давай уж наливать. Сычён берёт в руки кастрюльку. Когда-то тут был ковшик, но часть с ручкой отвалилась, так что из подручных средств остаётся эта маленькая кастрюля. На ней цветут крупные бутоны багровых маков, вот только краска поблекла и посерела. Внутри на белой эмали чёрные пятна, будто ожоги. Вода темнеет от самого дна и отдаёт зеленоватым оттенком, на поверхности плавают небольшие кусочки и непонятные зёрнышки. Водное зеркало блестит глубоким чёрным, трубы со стеной сереют в отражении, только бело-жёлтые искорки светятся от солнца. С ярким плеском посудина окунается в бочку, и после с брызгами вода льётся в ведро. Пахнет уже несильно. Хендери отползает назад и заброкидывает голову. Не очень-то он любит грязь, но на штанах Сычёна всё больше мокрых пятен. Старший только улыбается. — Эй, ге, — Хуан двигается обратно и переставляет сито на другое ведро, пока его друг снова черпает воду. — Да? — Почему ты в кроссовках? — младший указывает на ноги. Сам он в резиновых сланцах, как и всегда. Сычён выставляет одну ногу вперёд и двигает обоими в стороны. Это выглядит чуть-чуть забавно. — Это с тренировки. Я не хочу мозоли натереть. — Мне кажется, что ты слишком много сил прилагаешь. Ты не устаёшь? Думаю, что отдыхать всё же нужно. — Дери, это или есть мой отдых, — Дун улыбается, надеясь, что теплота всё же вложилась в улыбку, — и я постараюсь не получать травм! — Ну тебе же больше знать. У тебя прекрасно это выходит! Я со всех аккаунтов буду твои видео комментировать! — Хендери смеётся, и, кажется, будто его голос отскакивает от воды в бочке. Она проходит совсем тонкой белой рябью. 《Не думаю,что я настолько хорош...》 Старший доливает травяную воду, и ведро друга уже полностью наполняется. Хендери махом выливает жидкость из ведра в лейку, что она наполовину оказывается мокрой. — Эм, ну тут наверно две эти кастрюли ещё. — Аккуратно! — сегодня во истину весёлый день. Это успокаивает лучше чего-либо другого. Смех будто сам льётся и шипит газировкой. Сычён наоборот льёт осторожно — чтобы не расплескалось ничего, а Хендери посмеивается вслед потоку зелёной воды. С последней каплей он тут же подхватывает лейку и шагает в сторону теплиц. Дун остаётся один, но тепло ещё греет изнутри. Небо ослепляет и туманит взгляд. Хотелось бы, чтобы оно скатилось в ладони и то ли опаляло их пламенным жаром, то ли кололо сине-голубыми шипами. Почувствовать что-то настолько безграничное - это все, что хотел Сычён. Когда это желание появилось, он уже не помнит. Может, оно всегда было с ним? С самого рождения? Когда появилась луна? Даже после заполнения второй лейки, воды предостаточно. Обычно всегда хватает на все посадки, да и остаётся, чтобы облить грязные и пыльные от земли ноги. Сычён неосторожно ставит посудину на железный куб, что кастрюлька с характерным звоном падает вниз, задевая пару углов. Она скатывается на бок в сухой траве и останавливается. Дун вздыхает и поднимает кастрюльку. Он уже наклоняется к ручке лейки, но поворачивается. В тёмно-зелёной воде, на самом верху колотят поверхность воды тончайшие крылышки. Должно быть, они белые, но, намокшие, они стали на несколько тонов темнее. Мотылёк барахтается, и едва заметные круги бледными линиями отходят к стенкам бочки. Что же он может сделать? Разве уже не предназначена смерть этому хрупкому существу? — Подожди, пока я схожу. Ты же никуда не денешься? Сычён всё думает о насекомом, поливая сухие грядки. Откуда он там взялся? Может был на стенках, или под стоком. Может был на кастрюле, и отпал вниз. А может всегда был там, и он не замечал? Может упал откуда-то сверху? Вода уже кончается. Подхватывая лейку в руки, Дун срывает широкий лист у земли. Хендери тоже идёт обратно, но не сильно торопится. Интересно было бы расспросить этого мотылька. Как прошёл его день, и почему он тут оказался. Спас ли Сычён ему жизнь. Смог ли он потом летать. Почему ночное создание не отдыхало в густых травах. Но мотылька нет в бочке. Вода не колеблется совсем, будто и не было никогда в ней этого мотыля. — Зачем тебе листик, Сычён-ге? Ладно, давай я теперь наливать буду. Сычён как-то недоверчиво смотрит на потоки воды, осматривает вёдра, сито. 《Наверно пошёл ко дну всё-таки.》 Пока эта странная воскресная жара идёт, пока она проходит в кругу друзей, Сычён готов делать что угодно, чтобы с ними видеться. Он хочет каждый раз загадывать желания под звёзды, и слушать молчаливый голос степей. Хочет считать луны, пока они не выцветут и поблекнут.