Стану твоим дыханием-3: У твоих ног

Харон не помнил, сколько времени он простоял в коридоре больницы. Время будто выпало из сознания, оставив после себя пустоту. И с каждой последующей минутой пустота разрасталась, становясь всё больше и больше, заполняя собой грудную клетку, злокачественной опухолью прорастая по всему телу. Её метастазы пережимали нервы, не давая вдохнуть полной грудью. Перехватывали горло, скрючивали кости, раздирали в мясо внутренние органы. Добрались до сердца, вынуждая его то замирать, то пускаться в истеричную тахикардию, пронзая экстрасистолами. Харон старался дышать осознанно, контролируя движения диафрагмы, потому что иначе — само собой — просто не получалось. Он крепко вцепился в подоконник, глядя куда-то вглубь больничного двора невидящим взглядом. Пролетающий за окном снег терпел поражение в жалких попытках затушить полыхающий внутри пожар. Именно сейчас отчётливо проступило осознание того, что пришла зима. Ассоциации подкидывали Харону яркие эпитеты, связанные со словом «зима». И прилагательные «мёртвая», «ядерная» — были ещё не самыми безнадёжными в его ассоциативном ряду. Отчаянно хотелось плакать. Разрыдаться так, чтобы горячие слёзы растопили к херам этот застывающий кровавой коркой лёд. Но слёз не было. Они стекали где-то внутри, выжигая и разъедая солью и так истерзанные органы. Скапливались в районе солнечного сплетения и затапливали ещё как-то барахтающееся сердце. Харон смотрел в окно. У него была очень важная задача: дышать, стоять, смотреть… Создавать впечатление, что все в порядке, создавать видимость жизни. Призрачную надежду на смену времён года, на то, что весна обязательно настанет. И совсем неважно, что настанет она для кого угодно, только не для Харона. Харон смотрел на усиливающийся снег, на тёмное небо, на чёрные ветви деревьев, на фонари во дворе, в свете которых бесновались в ярости снежинки. И чем дольше он стоял, тем сильнее ему хотелось на воздух — вдохнуть морозное дыхание зимы, ощутить её в себе, дать возможность снегу проникнуть колкими искрами в бронхи и лёгкие. Хотелось, как птица, взлететь повыше. Хотелось расправить крылья, сломанные гнётом обломков неизбежности. Хотелось вырваться из этого гнетуще-давящего, беспомощного состояния. Не отдавая себе отчёта в том, что делает, Харон рванул фрамугу окна, открывая его и впуская в помещение снежные вихри, так необходимый ему сейчас воздух. Он ощущает тающие на лице снежинки и дышит, дышит… — Совсем сдурел, что ли? — громкий крик дежурной санитарки врывается в растворяющееся в ледяном дыхании воздуха сознание Харона. — Полетать захотелось? Ты чего творишь, окаянный? Харон молча смотрит на закрывающую окно, ворчащую и вытирающую пол от насыпавшегося снега санитарку. Затем так же молча разворачивается и идёт в палату. Впервые сам просит медсестру уколоть сибазон. А на следующее утро снова занимается мимикрией, только теперь уже с лечащим врачом, которому втирает о том, что чувствует себя отлично и под собственную ответственность и написание заявления требует отпустить его домой. Харону нужно кровь из носу попасть домой. Ещё столько моментов упущено в разговоре с Андреем. Может быть, ему удастся донести, объяснить… Может быть, они просто не совсем поняли друг друга. Может, Андрею нужна поддержка и помощь в преодолении своих страхов, в понимании себя. Ведь Харон, по сути, заведя в непролазное болото, попросту его там бросил. Снова поступил безответственно. Пока ещё не поздно, всё можно исправить. Вообще всё можно исправить, пока живёшь. Ведь для чего-то он выжил… — Это недопустимо, — распаляется