Стану твоим дыханием-3: У твоих ног

«Нам нужно поговорить» — зависает в воздухе тревожной неотвратимостью, отдающейся в голове Андрея гулким эхом. Андрей внутренне подбирается. Такое состояние часто бывало у него перед боем, когда надо мобилизовать все свои внутренние силы на то, чтобы настроиться на предстоящую схватку. Такое состояние часто ощущается перед грядущей грозой, когда всё вокруг замирает, застывает в безмолвии, и только интуитивно ты чувствуешь, что гроза вот уже близко… буквально, какие-то минуты отделяют тебя от надвигающейся неотвратимой стихии. Он молча кивает, смотрит на Харона, медленно поднимающегося с кровати. Хочется протянуть руку и помочь ему, но Андрей знает, как не любит Харон любого проявления своей слабости, поэтому просто терпеливо ждёт. А затем, также молча идёт вслед за Хароном, понимая, что тот разговор, который Харон уже несколько раз пытался начать, произойдёт прямо сейчас, и ничего хорошего он с собой не принесёт. Андрей уверен в этом так же, как и в том, что белое это белое, а чёрное — чёрное. Харон благодарен Андрею за то, что тот не пытается сейчас оттягивать этот чёртов разговор, не забалтывает Харона, как обычно, не избегает всеми силами скользких тем. Скорее всего и он тоже понимает, что время этого разговора настало, и дальше тянуть — это только усугублять ситуацию. Благодарен Харон и за выдержку Андрея, понимая, что тому нелегко даётся просто ждать и смотреть, пока Харон с трудом поднимается, делая вид, что всё в абсолютном порядке, и так и должно быть. Андрей идёт за Хароном, чувствуя только одно — что идёт он на плаху, потому что интуитивно понимает, что за разговор сейчас состоится. В том, что это будет разбор полётов, он не сомневается. Потому что когда-то он должен был состояться, а они уже слишком долго отодвигали этот момент. Но Харон внезапно удивляет Андрея, начиная говорить совсем о другом: — Знаешь, за всю свою сознательную жизнь я никогда не задумывался о том, что могу кого-то ранить словами. Обидеть. Причинить боль. Я вообще как-то не задумывался об этом. Да и незачем было. Сначала тематическое взаимодействие для меня было некоей острой приправой к основному блюду. Иногда я даже посредством этого сбрасывал эмоции, что меня совсем не красит. Впоследствии начал понимать, что это часть моей сути. Причем, довольно специфическая часть даже для тематического мира. Что уж говорить о тех, кто не входит в эту сферу изначально. Андрей слушает Харона, понимая, что сейчас тот говорит ему то, чего не говорил никому и никогда — открывает душу именно ему — избранному. Потому что Харон сам так решил, что для него он — Андрей — избранный: тот, кому можно рассказать такое, о чём никто и не догадывается. А Харон тем временем продолжает: — И получив определённый опыт, попробовав и так, и эдак, и по-всякому, я понял, что меня в Теме привлекают не столько сами практики, сколько именно вот тот глубинный смысл передачи власти. Абсолютное доверие. Что, естественно, подразумевает и абсолютную ответственность с моей стороны. Лицо Андрея болезненно кривится, потому что сейчас перед глазами всплывает фрагмент той поганой статьи, что он прочёл в сети в день их ссоры. — Власть кружит голову, — горько усмехается Харон, продолжая говорить. — И, увы, я не стал исключением. Всегда хочется большего, когда получаешь желаемое. И потом уже не удовлетворяешься меньшим. Я брал по максимуму, не заботясь о тех, кто мне давал реализацию моих желаний. — Это же в прошлом всё, родной, — Андрей хмурится и протестующе поднимает руку, желая остановить Харона. — Сейчас мы вместе, и всё по-другому. Я понимаю, что тебе со мной нелегко, потому что для меня это всё ещё незнакомо и мне, скажу честно, нелегко это даётся. Но я хочу быть с тобой. И я люблю тебя. Знаешь ведь? — Я тоже тебя очень люблю, — Харон останавливается перевести дыхание и смотрит на Андрея долгим взглядом. — Очень сильно люблю тебя. И считаю, что ты должен понимать, с кем имеешь дело. Именно потому, что люблю тебя. Потому что ты мне очень дорог. Я не хочу причинять тебе боль. Может быть, впервые в моей жизни это так. Но тебе — не хочу. Не я, не тебе, никогда. Но выходит, что причиняю. И это совсем не потому, что ты неопытен. — Я тоже часто бываю