Стану твоим дыханием-3: У твоих ног

Как бы ни хотелось, чтобы пятница никогда не наступала, потому что Андрей чувствует, что ничего, кроме испорченного настроения, она не принесёт, но от неизбежного никуда не денешься. Кажется, не успел и моргнуть несколько раз, а вот неделя пролетела, будто её не было. Андрей подавляет в себе несколько раз возникающее малодушное желание позвонить Наташке и сказать, что заболел, умер или улетел в космос. Да хоть что сказать, лишь бы не висела над ним дамокловым мечом эта ненавистная встреча с родственниками. Несмотря на то, что семья его тётки во всех вопросах всегда поддерживала Андрея, да и сейчас, он не сомневается, они попытаются понять его, он всё же чувствует неловкость, потому что его нынешняя проблема выходит далеко за рамки того, что возможно принять быстро и легко. «Зачем ты вообще согласился на эту авантюру? — бьётся в истерике внутренний голос. — Оно тебе надо? Выслушивать их советы, чувствовать, как им неудобно от этой ситуации. Понимать, что им-то тебя никогда не понять, даже если они и делают вид, что понимают, даже если говорят так. Сомнительная перспектива — провести выходные, чувствуя себя чужим среди родных. Это так же легко, как ездить на велосипеде. Который горит. И ты горишь. И всё вокруг горит. И ты в аду». Андрей хмыкает, следя за дорогой, но при этом погрузившись в свои мысли. Рабочий день уже закончился, а ему ещё надо заехать домой, чтобы собрать вещи и попрощаться с Хароном. При мысли о Хароне губы сами собой растягиваются в улыбке, внутри становится тепло, а перед глазами проскакивают кадры различной степени пошлости, что заставляет сердце учащённо биться. Андрею так нравится, что происходит между ними, нравится, когда Харон берёт весь процесс в свои руки, нравится отдавать ему первую партию, и очень нравится, когда Харон не обращается с ним как с хрустальной вазой, потому что больше всего на свете Андрею хочется именно того, что случается между ними не так часто. Он сходит с ума и теряет почву под ногами именно тогда, когда Харон словно выпускает на волю что-то тщательно скрываемое, открывается с ещё не совсем понятой Андреем стороны. И тогда секс превращается в феерию. Андрей пытается разобраться в себе, пытается понять, почему ему, ещё совсем недавно вообще не представляющему ни в каком разрезе однополых отношений, так хочется не просто секса, того самого, что именуют «занятием любовью», а секса с большой буквы «П». «Это называется — дорвался, — хмыкает внутренний голос. — Какой-то ты ненастоящий девственник. Ты как тот опоссум, который ночью залез в кондитерский магазин в коробку с пирожными и так обожрался, что прямо в той коробке и уснул, бедняга». Андрей улыбается такому сравнению, и спорить с внутренним голосом ему совсем не хочется. Да. Дорвался. Тем более с таким опытным партнёром, как Харон, не страшно и поэкспериментировать. «Где он этого опыта набрался, неинтересно?» — ехидничает внутренний голос, но Андрей только отмахивается. Харон прав: что там было до их отношений — разве это важно? Все с кем-то и где-то спали. И сам Андрей далеко не ангел. Хотя если сравнивать, то можно сказать, что жизнь до Харона была вполне себе стерильна в плане порнографических эмоций. Всё было в рамках стандартной классики. Несколько отработанных поз, несколько групповушек по пьяни, сколько-то там доступных девчонок, которые позволяли что-то сверх обозначенных приличий. Про рафинированный секс с Жанкой можно было вообще не вспоминать. С Хароном же каждый раз добавлял в спектр ощущений всё больше новых оттенков. Что он говорил Андрею во время секса, как прикасался, его комментарии — всё это сносило Андрея в такой водоворот эмоций, что выныривал он в итоге