Однажды утром ты проснёшься, и твой старый мир умрёт для тебя...

Трое мужчин и двое женщин, вынужденные жить на этой позаброшенной базе, ютиться в тесных комнатушках, сталкиваться по утрам в длинных коридорах, по которым гуляли сквозняки, пока они, не выспавшиеся совершенно, брели в ванную, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Удобства были минимальными, но им, изгоям по жизни, и не требовалось зачастую большего. Там, за воротами, их давно уже все похоронили, про них забыли даже те, кого они когда-то любили. Но таков был выбранный путь, и они могли либо подчиняться установленным правилам, либо отправляться на обочину жизни, ненужные никому. И теперь у них пятерых появилась новая семья, та, которую они не выбирали, та, с которой едва ли уживались в силу сложившихся характеров и привычного образа жизни. Она привыкла анализировать каждый свой поступок, взвешивать каждый сделанный шаг. Никаких спонтанных и импульсивных решений, только холодный расчёт. Всё окружение подвергалось тщательному изучению, прежде чем она решалась сблизиться хоть с кем-нибудь. Но лишь с ним привычная схема моментально дала сбой. Было в нём что-то такое, что ломало все её установки, рушило так тщательно возводимые годами стены. Он просто вошёл однажды в комнату, где у них часто проводились собрания, появился так, словно это было его место, словно всегда здесь был. Не произнёс ни слова, не представился даже, занял свободный стул и, скрестив руки на груди, принялся внимательно слушать обсуждаемый ими план действий. Его глаза цвета летней листвы с вкраплениями карего не бегали по лицам присутствующих, не изучали окружающую обстановку. Казалось, он был вообще не в этой комнате, а где-то очень-очень далеко, настолько отстранённым выглядел в тот момент. Но почему-то она была уверена, что он слышит каждое слово, подмечает мельчайшую деталь, делая выводы. И именно это и привлекало в нём: этот ореол загадочности, который окутывал его подобно туманной дымке, его немногословность, эта снисходительная улыбка, что лишь трогала уголки его губ, когда он взирал на всех с высоты своего роста. В глубине его глаз, в чёрной бездне его зрачков, всегда горел огонь. Огонь, который, она прекрасно это понимала, испепелит её дотла, не оставив и пепла, стоит ей только чуть ближе стать. Боялась ли она этого? Нет. Хотела ли? Определённо да. У каждого из них, и он точно не был исключением, был печальный багаж за спиной. Кому-то повезло чуть больше в той, другой жизни, кому-то — меньше, но все они хранили тайны и незаживающие на сердце раны. Глядя на него, она часто ловила себя на том, что хотела бы узнать его историю, хотела бы понять, что привело его сюда. Не от хорошей же жизни он здесь оказался. Здесь таких не было, ну, или они не задерживались столь надолго, чтобы вспоминать о них теперь. — Почему ты просто не спросишь? — задаёт он ей однажды вопрос, чем застаёт врасплох буквально, а в его зелёных глазах при этом вспыхивают искорки. — Если так хочется знать, можно всегда спросить, — он ухмыляется и моргает, гася ресницами длинными огонь в глазах. А потом уходит, точно и не к ней вовсе обращался, а лишь вслух разговаривал сам с собой. Она так и остаётся на кухне с полупустой чашкой кофе в руках и никак понять не может, что это было. Приглашение к разговору? Но это так непохоже на него, настолько не вписывается в придуманный ею образ, что она никак в реальность произошедшего поверить не может. Проходят в томительном ожидании дни, что складываются постепенно в недели, но между ними не меняется ничего. Словно и не было этих брошенных вскользь слов на кухне, словно всё это ей только приснилось. Он всё так же снисходительно улыбается, по-прежнему чаще молчит, чем принимает участие в общих разговорах, и ни с кем не сближается. Всё так же ошеломительно прекрасен в этих классических брюках, удивительно подчёркивающих длину его ног, и кипенно-белой рубашке, рукава которой всегда подкатывает до локтей, а две верхние пуговицы неизменно оставляет расстёгнутыми. Он всё так же далёк и от неё, и от кого-либо из членов команды, как и в первый день. Он — тайна, которую так хочется разгадать. Он словно туман, что исчезает с первыми лучами солнца, словно песок, что просачивается сквозь пальцы. Он дурман, что кружит голову, но выветривается моментально, стоит только в лицо холодной водой плеснуть или на свежий воздух выйти. Но вместе с тем он так близок — руку только протяни, и