неправ, — Андрею так хочется обнять сейчас самого нужного и самого любимого человека, но что-то не даёт ему это сделать. — Я слишком часто сначала говорю, а потом думаю. Большинство наших проблем мы могли бы решить, если бы я, вместо того, чтобы эмоционировать, просто объяснил бы тебе, что именно меня задевает. Ну вспомни сам — все наши ссоры, по сути, только из-за моей несдержанности. Каждый раз именно я психую и не хочу идти на контакт, а ты пытаешься меня успокоить и вывести на разговор. Так что же теперь, мне тоже начать посыпать себе голову пеплом? — Перестань, — Харон хмурится. — Мы все совершаем ошибки. Я сейчас немного о другом. Тут, понимаешь, какое дело — ты, в принципе, не должен быть в дискомфорте. Точнее, даже если и да, то у тебя должна быть чёткая уверенность в том, что это трансформируется в комфорт. Что так нужно. Именно тебе нужно. И именно так. — Подожди, — Андрей снова хмурится. — Ты забываешь сейчас об одной очень важной вещи. Я не так давно вообще не подозревал, что могу вот настолько изменить свою жизнь и свои предпочтения. Вспомни сам, как долго я не мог принять то, что меня к тебе тянет. У меня до сих пор не до конца оформилось чувство уверенности в этом моём новом состоянии. Но, повторюсь, я люблю тебя. И я счастлив с тобой. Просто мне надо какое-то время на то, чтобы войти в нужный ритм. — Ну вот, тем более. Тебе нужно было дать время привыкнуть хотя бы к тому, что ты с парнем, а не с девушкой. А я тебя сразу в Тему — в меньшинство в меньшинстве. Но я не могу долго сдерживать в себе эти порывы. Это суть, без которой я не я, понимаешь? Я сдерживался и молчал об этом, сколько мог, но это ведь тоже нечестно по отношению к тебе. — Я очень ценю, что ты доверил мне свою душу, слышишь? — Слишком тёмная эта душа, чтоб вывезти, — снова горько усмехается Харон. — Считаешь меня слабаком? — Андрей чуть улыбается. — Не вывезу? — Нет, не считаю. Наоборот. — Тогда что ты считаешь нечестным по отношению ко мне? — Всё изначально было не очень честным. Я не оставил тебе выбора. Я слишком самоуверенно, как мне кажется, взял и решил, что тебе нужно такое взаимодействие. Что ты хочешь этого, что тебя тянет к этому. Что подсознательно именно это во мне тебя и притянуло — напор, бескомпромиссность, может быть, даже где-то насилие. Страшные вещи я сейчас говорю, конечно. Тема не может быть насилием, это диаметрально разные понятия. — Мне хорошо с тобой, ты же знаешь. И, возможно, ты и прав, что именно это меня и притянуло. Был бы ты рафинированным, я бы даже и мысли бы такой не допустил. — Да, тебе хорошо. И это я тоже чувствую. Но, возможно, для тебя это отчасти что-то вроде игры. Тогда как на самом деле тебе этого и не нужно вовсе. И тогда получается как раз насилие. Причем, я тебя даже изначально не спросил, посчитав, что тебе просто надо то же, что и мне. Андрей задумывается, машинально кусая губы, размышляя над сказанным. — Ну вот как бы ты об этом спросил? — наконец, говорит он. — Я бы сбежал в ужасе, стуча копытами. — Ну вот поэтому и не спрашивал, — вздыхает Харон. — И не говорил ничего о себе. О том, какой я… Боялся потерять. Но сейчас и спросить, и сказать просто обязан. — В итоге же всё хорошо. Просто мне надо научиться говорить о своих переживаниях. И я постараюсь этому научиться, — в голосе Андрея чувствуется сильное напряжение. — Было бы всё хорошо, тебя бы не триггерило так, — всматриваясь в лицо Андрея, произносит Харон. — Я тоже могу пообещать не делать каких-то вещей, что тебя обижают. Не говорить каких-то слов. Но я не уверен, что смогу досконально придерживаться своего обещания, чтобы обещать это. Тем более, если это заранее не вынесено в табу или не пресекается стоп-словом. Оно же как: не запрещено — значит, разрешено. Слишком велик соблазн. Давить в себе какие-то свои проявления можно, бесспорно. Но до какого-то времени. Потом это всё трансформируется в какой-нибудь очередной пиздец. Только не воспринимай это как ультиматум, пожалуйста. Это не значит, что я тебя не уважаю и отношусь как-то пренебрежительно. Или что ты должен поступать вот как-то только так и никак иначе. Всё зависит от того, что нужно тебе самому. Есть ли эта потребность в тебе. И если есть, сможешь ли ты с ней сосуществовать. — Я