Стану твоим дыханием-3: У твоих ног

Харона накрывает волной ярости. Такой хрустально-чистой, абсолютной ярости, что кажется, будто сейчас эта волна остекленеет и разорвёт пополам застывшего в изумлении Беркута, продолжающего пялиться на Харона в недопонимании. — Братуха, ты чего? — повторяет Беркут, будто почувствовав исходящую от Харона опасность. — Чего ты? Харон, внутренне подобравшись, сейчас видит в Беркуте только врага, хотя и воевали в своё время плечо к плечу. Но на данный момент на нём сконцентрирован весь негатив мира, потому что Харон почему-то почувствовал ситуацию так, как если бы Андрей не просто ушёл, а ушёл именно к Беркуту. Харон понимает, что это полнейший бред. Понимает, что так быть не может априори. Но слова Беркута каким-то недоразумением переплелись с обрывками ассоциаций, вот это его «звезда», «сам позвонил», «долго не соглашался». Даже его горделиво-пренебрежительное «звери»… Харон видит сейчас в Беркуте сутенёра, нахваливающего товар. И его Андрей — среди этого товара. Ярость, полыхнув молнией, ослепительно-белым светом заливает сознание Харона. — Не будет никакого боя, — сквозь зубы цедит Харон. — Слышишь, ты? Не будет, я сказал. — Да ты совсем, что ли, кукухой поехал, — взрывается Беркут. — Схуяли вдруг? — Схуяли? — Харон криво усмехается и молниеносно оказывается возле Беркута, хватая того за куртку, заламывая в захват и сдавливая локтем кадык. — Потому что я тебя, сука такая, прямо здесь сейчас порешу. Я тебя, падла, голыми руками задавлю. Ты его не получишь, понял меня? — Да отъебись ты, — Беркут пытается вырваться, и хотя он значительно крупнее, Харону помогает ярость. — Псих, блядь. — Прекратите, — на шум на пороге клиники появляется ветеринар. — Вы что творите? С ума сошли? Выясняйте отношения в другом месте. Я сейчас полицию вызову. Каким-то чудом Беркуту удаётся вывернуться из цепкого хвата Харона. С силой вмазав тому под рёбра и тем самым отпихнув в сторону, он растирает шею, пытаясь отдышаться. Харон сгибается от удара, опираясь о перила крыльца клиники, и тоже тяжело дышит, продолжая с ненавистью смотреть на Беркута. Удар довольно чувствителен, ещё и после недавних травм с операцией, но сдаваться Харон не намерен. — Да перестаньте же, — не оставляет попыток угомонить обоих ветеринар. — Ну в самом деле, ребят. Давайте где-то не здесь выясняйте отношения. — Уйди отсюда, — отмахивается от ветеринара Беркут, — чтоб не зашибли случайно. У тебя кулаки чешутся, — поворачивается к Харону, — или здоровье лишнее? — Ну давай, — Харон сплёвывает на снег и группируется, становясь в стойку. — Сейчас посмотрим, что тут у кого лишнее. — Всё, я сейчас же звоню в полицию, — переходит на фальцет ветеринар, видя, что ситуация снова приобретает угрожающий поворот. — Да пошли вы все, — Беркут, пихнув напоследок своим плечом плечо Харона, покидает «поле боя». — Я слышал, что пацаны говорили, будто у тебя ПТСР в полном разгаре, но у тебя, по ходу, конкретно крышнячок протекает. Тебе в психушке подлечиться бы, придурок. А Харона вместе с поспешным уходом Беркута будто разом покидают и все силы. Он смотрит на валяющийся на снегу пакет с кормом, на свои содранные о перила или о Беркута — точно воссоздать в памяти обо что именно не получается, казанки, на ошарашенного ветеринара, и не понимает, что сейчас вообще произошло. — Сорян, — чуть заторможено говорит Харон ветеринару, поднимая пакет с кормом и ретируясь в машину. — Случайно получилось. Не хотели беспокоить. А уже в машине набирает номер Марата: — Клубешник Беркута знаешь? — без приветствия сразу с места в карьер начинает Харон, как только Марат