всё больше Должанский, переходя на повышение голоса. — Недопустимо и попросту безответственно. Вы понимаете, что мы вас с того света вытащили? Да, вам крупно повезло, что травмы оказались, если так можно выразиться, удачными с учетом мясорубки с вашим ДТП. По крайней мере, не летальными, как это в 90% случаев бывает при таких ситуациях. Но вам чудом, я уж не знаю, каким, но чудом удалось выжить. И потом — массивная кровопотеря, травматический шок, асистолия, в конце концов. Я уже даже молчу о сложнейшей операции на фоне этого всего. А вы что? Вам мало было? Сейчас нужно максимально беречься. Приложить все усилия для восстановления, реабилитации. Соблюдать режим, диету. Меньше контактировать с людьми в профилактических целях против инфицирования. А вы? Вам совсем, что ли, плевать на себя? Так для чего я там корячился три часа в операционной? Для чего мы все там корячились, я вас спрашиваю? Чтобы вы своими хотелками свели на нет все наши усилия? Нет, нет и нет. Ещё рано. Ещё слишком рано. Я категорически против. Это безобразие. Я к заведующему пойду. Харон молча слушает тираду Должанского, а когда тот в раздражении покидает палату, поднимается и сам идёт к заведующему. Спокойно и где-то даже отрешённо выкладывает аргументы, по которым лечебное учреждение в лице заведующего отделения не имеет права удерживать в своих стенах пациента, если его жизни не угрожает опасность и он не опасен для окружающих. Мясник выслушивает, затем долго смотрит на Харона внимательным взглядом и, пододвинув к себе листок с отказом, уже занеся ручку для своего росчерка, неожиданно спрашивает: — Надеюсь, сами для себя вы опасность тоже не несёте? — Ну что вы, — широко и неискренне улыбается Харон. — Если бы и хотел даже, то всё равно права не имею. — А вот это правильно, — кивает заведующий и подписывает заявление Харона. — Вот это правильно. Через месяц обязательно сделайте УЗИ брюшной полости, в ваших же интересах. Выйдя из стен больницы, первым делом Харон задирает голову к небу. Снега нет. Сизо-серые тучи, плотно обложившие небосклон, не спешат им делиться. Мрачно повиснув над городом, они предпочитают давить его своей тяжестью, а если и выбросят что-то вниз, то уж никак не лёгкие тающие снежинки. Как минимум, это будет ледяной дождь, раскалывающий город на осколки, впивающиеся в души зазевавшихся горожан. Харон ловит себя на мысли, что будь сейчас ночь, он бы точно завыл в небо. И как знать, может быть, на этот вой услышал бы ответный… Нужно ехать домой, но без машины Харон чувствует себя каким-то неполноценным. Он даже не знает, где остановка общественного транспорта и чем добираться к дому. Где ближайший переход в подземку? Какая ветка здесь проходит и по какой лучше ехать? Он полностью неприспособлен, и это выводит из себя. Стиснув зубы, Харон выходит с территории больницы, двигаясь в непонятном направлении и по наитию выбирая путь к проезжей части. Становится у обочины, поднимает руку, пытаясь остановить попутку. О том, что можно за минуту скачать приложение и вызвать такси, он даже не думает. Мысли будто отказываются посещать его голову, а разум атрофируется. Через какое-то время у обочины останавливается тёмно-синяя «Субару» с шашками. Водитель — молодой парень, примерно ровесник Харона — соглашается подвезти его. Харон садится в салон седана, прикрывает глаза. Машина отъезжает, выруливая на главную, вливается в поток. Из динамиков звучит негромкая музыка — мелодия без слов — длинная, тягучая, бесконечная, как тоска Харона. Харон слушает, сливаясь со звуками оркестра, утопая в них, растворяясь. Кажется, не