И солнце воссияет вновь

      Дышать.       Дышать.       Дышать.       Ты же не знал, отчаянно думает Тони про себя, ты ничего не знал об этом ребенке, это не твоя вина, это просто невозможно.       Дышать.       Уши Тони улавливают чьи-то крики. Тихо, вдалеке, будто сквозь толщу воды.       Вода.       Нужно срочно задержать дыхание.       Если начать дышать, запросто можно наглотаться воды и утонуть. Да Тони и не помнит, каково это — дышать, если честно.       Теперь они кричат на него на языке, которого он понять не в состоянии. Нет, Тони не построит им ракету, он этого не сделает, и пусть окунают его в воду, сколько им будет угодно.       Нельзя мочить реактор. Он намокнет, и Тони умрёт. И на что ты потратил свою жизнь, Старк? Оно того стоило?       Его рука стремительно летит вверх, прикрывая реактор в груди, и Тони с усилием глядит вниз, замечая мягкое голубое свечение — свет, который он никогда по-настоящему не ценил, пока не понял, как быстро это может успокоить его ребенка, его Питера…       Питер.       Дышать. Тони делает глубокий медленный вдох, затем еще один, и еще, пока совсем не перестает задыхаться. Очень помогают мысли о Питере. Он в безопасности, ему ничто не угрожает, но как же ему помочь? Тони ведь ничего не может исправить. Он понятия не имеет, как это сделать. Однако он знает, что свечение реактора может успокоить его ребенка. Уже что-то. На базе Гидры никто не заботился о том, чтобы добыть мальчику ночник, какая нелепость. Но Питеру ведь лучше живётся в башне? Точно, у них наметилась проблемка: чёртов ленивец, с которым Питер подсознательно ассоциировал свою мать, сломался, и теперь Питер вдруг вспомнил о её убийстве. Господи. Как им только хватило отсутствующей совести провернуть подобное чудовищное зверство?       Тони распахивает глаза, даже не осознав момента их закрытия. Голоса смолкли, и Тони оказался в комнате один на один с дюжиной компьютеров. В памяти замелькали разрозненные картинки. Вот он выбежал из допросной и невидяще ринулся по коридору, пока не наткнулся на пустую комнату и не заперся в ней. Должно быть, голоса принадлежали Стиву, Клинту или даже Нат.       Тони проводит рукой по лицу.       Совершенно не испытывая желания встречаться сейчас с командой, Тони направляется к экранам. Они выглядят как привет из прошлого, возможно, из начала двухтысячных. Тони слегка дёргает мышью, на что экран никак не реагирует. Затем он наклоняется, наугад набирает пару-тройку комбинаций кнопок, и темнота, о чудо, оживает.       Выглядит происходящее на экранах как черно-белые записи с камер наблюдения.        Эти ублюдки всё засняли.       Метки на файлах бесполезны, так как отображаются на них либо даты, либо случайные названия. На просмотр всех этих записей уйдет несколько часов, не меньше. Чудесно иметь в своём распоряжении ИИ, способный обработать информацию куда быстрей.       — Сэр, вы уверены, что готовы просмотреть эти видеофайлы прямо сейчас? — уточняет Джарвис из динамика в очках, которые Тони надел для связи.       — Просто работай, Джей. Покажи мне какие-нибудь кадры с Питером или Мэри, — требует он.       Через несколько минут часть файлов отлетает в сторону.       — На них есть какая-нибудь временная шкала, Джей?       — Каждый файл помечен датой, сэр. Первая была сделана всего через несколько дней после крушения самолёта Паркеров, а последняя — примерно за полгода до освобождения Питера.       — Ну, тогда начни с самого начала, — приказывает Тони.       — Сэр, было бы разумно…       — Пожалуйста, — шепчет Тони. Джарвис, не привыкший к подобной мягкости, запускает первое видео.       В помещении темно.       