отвечает на звонок. — Ну допустим, — в голосе Марата отголоски удивления. — А тебе зачем? В боях без правил поучаствовать решил? — Его не должно быть там, где он есть, — не слушая Марата, продолжает Харон. — Слышишь? Сжечь, подорвать, сровнять с землей к ебене фене. Я сам всё сделаю, просто скажи, где находится это дерьмо. Я бы и так нашёл, но спросить быстрее. — Воу, полегче, — Марат явно озадачен. — Взорвать, сжечь… Ты не на войне, братан… — Да похуй, — рявкает Харон. — Похуй мне. Просто скажи, где находится эта срань. — Ну как ты сам понимаешь, такие заведения точного адреса не имеют, — хмыкает Марат. — А что, собственно, случилось, что ты решил против Беркута военные действия развернуть? — Это важно? — Харона покидает терпение. — Надо мне так, значит. — Хм, — Марат какое-то время молчит. — А сам-то ты сейчас где? — В машине, — Харон нервно барабанит пальцами по рулю. — А что? — Можешь сейчас приехать? Обсудим. — Могу, — Харон вжимает кнопку запуска двигателя, и тут его взгляд падает на лежащий на пассажирском сиденье пакет с кормом. — Бля. Вот же бля. — Что ещё стряслось? — интересуется Марат. — Чуть позже приеду, мне домой заскочить нужно. — Ну или давай лучше я приеду, — предлагает Марат. — У меня как раз время свободное образовалось. Тебе долго до дома добираться? — Минут сорок, — Харон выезжает со стоянки. — Приезжай, жду. Дома, покормив Варвара, Харон меряет шагами квартиру. К приходу Марата он уже в таком накрученном состоянии, что если чиркнуть рядом зажигалкой, взорвётся весь периметр. — В общем, смотри, — как только Марат переступает порог квартиры, начинает Харон. — Вариантов несколько. Разнести к ебеням сраный клубешник — это раз. Грохнуть самого Беркута — два. — Может, ты всё-таки расскажешь, в чём, собственно, основная трабла? — Марат внимательно смотрит на мечущегося по кухне Харона. — Не на ровном же месте тебя на деструкцию тянет. — Ок, — Харон останавливается и стискивает кулаки. — Ок, расскажу. Эта тварь хочет моего Андрея поставить на ринг в своём ебаном тотализаторе. — О как, — Марат удивлённо присвистывает. — А с самим Андреем по этому поводу ты не пробовал беседовать? — Не вариант, — лицо Харона искажается такой болью, что Марат даже привстаёт с места. — Эй, ты чего? Что такое? Братуха, чего стряслось? Говори, ну? — Да ничего, — Харон взрывается, повышает голос, изо всех сил ударяя сжатыми кулаками по столу. — Ничего, блядь, не стряслось. Всё заебись. Всё, сука, ахуенно. Просто всё к ебеням рухнуло и рассыпалось, а я нихуя, понимаешь, нихуя не могу с этим сделать. Постепенно, с матами, с долгими паузами, через бешеное сопротивление, Марату удаётся вытянуть из Харона всё, что случилось. Оглушённый полученной информацией, Марат какое-то время переваривает её, глядя на выдохшегося и осунувшегося Харона, поникшего у стола. — Не, ну я предполагал, что какая-то хуйня происходит, — начинает Марат, — но чтобы настолько… Ты тоже, конспиролог, мля. Ладно, это лирика всё. Ты как выжил вообще? — Хуй его знает, — пожимает плечами опустошённый Харон. — Вопрос не в том — как, вопрос — зачем. Я думал, что отпустил. Думал, что смог. И это было правильно. И так было бы и дальше. Но этой хуйни с этими боями я допустить никак не могу. — Не отпустил ты нихрена, — качает головой Марат. — И, кстати, ты не имеешь права вмешиваться и сюда. Это его решение, как и всё остальное. — Да? — зло блеснув глазами, Харон придвигается ближе. — А я и не вмешиваюсь. Я убираю причины. Не будет клуба — не будет боя. Ничего не будет. Ну или если не станет хозяина клуба, то тоже вряд ли там что-то состоится. — Харон, ну ты же взрослый