Стану твоим дыханием-3: У твоих ног

Когда Андрей, изменившись в лице, выходит из комнаты, Харон ощущает такую гамму эмоций, что легче было бы сдохнуть на месте, лишь бы не чувствовать убийственное действие этого коктейля. Чувство действительно такое, как будто Харон, разогнавшись за двести, со всего размаху влепился в бетонную стену, непонятно как появившуюся посреди дороги. И при этом был ещё не в машине, а на байке. И вдобавок без экипа. И вот сейчас, расхлеставшись в мясо по этой стене и стекая с неё ошмётками мозгов, он на физическом уровне ощущает невыносимую боль. Она смешивается с непониманием, агрессивностью, остатками возбуждения и финальным аккордом прикладывает по голове остро режущим чувством потери. Харону хочется тут же выскочить вслед за Андреем, сграбастать того за шкирятник, вернуть обратно в комнату и немедленно выяснить, в чем дело. Он даже подскакивает, порываясь бежать, но тормозит себя, испугавшись своих же реакций. Испугавшись, что сейчас, в порыве аффекта, может совершить что-то вовсе непоправимое. Испугавшись причинить вред. Страх и отчаяние долбят в виски, и впервые — уёбищное чувство беспомощности. Ощущение, что здесь что бы ни сделал — сделаешь неправильно. Но хотя бы удержаться и не сделать самого страшного. Харон медленно поворачивается, делает несколько шагов и тяжело опускается на кровать, сцепив между собой пальцы рук. Мыслей нет. Вообще. Абсолютно. Оглушённость, подавленность и мерзкое чувство тоски. Харону хочется потребовать причитающееся, о чём всё ещё требовательно заявляет окончательно не успокоившееся либидо. Любого другого он бы любой ценой заставил выполнить всё задуманное. Любой другой и не посмел бы выкинуть то, что сделал Андрей. Любого другого Харон бы просто вышвырнул бы за дверь после такого, предварительно жестко выебав. Именно выебав, потому что раньше он иначе и не взаимодействовал ни с кем. С Андреем же все было иначе. Его хотелось беречь, его хотелось защищать, его хотелось ласкать и доставлять удовольствие. С ним хотелось именно того самого избитого, что называется «заниматься любовью». И тем больнее именно от него получить такой облом. Харону следовало бы быть мудрым и мгновенно разрулить возникшую ситуацию, но у него нет на это ни слов, ни сил, ни мыслей, ни понимания, что, собственно, не так. Недостаточно нежности? Но нежность у каждого своя, и если её иногда разбавлять чем-то погорячее… И ведь Андрею самому нравится это погорячее. Харон не может ошибаться в этом. Реакции тела не спрячешь, не подделаешь, в этом никак не обманешь. Значит, дело в голове. Но в том состоянии, что был Андрей, и мысли должны отключаться. Значит, подсознание? Вбитые намертво на подкорку стереотипы? Харону нужно объяснить, найти слова, но его хватает только на жалкое — «Какого черта?» Какого черта сейчас происходит? Харон тупо сидит на кровати, чувствуя себя просто оболочкой с перемолотым внутри фаршем из органов. Андрей возвращается, плотно обмотанный полотенцем. Всем своим видом демонстрируя отрешённость. Как будто совершенно чужой, незнакомый. «Будто мёртвый», — с ужасом думает Харон. Андрей действительно выглядит подавленным и каким-то изломанным. Харону становится ещё больнее от того, что он чувствует боль Андрея. Именно чувствует, что тому тоже больно. И впервые, впервые Харон не знает, как поступить. Слова — лишние, действия — тем более. Андрей словно стену между ними поставил, и Харон может хоть голос сорвать, его никто не услышит. Харон напряжённо ждёт. Ждёт хоть слова, хоть истерики, хоть каких-то объяснений, от чего можно было бы оттолкнуться. Но в комнате гробовая тишина. Харон сейчас не в