полностью обнулённый в состоянии абсолютной эйфории. Даже если то был просто секс, хотя с Хароном слово «просто» тоже обрастало дополнительными значениями. Каждый раз происходило между ними что-то такое, что иначе как «химия» и не назовёшь. Андрей заводился на раз от случайно брошенного взгляда, от вскользь сказанного слова. Нервные окончания словно ошпаривало кипятком, стоило Харону многозначительно дёрнуть краем рта. Происходило это потому ли, что для Андрея всё ещё в новинку были такие отношения, оттого ли, что эти отношения были именно с парнем, и это добавляло градуса чувственному фону, или же всё дело было именно в Хароне и в том, насколько они идеально совпали друг с другом. Так что если просто секс без экивоков сносил Андрея в глубокое синее море, то что с ним происходило, когда Харон добавлял спецэффектов — тот самый пресловутый секс с использованием посторонних предметов — об этом лучше было не думать, особенно за рулем, особенно, если надо было сосредоточиться. — Как же мне не хочется никуда ехать, — шепчет Андрей в шею Харону, когда тот обнимает его сразу у порога квартиры. — Хочу с тобой побыть, так соскучился, а не вот это всё. — И я хочу с тобой побыть, — отвечает Харон, прижимая Андрея к себе и поглаживая между лопаток. — Но есть такое слово «надо». — Дурацкое слово, — вздыхает Андрей. — Кому вот надо? Мне не надо. — И тебе надо, родной, — не соглашается Харон. — Тебе больше всего это надо. Потому что тебя это мучает и, как знать, может, что-то разрулится в отношениях с родителями. Даже если разговор будет тяжёлым. — Процентов на восемьдесят я уверен, что добром дело не кончится, — Андрей отстраняется, открывает дверцу встроенного шкафа, чтобы взять уже собранную сумку. — Ты просто не знаешь моих родителей. А я их с рождения знаю. Они привыкли только к одному развитию событий — когда они правы. А если они не правы, то такого быть не может. Только вот раньше я на это особо внимания не обращал — меня всё вроде как устраивало. А теперь… — А теперь ты повзрослел, — Харон позволяет себе улыбнуться, но тут же серьёзно продолжает. — И пора им это понять. Если они тебя любят, то поймут. — Твои слова бы… — Андрей скептически качает головой. — Ладно. Как будет уже. Главное, что они знают, и мне не надо придумывать, как лучше им сказать об этом. Стоит сказать Жанке спасибо, что ли, хотя не из добрых побуждений она это устроила. — Вот о ней я совсем слушать не хочу, — кривится Харон. — И в её интересах мне вообще никогда на глаза не попадаться. Я за себя не отвечаю. — Харон грозный, — смеётся Андрей, обнимает Харона, целуя его в шею. — Её тоже можно понять. Так что я тебя очень прошу, держать свои эмоции под контролем, если вдруг когда-нибудь… — Только ради тебя, — рычит Харон, притягивая Андрея к себе и впиваясь тому в губы. Мелькает мысль, что неплохо было бы прямо тут в коридоре прижать Андрея к стене, стянуть джинсы с бёдер, наподдать от души по обнажившейся коже, чтобы тот со стоном прогнулся, и отлюбить так, чтобы всю дорогу до дачи Андрей ни о чём другом думать не мог и не нагнетал себя вариациями предстоящего тяжёлого разговора. — Время уже, — Андрей с неохотой отрывается от губ Харона и кидает взгляд на часы. — Ждут. Надо ехать. — Надо, родной, — кивает Харон. — Ты, главное, держи себя в руках. «Главное, держать себя в руках, — повторяет про себя Андрей по пути на дачу своей тётки и её семейства. — Держать себя в руках. Не сорваться. Не психануть. Не наговорить лишнего. Спокойствие, только спокойствие». Ещё совсем недавно поездки на дачу тётки, сестры его матери, были связаны только с приятными ассоциациями, потому что Лариса Олеговна умела создать ту самую атмосферу семейной идиллии, когда даже