человек. Что ты себя ведёшь, как идиот? Не делаются так дела. Да и сжечь ничего не выйдет. Во-первых, охрана. Во-вторых, сигналка противопожарная. В-третьих, ты подвергаешь риску других людей. Грохать Беркута тоже не вариант, да и лично он тебе ничего плохого не сделал. И потом, ну грохнешь его и сядешь. Дальше чего? — Да какая мне разница, — Харон нервно дёргает плечом, — где существовать. — Угу, нет разницы, значит? А ты думаешь, что такой клуб, как у Беркута, единственный на весь город? Или больше нет ничего подобного? Ну вот будешь ты на зоне чалиться, а в это время твой Андрей решит ещё в какие-то экстремальные вещи податься. И чё? — И ничё, — огрызается Харон, однако задумывается. — Ладно, уговорил. Тогда нужно выяснить, когда этот бой будет. — А это тебе зачем? — Надо, — зло сузив глаза, упёрто настаивает Харон. — Я не допущу, чтоб он состоялся. Ты понимаешь, зачем он это делает? — Да понимаю я всё, — Марат поднимается и крепко обнимает Харона за шею. — Держись, братуха. Держись. Ты не сможешь его остановить, тем более, если он делает это для того, что мы оба можем предположить. — Смогу, — Харон выдыхает сквозь сжатые зубы. — Смогу, блядь. Вырублю его соперника на подходе и сам к нему на ринг выйду. Вот пусть со мной и… — Совсем кукухой сдвинулся? — крутит пальцем у виска Марат, перебивая. — В который раз мне за сегодня это уже говорят? — в пустоту спрашивает Харон и внезапно начинает смеяться. И так же мгновенно успокаивается, как и начал. — Знаешь, ты прав. Пустое это. Но Марата так просто не проведёшь. Покивав для виду, он предлагает Харону пока не совершать резких движений. До момента, пока не выяснится, как минимум, когда вообще планируется этот бой. А там уже по ситуации принимать решение. Посидев с Хароном ещё какое-то время и убедившись, что тот хотя бы на текущий момент пришёл в норму, Марат прощается. После ухода друга, Харон ещё долго просто сидит у окна, глядя на улицу и механически поглаживая разлегшегося на его коленях Варвара… Если бы Андрей знал, что происходит в душе Харона в другой части города, он, скорее всего, несколько раз бы подумал о необходимости своего участия в предстоящем бое. Но, как водится, люди чаще всего думают только о себе и своих переживаниях. Андрей и не вспомнил, насколько негативно когда-то Харон воспринял даже возможность такого предположения. Андрей настолько абстрагировал все события своей жизни от оценочных суждений Харона, что ему и в голову не приходит, что Харон может испытать в случае, если узнает. Единственное, о чём может думать Андрей, так это о том, как бы заглушить свою боль. Работа, тренировки, сон… сон, тренировки, работа. И так по кругу. Жизнь превращается в цепочку задач, механическое существование позволяет забыться. И кажется, всё становится простым и понятным. Вот только Андрей смотрит на себя и свою жизнь со стороны и понимает, что жизнью это назвать нельзя. И только на ринге он чувствует некое подобие реальности, ощущает эмоции, забывается настолько, что будто и в самом деле возвращается в прошлое. Но тем сильнее его накрывает, когда выброс адреналина заканчивается, и на него вновь накатывает опустошение. Он не хочет быть без Харона, не может быть без него… и если бы не память, которая останавливает его, напоминая, в кого он может превратиться, если вернётся, он бы сорвался к Харону, не разбирая дороги, лишь бы только увидеть его, почувствовать на своих плечах его руки, прижаться к его губам своими и замереть в бесконечности вместе с ним. — С тобой всё в порядке? — время от времени спрашивает Кислицын. — Ты какой-то странный, как не в себе. — Со