состоянии анализировать, да и нечего, по сути. Ничего жёсткого он не сделал, ничего такого, что могло бы вызвать подобную реакцию. Всё это было и раньше и воспринималось на ура. Так какого черта? Харона снова накрывает раздражением и агрессией. Замыкает, и он изо всех сил сдерживается, чтобы не… и не… и не… Даже мысленно озвучивать, на что он сейчас способен, Харон опасается. Тем не менее, выдавливает из себя попытку объясниться. Андрей же, полностью на морозе за своей собственной стеной, несёт какую-то чушь о том, что он просто устал. И хочет спать. И ложится. Молча ложится, отворачиваясь и, будто в кокон, укутавшись в одеяло. Харон выходит из комнаты, потому что сейчас оставаться — чревато. Потому что сейчас его раздирает на части, и он не в состоянии себя контролировать. Боль и отчаяние нарастают. Под ногами рушится шаткий мост, и Харон летит куда-то в самые ебеня. Ощущение становится настолько реальным, что Харон вмазывает кулаком в новую гипсокартонную перегородку на кухне, проламывая там некрасивую дыру. Смотрит на свою руку с ободранной кожей на суставах и не понимает, почему она не болит. Задумчиво закуривает, открыв окно. Дыра в стене неприятно мозолит глаза. Харон курит и не может отвести взгляда от пролома. Кажется, внутри него, прямо по центру грудины, точно такая же рваная дыра. И вдруг осознание обрушивается пониманием, что он, буквально несколько минут назад, готов был Андрея… Андрея, его Андрея, его родного, любимого мальчика, его наваждение, его сокровище, готов был… Сокрушительный пиздец окончательно ломает мозг, и Харону хочется просто завыть. Некстати вспоминается недавний сон. И слова Змея. — Змей? — Харон сам себе отвратителен в собственной слабости, но он буквально готов зарыдать сейчас. — Змей, как так? Где я проебался? Почему? За что? Я же не хотел ничего плохого. Я же не жестил. Что я сделал не так? Что, сука, происходит? Змей? Но и Змей игнорирует Харона, будто давая понять, что он сам должен разобраться в сложившейся ситуации. Харон и рад бы разобраться, но здесь как по минному полю. Он тяжело вздыхает и возвращается в спальню. В конце концов, это его любимый человек, его Андрей, которому сейчас тоже плохо и, может быть, даже хуже, чем самому Харону. И оставлять его одного сейчас совсем неправильно. Андрей лежит на кровати в том же положении. Харон подходит ближе, опускается на корточки, внимательно всматриваясь в родное лицо. Веки Андрея плотно смежены, чуть подрагивают. Под ресницами глубокие тени. Харона пробивает каким-то щемящим чувством так, что он еле сдерживает порыв прямо сейчас сгрести Андрея в охапку и до хруста прижать к себе. Харон очень хочет, чтобы Андрей открыл глаза. И вместе с тем, очень боится увидеть тот больной взгляд, который намертво врезался в память. — Родной? Молчание. Веки Андрея, чуть дрогнув, сжимаются плотнее. Кажется, он даже дышать перестаёт. «Неужели я его так пугаю?» — Ты же не спишь. Попытка номер два. Харон даже пальцы скрещивает на удачу, хотя никогда не верил в эти глупости. Молчание. Гнетущее. Давящее. Оглушительное. И стена, чертова стена. Не говоря ни слова, не шевелясь и даже не глядя, Андрею каким-то непостижимым образом удаётся держать эту чёртову стену. Обнять? Поцеловать? Погладить? Почему-то Харон знает, что сейчас может сделать хуже этим проявлением нежности. Отдергивает уже зависшую над плечом Андрея руку, тяжело вздыхает. «Ладно», — оставляя Андрею возможность переждать, право на уединение и просто не желая навредить, Харон поднимается и выходит из спальни, возвращаясь на кухню. Снова курит, глядя на раскачивающийся на ветру колокол фонаря. Голые ветки