отец Андрея, человек жёсткий и зашоренный, снимал со своего лица каменную маску и позволял себе побыть просто человеком. Дача тётки находилась в живописном месте на берегу реки. Лариса Олеговна вкладывала всю душу в обустройство усадьбы, в итоге сделав её отличным местом для отдыха. Муж её, Виктор Алексеевич, всегда спокойный, рассудительный и немногословный, во всём поддерживал жену, обожал свою дочь Наташку, и, вообще, в семействе Смирновых царила та самая идиллия из разряда «все семьи счастливы одинаково». Случалось, что Андрей завидовал сестре, глядя, как легко разрешаются их внутренние проблемы, насколько её родители готовы к диалогу. Наверное, поэтому Наташка и была такой открытой в своих взглядах и суждениях. Ей не приходилось прятать от родителей своих истинных эмоций, желаний и потребностей. Андрей помнит, как сразу после школы его сестре пришло в голову, что, возможно, её ориентация не столь однозначна, и она решила поэкспериментировать, заведя бурный, но недолгий роман с девчонкой, поступавшей в тот же вуз, что и она. Лариса Олеговна тогда демонстративно закатила глаза к небу, но обняла дочь и сказала: «Это, конечно, блажь, это я тебе как доктор говорю, но если очень хочется — сделай. Чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему. Мы с отцом любим тебя, для нас ничего не изменилось». Андрей ещё тогда представил себя на месте Наташки, как бы отреагировали его родители на подобный выверт. Представленное ему не понравилось. А теперь он и на самом деле знает их реакцию. Странные шутки судьбы, не иначе. — Андрей, — Лариса Олеговна встречает его чуть ли не у самых ворот, ждёт, пока он достанет сумку и подойдёт ближе. — Ну как ты? — Нормально, — Андрей чуть пожимает плечами. — Я рада, что ты приехал. Думала, что позвонишь в последний момент и откажешься. — Была такая мысль, — он усмехается прозорливости тётки. — Хорошо я тебя знаю? — Лариса Олеговна подмигивает и улыбается. — Лучше всех, — Андрей тоже улыбается и обнимает её. — Рад тебя видеть. — А что мальчика своего не взял? — чуть смутившись, спрашивает Лариса Олеговна. — Заодно бы и познакомились. Андрей усмехается, на минуту представив мгновенно каменеющее лицо Харона при обращении к нему вот таким словом — «мальчик». — Как-нибудь потом. Да и сейчас не самое подходящее время и место. Харон считает, что мне сначала надо решить все недоразумения с родителями, а потом двигаться дальше. Я с ним согласен. — Харон? — Лариса Олеговна удивленно поглядывает на Андрея. — Очень необычное имя. Производное от какого-то другого? — Полное имя — Харитон, — чуть улыбается Андрей. — Но он не любит, когда его так называют. Так что… — Харитон… — тётка задумчиво повторяет это имя. — Такое имя всю жизнь проживёшь и не встретишь. Я знала только одного человека с таким именем. Учился у нас один студент, сейчас отчислился. Харитон Чернов. — Ну да, — кивает Андрей. — Это он и есть. Тётка останавливается в изумлении: — Чернов? Ты знаешь, у него не очень была хорошая репутация, пока он учился. Хотя учился и лучше всех на курсе. Непонятно, почему бросил. Характер тяжёлый, приступы агрессии — даже преподаватели на него жаловались. Какие-то слухи о нём ходили по университету, не могу вспомнить, что именно, но что-то неприятное. Ты уверен, что тебе с ним по пути? — Лариса, — Андрей морщится, как от зубной боли. — Да пусть он хоть младенцев ест или котят по ночам режет. Мне важно, какой он рядом со мной. Мне важно, как чувствую я себя рядом с ним. Мне важно, что я, оказывается, умею что-то чувствовать, понимаешь? — Не кипятись, — Лариса Олеговна примиряюще поднимает руку. — Мы просто за тебя переживаем все. — Ладно. Ты лучше скажи, кто из моих тут? — Света в доме, — Лариса