остаётся ничего — только он и эти душераздирающие рыдания скрипки. Уже почти у района, где живёт Харон, мелодия внезапно заканчивается и звучат первые аккорды следующей, которая абсолютно иная по жанру. Начинаются слова песни, и нервы Харона скручивает жгутами. «Город расколется на мириады зеркал, Рвутся в любовных пожарах петарды сердец, Стенка за стенкой, душа за душою тоска Тянет в болотную топь заколдованных мест». Харона начинает ощутимо трясти. Кулаки сами собой сжимаются до боли в ладонях от впившихся в них отросших ногтей. Зубы, кажется, сейчас превратятся в крошево, а гримаса на лице, видимо, пугает водителя, который опасливо покосившись на Харона, притормаживает у крайнего дома. — Выключи, — не разжимая будто судорогой сведённых челюстей, хрипит Харон. — Что? — непонимающе смотрит водитель. «Дайте мне белые крылья, я утопаю в омуте», — разрываются динамики исполнением продолжающейся песни. — Выключи это… немедленно, — Харон пытается выбраться из авто, и когда ошарашенный водитель выключает магнитолу, переводит дыхание. — Спасибо. Бросив на сиденье смятую купюру и махнув рукой на пытающегося отсчитать сдачу водителя, тяжёлой и шаткой походкой Харон бредёт к своему дому. «Дайте мне белые крылья, — продолжает звучать в голове, — я так соскучился»… Харон останавливается у подъезда, наклоняется, набирает с ближайшей лавки горсть снега, остервенело трёт им лицо, сожалея, что нельзя точно также стереть память, мысли и эти чёртовы слова этой чёртовой песни, выжигающие раскалённым железом сознание. Немного постояв, он идёт дальше к своему двору. Взгляд сразу же выцепляет белую «единичку» Андрея, стоящую на парковке во дворе. Сердце пропускает несколько ударов — машина на месте, значит — Андрей дома. Харон запрокидывает голову, глядя на свои окна. Но днём, когда светло, электрическое освещение без надобности. Тем не менее, Харон будто видит этот свет из своих окон. Максимально быстро, насколько сейчас способен, Харон поднимается по лестнице к своей квартире. Толкает дверь, та не поддаётся. Заперто. Заперто, но это ничего не значит. Харон нажимает на дверной звонок. Ещё. Ещё и ещё. Потом колотит в дверь кулаками, не понимая, почему его не слышат. А затем понимает. Понимает и застывает, упираясь лбом в дверное полотно. Через какое-то время Харон набирает Марата, у которого есть запасные ключи от его квартиры на всякий случай. Вот и наступил этот случай. Преувеличенно бодрым голосом просит Марата приехать с ключами. Пропускает мимо ушей высказанное беспокойство друга по поводу столь ранней выписки. Дожидается, сидя на подоконнике между лестничными пролётами. Бездумно листает музыку в телефоне, чтобы занять себя хоть чем-то и перебить навязчиво застрявшие слова песни из машины. Рамштайн, Расмус, Ария… Палец, скользнув вниз по списку треков, останавливается наобум. Из наушников начинает звучать мелодия, которую с первых нот Харон не узнаёт, а после идут и слова: «Зачем все это? Медали блекнут, ордена ржавеют… Но канет эпоха, песочные замки падут, превратятся в некрополь, И вот уже все ветераны и топы сливаются с фоном, как хамелеон…» Харон смотрит в дисплей — DEEP-EX-SENSE значится в списке. Он не помнит и не понимает откуда это в его плей-листе. Он не хочет это слышать, но продолжает с маниакальным упорством. «Сложно быть первым, невозможно быть первым всегда, В этой длинной войне победителей нет, за финалом полезет финал. Непременно любая волна разобьется о берег, рано или поздно, поверь. На почетной доске Успевай лишь менять имена». Харон закрывает глаза, прижимаясь затылком к стеклопакету