деревьев, переплетаясь между собой, будто тянутся к горлу скрюченными пальцами. Харон думает, что поступает неправильно. Более того, он знает, что поступает неправильно. Нельзя оставлять человека в таком состоянии. Нельзя оставаться в недосказанности. Нужно решать все сразу и на месте. Решить можно что угодно, было бы желание слушать и слышать. Но как быть, когда слышать не хотят? У Харона нет опыта модели отношений и правильных действий в них. Все его отношения, если их вообще можно так назвать, сводились к чистой физиологии и были заранее оговорены. Там, где оговорено не было, он тоже особо не церемонился. Кривое и косое подобие отношений с бывшим Андреем закончилось разгромным фиаско, да и там Харон не чувствовал и десятой части того, что с этим Андреем. Чисто по-человечески родное наваждение хотелось обнять, затискать, зацеловать, успокоить и добиться правды — что же всё-таки случилось. Но Андрей явно неконтактен сейчас, а рисковать Харон не имеет права. Если брать тематические расклады, то это чистой воды сабдроп, когда что-то пошло не так. И как поступать в этих ситуациях, Харон прекрасно знает. Вот только беда в том, что это не тематические расклады. И Андрей не тематик, будь он хоть тыщу раз сабмиссивен и хоть миллион раз способен получить удовольствие от необычных вещей. Что способности и врожденная тяга есть — Харон уверен. Нужно ли это развивать — думать уже поздно, потому что… потому что потому. Харон горько усмехается: «Потому что уже наделал делов. А говорили же, предупреждали. И Марат, и Змей, да и ты сам прекрасно понимал, что это колоссальная ответственность. Но куда там, самоуверенность выше крыши. Получил? Доволен? Разгребайся теперь». Был бы Андрей тематиком, было бы проще. Он хотя бы сказал о своём состоянии, сказал, что пошло не так, а даже если бы наступил глубокий дроп, есть четко определённые механизмы, что и как делать. В данном же случае ничего предугадать нельзя. Можно рискнуть и поступить так же, тогда внутренняя сабмиссивность Андрея откликнется. И он хотя бы немного сможет стабилизироваться. Рискнуть? Харон обжигает пальцы докуренной до фильтра сигаретой и тушит её в пепельнице. Сразу же закуривает вторую. Смотрит сквозь двор в окно и барабанит пальцами по подоконнику. «Что я теряю? Хуже уже не будет. А если будет? Хуже я не допущу. А истерика если начнётся, то это тоже хорошо — выбросить, выкричать негатив. Так что я теряю? Проблема в том, что я не знаю, с чего начать. Что именно его так задело или что вообще случилось, что включилась такая реакция. В чем триггер? Если ошибиться в постановке вопроса, если неправильно определить проблему и начать разговор как при выведении из дропа, будет только хуже. Это уже просто никто из нас не вынесет. А знать наверняка я не могу. И это упёртое чудовище не скажет. Он же закрылся в себе полностью. И вытянуть из него вообще ничего нереально. А всё потому, что ебучие стереотипы. Любящие семьи порой похлеще любого маньяка ломают психику своим детям. Все вот эти догмы, типа парни не плачут, нельзя проявлять свои эмоции, нельзя никому сказать, что тебе больно, плохо, тяжело. Никто не должен заметить это, никто не должен понять, что с тобой что-то не так. Ежедневное, ежечасное подавление личности на протяжении многих лет. И потом такие выросшие мальчики всю жизнь мучаются, живя бесчувственными дровами и безжалостно давя в себе любое проявление эмоций. Подсознательно наказывая себя за слабости проявлений. Часть из них боится даже самим себе признаться в том, что они не прочь бы попробовать что-то, что не прошито в их программе. Ещё меньшая часть, всё же решившись или сломав