Олеговна оглядывается. — Прилегла. Ты сходи к матери, я с ней говорила о тебе, пыталась объяснить. Андрей морщится, представляя этот разговор. Ему в принципе претит мысль, что его личную жизнь обсуждают за его спиной, пусть даже и такие близкие люди. — Хорошо, — кивает он, по пути кивая Виктору Алексеевичу, уже колдующему у беседки над мясом для шашлыков. — А где Наташка? — Они с Юрой ушли гулять к реке, скоро вернутся. Сколько Андрей себя помнил, Юрка всегда был рядом с Наташкой то ли в роли верного оруженосца, то ли в качестве лучшей подружки, влюблённый в неё безоглядно и навсегда, чем бессовестная Наташка беззастенчиво пользовалась. — Иди-иди, — Лариса Олеговна подталкивает Андрея к дому. — Надо помириться, а ты — мужчина, первый шаг за тобой. Андрей поднимается по ступеням, представляя лицо Харона, кривящемся на эту фразу своим коронным: «Стереотипы». Дом встречает его тишиной и прохладой. Андрей поднимается на второй этаж, в комнату, где обычно любит отдыхать Светлана Геннадьевна. Мать полулежит на кровати, откинув голову на подушку, глубоко и мерно дышит, погрузившись в ровный и спокойный сон. Андрей, уже собравшись окликнуть её, замирает и, передумав, поправляет сбившийся с ног плед, проводит ладонью по щеке матери и выходит из комнаты. — Спит? — Лариса Олеговна без слов понимает причину быстрого возвращения Андрея. — Ну, пусть поспит — добрее будет. Иди к нам. За разговорами — тётка с мужем выбирают безопасные темы, осторожно обходя вопрос о личной жизни Андрея стороной — время проходит незаметно. Вернувшиеся с прогулки Наташка с Юркой тоже устраиваются в беседке, и Андрею кажется, что ничего и не изменилось — всё точно так же, как и было всегда. Но кажется это ему ровно до той минуты, пока из дома не показывается его, проснувшаяся только к вечеру, мать. — Без меня веселитесь? — улыбаясь, громко спрашивает она, направляясь к беседке и кутаясь в тёплый плед. Однако улыбка её меркнет при виде Андрея. — Здравствуй, сын. — Здравствуй, мама, — в таком же тоне отвечает Андрей, отмечая, что, наверное, так приветствовали друг друга века два назад, осталось добавить лишь местоимения на «вы», и картина будет полной. Светлана Геннадьевна, поджав губы, присаживается за стол, не отводя взгляда от лица сына. Все неловко переглядываются, и лишь Наташка пытается разрядить повисшее над столом молчание: — А вы знаете, что Кирюша возвращается из Штатов? — Это какой Кирюша? — на лице Ларисы Олеговны живой интерес. — Тот самый, по которому ты вздыхала с пятого класса? Кислицын? — Прямо так и вздыхала, — с досадой отнекивается Наташка. — Вечно ты, мама, насочиняешь, а ведь люди тебе поверить могут. Вон Юрку моего, смотри, расстроила. Мы просто дружили втроём: Андрюша, Кирюша и я. Обычное дело. — Андрюша-Кирюша-Наташа, помним, помним. Два богатыря и девица, — включается в разговор Виктор Алексеевич. — Всю клубнику матери вытоптали как-то. — Ой, ну ты нашёл, что вспомнить, — смеётся Наташка. — В общем, Кирилл возвращается. Он закончил свой модный университет. Звонил мне. — Почему тебе, а не Андрею? — Лариса Олеговна смотрит на племянника, но тот только пожимает плечами. Что тут ответишь, когда случается так, что некогда лучшие друзья, оказавшись вдалеке друг от друга внезапно отдалились, звонили друг другу всё реже, а потом общение и вовсе сошло на нет. Наташка продолжает ещё что-то рассказывать, Андрей уже не слушает, ощущая нарастающую тяжесть материнского немигающего взгляда. Наконец, чувствуя, что ещё немного и он взорвётся, Андрей резко встаёт из-за стола: — Нам, наверное, с мамой надо поговорить наедине. Вы не против? Пойдём, мама, думаю, тебе есть что мне сказать. Встаёт, дожидается, пока мать кивнёт и тоже