подъездного окна. В горле что-то скребёт, под веками вспыхивают цветные круги. Глаза жжёт, грудную клетку сжимает будто невидимыми тисками. «Шелковый бадибэг, из сомнений сотканный, станет моим коконом. Воздуха нет, окон — он напоминает склеп. Сколько всего в нем похоронено…» — Вот почему не позвонил из больницы? — появившийся на площадке внезапно, будто чёрт из табакерки, Марат укоризненно смотрит на Харона, который вынимает наушники из ушей. — Я бы приехал и подвёз тебя заодно. Или тебя Андрей забрал? А ключи вы где проебали? — Он… — Харон сглатывает, — он на работе. Я сам. Сюрприз, — он разводит руками и фальшиво, по-клоунски улыбается. — Сюрприз, блядь, — хмурится Марат. — Не нравятся мне что-то твои сюрпризы. На работе, говоришь? Пешком, что ли? Машина во дворе, я видел. И судя по слою снега на ней, со вчера никуда не выезжала. — Угу, — кивает Харон, — на ней всесезонка же. Опасно. Зимкой не успели обзавестись. — Детский сад какой-то, — хмурится Марат. — Опять же, позвонить сказать ума не хватило? — Распиздяи, чё поделать, — ещё шире улыбается Харон. — Ну давай ключи, чего тормозишь. Я тут сидеть яйца морозить заебался уже. — Нехрен было с больницы сваливать сюрпризом, — ворчит Марат, бросая Харону ключи. — Тогда бы и не морозил ничего. Точно всё нормально? — Лучше всех, — Харон спрыгивает с подоконника и, слегка поморщившись от болевого импульса от ещё не до конца зажившего шва, открывает дверь в квартиру. — Зайдёшь? — с порога спрашивает Марата. — Не, — качает головой тот, — занимайся своим сюрпризом, у меня дел по горло, поеду. — Лады, — Харон кивает и, захлопнув дверь, опускается по ней на корточки, глядя на двойной комплект ключей от своей квартиры, лежащих на комоде в прихожей. Рядом с ними и ключи от машины Андрея вместе с техпаспортом. Там же ключи и от второй квартиры, купленной на имя Андрея. «Где же он тогда? — тревожно вспыхивает в мозгу, — где он сейчас? У сестры? Или снял что-то? А может, вернулся в семью? Ну это вряд ли, хотя, почему нет? Может, и неплохо для него. Привычный круг, привычная жизнь. Чем я думал, так бесцеремонно выдергивая его из этой жизни? Зачем так беспечно всё разрушил? На каком основании? По какому праву? Какого хера вообще влез и всё испортил. Жил себе человек спокойно… Правильно он ушёл. Умница. Сильный. Стойкий. Им гордиться можно. Жаль, что собой нельзя. Ну хотя бы хватило совести рассказать о себе и закончить с этой бесконечной ложью, пусть она и была во благо. Или я просто так считал, что во благо. А по факту — всё это было продиктовано только лишь страхом. Постыдным страхом лишиться такого долгожданного трофея, цели, мечты. О чем ты мечтал, Харон? О том, что сможешь стать светочем в жизни свободного человека, предлагая ему оковы? Даже бог на себя такое не берет, оставляя людям право выбора. Дьявол даже не берёт на себя такого. А ты… Возомнил себя непонятно кем. Вершитель судеб сраный. Выгребайся теперь. И сдыхать не смей, сука. Чтоб прочувствовал до конца все последствия своей самоуверенной миссии. Абсолютного доверия хотел? А с каких, спрашивается, херов? На основании чего? Твоей невьебенности? Тоже мне, Топ нашёлся. Не смеши. Ты жалкий, нелепый, беспомощный клоун, а не Топ. Тебе не то, что жизнь и судьбу доверять, тебе даже элементарного доверить нельзя. По всем фронтам проебался. Неудачник». Харон крепко стискивает пальцы в кулаки. Поднимается. Медленным шагом обходит квартиру, понимая, что вещей Андрея нет. Понимает, что это не шутка, что Андрей действительно ушёл. На самом деле ушёл. И его здесь больше не будет. Никогда. «Нахрена я