барьеры по пьяни, после распинают сами себя не хуже заправских палачей. И лишь единицы из таких могут как-то примириться со своей сущностью. Но и тех время от времени посещает паника и потребность соответствовать моралям аморального общества». Харон курит одну за одной, время от времени неслышными шагами подходя к спальне и поглядывая на лежащего в кровати Андрея. Тот так и не меняет положения, и Харон возвращается обратно в кухню, понимая, что Андрей не спит. Начинать снова попытки разговора, не зная истинной причины — крайне рискованно. Харон понимает это и снова мысленно взывает к Змею. Но, видимо, оператор потустороннего мира забухал и забил на работу, связи нет, и когда ожидать и стоит ли вообще — некому даже ответить. Харон вдруг вспоминает, как когда-то очень давно, ещё будучи студентом медакадемии, успокаивал своего сокурсника Костика, когда тот размазывал сопли от очередной трагедии и подлости бросившего его парня. Тогда он, кажется, искренне недоумевал, чего так убиваться. И, помнится, нёс какую-то совсем хтоническую пургу о том, что пассивный партнёр Костика, измучившись от недостатка в его заднем проходе Костикова хуя, приползёт сам и будет ещё умолять выебать его. На что Костик, округлив глаза и даже перестав рыдать, заявил Харону, что никто никуда не приползёт, потому что пассив — это как раз он. А если бы он даже и захотел куда-то ползти, то адреса экса всё равно не знает. Тогда Харон просто взял Костика и развернул. Ну, а чего, жалко, что ли. А потом уже у знакомого на хате и на троих его раскладывали. В общем, особо долго Костик не грустил. Харон саркастически хмыкает — какого хера в памяти всплывает весь этот бред и идиотизм, непонятно. Но вот что тогда всё казалось полной ерундой, так сейчас Харон понимает, что отношения — это крайне сложно. Потому что все те случки тогда и отношениями-то назвать кощунственно. Харон вздыхает и снова закуривает, предварительно сходив в спальню и глянув на Андрея. От бессилия хочется биться башкой о стены. Глянув на дырку в перегородке, Харон тушит окурок и подбирает с пола куски гипсокартона, снова прокручивая в голове мысли. «Нужно докопаться до сути, понять, что пошло не так, — размышляет Харон, — и чем быстрее я это пойму, тем быстрее смогу разрулить. Надеяться на то, что Андрей скажет сам — бесполезно — не скажет. Это оттуда же, из «воспитания в хорошем обществе». Ни в коем случае не смей даже пытаться высказать, что не устраивает. Это же могут расценить как истерику, а истерики закатывать в праве только телки. Ты ж не тёлка, вот и не смей. Терпи. Мучайся. Парни не плачут». Харон скрипит зубами. Мог бы, собственными руками удушил бы таких «воспитателей». Вот уж где «благими намерениями». С сабмиссивами проще — там понимается и принимается обоюдная ответственность. И там в обязанностях сразу же говорить о любом дискомфорте. Иногда разумные правила тоже нужны, тогда меньше проблем возникает. «Да уж, — хмыкает Харон, — в нашем случае хотя бы говорить научить. Нужно было сразу рассказать, что к чему. Я ведь тоже нечестно поступаю, умалчивая о своей тематичности. Прав Змей, как ни крути, прав. Я должен был рассказать, иначе как я могу требовать доверия и рассказывать всё как на духу, если сам скрываю. Или рассказать, или же, если нет, тогда вообще никак не проявлять ничего подобного. Надо сказать. Надо, но как это воспримется? Он свою гомосексуальность с трудом принимает, что неудивительно при его исходниках. А тут ещё и такой сюрпрайз. Мало ли, что ему там нравится и от чего он балдеет. Сам факт таких раскладов. И если нет? Если не примет? Что потом? Просто разошлись и всё?» Харона