В углу комнаты горит слабый свет, достаточный лишь для того, чтобы разглядеть ужас, проступающий на лице женщины. Мэри. Она сидит там, обливаясь слезами, и тихонько напевает что-то ребёнку у себя на коленях. Двухлетний Питер, мирно сопящий в кулачок, выглядит таким маленьким, что сжимается сердце. Оно и понятно, ему было всего два года, когда разбился самолет, так что мальчик, вероятно, и понятия не имеет, что происходит. Его мать с ним, и этого ему достаточно.       Пение Мэри прерывается, когда мальчик начинает ерзать у нее на коленях и распахивает свои карие глаза. Маленькому Питеру присуща обычная детская пухлощекость, и это до рези в глазах контрастирует с Питером нынешнего образца.       — Мама, — зовет мальчик, обеими руками вцепившись в ее рубашку. Мэри тихо его успокаивает, продолжая покачивать, и наклоняется, чтобы поцеловать ребёнка в лоб, — мама, — повторяет он с отчаянием в голосе.       — Я знаю, мой милый ангел. Я знаю, малыш, но не надо шуметь, — просит Мэри, одаривая своего сына полной боли улыбкой, — поспи, и тебе станет лучше.       — Хотю кушать, — шепчет он в ответ так же тихо.       — Я знаю, малыш, и мне так жаль, что маме нечего тебе дать, — отвечает она хриплым от слез голосом, — обещаю тебе, скоро мы отсюда выберемся, и я сварю тебе целую кастрюлю твоих любимых макарон с сыром. Ну, тех маленьких динозавриков. Хорошо, милый?       — У папы полутяется лутсе, мама, — говорит Питер, — мозно, валить макалоны будет он?       Мэри едва сдерживает рыдания.       — Конечно, детка. Я уверена, что папа хотел бы сварить тебе лучшие в мире макароны.       — Хотю к папе, — бормочет Питер, засунув большой палец в рот и снова засыпая под нежные покачивания матери.       — Я тоже, мой маленький ангел, я тоже, — бормочет Мэри, одной рукой поглаживая его волосы, а другую поднося ко рту, чтобы сдержать плач и не потревожить спящего ребенка.       Мэри склоняет голову и отчаянно молится.       Видео обрывается так внезапно, что Тони с трудом возвращается в реальность. Он глубоко вздыхает, думая о Питере, таком маленьком, таком растерянном, голодном и не понимающем, что происходит. Он не может себе представить, что чувствовала Мэри, зная, что ей нечем кормить своего ребёнка.       — Следующее, Джей, — командует Тони.       — Сэр, позвольте мне предложить вам успокоиться. Чрезмерное количество травмирующей информации может привести к перегрузке вашей нервной системы.       — Просто врубай уже следующее, Джарвис!       И Джарвис снова ему потакает.       Похоже, теперь они находятся в операционной. Всё вокруг выглядит абсолютно стерильным, белым и ослепительно ярким, так что Тони практически чувствует запах антисептика.       Внезапно дверь с грохотом распахивается, и на пороге появляется охранник, несущий в руках бьющегося и кричащего ребенка. Дата показывает, что действие происходит три недели спустя, и даже за это короткое время заметны изменения во внешности ребенка. Питер, из-за отсутствия детской припухлости на лице, выглядит старше. Он потерял вес и явно не получает достаточного питания.       — Заткнись, чтоб тебя! — вопит охранник, с грохотом швыряя ребёнка на пол и пиная в живот.       Ожидаемо, что к желаемому результату это не приводит, и крики Питера становятся только громче. Он, захлебываясь рыданиями, зовёт свою мать.       Рядом появляются еще два охранника, которые крепко держат Мэри. Она, в отличие от сына, почти не сопротивляется. Если Тони думал, что Питер выглядит паршиво, то Мэри — совершенно изможденной. Похоже, что за три недели, прошедшие с момента последнего видео, в её рту не побывало и маковой росинки. Тони предполагает, что каждый кусочек она отдавала сыну.       — Мама! — кричит Питер, пытаясь встать и подбежать к женщине. Молниеносно отреагировав, охранник метким ударом в живот отправляет мальчика в полет.        — Не трогай его, сукин ты сын! — хрипит Мэри, — он же еще ребенок! — она ещё пытается отбиваться, но охранники помещают ее в кресло с наручниками и кандалами на лодыжках, — что это такое? — требует Мэри, хотя, конечно же, её исхудавшее тело не представляет для громил-охранников особой проблемы.       — Мальчик! — кричит старший из них, пристально глядя на ребенка. Питер должен знать этого человека. Нет никакой возможности, что они не знакомы, ведь в ту же минуту, когда глаза охранника останавливаются на ребенке, громкие рыдания прекращаются, оставляя место лишь приглушенным сдавленным всхлипам.       — Залезай на стол, парень, — велит охранник таким тихим и угрожающим тоном, что напугал бы и бывалого бойца. Питер тут же бросается к столу, отчаянно и безуспешно, в отсутствие пока ещё своих сил, пытаясь на него вскарабкаться. Питер глядит на мать, ища поддержки.       — Все хорошо, малыш, все хорошо, — тихо шепчет она.       — Разве я сказал, что тебе можно говорить?! — рычит главный охранник, ударяя ее по лицу твердой рукой. Мэри громко выдыхает, но не позволяет себе издавать никаких других звуков.       Прежде чем что-то еще может произойти, в комнату входит маленький человечек в лабораторном халате. В руках у него портфель, а на лоб надвинуты очки.       — Благодарю вас, джентльмены, — улыбается он, и охранники с кивками пробираются к стенам комнаты.       — Ну и ну, — произносит доктор, переводя взгляд с Питера на Мэри, — какое милое семейное сборище у нас сегодня! — говорит он взволнованно. Он подходит к Питеру, наклоняется вперед и поднимает мальчика на стол, — а ты, мой дорогой мальчик, — говорит он, устанавливая возле него портфель, — будешь моей главной звездой. Моим маленьким Паучком.       — Что? — Мэри отчаянно дёргается на стуле, — вы же не хотите сказать, что…       — Ну, миссис Паркер, я разговаривал с вашим сыном, — отвечает ученый, — однако, если я верно истрактовал ваше недоумение, то да, я собираюсь вколоть сыворотку вашего мужа вашему сыну. Уверен, вы знаете, что в работе он использовал свою собственную ДНК. Мне ни к чему лишние жертвы.       — Эта сыворотка не была испытана на людях! Ричард только начал проводить исследования на других животных! Вы же не можете всерьез опуститься так низко, чтобы начать тестирование на малыше! — кричит Мэри.       — Ну-ну, миссис Паркер, — произносит доктор, — я вовсе не чудовище. Я не сделаю ничего против воли Питера. Он здесь главный, — доктор улыбается мальчику сверху вниз, хитро прищурившись, — что скажешь, мой милый?       Питер всхлипывает.       — Мама! — жалобно зовёт он.       — Не позволяй им ничего с собой делать, детка! — умоляет Мэри.       — Не стоит, миссис Паркер. Это его решение, а не ваше, — говорит ученый, — а теперь, Питер, я хочу задать тебе один простой вопрос. Ты хочешь, чтобы твоя мама пострадала?       Брови Питера сходятся на переносице, будто он сбит с толку этим вопросом. Он медленно качает головой.       — А знаешь ли ты, что каждый раз, когда ты будешь говорить, что не хочешь сыворотку, эти злые дяди сделают больно твоей маме?       — Больно маме? — повторяет Питер.       — Именно. Давайте продемонстрируем, ребята, — велит он, кивая охранникам.       Внезапно трое громил направляются к Мэри и открывают панель с рядом кнопок, которая находится ближе всего к стене. Они поворачивается к ученому, и он говорит:       — Хм, может, начнем по-крупному, мальчики? Покажем Питеру, как мы выполняем свои обещания?       И они нажимают самую большую цифру на панели.       Внезапно, будто по сценарию дерьмового детектива, с отверстий в стуле начинают сыпаться искры, посылая в Мэри электрические разряды. Комнату быстро заполняют её крики. Убийственные, полные ужаса крики, наполненные такой сильной болью, что Питер тоже начинает плакать. По ощущениям, проходит несколько часов, не меньше, прежде чем она затихает, но Питер продолжает плакать, пытаясь дотянуться до матери, хотя руки мужчины в белом халате мягко удерживают его на месте.       — Ну, Питер, это было совсем не приятно, правда? — когда мальчик отчаянно трясет головой, а по его глазам начинают катиться крупные слезы, доктор приказывает стражникам увести едва живую Мэри из комнаты.       — Не позволяй им ничего с собой сделать, Питер! Ничегошеньки! Не беспокойся о маме, хорошо? — отчаянно кричит она, пока ее с силой выталкивают из комнаты.       Когда за охранниками закрывается дверь, учёный широко улыбается.       — Но мы же не хотим, чтобы это повторилось, правда? Если ты позволишь мне немного с тобой поиграться и поместить эту прохладную жидкость внутрь твоего тела, мы никогда больше так не поступим с мамой, хорошо?       И таким образом Питеру вводят сыворотку.       Агенты проводят две недели, не обращая на них ни малейшего внимания. Еда и вода появляются дважды в день, несмотря на постоянные просьбы Мэри дать им больше. Питера лихорадит, и Мэри изо всех сил пытается ухаживать за ним без какой-либо медицинской помощи. Сыворотка введена, и процесс трансформации заботит учёных в последнюю очередь. Из-за этого Мэри остается со своим страдающим ребенком, плача и умоляя, когда его маленькое тело начинает видоизменяться. Полторы недели Питера мучит жар, он бредит и потеет, бормоча тихие мольбы к матери, чтобы она ему помогла и он почувствовал себя лучше. Всё, что остаётся Мэри — это укачивать его и тихо шептать на ухо всякие пустяки, между этим пытаясь отереть тряпками рвоту и заставляя Питера пить воду, чтобы он не обезвожился окончательно.       Мэри молится богу, чтобы с ним все было в порядке. Она молится, чтобы их спасли.       К концу этих жутких двух недель у Питера полностью спадает лихорадка, он может не есть долгое время, ходить по стенам и без особых трудностей отбиваться от охранников.       Они увеличивают количество постов охраны до восьми человек и начинают уводить Питера на несколько часов, а порой и дней. Мальчика возвращают к матери ночью, покрытого очередными синяками и шрамами в случайных местах. Питер теперь совершенно спокоен в присутствии охранников, хотя в ту же минуту, когда за ними закрывается дверь, он бежит к своей матери и прыгает в её объятия, а Мэри покрывает его поцелуями и укачивает на ночь.       Себе она такую роскошь, как сон, позволить, конечно же, не может.       Мэри молится всем богам, чтобы их уже нашли.       Кормить Питера они ей не позволяют. Мэри не уверена, как именно он получает питательные вещества, но еду ей приносят, когда мальчика уводят, и забирают, если она пытается дождаться его возвращения.       Те часы, когда Питер не спит и не плачет, Мэри проводит за беспочвенными попытками достучаться по стенам до кого-нибудь. В такие моменты можно немного потерять контроль и не держать себя в руках ради сына. Что они планируют с ним сотворить? Использовать в качестве оружия Гидры — организации, о существовании которой она даже не подозревала до прошлого года, пока ее мужа не застрелили у неё на глазах?       Всё, что Мэри может сделать — это бессильно наблюдать, как ее мальчика забирают и возвращают с очередным кривоватым шрамом поперёк бледной кожи.       Мэри уже давно перестала молиться. Раньше она делала это постоянно, как зачарованная, повторяя свою каждодневную мантру. Но надежды на спасение у неё больше нет.       Они пробыли заложниками уже почти два года. Их тела худеют, и все же Питер набирается сил, а Мэри — слабеет. Будучи ребёнком, он уже адаптировался к жизни на базе. Мария давным-давно оставила всякую надежду на спасение и находит единственное утешение в том, что держит своего сына по ночам.       Питер боится любого, кто не является его матерью. Он считает, что это нормально.       