Стану твоим дыханием-3: У твоих ног

«Что же ты делаешь?» — стучит в голове Андрея, пока он слепо, не видя ничего вокруг, сталкиваясь с идущими навстречу ему людьми, идёт по направлению к выходу, точнее, заставляет себя идти. Насилует свою волю и свои желания, потому что делает он сейчас то, что кажется ему самым большим абсурдом в его жизни. «Это неправильно, остановись», — кричат его чувства. «Ты пожалеешь об этом», — отстукивает азбукой Морзе сердце. Да, Андрей знает, что это неправильно, уверен, что он пожалеет — он уже жалеет — но всё равно упрямо идёт вперёд. Как хочется ему развернуться и броситься обратно. Обнять Харона так крепко, чтобы хрустнули кости, чтобы стало больно обоим, и говорить-говорить, какие они дураки, что так нельзя, говорить о том, как он любит Харона, так сильно любит, что сейчас, когда он понимает, что их история закончилась, даже дышать больно. Как же вышло так, что в одно мгновение всё рухнуло шатким карточным домиком? «А ты не догадывался, что к этому и идёт?» — ехидно интересуется мозг. Да, следовало ожидать, что разговор, произошедший только что, должен был состояться в любом случае. Андрей это понимает, и Харон, естественно, тоже понимал это. Именно поэтому Андрей, теперь он это осознаёт точно, подсознательно оттягивал момент истины. Как бы хорошо им ни было вместе, Андрей понимает, что потребности Харона и возможности самого Андрея — вещи слабо друг другу подходящие. И ситуация, случившаяся в день ссоры, повторится неоднократно и будет повторяться вновь и вновь, потому что даже в угоду любимому человеку он не сможет настолько прогнуться перед ним. Горько осознавать, что сказка в реальности, и в самом деле, оказалась всего лишь сказкой, мечтой, которую они сами себе придумали. «Заигрался ты, Андрей?» А может, и в самом деле, это была только игра для него? Но в таком случае почему же, блядь, так больно? Почему давит в груди, и слёзы так близко, что сдавливают горло? Он останавливается в больничном дворе, прижимается лбом к ближайшему дереву — чувство огромной опустошённости наваливается на него, давит на плечи, не хочется двигаться, не хочется вообще ничего. Мир остановился, опустел, и Андрей понимает, что ощущение свершившейся несправедливости останется с ним надолго. «Но ведь ты можешь прямо сейчас всё исправить». Может. Он может именно сейчас вернуться, взять свои слова обратно, пообещать постараться принять то, что предлагает Харон, снова быть с ним. Быть счастливым. Сделать выбор в пользу своего счастья. «Счастье без свободы или свобода без счастья?» Неимоверно тяжело поступать правильно. Невыносимо тяжело. И беда в том, что всё в Андрее сопротивляется утверждению, что он поступает правильно. Сколько проходит времени, когда Андрей, наконец-то, отрывается от дерева, он не знает. Оглядывается, словно не понимая, где он, растирает ладонью лоб с отпечатавшимся на нём рисунком коры, застёгивает куртку и, зябко дёрнув плечами, идёт к машине. По дороге домой он понимает, что место, где они с Хароном были так счастливы, он уже не может называть домом, что надо съезжать, и чем быстрее, тем лучше, чтобы не мозолить глаза Харону, когда тот вернётся. Зайдя в квартиру, Андрей медленно обходит все комнаты, вглядываясь в каждую вещь, будто видит тут всё впервые. Так же медленно собирает свои вещи, удивляясь, как быстро он тут оброс новым имуществом, а ведь пришёл сюда не так давно с одной сумкой. Берёт самое необходимое. Выкладывает из кармана ключи от машины, даже не смотрит на ключи от той новой, купленной не так давно и записанной на его имя квартиры. «Надо как-то потом разобраться с документами, — мелькает в голове, — переписать на Харона». Ему и в голову не приходит, что он может переехать сейчас в ту квартиру, он и до этого не считал, что она как-то вообще к нему относится. Затем захлопывает за собой дверь и спускается по лестнице, зажав в подмышке моноблок. Куда он сейчас поедет и где будет жить — об этом он тоже сейчас