вот он весь. Тот, кто всегда придёт на помощь, если действительно нужно. Тот, кто даст дельный совет, если задать правильный вопрос. Тот, кто направит по нужному следу, если кто-то заплутал во тьме и сбился с пути. И это именно он делает первый шаг. Просто приносит им по бутылке пива и садится рядом на изрядно потрёпанный диван, видимо, много повидавший на своём веку. Диван слишком мал для них двоих, поэтому она невольно прижимается к подлокотнику, но всё равно не может избежать соприкосновения с его телом. И там, где правая часть её туловища соприкасается с его, всё тело горит, и даже тёплая шерстяная кофта, в которую она постоянно кутается, дабы спастись от пробирающего до костей холода, не спасает вовсе. Он ничего не говорит. Просто сидит рядом и смотрит телевизор. Показывают какую-то старую чёрно-белую комедию, и уголки губ его время от времени ползут вверх, он тихонько хмыкает, делая очередной глоток из бутылки, и прикрывает рот пальцами, но она всё равно замечает его улыбку. Пожалуй, самую ослепительную, какую ей только видеть доводилось. Жаль даже становится, что он так редко позволяет себе улыбаться. Заканчивается комедия, после неё начинается другой фильм, пиво давно допито, но никто из них не встаёт и не уходит. Никто так и не произносит за всё это время ни слова. Рассвет наползает медленно, почти лениво, просачиваясь тонкими лучами солнца сквозь плотно задёрнутые шторы, заставляя плясать в воздухе редкие пылинки. Сквозь сон она чувствует, как ко лбу прижимаются горячие сухие губы, и моментально распахивает глаза, чтобы тут же напороться на взгляд этой манящей и затягивающей в себя зелени. Его запах — морская свежесть, которой хочется непременно полной грудью дышать, — бьёт по рецепторам и она невольно втягивает его. Он лишь проводит длинными пальцами по её скуле, так медленно, что ей хочется потянуться вперёд, только бы наслаждение продлить. А потом уходит, так ничего и не сказав. Она обессиленно откидывается на спинку дивана и прикрывает глаза — попалась как школьница просто. В следующий раз она приходит к нему сама. Тихо стучит в дверь его комнаты, где-то в глубине души надеясь, что он провалился в какую-нибудь глубокую нору и просто не откроет ей сейчас. Но нет! Удача, видимо, сегодня играет ни на её стороне. После второго стука дверь открывается, и она, кажется, забывает, как дышать нужно. Зачем она здесь? Этот вопрос задаёт себе не только она — в его глазах лишь непонимание сейчас. Он внимательно смотрит на неё минуту-другую, облокотившись на дверной косяк. И на какое-то мгновение ей становится даже неуютно под этим изучающим её взглядом. Робко протягивает ему бутылку с виски, словно это плата за вход, и замечает, как вспыхивает что-то на дне его зрачков. Он лишь ухмыляется и проходит вглубь комнаты, словно предоставляя ей шанс самой решать: уйти или последовать за ним. И она шагает вперёд, затворив за собой дверь. И так повторяется ночь за ночью. Она каждый раз стучит в дверь, по-прежнему надеясь, что именно он будет тем, кто всё же положит конец этому безумству, но дверь всегда открывается. А утром она неизменно обнаруживает себя спящей на его кровати. Его длинные пальцы, как и все предыдущие разы, путаются в её густых каштановых кудрях, пока голова её покоится на его коленях. Выходит, он опять не спал, охраняя её тревожный сон, едва ли позволяя себе забываться дремотой хотя бы ненадолго. Она ценит каждую такую ночь, проведённую в его компании, записывает на подкорку каждый миг, словно уверена в том, что это всё не может продлиться вечно, словно отказывает себе в праве быть счастливой. Да, они по-прежнему мало говорят, она мало что знает о нём, но это не важно отнюдь. Ведь именно с ним ей так спокойно и так хорошо. Она готова, кажется, всю жизнь провести вот так, засыпая на его коленях, чувствуя исходящее от него тепло, в которое она проваливается и проваливается каждую ночь. — Не бойся ничего, — скажет он ей однажды, глядя прямо в глаза. Скажет так тихо, что она невольно придвинется ближе, ловя губами чужой выдох. — Я рядом, — прошепчет уже возле самого уха, посылая маленькие электрические разряды по всему телу. — Я здесь, — произнесёт он, прижимаясь горячими губами к тонкой коже на виске. Всего лишь два коротких слова, в которых будет весь смысл её жизни заключён. И уже станет абсолютно неважным, насколько долгой и сложной была их дорога друг к другу, скольких они потеряли, пока не нашли себя.