мной всё в полном порядке, — пожимает плечами Андрей. — Люди взрослеют, а мы с тобой уже не те пацаны, какими были в школе. Хорошо бы и в самом деле уметь переустанавливать в своей голове программу и стирать ту или иную информацию из памяти. Согласился бы Андрей на такую манипуляцию? Андрей не уверен. Несмотря на то, что воспоминания о Хароне приносят нестерпимую боль, вместе с тем — это самые счастливые воспоминания в его жизни. Иногда Андрей позволяет себе погрузиться в них. Он вспоминает, как они гуляли вместе, понимали друг друга с полуслова, как засыпали и просыпались в объятиях, их секс… на этих фрагментах Андрей всегда тормозит себя, потому что сознание словно разделяется напополам. Одна его часть прокручивает весь спектр их общих эмоций, их полное совпадение в физическом плане. Другая же показывает ему тёмную сторону их взаимодействий, и, что странно, Андрей чаще всего думает именно о тех моментах, когда Харон пытался подавить его волю. В нём будто сцепились в борьбе два волка — первый щетинился при малейшей попытке ограничить его свободу, второй скулил от потребности ощутить уверенную руку хозяина на холке. Пресловутые «гордость и предубеждения» так часто мешают принимать решения, заставляя принимать решения «правильные» с точки зрения установок морали. Если бы Андрей мог почувствовать не только свою боль, а боль другого человека, продолжал бы он упрямо верить, что поступил верно? Что он имеет право — вот так решать, что кому нужно? Если бы Харон знал, как тоскует Андрей по нему, если бы Харон знал… Тут Андрей усмехается, он почти уверил себя, что такой сильный человек, как Харон, не будет сидеть и сублимировать по тому, что не задалось. Мало ли, чем и кем он сейчас занят. Скоро Новый год, и он, как и все вокруг… все, кроме Андрея… занят этой дурацкой предновогодней суетой. Андрей удивляется своему вдруг из ниоткуда возникшему неприятию этого всегда любимого им праздника. Совсем недавно он очень явно представлял, как они с Хароном у ёлки с шампанским и мандаринами под взрывы фейерверков за окном… — Не сметь, — каждый раз на глаза пытаются навернуться слёзы, потому что никаких «их с Хароном» больше нет и никогда не будет. Так и проходят дни за днями, и Андрей совершенно не догадывается, какие в другой части города разворачиваются военные действия по его будущему участию в одном из боёв в клубе Беркута… Приехав домой, Марат первым делом выясняет всё, что связано с клубом Беркута. После — всё, что касается Андрея. С его связями, через пару часов он уже имеет информацию о том, где сейчас живет Андрей, где и когда бывает, с кем и как проводит время. Знает и о том, что ближайший бой с ним запланирован после Нового года, а пока Андрей усиленно тренируется, пытаясь вернуться в необходимую для участника предстоящего события форму. Марат знает практически всё. Не знает только, что предпринять. Но и оставлять всё как есть тоже не может. При нынешних раскладах, если ничего не изменится, Харон точно что-нибудь выкинет. Причём, что-то такое, последствия которого придётся разгребать ещё очень долго. И то, в случае, если вообще останется что-то, что можно разгрести. У Харона конкретно сдают нервы, и при всей его внутренней силе, контролировать себя он уже, практически, не в состоянии. Может, его к шаманам отправить в тот скит, где он был когда-то? Мысль дельная, только хрена с два он туда поедет. Марат вздыхает. Ничего не остаётся, кроме как попытаться взять на себя миссию третейского судьи. Часто неблагодарную, неблагородную, неприятную, а зачастую, и ненужную миссию. По крайней мере, можно попробовать разобраться в сложившейся