не думает, в голове ни одной мысли. И только когда оказывается внизу, выйдя из подъезда, вдруг осознаёт, что идти ему, в сущности, некуда. Мысль искать приюта у тётки он отметает сразу. Любопытство родственников и эмоциональный натиск Наташки он сейчас просто не вывезет. Можно поехать в отель или снять апартаменты, но это не решает проблемы на долгий срок, хотя он и может себе позволить жить так пару месяцев. Голова отказывается соображать, и он, даже не отдавая себе отчёта, набирает номер, некогда значившийся в списке самых частотных. — Да, — голос матери звучит приглушённо, — Андрей? — Вы не против, — говорит он быстро, чтобы не передумать, — если я некоторое время поживу в своей бывшей квартире? — Ты можешь жить там, сколько захочешь, — мать вздыхает едва слышно. — У тебя её никто не отбирал, ты же знаешь, что отец тогда сгоряча так. — Я ненадолго, — повторяет Андрей. — Я очень хорошо помню, чья она и на кого записана. — У тебя что-то случилось? — несмотря на их разногласия, Андрей слышит в интонациях матери беспокойство. — Если ты решил вернуться, значит… — Это абсолютно ничего не значит, — ровным голосом отвечает Андрей. — Я сейчас подъеду, ты мне вынеси ключи, пожалуйста. Кстати, если что, могу оплатить аренду. — Андрей. Да что ты такое… — ахает мать перед тем, как Андрей отключает связь. Он вызывает такси, называет адрес родителей, снова звонит матери, не выходя из машины, опускает стекло, чтобы взять ключи — в глаза матери, настойчиво пытающейся поймать его взгляд, он не смотрит, тут же говорит водителю, чтобы тот трогал с места. Мать ещё пытается что-то сказать, но не успевает и так и остаётся стоять в накинутой поверх домашней одежды шубе. Накрапывает легкий снежок, и если бы Андрей не был так опустошён душевно, он обязательно обратил бы внимание, как красив вечерний город в незаметно наступившей зиме. Поднимаясь на свой этаж, Андрей ловит себя на мысли, что он как будто и не уезжал никуда. Открывает входную дверь, проходит, разувается у входа и, скинув куртку, идёт на кухню. И в самом деле, словно и не уходил вовсе… все вещи на своих местах, как он их оставил. Квартира не дышит холодной отрешённостью пустого жилища, а наоборот, встречает его радушием после долгой разлуки. «Наверное, кто-то ездил сюда поддерживать чистоту, вокруг ни пылинки», — краем сознания отмечает он, механически обходя все комнаты. Устало опускается на кровать, где совсем недавно, во время его болезни, они с Хароном… — Блядь, — Андрей сгибается, как от сильной боли, почти пополам и прижимается лбом к коленям. Только не думать, нельзя думать о нём. Иначе он не выдержит, наберёт номер, сорвётся с места и поедет обратно, чтобы… — Стоп, не сметь, — он, обхватив ноги под коленями, раскачивается из стороны в сторону, пытаясь глубоко дышать и хоть немного абстрагироваться. Встаёт, идёт в душ и долго стоит под горячими струями, затем наливает в стакан воды, закидывает в рот две, чтобы наверняка, таблетки снотворного и ложится в постель. После всех эмоциональных волнений прошедшего дня им овладевает холодное равнодушие, которое постепенно сменяется тяжёлым сном, где он то пробирается сквозь туман, то сквозь непроходимую чащу, то пытается выбраться из пропасти, то из затягивающего в свою утробу болота. Упрямо, преодолевая боль, страх и усталость, карабкается, спотыкаясь, вперёд с уверенностью, что где-то там, впереди, он узнает что-то очень важное, что там его ждут, и необходимость дойти до финиша сравнима по своей значимости только с желанием жить. Ему то снится, что он проснулся, или он, и в самом деле просыпался, то, что снова засыпает, сон и явь становятся неразличимыми, и когда он вдруг открывает глаза от настойчивого звонка и стука в дверь, кажется стучат ногами, он первые секунды не понимает, где он и какой сейчас день. Когда он отпирает дверь, в квартиру вваливается растрёпанная и взъерошенная Наташка: — Ты зачем на внутренний замок закрылся? — сердито спрашивает