Однажды утром ты проснёшься, и твой старый мир умрёт для тебя...

И пропадает в миллионах на век, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга пора нам. © Самый дорогой человек

И давно уже хотелось вырваться из этой ежедневной рутины, что давила своей серостью и сжимала легкие настолько, что дышать становилось невозможно, а каждый новый вдох отдавался болью внутри. Хотелось подальше от этого города, что угнетал низким серым небом над головой, сковывал в тиски узкими улицами и высокими домами, лишая столь необходимого кислорода. Хотелось прочь от места, в котором надежды никогда не сбывались, а мечты лишь разбивались на мириады осколков подобно волнам на морском побережье. Хотелось забыть обо всем случившемся и не вспоминать, чтобы не бередить едва зажившие на сердце раны. Но совершенно некуда было бежать, негде было спрятаться. Этот город привязал к себе настолько крепкими цепями, что и не разорвать их уже. Да и так ли хотелось? И приходилось искать спасение в бесконечных прогулках, проходя десятки тысяч шагов, только бы заглушать физической болью боль душевную. И прятать глаза за черными стеклами очков, только бы никто не видел красные от пролитых слез глаза. И спасаться любимыми песнями, звучащими в наушниках, что стали неотъемлемой частью ее самой, только бы заглушить любые звуки окружающего мира. Она всегда избегала центральных улиц, ныряя в городские закоулки, теряясь в хитросплетениях парковых дорожек, чтобы лишний раз не натыкаться на прохожих, чтобы ненароком не встретить тех, кто напомнил бы о прошлой жизни. Но всегда есть нечто, что нарушает давно заведенный порядок, то, что одни нарекли судьбой, другие же — проклятием. Это потом, спустя время, она поймет, что все это было необходимо, чтобы раз и навсегда оставить прошлое в прошлом, а сейчас есть лишь теплый вечер на перепутье лета и осени. Ноги гудят от долгой ходьбы, и она моментально сбрасывает босоножки, чтобы почувствовать босыми ступнями жар нагретых за день булыжников на городской площади. И ей совершенно плевать на то, что скажут прохожие, сегодня она наслаждается жизнью, впервые за долгое время позволив себе оставить дома очки, убрать тонкие проводки наушников подальше в рюкзак и надеть любимое платье в пол цвета морской волны. Ее внимание моментально привлекает толпа, собравшаяся в центре площади. Еще издали она замечает музыканта, перебирающего гитарные струны. И что-то в движениях этих рук, в этой закатанной по локоть кипенно-белой рубашке заставляет ее задержать дыхание, а первые аккорды, разносящиеся по огромной площади, отзываются болью в сердце, заставляя его все сильнее и сильнее биться о грудную клетку. А потом в звенящей тишине, повисшей над площадью на мгновение, раздается голос. Тот самый, что душу всегда рвал на части, а потом ее же и собирал обратно из множества мелких осколков. Голос, который она узнала бы из тысячи, который всегда завораживал своей легкой хрипотцой. И все происходящее сейчас кажется чьей-то дурной шуткой. Бежать бы прочь с этой площади, от этой песни, но она словно приросла к месту, не в состоянии сделать ни шага. Сил хватает лишь на то, чтобы закрыть глаза, сдерживая рвущиеся наружу всхлипы и подступающие слезы и вслушиваясь в разносящуюся мелодию и слова, что принадлежали лишь двоим. Он никогда не пел эту песню на выступлениях, будь то площадки под открытым небом вроде этой площади или небольшие камерные залы, которые собирали только истинных ценителей музыки. Слишком уж личной она была. Но сегодня, с самого начала концерта, было то, что не давало ему покоя, грызло изнутри словно дикий зверь, отчаянно желающий вырваться на свободу. И тогда он понял, какую именно песню сыграет в самом конце. Это будет дебют, яркая точка в завершении этого сезона летних концертов. На мгновение прикрывает глаза, шумно выдыхает, перебирает струны гитары и не может сдержать легкую дрожь в пальцах, что всегда вызывают у него первые аккорды этой мелодии. А потом открывает глаза и видит ту, которую меньше всего ожидал увидеть здесь и сейчас. Ее платье моментально выделяет ее из собравшейся толпы. Оно всегда нравилось ему своей простотой и вместе с тем каким-то едва уловимым изяществом и элегантностью. Она стоит, закрыв глаза и сжимая в пальцах что-то, что висит на шее на тонком кожаном шнурке. Его старый деревянный медиатор, которые он когда-то подарил ей на память. Кто же знал тогда, что тот будет его прощальным подарком. Голос его срывается и дрожит, стоит ей только открыть глаза и встретиться с ним взглядом. И вся толпа, окружающая их сейчас, тут же перестает существовать. Есть только эта песня, что он когда-то написал специально для нее, и вся та боль, что читается в ее глазах. Он поет лишь для нее одной, не замечая начинающего накрапывать дождя, отдавая дань памяти всем тем счастливым мгновениям, что их связывали. И легкая усмешка трогает его губы, когда она начинает танцевать, раскинув руки в стороны и подставив лицо под живительные капли дождя, что несут в себе спасение от удушающей жары. И дышится моментально легче и свободнее, а в воздухе все отчетливее пахнет пылью, прибитой летним дождем. С каждым новым аккордом дождевые капли все сильнее стучат по красным черепичным крышам зданий и булыжным мостовым, а ее танец становится более стремительным, пока она вдруг не замирает внезапно, крепко обхватив себя руками. По щекам ее текут слезы, смешивающиеся с каплями дождя, но нет в этот миг никого, кто был бы счастливее нее. И она срывается с места и бежит к нему, чтобы прижаться своим лбом к его, обхватив его лицо своими тонкими пальцами. Ее горячее дыхание опаляет его щеку, когда она шепчет «спасибо». И весь мир перестает существовать, когда он оставляет невесомый поцелуй на ее запястье, словно прося у нее прощение за все.