патовой ситуации и самому выслушать вторую сторону. Но этично ли это будет? Имеет ли он право на подобное? Руслан, всё это время работающий над очередным проектом, уже около часа обеспокоено поглядывает на Марата. Видит, что того что-то мучает. У самого душа не на месте. Решившись, он подходит и, обняв Марата сзади за плечи, утыкается лбом в его затылок. — Что, хороший мой? — Марат гладит кисть руки Руслана. — Устал? — Тебя что-то мучает, — констатирует Руслан. — Это связано с нами? — Нет, — Марат успокаивающе пожимает запястье Руслана. — Не с нами. С моим другом. С Хароном. У него проблемы. Проблемы с его… ээээ… — назвать Андрея сабмиссивом Харона не поворачивается язык. — С его парнем? — помогает Руслан. — Андрей его зовут, кажется. — Да, Андрей, — кивает Марат, благодаря Руслана за помощь очередным поглаживанием. — Они расстались. Но и не расстались. В общем, всё сложно. Что обо всем этом думает Андрей, я не знаю. Узнать надо бы, ради них обоих. Но я не уверен, что это этично с моей стороны. — Почему нет? — удивляется Руслан. — Со стороны виднее. И у тебя опыт. Ты сможешь и выслушать, и понять, в чем камень преткновения. Единственный момент, нужно ли это в принципе. — Скорее всего, нужно, — вздыхает Марат. — Харону не позволяет разговора его обещание отпустить и не вмешиваться. Но он сходит с ума, и ещё немного, натворит непоправимого. Особенно с учетом этого предстоящего события с решением Андрея. — Какого? — уточняет Руслан, а услышав об участии Андрея в боях, слабо улыбается. — А что, это выход. Шучу, конечно. Поговори, никто ничего не теряет с этим разговором. В любом случае, ты же не принуждаешь к чему-то. Просто честно сказать всё как есть. — Ну да, — решившись, кивает Марат. — Попытаюсь. Может он, конечно, и разговаривать-то не захочет. Но попытаться я должен. Продумывать хитрые сценарии, чтобы устроить неожиданную и спонтанную встречу с Андреем, наподобие той, что он спланировал когда-то для них с Хароном с участием скандального депутата, у Марата нет ни времени, ни желания. Поэтому он решает действовать прямо и в лоб. Приблизительно разбираясь в распорядке дня Андрея, он поздним вечером едет к его дому, зная, что тот должен как раз в это время возвращаться с тренировки домой. Уповая на то, что Андрей сейчас не склонен приводить домой шумную компанию друзей, он паркуется чуть ли не у подъезда, чтобы уж наверняка перехватить Андрея до того, как тот войдёт в дом. Ждать приходится недолго — Андрей со спортивной сумкой через плечо появляется во дворе и быстрым шагом направляется к своему подъезду, попутно роясь в карманах в поисках ключа от домофона. — Андрей, — Марат выходит из машины, появляясь перед Андреем настолько неожиданно, что тот замирает и неверяще смотрит на него. Марат протягивает руку для приветствия, Андрей машинально отвечает на рукопожатие, хмурится, пытаясь сообразить что к чему. Марат понимает, что говорить надо быстро, так как стоит Андрею прийти в себя, то он может запросто развернуться, и разговор на этом закончится. — Мне надо с тобой поговорить, ты только не подумай… — быстро начинает он, но Андрей вдруг его прерывает: — Это хорошо, что я тебя встретил, — Андрей не пытается анализировать то, как вообще Марат тут оказался и с какой целью ошивается возле его дома. — Я сам думал, как мне решить одно дело, а тут ты… Теперь уже Марат смотрит на Андрея с удивлением. — Дело в том, — продолжает Андрей, выуживая из кармана ключ и открывая дверь подъезда. — Пойдём поднимемся, а то разговор не для улицы. Марат, несколько потеряв контроль над ситуацией, молча поднимается за Андреем в его