не знаю, — растерянно говорит Андрей. — Точнее, я не уверен до конца. — В том и дело, что не знаешь или не хочешь пока знать. Смотри, по идее, мы можем вообще не касаться Темы, — вздыхает Харон. — И как долго ты так сможешь, если сам говоришь, что это твоя суть? Тебе самому комфортно будет так жить со мной? Харон стискивает зубы, думая о том, стоит ли говорить это или нет, но если честно, то уже до конца. — Некоторые пары живут так, — начинает он. — Ну вот дороги они друг другу, любят друг друга. Им хорошо друг с другом. Но есть моменты, в которых они разные, и прийти к консенсусу не получается. И они… — Харон сглатывает, — они… ну, в общем, эту нехватку, если она возникнет, можно компенсировать в специализированном заведении. Чисто механически. — Не понял, — Андрей сжимает губы и в упор смотрит на Харона. — Понял, — Харон, не в силах выносить больного взгляда Андрея, отворачивается. — Всё ты понял, родной. — Какую нехватку ты хочешь компенсировать в этих своих заведениях? То есть, тебе со мной будет плохо, ты от меня чего-то будешь недополучать, мучаться от этого, а потом бежать куда-то в какие-то там ёбаные заведения, и там что-то компенсировать? А я тебе зачем тогда, спрашивается? — Да нет же, подожди, — Харон хватает запястья Андрея, пытаясь притянуть к себе. — Я тебя люблю. Ты мне дорог. Очень. И я не могу тебя мучить тем, что тебя обижает. Я не вынесу, если ты будешь делать что-то только для того, чтобы меня не разочаровывать, если тебе самому это не надо или вызывает отвращение. Если есть определённые потребности, я мог бы попытаться помочь тебе принять это в себе, но для этого мы должны определиться с тем, нужно ли тебе это вообще. Есть ли в тебе это. Харон понимает, что говорит не то, совсем не то. Донести до Андрея свои мысли не получается. Он делает только хуже, а вернуть всё назад теперь уже поздно — произнесено и озвучено слишком многое. — Я не знаю, — снова говорит Андрей. — Меня многое заводит из того, что мы делаем. Но меня, в сущности, всё заводит, если дело касается тебя. Харон вздыхает. Донести мысль словами не получается. — Хорошо, — он решается. — Давай проверим. Если я тебя сейчас, допустим, поцелую и поглажу нежно по спине и заднице, ты возбудишься? Андрей оглядывается по сторонам: — Ну в данной обстановке вряд ли, — честно отвечает он. Харон хмыкает: — Ок, а если нагну вон к тем перилам, удерживая одной рукой за шею и прижимая лицом, а пальцы второй руки, не спрашивая, засуну тебе в задницу? Андрей нервно сглатывает: — С ума сошёл совсем? Во-первых, ты после операции, во-вторых… — Стоп, — обрывает Харон. — Без обстоятельств сейчас. Просто ситуация. И ты уже завёлся, только представив этот второй вариант. Или я не прав? Андрей чувствует жар на щеках, но всё же кивает. — Прав, — констатирует Харон, прижимая Андрея к себе поближе. — Вот это и есть твоя суть, родной. И если ты хочешь научиться с этим справляться, я постараюсь, очень постараюсь помочь тебе. Тебя удерживают заученные годами установки, что это неправильно, стыдно, недостойно. Но эти же установки говорили и о том, что точно так же неправильно в принципе быть не с девушкой. — Но ты же по сути несерьёзно обрисовал вот такую ситуацию? — Андрей кивает в сторону перил. — Это ведь всё равно из разряда фантазий. — Действительно, — Харон странно улыбается, как-то незаметно смещается в сторону и неуловимым движением выворачивает руку Андрея назад, вынуждая того наклониться. Нагибается к уху и шепчет, касаясь губами ушной раковины: — Конечно из разряда фантазий, ведь, чтобы осуществить это мгновенно — перила слишком далеко находятся от нас. — Тем временем пальцы его свободной руки уже расстегивают ремень Андрея. Андрей выдёргивает свою руку и отодвигается в сторону: — Тут же люди ходят, ну в самом деле, — раскрасневшись, он тяжело дышит. — Вот если бы это было на самом деле насилием — ты бы так легко не вырвался. В этом и вся разница. Более того, ты можешь просто меня остановить, вообще не совершая никаких движений. Просто сказать. Для того и существуют правила. Или не делать ничего подобного вообще. Вот только зачем? Если в таком случае суть останется неудовлетворённой. — Ты хочешь сказать, что я подсознательно хочу, чтобы ты меня прямо тут