выжил, — в пустоту квартиры хриплым, срывающимся шепотом произносит Харон, — зачем? Для чего? Чтобы что?» Он навзничь падает на их кровать. Лежит, бессмысленно пялясь в потолок. Затем резко подскакивает, идёт в серверную, выводит новый ноут из спящего режима, что-то быстро набирает на клавиатуре. Резко останавливается. Отталкивает от себя ни в чем неповинный гаджет, чуть ли не сбрасывая его со стола на пол. «Не смей, сука, — шепчет в никуда пересохшими, потрескавшимся губами, — не смей. Он принял решение. Не лезь. Не ломай. Не ищи его. Беспомощный слабак, думай о нём, не о себе. Отпусти. Хочешь, чтоб ему было лучше — отпусти. И не показывайся на глаза даже. Хватит». Харон выходит из серверной, плотно прикрыв дверь. Бесцельно слоняется по квартире. Замечает несколько забытых вещей Андрея: дезодорант на полке в ванной, носки в барабане стиральной машины, книга на полке в спальне. А вот полотенце, в которое он любил заматываться после ванны, не признавая никаких халатов. Тапки тоже забыл, хотя и не носил толком. Его чашка на полке в кухне. Чашка из парного набора, который они вместе купили в том ТЦ, где столкнулись в лифте. Харон берет в руки две этих синих чашки с переливающимся звёздами и двумя частями одной луны. Сопоставляет вместе. Чуть сильнее сдвигает и в изумлении смотрит на распадающуюся на две части чашку Андрея. Бездумно берет в руки части, пытаясь соединить между собой. Роняет. Собирает с пола осколки, крепко зажимая в ладони. Чувствуя, как они режут кожу, но не чувствуя боли. С яростью швыряет их в мусорный пакет. Следом летит вторая чашка. За ней дезодорант и тапки, носки, книга. Не одеваясь, Харон выскакивает во двор. Выбрасывает пакет в мусорный контейнер. Стоит какое-то время у машины, медленно снимая пальцем заснеженный слой по кромке зеркала. Возвращается в квартиру, а через пять минут снова выбегает во двор, роется в контейнере, находит и забирает пакет. Дома вынимает все осколки, чертыхаясь, собирает, склеивает. Остальные вещи относит на те же места, откуда взял. Чашки не желают склеиваться, разваливаясь и крошась в онемевших пальцах. С завидной настойчивостью и упорством Харон продолжает свои попытки, засидевшись до глубокой ночи… Дни проходят однообразно — один за одним, бесконечной, безумной, бессмысленной жвачкой. Харон уже не ведёт их счёт. Уже оставил всяческие попытки искать Андрея, звонить ему или его сестре. Начал спать ночами, принимая к вечеру убойную дозу транквилизаторов. Понемногу он возвращается и к работе, а позже погружается в неё с головой. Он уже научился не выискивать в каждом встречном черты Андрея. Уже равнодушен к счастливым парочкам на улице. Отступает эта бешеная ярость и желание убивать при виде чужого счастья. Но ни на минуту, ни на секунду Харон не перестаёт ощущать пустоту внутри себя. Как и не избавляется от ежедневного ритуала смотреть на склеенные чашки и гладить, очерчивать пальцами каждый шов бывших осколков. Марат несколько раз звонит за этот период, но Харон всячески избегает общения, а особенно встреч, ссылаясь на занятость. Друг если о чём-то и подозревает, то вслух ничего не высказывает. Зима становится всё ближе, ощутимее, сковывая ледяным панцирем разлагающуюся душу. Харон забирает из сервиса свою восстановленную машину. Ставит рядом с «единичкой» Андрея, на которой ездил, пока «икс» ремонтировался. Удовольствия от возвращения старого боевого товарища не чувствуется. Только удобство, которое ощущает каждый, пересаживаясь с менее мощной машины на более мощную и привычную. Харону кажется, что он смирился. Ему удаётся убедить себя в