квартиру. — Проходи, — Андрей скидывает одежду и кивает в сторону кухни. — Кофе сварю, ты будешь? Марат отрицательно качает головой, проходя вслед за Андреем на кухню и присаживаясь на стул. Глядя на Андрея и не подумаешь, что тот отягощён душевными переживаниями, и Марат даже начинает сомневаться в необходимости задуманного разговора. — Так вот, дело в следующем, — говорит Андрей, ставя на плиту турку. — Осталось кое-что, что меня беспокоит. А так как ты близкий друг… Тут Андрей спотыкается на полуслове, кривит губы, но продолжает, пропустив имя: — Короче, ты можешь помочь. На меня записана квартира, которая ко мне не имеет никакого отношения. Надо как-то переоформить документы, а я один этого сделать не могу. Ты можешь как-то посодействовать в этом вопросе? Понимаешь вообще, о чём я? Марат кивает, отслеживая движения мимики Андрея и приходя к выводу, что он сейчас видит только то, что сам Андрей готов показать ему. Что на самом деле тот виртуозно контролирует каждую мышцу своего лица, чтобы не выдать действительные эмоции. — Андрей, — Марат глубоко вдыхает, чтобы выдержать нужный тон. — Скажи, что ты делаешь? — Не понял? — угол рта Андрея чуть дёргается, показывая, что тот всё отлично понимает. — Давай с тобой обойдёмся сейчас без экивоков, а поговорим, как взрослые люди. И постарайся услышать меня. Я понимаю, что лезу не в своё дело, у меня вообще нет привычки вмешиваться. Но сейчас, видя, что происходит, я иду на нарушение своих принципов, потому что, если ты меня не услышишь, дело кончится бедой. Андрей кривится. Ему хочется указать Марату на дверь, но он понимает, что раз сам впустил его в свой дом, то выслушать его придётся. Как в тех сказках про вампиров — неловко выставлять того, кого так любезно пригласил. — Не думаю, что кому-то тут нужны посредники, — цедит он и отворачивается к окну. — Да блядь, — Марат резко встаёт, роняя стул, и ударяет сжатым кулаком по столу. — Я вижу, как вам не нужны посредники. Вы два идиота, вы это понимаете вообще? Один себя разлагает каждый день и готов чуть ли ни на нары присесть, другой совсем убиться решил. Вы что творите оба? Ртом говорить о проблемах не пробовали? — Пробовали, — усмехается Андрей. — Выяснилось, что хуйня получается. — В головах у вас хуйня, — выдыхает Марат, наклоняется, чтобы поднять упавший стул, и вновь садится. — Послушай меня. Я знаю Харона много лет. Очень много лет. Он мой друг, и лучше друга у меня не было. Он пацаном был почти, когда мы познакомились. Через что только вместе не прошли. И в таком состоянии, как сейчас, я его никогда не видел. Я вообще никогда не видел, чтобы он к кому-то привязывался. У него же вместо сердца кусок камня. Ну так я думал всегда. Все так думали. Он сам так считал. Жизнь его потрепала знатно с самого детства. Про него много плохого сказать можно, и много людей есть, для кого он исчадие ада. И тут появляешься ты. Я никогда его таким не видел. Это всё, конечно, романтика и сопли, но с тобой у него сердце появилось. А теперь ты ушел, и его сердце вырвал, с собой забрав. Понимаешь ты? — Мы не подходим друг другу, — бесцветно отвечает Андрей, по-прежнему глядя в сторону. — Не о чем больше говорить. — Что ж ты такой упёртый, — сердится Марат. — С чего ты так решил? Андрей тоже злится. На Марата, который пришёл и ведёт себя, как следователь на допросе, на Харона, тоска по которому новой болью отзывается в сердце, на себя, потому что не в состоянии справиться со своими эмоциями. — Я знаю, какого рода отношения для вас, — он делает обобщающий жест рукой, объединяя им Марата и Харона, — являются идеальными. Я не вижу себя в таких