выебал на глазах у изумлённой публики? — Ну почти, — Харон кивает, оставаясь серьёзным. — Подсознательно этого просит твоя суть. Сознательно тебе не дают этого сделать твои установки. Тема уравновешивает сознательное и бессознательное, позволяя получить желаемое без риска. Это не значит — сделай здесь и сейчас прямо сразу. Есть разумность, когда публичные действия, если таковых захочется, совершаются по договорённости и среди своих. Как и любые другие действия, слова и прочее. Есть отдельные личности, кто может что угодно вытворять где угодно, хоть и прямо на улице, но это уже совсем другие фетиши, да и разумность тут в загуле. Я тебе не для этого всё демонстрировал. Это было для того, чтобы ты сам понял, чего именно тебе нужно. От чего ты заводишься особенно. В чем твоя потребность. И если есть потребность побыть вот такой вот похотливой сучкой, то нужно отпустить себя и дать этой потребности реализоваться, позволяя о последствиях подумать тому, с кем ты это реализуешь. Передать ответственность, понимаешь? Отдать контроль. Отпустить себя. Андрей смотрит мимо Харона, упершись взглядом в ровную, без единой трещинки, стену напротив. То, что было сказано Хароном только что, болезненно накладывается на пережитое не так давно, и будто бы возвращает в прежнюю ситуацию — та самая обида снова просыпается в нём. А Харон, будто почувствовав, ещё и добавляет: — Я вижу, что тебя снова зацепило. Так и будет триггерить, пока ты не научишься добровольно передавать контроль над собой. А тренировки эти достаточно болезненны, если не по правилам. Андрей хмурится всё больше, чем дальше говорит Харон. — Контроль над собой? — повторяет он слова Харона. — Именно контроль, — подтверждает Харон. — Вся суть Темы в обмене властью. Именно это есть суть всех практик и направлений. Топ принимает сабмиссию, сабмиссив — передаёт. Добровольно. И с удовольствием. И оба хотят этого. И оба кайфуют от этого. А иначе это тупо насилие. Андрей смотрит на Харона, как будто первый раз видит его. Фраза «с удовольствием» вспоминается ему… точно так же писал тот автор на каком-то сайте, куда Андрей попал волею судьбы. И как тот делал всё, что ему вздумается, а его партнёрша принимала это всё с тем самым удовольствием, теряя себя при этом, как личность. И об этом было написано, как о чём-то обыденном, как будто так и должно быть. И сейчас Харон точно так же… точно то же… Андрей снова кривит губы, видя себя, как наяву, во время той самой передачи контроля, как он с радостью и удовольствием выполняет самые несуразные команды, чувствуя себя при этом вполне довольным жизнью. Внутри него всё противится подобному представлению, и даже хочется сплюнуть, чтобы избавиться от металлического привкуса во рту. — Родной? — голос Харона доходит до Андрея очень приглушенным, как через вату. — Что с тобой? Андрей медленно качает головой: — Я… — начинает он, понимая, что если Харон сейчас честен с ним, то ему надо ответить тем же, несмотря на то, чем это может для них обернуться. — Я так не смогу. Андрей, наверное, впервые, с момента их знакомства, вдруг чётко представляет, к чему могут привести такие отношения. Он, несомненно, благодарен Харону за его открытость и этот разговор, что, наконец-то, все карты выложены на стол. Но именно теперь он понимает и то, что самым трудным в этих отношениях был не переход в другой лагерь в плане секса, а то, что ему, чтобы существовать в таких отношениях, надо полностью перекраивать своё сознание. Но в таком случае, спрашивает Андрей себя, что же останется от него самого? Не потеряет ли и он себя в переустановке всей системы? Он снова смотрит в глаза Харону и снова качает головой: — У меня не получится. У Харона будто перед глазами темнеет, но всё же он решает уточнить, прежде чем делать выводы: — Не получится что? Не сможешь чего? Передать контроль? Я тебя правильно понял? Андрей наклоняет голову и переводит взгляд вниз. Чувство ужасной потери вдруг накрывает его, пережимая горло, но врать сейчас и врать человеку, который не заслуживает этого, он не может. — Я понимаю, что это непросто, — Харон отчаянно ищет слова и не находит. Но говорить что-то нужно, потому что если он сейчас промолчит, то это будет точно всё. Хотя он и понимает, что это и