она, скидывая верхнюю одежду. — Ещё немного и я спасателей бы вызвала, выковыривать тебя отсюда. И в ответ на непонимающий взгляд Андрея поясняет: — Мало ли, может ты себе тут вены вскрыл. — С чего бы? В ответ на скептически приподнятую бровь брата, она подытоживает: — Звоню, ты трубку не берёшь, стучу — не открываешь. Что думать, а? — В покое человека оставить никак? — сухо бросает Андрей, разворачиваясь в сторону кухни. — Никак, — Наташка мотает головой. — У моего брата что-то случилось, как я его в покое оставлю? Андрей поворачивает вентиль, чтобы налить стакан воды: — С чего ты решила, что у меня что-то случилось? — А то непонятно, — фыркает Наташка. — С чего бы ты изображал тут возвращение блудного сына? Андрей неопределённо дёргает плечом и ничего не отвечает. — Я так понимаю, — Наташка открывает холодильник и придирчиво рассматривает содержимое, — рассказывать ты мне ничего не будешь. — Нечего тут рассказывать, — Андрей нервно кривится. — Это моё личное дело, и обсуждать его я не намерен ни с кем. — Харон что-то натворил и вы поругались, — резюмирует Наташка, выуживая из холодильника яблоко. — Я ему всё выскажу, что о нём думаю. Если он решил, что… — Не смей, — Андрей подходит к Наташке вплотную и говорит ей сквозь зубы. — Я запрещаю тебе с кем бы то ни было обсуждать вещи, которые касаются только меня. Ты поняла меня? Наташка замирает с яблоком в руке, не донеся его до рта. Смотрит на Андрея, не моргая, затем медленно кивает: — Я поняла. Андрюш. Всё так плохо? Андрей поджимает губы и отворачивается к окну. Наташка подходит к нему со спины, обнимает за плечи: — Я не буду больше ничего спрашивать. Но ты же знаешь, что если что, то я рядом? Андрей кивает: — Знаю. Прости, что сорвался. Тяжёлые дни были. — Тебе надо отвлечься. Скоро Новый год, месяц всего, и всё старое останется позади. Ты же понимаешь, что всё, что с нами случается — это опыт, который для чего-то нужен. Этап в жизни всего лишь. — Ты мудра не по годам, моя младшая сестра, — слабо улыбается Андрей. — Да, опыт. Теперь осталось понять, для чего он мне был нужен. В последующие дни Андрей пытается встроиться в новую старую жизнь, в которой всё теперь кажется неестественным и наигранным. Ощущение невыносимой утраты и внутренней пустоты не оставляет его ни на минуту. Он всеми силами старается восполнить эту пустоту, старается занять себя хоть чем, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Он засиживается допоздна на работе, уходит последним, когда в редакции не остаётся никого. Даже трудоголик Макс уходит раньше, сопровождаемый каждодневными выговорами со стороны Влада, что чаша его терпения переполнена, и он скоро найдёт себе развлечения на стороне. Слушая эти шутливые перепалки, Андрей каждый раз словно отправляется в прошлое, когда они с Хароном… на этом месте Андрей всегда останавливает себя и запрещает думать дальше. Он пресекает даже малейший намёк на разговор о своей личной жизни со стороны Соболева и Сергеева. Постепенно в их взглядах начинает проявляться некое понимание ситуации, и они закрывают эту тему, как переставшую быть актуальной. И Андрей благодарен им за это, чего-чего, а уж шуток на болезненную тему ему не выдержать. Он начинает чаще встречаться с друзьями, с которыми почти перестал общаться, когда рядом был Харон. Снова вливается в общий ритм жизни. И кажется, что вновь поезд его жизни едет по проторенному пути, и дорога снова ровная, без ухабов и крутых поворотов. И со стороны вроде ничего не изменилось в его жизни и в нём самом. Он даже снова начинает общаться с родителями. Не так как раньше, без каждодневных отчётов и совместного времяпрепровождения — он будто повзрослел за время вынужденного отчуждения и, вместе с тем, отдалился от них. И с их стороны чувствовалась осторожность в общении и дистанция, которую никто из них уже не мог преодолеть. Всё вернулось на круги своя. Так казалось всем. Но так всего лишь казалось. Каждый раз, когда Андрей возвращался