том, что он поступил правильно, рассказав Андрею о себе всю подноготную и предоставив тому право выбора, право решать самому. Заставив себя не вмешиваться, отпустить. Он сделал всё правильно, и даже чувство фатальной ошибки начинает постепенно стираться. Жизнь Харона становится механической до безобразия, но именно в этой бесчувственной механике он может хотя бы как-то существовать. Он уже может сказать, что практически не прикладывает никаких усилий, чтобы сдерживать свои порывы и не пытаться искать Андрея, ехать к нему на работу, попадаться на глаза, принимать участие в его жизни. Пустота нарастает. Зимние вьюги старательно и усердно засыпают ещё истекающие кровью останки под засохшей коркой струпьев в закоулках души. Иногда Харону уже даже кажется, что он справился. В любом случае, контроль над чувствами удаётся не терять всё чаще. Ну живут же некоторые люди как-то и без чувств. Сколько раз Харон натыкался на пустые глаза случайных прохожих. Их много — таких потерянных. И почему он раньше их не замечал? Ничего, главное, что Андрей не будет себя ломать. Вот это вынести было бы совсем невозможно. А всё остальное вполне контролируется. В один из таких однотипных дней Харон собирается в магазин — есть он себя заставляет по привычке, а на данный момент продукты закончились. Закупившись, он идёт к машине и что-то будто толкает его заглянуть под неё. И не зря — под колёсной аркой, сжавшись в комок, сидит грязно-серый котёнок, тщетно пытаясь согреться, укрывшись от пронизывающего ветра. И в глазах его точно такая же пустота, которую теперь всё чаще замечает Харон. — Иди сюда, — Харон протягивает руки, пытаясь вытащить котёнка из-под машины. — Да иди же, балбесина. Нельзя так забираться. А если бы я не глянул и поехал? Вот чем ты думал? Котёнок продолжает смотреть перепуганными глазами и вдруг сипло мяукает. — Жрать хочешь? — Харон роется в пакете, нащупывает купленную телятину и отрывает от неё кусок. — Давай, вылезай оттуда. Смотри, че есть. Котёнок жадно принюхивается, подаётся вперёд, и Харон хватает его за холку, вытаскивая наружу. — Тихо, тихо, — он гладит дрожащее животное, держа его на одной ладони. Затем подсовывает тому под нос кусок оторванной телятины. — На, хавай. Зубы выросли уже? Ты кто вообще — кот или кошка? Ладно, неважно, — смотрит на моментально расправившегося с мясом котёнка, — да ты не дурак пожрать, я смотрю. Ну и че делать будем? Куда тебя девать, блин. Что-то мурлыкнув, котёнок пытается забиться в рукав куртки Харона. А когда ему это не удаётся, цепляется когтями за ворот и забирается за пазуху. Харон не успевает даже опомниться, только лишь придержать куртку снизу, чтобы шустрая живность не свалилась вниз. — Ко мне поедешь? — Харон наклоняется к любопытной чумазой морде, высунувшейся наружу. — Всё ж лучше, чем на улице. А там разберёмся. Дома, отмыв подобранца, Харон удивляется внезапно проявившейся сиамской масти котёнка. Устроенной бане тот, на удивление, не сопротивлялся, терпеливо снося экзекуцию. И теперь, немного обсохнув, начинает вылизываться, поглядывая на Харона янтарными глазами. — Надо имя тебе придумать. И туалет сообразить. Корм… не, нахер корм, мясо лучше. И к ветеринару надо. Это, брат, неприятно, конечно, но обязательно. Заодно узнаем, как с тобой и чего лучше — с едой там, ну и всё остальное. При слове «мясо» котёнок заметно оживляется, и Харон в очередной раз отрезает щедрый кусок телятины. Наблюдает за жадно поглощающим еду животным и впервые за этот период ловит себя на том, что улыбается. А ночью приходит пиздец. Живот кота раздувается, становится