так уже всё. И не будет ничего из того, о чём говорил Андрей - ни совместных поездок, ни тёплых вечеров вместе. И кота тоже не будет... Где-то что-то окончательно сломалось, рухнуло с характерным хрустом, руша за собой всё живое. Не достоин доверия. Ну бывает, чего уж. — Я понимаю, родной. Ты и не обязан. Это всё просто от потребности… Слов нет, мыслей тоже. Вообще ничего нет. Ощущение какой-то чудовищной ошибки придавливает и не даёт дышать. Андрею тоже хочется сказать ещё что-то, только вот слов, которые объяснили бы всё, что он сейчас чувствует, просто не существует. Да, он мог бы сказать сейчас, что безумно любит Харона, что не представляет, как ему жить без него, но ещё он помнит, как Харон говорил, что если чего-то не хватает в паре, то партнёры ищут это в другом месте. А представить, как Харон едет куда-то и с кем-то, не с ним, не с Андреем, реализует то, в чём нуждается… нет, это даже представлять больно. — Родной, — Харону перехватывает горло. — Ну её к херам, эту Тему. Слышишь? И вообще к херам всё. Главное ведь мы. Я смогу. Ты мне дороже. Никогда и ни с кем этого не было. Но ты… это совсем иначе. Андрей горько усмехается: — К херам, говоришь. Мы же оба понимаем, что невозможно давить в себе то, без чего жить не можешь. А делить тебя с кем-то я не смогу. — Жить я без тебя не могу, — выдыхает Харон. — Незачем просто. Даже речи не идёт о выборе. — И я без тебя… — начинает Андрей и не заканчивает фразу, потому что чувствует, что ещё слово, и он расплачется, как девчонка. — Мы сможем, — Харон порывисто прижимает Андрея к своему колотящемуся в ребра сердцу. — У нас получится. Я костьми лягу… — Не надо, — Андрей мягко отстраняется. — Это невыносимо: знать, что ты делаешь любимого человека несчастным. И я не могу так. Наверное… наверное, я и правда… Это было помрачнение, но на самом деле это слишком для меня. И я не знаю, как быть, — он растерянно смотрит в лицо Харона, тщательно избегая контакта глаз, — я не могу сейчас… — Не можешь что? — Харон ощущает себя тупее всех тупых в мире, задавая этот вопрос. — Не можешь… уйти? Андрей молча кивает, отворачиваясь и изо всех сил борясь с эмоциями. — Это потому, что я типа немощный после операции? — Харон опирается о стену. — Я в норме, пусть тебя это не останавливает. В любом случае, до выписки не так и далеко. Да и меньше всего я хотел бы, чтоб ты со мной оставался из жалости. Это унижает нас обоих. — Это не так, — Андрей машет рукой, не в силах объяснять. — Я… мне… нужно подумать, побыть самому. Мне надо уйти. — Я понимаю, — Харон прикусывает себе язык, чтобы не произнести «родной», отдирает от себя с кровью своё, наживо, без анестезии. — Я понимаю. Может, так для тебя даже лучше будет. Как было. Спокойно и стабильно. Прости меня, что ворвался в твою жизнь и всё испоганил. Прости, что делал и делаю тебе больно. Прости, что вот так всё. Ты самый лучший. Ты очень сильный. Ты достоин лучшего. И я очень надеюсь, что у тебя будет всё в порядке. Только без глупостей, слышишь меня? Пообещай мне. Или ты подумаешь ещё, побудешь сам дома, а я выйду отсюда и мы ещё раз всё обсудим. — Хотел бы я… — Андрей выдыхает сквозь стиснутые до боли зубы. — Как бы я так хотел. Но это вряд ли что-то изменит глобально. И я… я просто не могу больше. Я пойду. Я обещаю, что ничего со мной, что всё хорошо будет. Спасибо тебе. — Да за что? — Харон не может, не хочет отпускать Андрея. Но обязан. Каким же он был идиотом ещё недавно, говоря Марату, что должен отпустить. Какой это всё бред и ересь. К херам эти потребности и этот весь идиотизм, когда вот так наживо рвётся что-то очень важное, очень сильное, что-то, без чего уже ничего не будет. — Не за что меня благодарить. — За честность, — Андрей кивает, будто решившись на что-то. — И вообще, за всё. Ты только… нет, ничего, — он быстро мотает головой, разворачивается и поспешно уходит прочь, пошатываясь и цепляясь за стены, словно слепой. «Стой, стой, стой, — бьется в виски Харона, — останови его, не отпускай. Не смей», — орёт внутренний голос. Но Харон молча смотрит в спину уходящему Андрею, ощущая как девятиэтажное здание больницы всем своим многотонным весом придавливает его, размазывает, погребает под собой, осыпаясь бетонными плитами неотвратимости.