Однажды утром ты проснёшься, и твой старый мир умрёт для тебя...

рядом будут новые лица, люди, имена, придёт весна, растопит во всем городе снежное покрывало, я тебя обещаю не вспоминать, потому что никогда не забывала. © Аня Захарова

Трель телефонного звонка из мыслей её выдёргивает. Она отвечает, не глядя даже на экран. На автомате на громкую связь вызов переводит. — Здравствуй, — тихий голос, раздавшийся из динамика секунду спустя, разрывает тишину в комнате бомбе подобно. Она едва с дрожью в руках справляется, чтобы телефон не выронить. Горло спазмом схватывает таким, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, а сердце колотится так, что казаться начинает, будто собеседник её звук этот услышать может. — Здравствуй, — едва слышно, губами непослушными, не задумываясь о том, слышит ли он её. И нить разговора утеряна безвозвратно, потом она и не вспомнит даже, о чём они говорили тогда. Её моментально затягивает в воспоминания. Туда, где летний липкий зной, нещадно палящее солнце, преображающее окружающую действительность в морок, в нечто настолько зыбкое, что никак не зацепиться за него. И обволакивающий, терпкий запах цитрусовых на разгорячённой загорелой коже. И утягивающий за собой шёпот, что раздаётся так близко, что она щекой буквально дыхание чужое ощущает. Или то лишь ветер был, что обжигал чувствительную кожу? Он лишь ей одной принадлежал тогда. Никому больше. Но чувства их были запретны. Невозможны. У них не было будущего. Никто бы не понял, не принял. А она молода слишком была, чтобы противостоять всем — не вынести ей было осуждения и разговоров за спиной. И предчувствие дурное уже тогда покалывало, пузырилось газировкой внутри. Он был тайфуну подобен, который сносил на своём пути всё без разбора, и принимать его стоило гомеопатически, постепенно увеличивая дозу, иначе отравление неминуемо было. И пить его стоило понемногу, смакуя как дорогой алкоголь, а не выпивать залпом, как самое дешёвое пойло. Но ей не терпелось — она глотками большими выпила. До дна сразу, нырнув в захлестнувшие с головой чувства. Не задумываясь совершенно, чем это закончиться всё может. Кажется, она помнит каждый миг того лета, проведённого вместе с ним. Оно отпечаталось в памяти так, что и не вытравить уже оттуда ничем: на сетчатке глаз выжжено было, на обратной стороне век вытатуировано. Стоило только глаза закрыть, как воспоминания лавиной накатывали, с ног буквально сбивали и сердце в дикий галоп пускали. А потом всё исчезло, растворилось, растаяло, прогорело дотла. Лопнуло мыльному пузырю подобно. Точно и не было никогда ничего. Словно всё сном было. Красивым, чарующим, но сном — не более того. И осталась лишь дыра в сердце. Пустота, которая в себя затягивала с каждым днём всё сильнее и сильнее. И не помогало уже ничего: ни забытье, которое алкоголь с собой нёс, ни случайные связи на одну ночь. Было больно, невыносимо больно, с жизнью несовместимо. Её наизнанку выворачивало буквально, кости крошило, сминало всё изнутри. Она годами тенью лишь была. Существовала, не жила вовсе. Жизнь смысл потеряла всякий — он забрал с собой всё, что с миром этим связывало. А потом жизнь вираж крутой сделала — мир снова перевернулся. Его тихое «здравствуй» почву из-под ног выбило, выдернуло из тлена воспоминания, давно похороненные под обломками сердца собственного. Но она не в силах была противостоять этому. Вновь целой себя почувствовать захотелось. Вспомнить, каково это — жить, дышать полной грудью, улыбаться. Она на пороге кабинета его замирает, пальцами так крепко в косяк дверной цепляясь, что их судорогой едва ли не сводит. Глаз от фигуры у окна отвести не в силах — её точно магнитом к нему тянет. И она судорожный выдох сдержать не может, тот с губ почти скулежом срывается. Он резко оборачивается и дёргается так, словно его наотмашь ударили. И время останавливается будто, тянется мучительно медленно, тягучей патоке подобно, засасывает в себя. И никто из них сказать не смог бы, сколько они просто стоят друг напротив друга, изучая, заново узнавая, не в силах пошевелиться даже. Но едва уловимое движение с его стороны точно вперёд её толкает. Кажется, она шаг всего лишь делает и тут же чувствует, как он на пояснице её ладони устраивает, жаром даже сквозь ткань блузки опаляя, чем вздрогнуть невольно заставляет. Крепко к себе прижимает — и воздух из лёгких вышибает будто. — Здравствуй, — в макушку выдыхает, мириады мурашек по телу пуская дыханием своим. — Я скучал. Она на носочки слегка привстаёт, носом ему в ключицу утыкается, запах родной в себя втягивает. И голову тут же кружит от позабытых и оставленных в далёком прошлом ощущений. Отстраниться бы, но сил на это никаких уже не осталось. И плевать, что об этом подумают те, кто невольными свидетелями данной встречи стал. Слишком устала она за фасадом безразличия прятаться, маску каждый день носить. Надоело существование жалкое влачить, едва ли не заставляя себя ежедневно глаза открыть. И она голову поднимает, тут же встречаясь с ним взглядом. И тонет буквально в этой прохладной синеве. Теряется в чёрной бездне зрачков, что в себя затягивает всё сильнее и сильнее с каждой секундой. И нет пути назад. Теперь уже нет. Просто время нужно, чтобы поверить, осознать, свыкнуться с тем, что он рядом, что не уйдёт, не бросит. Больше не бросит.