прошибает ледяным потом при этой мысли. Андрея он терять не готов ни за что. Нужно анализировать произошедшее. Скрупулезно, посекундно. Харон прокручивает в голове всё, что предшествовало срыву Андрея. «Что могло пойти не так? Тему проблемы с отсосом мы уже проходили. И даже инициатива была. И я даже замечаю в крайнее время его удовольствие от исполнения. И потом, я же обозначил перед этим, сказал, что очень хорошо бы пососать. И он согласился. Да, в возбуждении, но это не вызывало отторжения. Это было так протяжно — «даааа, хочу». Так какого черта? Значит, не отсос. Что-то другое? Что он сказал, кажется, «может, ещё на колени стать». Так сказал, будто я попросил что-то совсем из ряда вон. Но мы говорили об отсосе. И он сам его хотел, в чём проблема тогда? И почему «может ещё стать»? Звучало как «может ещё шнурки погладить». Ни черта не понимаю. Назвал я его как-то, что он расценил как унижение? Хотя, блин, я уверен, что его даже завело бы. Но пока не стоит, мало ли. Так назвал, может? Да ну, глупости же, но мало ли. И будто бы нет, не называл никакими словечками, не позволял себе, хотя чуть не сорвалось. Но точно помню, что нет. Что тогда? Так, ещё раз». Снова и снова Харон прокручивает в памяти случившееся, до изнеможения, до отвращения, а ответа всё нет. Измучившись, Харон решает подумать ещё утром, потому что сейчас в голове просто хаос. На подобное состояние никаких здравых мыслей всё равно не придёт. Возвращается в спальню, осторожно укладывается в постель. Андрей будто бы забылся тревожным сном. Харон очень хочет обнять его и прижать к себе, но боится потревожить зыбкий сон. «Пусть поспит. Хоть как-то, хоть немного. Измучился же весь, а ему ещё на работу». Стараясь не крутиться, Харон лежит на своей половине кровати, отчаянно сражаясь с желанием почувствовать тепло родного человека. Закрывает глаза, стараясь отпустить мысли. Но те упорно толкутся, вызывая в голове нездоровый гул. Через какое-то время Харон слышит, как Андрей встаёт. Выключает будильник, быстро выходит из ванной, поспешно одевается. Хлопает входная дверь. Харон открывает воспалённые глаза. Вместе со звуком захлопнувшейся двери появляется стойкое муторное ощущение, что домой сегодня Андрей не вернётся. Какое-то время Харон ещё лежит неподвижно, переваривая это паскудное чувство, а после резко вскакивает с кровати и в два прыжка оказывается у окна. Во дворе стоит его «икс» рядом с белой «единичкой». Вдалеке Харон замечает спину удаляющегося быстрым шагом Андрея. «Так, машину не взял. Ясно, — Харон идёт в прихожую, где на комоде лежат два комплекта ключей, — ключи тоже. Может, забыл? Ну да, как же». Какое-то время Харон пялится на ключи, чувствуя, как к горлу подкатывается тошнота, а в голове начинает тонко звенеть и картинка расплывается. Он осторожно добирается до кровати. Ложится. Глубоко дышит. «Позорище, совсем уже. Так, немного полежать, чтоб в состоянии был машину вести. Интервальный сон, десять минут. Мне хватит прийти в себя. И ехать к нему. Выдёргивать с работы, тащить куда-то и разговаривать. Наизнанку вывернуться, но выяснить, что произошло. И, наверное, всё-таки, сказать. Но если… Черт, нет. Ну нет же. Ну куда? Нельзя сейчас. Нужно сначала выяснить, а там по ситуации. Так, вдох-выдох. Пока ещё ничего никто не знает. Пока ещё есть шанс». Харон на секунду прикрывает глаза и проваливается в душный сон… Ровно через десять минут просыпается, собирается, выходит из дома. Садится в машину. Вдруг вспоминает, что забыл закрыть дверь в квартиру. Ключей тоже нет при себе. Чертыхается, возвращается. Толкает незапертую дверь и замечает в прихожей кроссовки Андрея. Как