поднимается со своего места. Они спускаются с небольшого пригорка к реке. Вечер тёплый, но с реки несёт прохладой, и Светлана Геннадьевна глубже укутывается в плед. Некоторое время они молчат, наконец, она, словно нехотя, спрашивает: — Ты ещё не одумался? Андрей замедляет шаг: — Не одумался насчёт чего? — Андрей, я надеялась, что ты сегодня приедешь и будешь просить прощения за своё поведение. Что ты осознал, что натворил и понимаешь, что мы с отцом чувствуем. Ты о нас подумал? У отца сердце… Андрею кажется, что у него слуховые галлюцинации, настолько абсурдно то, что говорит сейчас мать. — До сегодняшнего дня я знать не знал, что у отца что-то с сердцем, — усмехается он. — И, главное, как вовремя. Весь арсенал решили в ход пустить? — Что ты говоришь, Андрей, — начинает мать, но он не даёт ей договорить. — А что я натворил? И за что мне надо просить у вас прощения? Почему я должен думать о вас, устраивая свою жизнь? Почему вы просто не можете порадоваться за меня, тому, что я, наконец-то, счастлив. — Как ты можешь быть счастлив? — Светлана Геннадьевна задыхается от возмущения. — Меня ужас охватывает, как только я представлю, что ты с этим… чем вы там занимаетесь. — Мама, — лицо Андрея кривится от услышанного. — Меня тоже сейчас охватывает ужас, что моя мать пытается представлять то, что касается только меня одного. Скажи, а зачем ты это представляешь? Для чего? — Потому что ты мой сын, — чуть слышно выдавливает Светлана Геннадьевна. — Понятно. Что же тут непонятного. А когда я был с Жанкой, ты тоже представляла, чем мы с ней занимаемся, оставшись наедине? — Ты что? — возмущается мать. — У меня и в мыслях не было. — Прости, но я тебя не понимаю. Кто-то из нас двоих болен, и это точно не я. Что с Жанкой, что с Хароном — это всё моя личная жизнь. И касается, повторюсь, это только меня. Объясни мне, что изменилось? Я остался таким же, каким был. Все мои качества остались при мне, я выгляжу точно так же, и веду себя, как вёл раньше. Что для вас изменилось? Я твой сын, мама, приглядись. Светлана Геннадьевна качает головой: — Это ненормально, Андрей. Это противоестественно. Отец никогда не примет… — Значит, вам придётся смириться с тем, что у вас больше нет сына, — твёрдо подытоживает Андрей. — Мы на этом закончим, мама. Потому что я не вижу смысла в дальнейшем разговоре. Извиняться мне перед тобой не за что. Своё поведение я не осознал. И я по-прежнему счастлив с тем человеком, которого люблю. — Замолчи… — Светлана Геннадьевна устало машет рукой. — Замолчи, Андрей, я не хочу это слышать. — До свидания, мама. Или прощай. Вам выбирать. Андрей поворачивает назад, оставив мать у берега. Поднимается вверх по склону. В стороне беседки слышен смех и звонкий голос Наташки. Андрей идёт мимо, на ходу делая знак тётке, чтобы подошла: — Я, пожалуй, поеду. Разговор не удался. Не хочу портить вам отдых, а оно так и будет, если кто-то из нас не уедет. Пусть она остаётся, утешь её, как можешь, я вам тут не помощник. Лариса Олеговна кивает, обнимая Андрея и гладя того по затылку: — Всё образуется, Андрюш. Надо только время. Андрей не отвечает. Кто знает, сколько времени потребуется его родителям, чтобы принять его таким, какой он есть. Возможно, это время никогда не наступит. На обратной дороге он раз за разом прокручивает разговор с матерью в голове, каждый раз морщась на фразе матери о том, что она представляет, когда думает о них с Хароном. Добравшись до дома, Андрей чувствует себя полностью разбитым, в висок словно воткнули раскалённую острую иглу. Каждое движение головы простреливает резкой болью. Радует только одно — вот сейчас он откроет дверь, тихо-тихо заберётся к спящему Харону под одеяло и забудется сном до самого утра.