домой, он чувствовал на себе весь груз своего притворства. Он показывал миру то, что мир хотел видеть. А свою душу, истекающую кровью с каждым вдохом и выдохом, он прятал так глубоко, что её не разглядел бы самый опытный психолог. Просыпаясь по утрам всё с той же болью, что и тогда, когда он вышел из больницы в больничный двор, точно также задыхаясь от нехватки воздуха, измученный беспокойными снами, где был тот человек, о котором он запрещал себе думать, Андрей вставал под ледяной душ, а затем, открывая входную дверь, надевал на себя маску, скрывающую его настоящего и показывающую того Андрея, к которому все так привыкли. Говорят, время лечит. Возможно они и правы, те, кто так говорят. Только вот дни сменяются днями, а Андрей совсем не чувствует, что ему хоть на мгновение становится легче. Он удалил номер Харона, чтобы вдруг не возникло соблазна позвонить ему. Единственное, что он позволяет себе сделать, это узнавать через Ларису о самочувствии Харона. Он знает, что тот уже выписался из больницы, а значит, всё с ним в порядке. Это успокаивает. Андрей внушает себе, что Харон и думать забыл о нём, возможно, что замену уже нашёл. Как знать, сколько таких, как Андрей, у Харона было. Тут Андрей каждый раз болезненно кривится. Представлять такое неприятно. Несколько раз Андрей во время встреч с друзьями видит Жанку. Та демонстративно не замечает его, что Андрея очень устраивает, и никоим образом не пытается напомнить ему подробности их расставания. У неё, как кажется, складывается всё как нельзя лучше — по крайней мере, выглядит она счастливой и довольной жизнью, снисходительно глядя на Витька, который крутится вокруг неё с видом чемпиона, взявшего самый главный приз. В глазах Жанки Витёк тоже неплохая партия, он из статусной семьи, а для Жанки подобное обстоятельство считается самым главным. Она из разряда тех женщин, которые очень легко выкручивают из своего сердца одну деталь, чтобы заменить её на новую, более лёгкую в обращении. — Не жалеешь, что расстались? — спрашивает Андрея как-то Кирилл, кивая в сторону обнимающихся влюблённых. — Да я не знаю, какому богу спасибо говорить за это чудо, — усмехается Андрей. — Хотя так странно думать, что то, от чего ты так хотел избавиться, для кого-то может оказаться счастьем. — Ну да, — кивает Кирилл, — Витёк выглядит очень счастливым. — Хоть кто-то счастлив, — снова усмехается Андрей. — Мы с тобой вроде собирались посидеть за рюмкой чая, — напоминает Кирилл, — да всё никак не соберёмся. Андрей кивает и незаметно переводит разговор на другую тему. Ему уже ясно, что теми друзьями, какими они были в школьные годы, им не стать. И время прошло, и степень доверия уже не та. По крайней мере, им удалось остаться добрыми приятелями, а это тоже неплохо. Вернувшись к прежнему образу жизни, Андрей неожиданно сам для себя возвращается и в клуб, где вдруг понимает во время очередного спарринга, что нашёл способ хоть на какое-то время отвлечься от своей боли. Когда всё внимание сосредоточено на противнике и боль физическая вытесняет душевную, не остаётся времени заниматься самокопанием и препарировать собственные душевные терзания. Андрей погружается всё глубже в прежние увлечения, занимая всё свободное время, изматывая себя настолько, чтобы сил оставалось только доехать до дома и упасть в постель, забыться бесчувственным сном, чтобы утром проснуться, натянуть на лицо уже ставшую привычной маску, и так каждый день по кругу. Но как бы он ни старался, тоска не уходит. Образ Харона то и дело возникает в его памяти — оказывается, в мире столько деталей, которые то и дело напоминают о нём. Андрей головой готов стучаться о стену, лишь бы не думать, не думать о том, о ком думать хочется постоянно. И когда Беркут в очередной раз спрашивает у Андрея, не передумал ли тот насчёт его предложения, он отвечает: — Когда следующие бои? Я успею подготовиться? Услышав, что сразу после новогодних праздников, Андрей кивает: — Записывай. Я согласен.