он мог его пропустить? Но в душе разливается тепло и радость. Вернулся. Он вернулся. — Родной? — Харон заглядывает в спальню, в зал, но Андрея там нет. — Ты где, радость моя? Тишина. Молчание. Харона скручивает нехорошим предчувствием. Почему-то в квартире темно, будто уже вечер. Харон проходит на кухню, включает освещение и видит Андрея сидящим за столом с нахмуренным выражением лица и крепко сжатыми губами. — Ты чего в темноте? — Харон пытается обнять Андрея, но тот отводит его руки. — Всё в порядке? Давай поговорим. Что случилось? — Сядь, — кивает Андрей на место Харона за столом. Харон присаживается за стол, в голове пролетает тысячи мыслей, он гонит от себя самые паршивые, что вот сейчас Андрей скажет, что всё это было ошибкой, и он уходит… — Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спрашивает Андрей, пристально глядя на Харона. — Я? По поводу? — тот в недоумении. — Хм, — Андрей, покопавшись под столом, выкладывает на поверхность широкий кожаный ошейник на цепном поводке. — Ну вот, например по этому поводу. Харона обдаёт жаром, затем леденит морозом, после снова жаром… как он мог это проебать? Вот же блин… Хотя это и повод всё рассказать… «Давай же, ну, — мысленно уговаривает Харон сам себя, — давай, как в омут. Нет, не могу, не сейчас, он не поймёт, для него это слишком. Сейчас — слишком. Но как же не вовремя. Нельзя сейчас об этом говорить, никак нельзя. Или сказать? Нет, нельзя. Но ведь… блядь, блядь, нет, до последнего…» — Это? Нуууу, — Харон тянет время. — Ну это, в общем, у меня была когда-то собака. — Собака, значит, — снова хмыкает Андрей. — Ага, собака, — кивает Харон. — Здоровенная такая собака. Эта, как его? Овчарка, во. Кавказская. Алабай. Волкодав. В общем, очень большая собака. — А это? — Андрей выкладывает рядом с ошейником длинный стек. — тоже для собаки? Это для лошадей больше подошло бы. — И лошади тоже, — кивает обречённо Харон. — Я это, ну, в общем, состоял в конном клубе, и лошади… — Ага, — Андрей кладёт длинную тонкую однохвостую плеть ременного плетения. — И это? И это? — следующим на столе оказывается флоггер. — Угу, — уже понимая, что проебался окончательно, продолжает свою линию Харон. — Кони, они, знаешь, разные же бывают… и не каждого коня можно одинаково… эээээ… пришпоривать. — Разные, значит, — Андрей вздыхает. — И какого размера конюшня у тебя была? — Нууу, — мнётся Харон, — не сильно большая. — А это тоже для коней? — Харон слышит лязг наручников, когда металл со стуком ударяется о твёрдую поверхность стола. — Нет, — Харон качает головой. — Это… это я в полиции работал, ага, как-то давно. Осталось на память. — А это в ГИБДД работал? — Андрей триумфальным жестом ставит на стол силиконовый член размера ХХL. — Только полоски стёрлись, да? А так-то это жезл, конечно же, для работы… Ты меня за кого вообще принимаешь? Ты меня за идиота держишь? — его губы дрожат, а пальцы нервно хрустят, когда он неосознанно щёлкает суставами. Харон понимает, что нужно признаваться прямо сейчас, иначе всё рухнет, всё, так тщательно выстраиваемое ими обоими, так долго, так трудно, всё прямо сейчас рухнет в одночасье… и допустить этого никак нельзя. Надо говорить, но как? — Я сейчас объясню, — Харон глубоко вдыхает. — Сейчас… В общем, это… Ну, это девайсы… — Да ты что? — делано удивляется Андрей. — И ты мне сейчас замолотишь, что работал ещё и в секс-шопе, и… как ты там говорил? На память осталось? — Ну блин, ну что в этом такого, — Харон избегает смотреть в глаза Андрею. — Просто игрушки, никакого криминала. — Просто игрушки, — повторяет за ним Андрей. — И с кем ты ими играешь? Уж не со мной точно. И, кстати, почему