твёрдым. Он жалобно мяукает, а Харон бессильно мечется, не зная, что делать. Все круглосуточные ветеринарные клиники, номера которых он находит в интернете, будто сговорившись, не отвечают на звонки. Плюнув, Харон хватает кота — что это именно кот, он уже выяснил — заворачивает того в полотенце и спускается к машине, решив ехать без предупреждения. В первой же клинике по маршруту их принимают. Осмотрев котёнка, ветеринар поднимает голову и глядит на Харона: — Чем кормили? — хмурясь, спрашивает он. — Мясом, — отвечает Харон. — Телятиной. Нельзя было? — А до этого? Он же не с самого рождения у вас мясо ест. — А до этого хрен знает, — пожимает плечами Харон. — Я его только сегодня подобрал, и что он там раньше ел, понятия не имею. — Ну ясно всё, — ветеринар набирает в шприц какой-то препарат, — подождите в коридоре. — Вы чего делать собираетесь? — Харон не двигаясь с места, молниеносно перехватывает руку ветеринара со шприцом. — Что колоть? Вы же не усыплять его будете? — Нет, конечно, — ветеринар качает головой, освобождаясь. — Как вам подобное вообще в голову пришло? И держите себя в руках. Что вы себе позволяете? Сейчас сделаем всё необходимое, чтобы ему помочь, а вы больше так не поступайте, что после голода до отвала мясом напихивать. Он же вам не варвар какой. Не справилась пищеварительная система. Ничего, сейчас поможем. Дождавшись и забрав кота, живот которого стал уже намного мягче, Харон возвращается домой. Препараты, которые нужно будет ещё впихнуть в животное, ему дали с собой. А за спецпитанием для котят Харон решает съездить завтра. Тем более, что в такое время ни одна ветаптека не работает. — Иди сюда, Варвар, — Харон хлопает по постели рядом с собой, — побуду этой ночью грелкой для твоего пуза. «Вот и имя само собой подобралось, — думает Харон, засыпая и обнимая котенка ладонью, — ну и нормально, звучит даже». Наутро Харон едет в ветаптеку, закупается, сверившись со списком, и на выходе лицом к лицу сталкивается с Беркутом. — О, какими судьбами, — Беркут пожимает руку Харона. — Зверя завёл? — Завёл, — нехотя отвечает Харон, думая, что уж кого, а Беркута сейчас точно не готов ни видеть, ни слышать. — Точнее, он сам завёлся. А ты чего? Тоже завёл? — вопрос лишь чисто из вежливости. — У меня другие звери, — смеётся Беркут. — Подруга попросила для своей таксы какую-то хрень купить. Есть только в этой аптеке, мне рядом, а ей пилить через весь город. — Ясно, — кивает Харон и уже собирается прощаться. — Лады, бывай. Рад был видеть. — Кстати, о зверях, — Беркут задерживается в дверях. — Помнишь, я говорил, что клуб организовал? — Харон равнодушно кивает. Ему нетерпится поскорее избавиться от общества Беркута. — Ну вот, на подходе особенно яркие бои. Мне таки удалось завлечь того бойца. Звезда ринга. Там есть на что посмотреть, такая техника… Ну я рассказывал, помнишь? Если хочешь — приглашаю. Для тебя — бесплатно, но ставочку же сделаешь? — Что? — переспрашивает Харон, чувствуя как его мир снова рассыпается на осколки. — Что ты сказал? — Ну можешь не делать, чего ты, — Беркут меняется в лице. — Я же пошутил. — Я не о том, — Харон чудом удерживает чуть не выпавший из моментально ослабевших и повлажневших ладоней пакет с кормом. — Кого ты там завлёк? Это из тех, что тогда показывал на фотке? — Ну да, Андрей Зорин, — непонимающе кивает Беркут. — Я же говорил, чего ты так реагируешь странно? Аж побелел весь. Это редкая удача, что удалось. Он долго не соглашался, я уже и не надеялся. А тут сам позвонил, представляешь? Позвонил и… — Когда бой? — бесцеремонно прерывает Беркута Харон. — И где?