отношениях. Игры в собак меня интересуют мало. — В каких собак ещё, — хмурится Марат, — поясни, пожалуйста. — Мы как-то, ты помнишь, ездили на реку, рыбалка там, шашлыки, — говорит Андрей. — И я видел, как перед тобой на коленях стоял тот парень и целовал тебе руки. А ты снисходительно смотрел на него сверху вниз. Если кому-то нравится вот так всю жизнь пресмыкаться, то я к таким энтузиастам вряд ли отношусь. Марат быстро прокручивает в голове ленту памяти, понимая, что именно видел тогда Андрей. — То, что ты видел, было лишь частью чего-то большего, чего ты видеть не мог, а следовательно, выводы, сделанные на вырванном из контекста отрывке, априори ошибочны. Но дело не в этом и не об этом сейчас. Андрей хмыкает, скривив рот, а Марат, будто не замечая реакции, продолжает: — Ты так говоришь, как будто перед тобой условие поставили. Вот скажи, что, Харон тебе именно такую перспективу вашей жизни нарисовал? — Нет. Но он ясно дал понять, что для него это всё очень важно. Власть, контроль… — Андрей говорит и не может удержаться от резюмирования… — тапки в зубах. — Какие ещё тапки? — Марат готов закатить глаза к потолку, но сдерживает себя. — Какие тапки, Андрей? Вот что ты несёшь? Ты сам себя слышишь? Он любит тебя, и примет от тебя только то, что ты сам сможешь дать ему. На что ты сам готов. Искренне и без самопожертвования. Другого он и не примет. Только в том случае, если ты сам так решишь. Если захочешь. Если тебе это будет нужно. Есть такая потребность, понимаешь? Скажи мне сейчас, вспомни тщательно, что было между вами. Можешь ты его упрекнуть, что он заставлял тебя делать что-то против твоей воли? И в случае недопониманий не пытался этого исправить? Андрей вдруг понимает, что Марат озвучивает то, до чего он сам не догадался. С чего он вообще решил, что Харон будет ждать от него именно тех самых действий «с тапками»? Если все их недопонимания касались именно постели? А вне её у них с Хароном была идиллия, где ни разу Андрей не почувствовал себя ущемлённым в правах. А секс… надо признать, что несмотря на все нюансы, секс был хорош настолько, что и сейчас Андрей внутренне стонет от вновь нахлынувшего чувства потери. Тем не менее, есть вещи, которые Андрей переступить не может. И это сейчас, со слов Марата всё выглядит так, якобы Андрей чего-то недопонял и сделал неправильные выводы. Но ведь на момент разговора с Хароном Андрей отчётливо понимал, что и как тому нужно. Или не понимал?.. — Я не могу вот так 24/7, — Андрей, махнув рукой на сбежавший кофе, тяжело опускается на стул у стола. — Да, мне нравится… нравятся определённые вещи. Но этого мало. Для него. А больше — я ему не собака… — Опять двадцать пять, — хлопает ладонью по столу Марат. — Он от тебя именно это требует, я не пойму? — Нет, — Андрей тоже раздражается. — Нет, не прямо. Но это подразумевается. — В таких отношениях, — Марат делает акцент на слове «таких», — никакого подразумевания нет и быть не может. Именно здесь всё говорится максимально прямо, честно и искренне. Иначе получается херня на выходе из-за недосказанности. Из-за неверно истолкованных намерений. Из-за надуманности. Из-за поспешных выводов. — То есть, ты хочешь сказать, что я его неправильно понял? — уточняет Андрей, ощущая какую-то неясно забрезжившую надежду. — Я хочу сказать, что тебе в первую очередь стоило бы понять себя, — отвечает Марат, пристально глядя на Андрея. — Свои потребности и желания. Чего ты сам хочешь в первую очередь. От себя, от партнера, от ваших отношений. Что нужно именно тебе. А чего не нужно. Причём, без оглядки на то, что непосвященным большинством считается аморальным. — Я