не со мной? Я тебе на твоих коней не похож? Или на собак? Или кто там у тебя, мать твою, есть для вот этого всего? — Ну я же шарики в тебя впихивал, ну чего ты? — Харон понимает, что несет полную чушь, но остановиться не может. — А это… ну оно жёстко, а ты, ну в общем, всему своё время, да. — Время пришло, знаешь ли, — саркастически улыбается Андрей. — И мне очень неприятно, что я через столько времени, полностью тебе доверяя, выясняю вот такие вот подробности о своём парне, — он швыряет на стол моток бандажной ленты, пару кляпов и зажимы на цепочке. — А самое ужасное даже не это, а знаешь, что? — Харон молчит, потупив взгляд, прекрасно понимая, что именно самое ужасное. — Так вот, самое ужасное то, — продолжает Андрей, — что ты использовал меня. Никакой любви с твоей стороны не было. И правильно говорили, что ты о меня ноги вытрешь и вышвырнешь, как поступал со всеми своими бывшими. — Неправда это, — пытается возражать Харон. — Да и кто говорил, конченные всякие, которым за собой бы следить. Андрей, послушай, так вышло. Да, я виноват перед тобой, что не сказал сразу об этой стороне своей жизни, но я люблю тебя. И я… — Ни слова больше, — Андрея трясёт. — Слышишь? Ни слова. У тебя ещё хватает совести говорить о любви? Ты и любовь? Это, — он кивает на разложенные по столу девайсы, — так сейчас называется? Дело времени, когда бы всё это опробовалось на мне, не так ли? В общем, хватит, — Андрей, будто выдохшись, садится на кухонную табуретку. — Хватит с меня. — Андрей, послушай, — Харон делает последнюю попытку реабилитироваться. — Ты мне очень дорог, правда. Я и не сказал только потому, что не хотел тебя потерять. — Ну да, конечно, — перебивает Андрей, — куда лучше было использовать меня втёмную, да? Понравилось? Наигрался? Ах да, не успел со всем этим, — он с отвращением отпихивает от себя ближайший девайс. — Я же верил тебе, а ты… За что? Харону так больно, что этой болью можно затопить океан. Харон понимает, что Андрей теперь уж точно никогда не примет его с его особенностями. Но самое паршивое, Харон знает, чувствует, что сделал ещё больнее, чем ему самому сейчас, Андрею. — Андрей, послушай… — снова начинает Харон. — Не буду я ничего слушать, — Андрей поднимается с места. — Знаешь что? Пошёл ты вместе со своей ебанутой вывернутой психикой, со своими этими игрушками, со своими блядями, конями и всем остальным. И не давая Харону даже опомниться, Андрей быстро выходит из кухни. Харон поднимается и идёт следом. Зачем-то идёт в спальню и, оглядываясь по сторонам, понимает, что уже и вещей Андрея в квартире нет. И в этот момент слышит грохот захлопываемой двери… Вздрогнув, Харон подскакивает на кровати и часто дышит, пытаясь успокоиться и вернуть в нормальный ритм заходящееся у горла сердце. С висков стекает липкий пот, футболка насквозь промокла. Пробивает ознобом и ощутимо трясёт. «Блядь, — Харон дрожащими пальцами завязывает подмокшие у шеи волосы в хвост, — блядь, сука, ёбаный пиздец, приснится же такое». Бросив взгляд на часы, Харон замечает, что проспал ровно десять минут. Десять минут, за которые чуть не потерял свою жизнь. И похрен, что во сне. Он поднимается, идёт в душ, переодевается, а после ставит стремянку и достаёт с дальней полки шкафа коробку от монитора, в которой лежат все его девайсы. Новые, купленные у проверенных мастеров. Качественные. Ждущие своего времени. Которые жаль было использовать на временных и непостоянных. Оттуда были вынуты и распечатаны только шарики, которые Андрей уже видел. Ну, значит, пусть они и останутся. А всё остальное — с глаз подальше. Харон набирает Марата: — Не занят? — И тебе доброго