Однажды ночью, когда Мэри апатично лежит на полу своей темницы, уставившись в потолок из-под полузакрытых век, Питера бросают в камеру. У него сильно кровоточит правое запястье.        Мэри вскакивает и, спотыкаясь, бежит к сыну. Сейчас ей все труднее и труднее вставать, но она должна это сделать. Она всегда найдет силы для своего ребёнка.       — Питер, дорогой мой, что они с тобой сделали? — торопливо бормочет она, хватая тряпку из маленькой раковины в камере и прижимая ее к запястью мальчика.       — Они хотят посмотлеть, когда оно плойдёт у Паука, мама, — бормочет Питер, — нейзя тлогать.       Мэри вздыхает.       — Если я этого не сделаю, ты можешь истечь кровью. И тебя зовут Питер, ясно? Как папа нас найдёт, если здесь будет только Паук?       — Папа? — растерянно переспрашивает Питер.       У Мэри округляются глаза. Она вообще не разговаривала с сыном о Ричарде.       — Ты помнишь папу, детка?       Питер отрицательно качает головой.       — Папа — охланник?       Мэри всхлипывает, не заботясь о том, видит ли это ее сын, и еще сильнее прижимает ткань к его ране.       — Нет, милый мальчик, папа был красивым, добрым человеком. Он бы никогда не причинил тебе вреда. Мне так жаль, что я тебе о нем не говорила. Я не думала, что ты его забудешь, а стоило догадаться.       Питер устроился на коленях у Мэри, так что они сидят лицом к лицу.       — Мама, — начинает он, протягивая здоровую руку, чтобы убрать ее длинные волосы с лица, — Пител любит маму, — говорит он, кладя голову ей на плечо.       — Мама тоже любит тебя, малыш. Больше всего на свете. Я не хотела, чтобы наша жизнь была такой, Питер. Сейчас тебе уже должно быть около четырех. Мы не смогли отпраздновать твой третий день рождения.       Питер отворачивается. Он делает это всякий раз, когда Мэри говорит что-то, чего он понять не в состоянии. Видя, что Питер замолкает, она пытается сменить тему разговора. Питер всегда выглядит виноватым, когда не может понять, что она имеет в виду.       — Расскажи мне, что ты сегодня делал, дорогой. Они порезали тебе ещё и запястье?       — Новый человек, — бормочет Питер, засыпая от усталости или от потери крови, Тони не уверен.       — Новый человек? — уточняет Мэри, — новый охранник?       Питер сонно кивает:       — Бубба.       — Его зовут Бубба? Он сказал тебе свое имя? — требует Мэри.       — Бубба не бил Паука, мама, — откликается Питер.       Мэри выглядит озадаченной.       — Это… хорошо, малыш, — неуверенно произносит она, — это не он порезал тебе запястье? — Питер качает головой, — ну, я рада, что он не причинил тебе вреда, детка.       — Я тозе, мама.       На следующее утро четверо охранников врываются в их камеру, однако вместо того, чтобы схватить Питера, они оба держатся в некотором отдалении. Тони уже видел это несколькими записями ранее, и всякий раз это означало визит доктора в белом халате.       И правда. Прежде чем Мэри успевает что-то сказать, широко улыбаясь, входит учёный.       — Ну и ну, миссис Паркер. Судя по виду запястья Питера, я могу заключить, что вы не подчинились приказу, — отчитывает он её, будто Мэри была ребенком, пойманным за кражей печенья.       — Не подчинилась приказу? — зло бросает Мэри и переводит взгляд на Питера, который свернулся калачиком в углу комнаты — новая привычка. Он всегда делает так, когда испуган и готов уже карабкаться вверх по стене.       — Мы строго-настрого велели Пауку не трогать запястья. И он совершенно точно передал это вам. Но вы все же к нему прикоснулись.       — Он истекал кровью, ублюдок! Он же мог умереть! — кричит Мэри.       — Мы никогда не позволим нашему Пауку умереть. Он слишком ценен, — качает головой мужчина.       — Я не буду сидеть сложа руки и наблюдать, как мучают моего ребенка, раз уж могу хоть чем-то ему помочь! — заявляет Мэри.       — Ох уж эти любящие матери, да? — улыбается доктор охранникам, — однако вы слишком часто вмешивались в наши дела, чтобы мы могли закрыть на это глаза, Мэри.       — И что вы собираетесь со мной сделать, а? Посадите в очередное пыточное кресло? Это не помешает мне защитить моего сына, — парирует она.       — О, я прекрасно это понимаю, миссис Паркер, — с улыбкой кивает учёный, подходя к Мэри вплотную и наклоняясь, чтобы вдохнуть аромат ее волос, — по правде говоря, мы в вас никогда особо не нуждались. Вы шли, так сказать, неприятным бонусом к вашему ребёнку. Рычаг давления, и все такое. Такой хороший и заботливый мальчик сделает всё, чтобы его маме не было больно, — он смотрит на Питера и улыбается, — однако мы считаем, что работа по обучению Паука прошла более чем успешно. Он делает то, о чем мы просим, и без угрозы вашей безопасности, — доктор наклоняется и смотрит Мэри прямо в глаза, — видите ли, милочка, вы больше не представляете для Гидры особой ценности.       И с этими словами он поворачивается и выходит за дверь совместно с громилами-охранниками, последний из которых выхватывает пистолет и, прежде чем Мэри успевает среагировать, выпускает две пули ей в живот.       С грохотом железная дверь закрывается.       Мэри валится на пол, и в комнате воцаряется тишина, слишком оглушительная после двух выстрелов в маленькой комнате, пока этот звук не прерывается пронзительным криком Питера.       Мэри с трудом поворачивает голову к сыну и слабо протягивает ему руку.       — Мой… мой малыш… иди сюда, детка, — шепчет она, стиснув зубы от боли.       Питер в отчаянии, он был уже на полпути к своему безопасному укрытию в углу, когда она его окликнула, но, упорный в своём беспрекословном послушании, медленно подползает к матери, осторожно касаясь ее раны.       — Нет, нет, не надо, малыш, — бормочет Мэри, хватая Питера за руку, — Питер… послушай меня… ты можешь сделать это для меня, дорогой? — спрашивает она.       Питер снова всхлипывает.       — Мама, — плачет он, протягивая руку и хватая окровавленную тряпку, которую Мэри прижимала к его запястью прошлой ночью. Мэри сдавленно кашляет, и кровь брызжет из ее рта. Однако на лице её сияет улыбка, которой не было видно вот уже несколько месяцев.       — Мой хороший мальчик… такой заботливый… все в порядке, дорогой, ты старался, но это не твоя вина, — едва слышно шепчет Мэри, зная, что обновлённые уши её сына позволят ему это услышать. — Я хочу, чтобы ты меня помнил, хорошо, Питер? Не забудь свою маму. Это… эгоистично с моей стороны, я знаю, но… детка, ты будешь расти в этом месте, и я не могу смириться с мыслью, что ты будешь здесь один… Знай, что бы ни случилось, я буду здесь с тобой. Мой Питер… мой милый мальчик… — она замолкает и снова кашляет.       — Мне так жаль, что я не смогла защитить тебя, малыш. Все, что я хотела… это чтобы ты… был в безопасности… прости, — выдыхает Мэри. Она поднимает свою руку, такую слабую, но такую уверенную, и в последний раз касается лица своего сына, его кудрей. Мэри улыбается, и, прежде чем она успевает сказать что-то еще, ее рука безвольно падает вниз, а глаза невидяще устремляются в потолок.       — Мама?.. — тихо зовет Питер, наклоняясь, чтобы заглянуть в её лишённые уже всякой жизни глаза, — мама? — плачет он, тряся ее за плечо маленькой, но сильной ручкой. Он делает неглубокие вдохи, обшаривает всю камеру в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы помочь, но ничего не находит и просто продолжает прижимать тряпку к ее ране.       —…Мама, — это слово отчаянным колокольчиком звенит в тиши тёмной камеры. Он продолжает сидеть на том же самом месте, протягивая промокшую тряпку к животу матери и умоляя ее проснуться.       Питер остается в таком положении в течение трех дней, пока охранники, наконец, не убирают тело Мэри.