не думаю, — Андрей хмурится, — что хочу об этом сейчас говорить. — А сейчас и не нужно, — Марат слегка улыбается. — Да и вообще говорить не нужно, точнее, не со мной. В первую очередь, ответь на эти вопросы для себя. Ты не можешь не ощущать свои истинные потребности, иначе они не истинны. А что именно нужно именно тебе — знаешь только ты сам. И когда ты это говоришь своему партнёру — вот это вот есть доверие. Понимаешь? — Наверное, — Андрей неуверенно кивает. — Это понятно. Непонятно только, почему всё так.. — Как? — сощуривается Марат. — Почему тебя привлекают какие-то, на первый взгляд, кажущиеся странными вещи? — Ну вроде того, — Андрей окончательно смущается и идет мыть турку, чтобы хоть чем-то себя занять и не смотреть на Марата. — Ну, мил мой, это как родиться блондином или брюнетом. Просто ты такой, и всё. Кто-то другой. Третий ещё какой-то. Все мы разные, у каждого свой набор потребностей. Ты же не выясняешь доскональности, почему кто-то любит шоколад, а кто-то пельмени. А кому-то очень по вкусу шоколад с перцем. А кому и пельмени с вареньем заходят. Так что, эти люди из-за особенностей своих вкусов сразу в монстров превращаются? — Так то вкусы, — тянет Андрей, усердно натирая турку. — А тут… — А что тут? Тоже, своего рода, вкусы. Ну нравится вот так. Вот именно так. И счастье, если есть тот, кто тебе может это именно так дать. Счастье — иметь возможность реализовать потребность. Радость от осознания собственной смелости и силы решиться реализовать. Уважение, обоюдное, заметь. Доверие. — Ну… — Андрей не знает, что сказать, а Марат, будто нащупав ниточку, возможность достучаться, продолжает: — Я понимаю, что непросто вот так принять всё в себе. Иным и жизни не хватит. И непросто побороть неловкость, стеснение, страх быть «не таким», как большинство. Тем более, для тебя, когда прямо комбо — и ориентация, и предпочтения. Но страх этот иррационален. Знаешь, не обижайся, но ты вот сейчас напоминаешь мне маленького мальчика, который с мамой пришёл на пляж. Она улеглась в тени с книжкой, поглядывая так строго — я слежу за тобой. Отпустила тебя к реке, строго настрого наказав не баловаться и не лезть в воду, а то трусы намочишь, и всё видно будет. И тебе будет стыдно. А главное, ей будет за тебя стыдно. И все будут тыкать пальцем. И прочая ерундистика. И ты стоишь такой по щиколотку в прохладной воде. Тебе очень сильно хочется нырнуть, погрузиться в прохладную водичку в этот знойный день. Поплескаться вволю. Получить удовольствие. Вон как те загорелые пацаны, которые с самого пирса ныряют. И ничего. И некоторые вообще без трусов даже… Но ты так сильно зависим от чужого мнения, от привитых догм и установок, что тебе проще мучиться, обливаясь потом на жаре, чем сделать то, что принесёт тебе удовольствие, пусть и ценой намокших трусов. — Не надо, — полузадушено отзывается Андрей, — перестань. — Надо, — неумолимо отрезает Марат. — Надо, мил мой, надо. Страшно погрузиться в пучину своего либидо, я тебя прекрасно понимаю. Страшно брать ответственность на себя за свои желания. Страшно менять отношение к действительности. Страшно открывать глаза. И нырять страшно, а ну как не выплывешь, да? Да и плавать ты толком не умеешь. Но ведь ты не один. Тебе помогут и научат. Но только если ты доверяешь. Если ты сам это позволишь, понимаешь? Андрей молчит, отвернувшись к окну. — Ты подумай, — произносит в спину Андрея Марат, поднимаясь из-за стола. Внутренним чутьём он понимает, что смог зацепить в нём что-то важное, и что надо сейчас оставить его одного. — Я тебе кладу на стол свою визитку. Позвони мне, когда что-то надумаешь.