утра, — отзывается Марат. — Чего подорвался в такую рань? — Надо было. Ты где сейчас? — Дома, где ж ещё. Да что стряслось-то? — Пока ничего, — Харон чиркает зажигалкой, подкуривая последнюю сигарету и сминая пустую пачку. — Но чтобы ничего и не случилось, мне нужно отвезти тебе кое-что. Пусть у тебя полежит. — Что именно? — Мои девайсы, — Харон глубоко затягивается. — Не хочу, чтобы на них случайно наткнулись. Куда можно привезти? — Да куда угодно, — Марат зевает. — Хочешь, в клуб закинь, я там через час буду. А я потом на дачу отвезу. — Договорились. — Харон завершает звонок, подхватывает коробку, обувается и выходит из квартиры. «Никакой Темы, — думает он, по пути к «Андеграунду», — никаких экспериментов, никакого доминирования, принуждения, никаких игр и вообще никакой жести. Только ласка, нежность и полный комфорт. Хватит ломать человека. Хватит вести себя как уёбок. Иначе потеряешь всё. Ещё неизвестно, как аукнется случившееся. Ещё нужно выяснить всё с текущим. И никаких больше даже попыток в Д/с. Андрей не тематик. Точка. И терять я его не готов даже ради Темы». Оставив коробку Марату и выпив три чашки эспрессо в ресторане клуба, Харон едет к офису Андрея. По пути покупает блок сигарет и бутылку минералки. Останавливается на парковке. Осматривается. Понимает, что с этого ракурса видно не всё и можно случайно пропустить выходящего из здания Андрея, перегоняет машину прямо под вход. Ждёт, сидя внутри и периодически сверяясь со временем. Когда до конца рабочего дня остаются минуты, не выдержав, выходит из машины. Андрея замечает сразу. Тот ошарашен, начинает оглядываться, избегает смотреть Харону в глаза. Обойти даже не пытается — то ли настолько выбит из колеи неожиданным визитом Харона, то ли считает, что бегать — не по мужски и не спортивно. Харон думает, что даже странно, что Андрей так удивлён, увидев его у офиса. Что, действительно думал, что после всего Харон может не приехать? — Привет, — Харон сверлит Андрея взглядом. — Закончил? — Как видишь, — Андрей мнётся на месте. — Мне вообще-то идти нужно. — Далеко? Могу подвезти. Нам, надеюсь, ещё по пути. Андрей вспыхивает и молчит. — Родной, садись в машину. Пожалуйста, — Харон цепляет взгляд Андрея своим. Держит, не отпуская. Понимая, что ещё не потеряна эта возможность — держать взглядом. — Давай не будем создавать повода для шоу. — Шоу? — Андрей непонимающе смотрит на Харона. — Никаких шоу не будет, потому что мы сейчас с тобой разойдёмся каждый в свою сторону. — Сначала поговорим, — Харон настойчив. — Считаю, что мы оба имеем право на разговор. Ты согласен? — Не о чем говорить, — Андрей нервно дёргает плечом. — А я так не считаю, — не сдаётся Харон. — День был тяжелый, поэтому, стоит поехать расслабиться. Посидеть в спокойной приятной атмосфере, поесть, выпить, пообщаться. — У меня нет сил куда-то ехать и общаться, — Андрей вздыхает. — Я устал. И хочу просто отдохнуть. — Вот и отдохнём, — Харон неумолим. — В общем, должен тебя предупредить. Если ты сейчас сам не сядешь в машину, я буду вынужден засосать тебя в поцелуй прямо вот здесь, на ступеньках. — Ты сдурел, что ли? — Андрей напрягается и подбирается. — Какого чёрта вообще? — Вот и я хочу выяснить, какого чёрта, — Харон делает шаг к Андрею. — И да, если ты собираешься устроить драку, то не получится. Во-первых, у меня хватит и опыта, и умения, и тренировки не допустить этого. А во-вторых, на нас уже начинают оглядываться. У тебя минута на решение. — Шантажист хренов, — зыркнув исподлобья и полоснув по Харону злым взглядом, Андрей садится в машину и захлопывает дверь. — Вот и отлично, — бормочет себе под нос Харон и выдыхает.